Рождественская песнь в прозе.
Строфа II. Первый дух

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рождественская песнь в прозе. Строфа II. Первый дух (старая орфография)

СТРОФА II.
Первый дух

Когда Скрудж проснулся, было так темно, что, выглянув из алькова, он едва мог отличить прозрачное пятно окна от темных окон своей комнаты. Он зорко всматривался в темноту своими острыми, как у хорька, глазами, и слушал, как колокола на соседней церкви отбивали часы.

К его великому изумлению, тяжелый колокол ударил шесть раз, потом семь, восемь и так до двенадцати; затем все смолкло. Двенадцать! А когда он ложился, был ведь третий час. Очевидно, часы шли неправильно. Должно быть, ледяная сосулька попала в механизм. Двенадцать! Он дотронулся до пружины своих часов с репетицией, чтобы проверил те нелепые часы. Маленький быстрый пульс его часов пробил двенадцать и остановился.

- Как! Этого не может быть! - сказал Скрудж,-- не может быть, чтобы я проспал весь день да еще и порядочную часть следующей ночи! Нельзя же допустить, чтобы что-нибудь произошло с солнцем и чтобы сейчас был полдень!

С этой тревожной мыслью он слез св кровати и ощупью добрался до окна. Чтобы увидеть что-нибудь, он был принужден рукавом своего халата протереть обмерзшее стекло. Но и тут он увидел не много! Он убедился только в том, что было очень тихо, туманно и чрезвычайно холодно. На улицах не было обычной суеты, бегущих пешеходов, что всегда бывало, когда день побеждал ночь и овладевал миром.

Скрудж снова лег в постель, предаваясь размышлениям о случившемся, но не мог прийти ни к какому определенному решению. Чем более он думал, тем более запутывался и чем более старался не думать, тем более думал.

Дух Марли окончательно сбил его с толку. Как только, после зрелого размышления, он решал, что все это был сон, его мысль, подобно отпущенной упругой пружине, отлетала назад к первому положению, и снова предстояло решить: был ли это сон, или нет?

В таком состоянии Скрудж лежал до тех: пор, пока колокола не пробили еще три четверти и он вдруг не вспомнил, что, согласно предсказанию Марли, первый дух должен явиться, когда колокол пробьет час. Он решил не спать и дождаться часа. Такое решение было, конечно, самое благоразумное, так как заснуть для него было теперь так же невозможно, как подняться на небо.

Время шло так медленно, что Скрудж подумал, что, задремав, он пропустил бой часов. Наконец, до его насторожившагося слуха донеслось :

- Динь-дон!

- Четверть,-- сказал Скрудж, начиная считать.

- Динь-дон!

- Половина,-- сказал Скрудж.

- Динь-дон!

- Три четверти,-- сказал Скрудж.

- Динь-дон:

- Вот и час,-- сказал Скрудж,-- и ничего нет.

Он произнес эти слова прежде, чем колокол пробил час,-- пробил как-то глухо, пусто и заунывно. В ту же минуту комната озарилась светом, и точно чья-то рука раздвинула занавески его постели в разные стороны, и именно те занавески, к которым было обращено его лицо, а не занавески в ногах или сзади. Как только оне распахнулись, Скрудж приподнялся немого и в таком положении встретился с неземным гостем, который, открывая их, находился так близко ж нему, как я в эту минуту мысленно нахожусь возле вас, читатель.

Это было странное существо, похожее на ребенка и вместе с тем на старика, ибо было видимо сквозь какую-то сверхъестественную среду, удалявшую и уменьшавшую его. Его волосы падали на плечи, были седы, как у старца, но на нежном лице его не было ни единой морщины. Руки его были очень длинны, мускулисты, и в них чувствовалась гигантская сила. Ноги и ступни имели изящную форму и были голы, как руки. Он был облечен в тунику ослепительной белизны; а его стан был опоясан перевязью, сиявшей дивным блеском. В его руке была ветвь свеже-зеленого остролистника,-- эмблема зимы,-- одежда-же была украшена летними цветами. Но всего удивительнее было то, что от венца на его голове лились потоки света, ярко озарявшие все вокруг, и, очевидно, для этого-то света предназначался большой колпак-гасильник, который дух держал под мышкой, чтобы употреблять его, когда хотел сделаться невидимым. Когда же Скрудж стал пристальнее присматриваться к призраку, то заметил еще более странные особенности его. Пояс призрака искрился и блестел то в одной части, то в другой, и то, что сейчас было ярко освещено, через мгновение становилось темным, и вся фигура призрака ежесекундно менялась: то он имел одну руку, то одну ногу, то был с двадцатью ногами, то с двумя ногами без головы, то была голова, но без туловища: то та, то другая часть его безследно исчезала в густом мраке. Но еще удивительнее было то, что порою вся фигура призрака становилась ясной и отчетливой.

- Да.

Голос у духа был мягкий, нежный и такой тихий, что, казалось, доносился издалека, хотя дух находился возле самого Скруджа.

- Кто вы?-- спросил Скрудж.

- Я дух минувшого Рождества.

- Давно минувшого?-- спросил Скрудж, разсматривая его.

- Нет, твоего последняго.

Может быть, Скрудж и сам не знал, почему у него явилось странное желание видеть духа в колпаке-гасильнике, но он все-таки попросил духа надеть колпак.

- Как! - воскликнул дух.-- Ты уже так скоро пожелал своими бренными руками погасить тот свет, который я распространяю? Тебе мало, что ты один из тех рабов страстей, ради которых я принужден долгие годы носить этот колпак, низко надвинув его на лоб?

Скрудж почтительно ответил, что вовсе не хотел его обидеть, что он никак не может понять, каким образом он мог служить причиной, заставившей духа носить колпак. Затем он осмелился спросить, что именно привело его сюда?

- Твое благополучие,-- сказал дух. Скрудж поблагодарил, но не мог удержаться от мысли, что спокойно проведенная ночь более способствовала бы этому благополучию. Но Дух понял его мысль, ибо тотчас же сказал:

- И твое спасение.

Сказав это, он протянул свою сильную руку и ласково коснулся Скруджа.

- Встань и следуй за мною.

Скрудж чувствовал, что было бы безполезно сказать что-нибудь в свое оправдание, что дурная погода и поздний час не годятся для прогулок, что в постели тепло, а термометр стоит ниже нуля, что он слишком легко одет,-- в туфлях, шлафроке и ночном колпаке,-- и что он не здоров. Хотя прикосновение духа было нежно, как прикосновение руки женщины, оно однако не допускало сопротивления. И Скрудж встал, но, увидев, что дух направился к окну, схватил его за одежду.

- Я ведь смертный, - сказал он умоляющим голосом,-- и могу упасть.

- Позволь только моей руке прикоснуться к тебе,-- сказал дух, кладя свою руку на сердце Скруджа,-- и ты будешь вне всякой опасности.

Произнеся эти слова, дух повел Скруджа сквозь стену, и они очутились за городом на дороге, по обеим сторонам которой тянулись поля. Город исчез за ними совершений безследно, а вместе с ним исчезли и туман и мрак. Был ясный, холодный зимний ден, и земля была одета снежным покровом.

- О Боже! - воскликнул Скрудж, всплеснув руками и осматриваясь кругом. - Здесь, в этом месте, я родился. Здесь я рос.

Дух кротко посмотрел на него. Нежное прикосновение его, тихое и мимолетное, тронуло старое сердце. Скрудж ощутил тысячу запахов в воздухе, из которых каждый был связан с тысячью мыслей, радостей, забот и надежд, давно, давно забытых.

- Твои губы дрожать, - сказал дух.-- Что такое на твоей щеке?

Запинающимся голосом Скрудж проговорил, что это прыщик, и просил духа, вести его туда, куда он захочет.

- Припоминаешь ли ты эту дорогу?-- спросил дух.

- Странно. Прошло так много лет, а ты еще не забыл её,-- заметил дух.-- Идем.

Они пошли. Скрудж узнавал каждые ворота, каждый столб, каждое дерево. Вдали показалось маленькое местечко с церковью, мостом и извивами реки. Они увидели несколько косматых пони, бегущих рысью по направлению к ним; на пони сидели мальчики, которые перекликались с другими мальчиками, сидевшими рядом с фермерами в больших одноколках и тележках. Все были веселы и, перекликаясь, наполняли звонкими голосами и смехом широкий простор полей.

- Это только тени прошлого,-- сказал дух.-- Они не видят и не слышат нас.

Когда веселые путешественники приблизились, Скрудж стал узнавать и каждого из них называть по имени. Почему он был так несказанно рад, видя их, почему блестели его холодные глаза, а сердце так сильно билось? Почему сердце наполнилось умилением, когда он слышал, как они поздравляли друг друга с праздником, разставаясь на перекрестках и разъезжаясь в разные стороны? Что за дело было Скруджу до веселого Рождества? Прочь эти веселые праздники! Какую пользу они принесли ему?

- Школа еще не совсем опустела,-- сказал дух.-- Там есть заброшенный, одинокий ребенок.

Скрудж сказал, что знает это,-- и зарыдал.

Они ввернули с большой дороги на хорошо памятную ему тропу и скоро приблизились к дому из потемневших красных кирпичей с небольшим куполом и колоколом в нем, с флюгером на крыше. Это был большой, но уже начавший приходить в упадок дом. Стены обширных заброшенных служб были сыры и покрыты мхом, окна разбиты и ворота полуразрушены временем. Куры кудахтали и расхаживали в конюшнях, каретные сараи и навесы заростали травой. Внутри дома также не было прежней роскоши; войдя в мрачные сени сквозь открытые двери, они увидели много комнат, пустых и холодных, с обломками мебели. Затхлый запах сырости и земли носился в воздухе, все говорило о том, что обитатели дома часто не досыпают, встают еще при свечах и живут впроголодь.

Дух и Скрудж прошли через сени к дверям во вторую половину дома. Она открылась, и их взорам представилась длинная печальная комната, которая, от стоявших в ней простых еловых парт, казалась еще пустыннее. На одной, из парт, около слабого огонька, сидел одинокий мальчик и читал. Скрудж опустился на скамью и, узнав в этом бедном и забытом ребенке самого себя, заплакал.

Таинственное эхо в доме, писк и возня мыши за деревянной обшивкой стен, капанье капель из оттаявшого жолба, вздохи безлистого тополя, ленивый скрип качающейся дверии в пустом амбаре и потрескивание в камине - все это отзывалось в сердце Скруджа и вызывало слезы.

Дух, прикоснувшись к нему, показал на его двойника,-- маленького мальчика, погруженного в чтение. Внезапно за окном появился кто-то в одежде чужестранца, явственно, точно живой, с топором, засунутым за пояс, ведущий осла, нагруженного дровами.

- Это Али-баба! - воскликнул Скрудж в восторге.-- Добрый, старый, честный Али-баба, я узнаю его. Да! Да! Как-то на Рождестве, когда вот этот забытый мальчик оставался здесь один, он, Али-баба, явился перед ним впервые точно в таком же виде, как теперь. Бедный мальчик! А вот и Валентин,-- сказал Скрудж,-- и дикий брать его Орзон, вот они! А как зовут того, которого, сонного, в одном белье, перенесли к воротам Дамаска? Разве ты не видал его? А слуга султана, которого духи перевернули вниз головой,-- вон и он стоит на голове! Поделом ему! Не женись на принцессе!

Как удивились бы коллеги Скруджа, услышав его, увидев его оживленное лицо, всю серьезность своего характера, расточающого на такие пустые предметы и говорящого совсем необычным голосом, голосом, похожим и на смех и на крик.

- А вот и попугай! - воскликнул Скрудж,-- зеленое туловище, желтый хвост и на макушке хохол, похожий на лист салата! Бедный Робинзон Крузо, как он назвал Робинзона, когда тот возвратился домой, после плавания вокруг острова. "Бедный Робинзон Крузо.-- Где был ты, Робинзон Крузо?" Робинзон думал, что слышит это во сне, но, как известно, кричал попугай. А вот и Пятница, спасая свою жизнь, бежит к маленькой бухте! Голла! Гоп! Голла!

Затем, с быстротой, совсем несвойственной его характеру, Скрудж перебил самого себя, с грустью о самом себе воскликнул: "Бедный мальчик!" - и снова заплакал.

- Мне хочется,-- пробормотал Скрудж, отирая обшлагом глаза, закладывая руки в карманы и осматриваясь,-- мне хочется... но нет, уже слишком поздно...

- В чем дело?-- спросил дух.

- Так, - отвечал Скрудж.-- Ничего. Прошлым вечером к моей двери приходил какой-то мальчик и пел, так вот мне хотелось дать ему что-нибудь... Вот и все...

Дух задумчиво улыбкулся, махнул рукой и сказал: "Идем, взглянем на другой праздник!"

При этих словах двойник. Скруджа увеличился, а комната сделалась темнее и грязнее; обшивка её потрескалась, окна покосились, с потолка посыпалась штукатурка, обнаруживая голые дранки. Но как это случилось, Скрудж знал не лучше нас с вами. Однако он знал, что это так и должно быть,-- чтобы он снова остался один, а другие мальчики ушли домой с радостно встречать праздник.

Дверь растворилась, и маленькая девочка, гораздо меньше мальчика, вбежала в комнату и, обвив его шею рученками, осыпая его поцелуями, называла его милым, дорогим братом.

- Я пришла за тобою, милый брать,-- сказала она.-- Мы вместе поедем домой,-- говорила она, хлопая маленькими ручками и приседая от смеха.-- Я приехала, чтобы взять тебя домой, домой, мой!

- Домой, моя маленькая Фанни?-- воскликнул мальчик.

- Да,-- сказала в восторге девочка.-- Домой навсегда, навсегда! Папа стал гораздо добрее, чем прежде, и у нас дома, как в раю. Однажды вечером, когда я должна была, идти спать, он говорил со мною так ласково, что я осмелилась попросить его послать меня за тобой в повозке. Он ответил: Хорошо,-- и послал меня за тобою в повозке. Ты теперь будешь настоящий мужчина,-- сказала девочка, раскрывая глаза,-- и никогда не вернешься сюда. Мы будем веселиться вместе на праздниках.

- Ты говоришь совсем, как взрослая, моя маленькая Фанни,-- воскликнул мальчик.

Она захлопала в ладоши, засмеялась, стараясь достать до его головы, приподнялась на цыпочки, обняла его и снова засмеялась. Затем, с детской настойчивостью, она стала тащить его к двери, и он, не сопротивляясь, последовал за нею.

Какой-то страшный голос послышался в сенях: "Снесите вниз сундук Скруджа". Появился сам школьный учитель, который, посмотрев сухо и снисходительно на Скруджа, привел его в большое смущение пожатием руки. Затем он повел его вместе с сестрой в холодную комнату, напоминающую старый колодезь, где на стене висели ландкарты, а земной и небесный глобусы, стоявшие на окнах и обледеневшие, блестели, точно натертые воском. Поставив на стол графин очень легкого вина, положив кусок очень тяжелого пирога, он предложил детям полакомиться. А худощавого слугу он послал предложить стакан этого вина извозчику, который поблагодарил и сказал, что если это вино то самое, которое он пил в прошлый раз, то он отказывается от него. Между тем чемодан Скруджа был привязан к крыше экипажа, и дети, радостно простясь с учителем, сели и поехали; быстро вертевшияся колеса сбивали иней и снег с темной зелени деревьев.

- Она всегда была маленьким, хрупким существом, которое могло убить дуновение ветра,-- сказал дух.-- Но у нея было большое сердце!

- Да, это правда,-- воскликнул Скрудж.-- Ты прав. Я не отрицаю этого, дух. Нет, Боже меня сохрани!

- Она была замужем,-- сказал дух,-- и, кажется, у нея были дети.

- Один ребенок,-- сказал Скрудж.

- Да, твой племянник,-- сказал дух. Скрудж смутился; и кратко ответил: "да".

Прошло не более мгновения с тех пор, как они оставили школу, но они уже очутились в самых бойких улицах города, где, как призраки, двигались прохожие, ехали тележки и кареты, перебивая путь друг у друга,-- в самой сутолоке большого города. По убранству лавок было видно, что наступило Рождество. Был вечер, и улицы были ярко освещены. Дух остановился у двери какого-то магазина и спросил Скруджа, знает ли он это место?

- Еще бы,-- сказал Скрудж. - Разве не здесь я учился?

Они вошли. При виде старого господина в парике, сидящого за высоким бюро, который, будь он выше на два дюйма, стукался бы головой о потолок, Скрудж, в сильном волнении, закричал:

- О, да это сам старик Феззивиг! Самь Феззивиг воскрес из мертвых!

Старик Феззивиг положил перо и посмотрел на часы,-- часы показывали семь. Он потер руки, оправил широкий жилет, засмеялся, трясясь всем телом и крикнул плавным, звучным, сдобным, но приятным и веселым голосом.

- Эй, вы, там! Эбензар! Дик!

Двойник Скруджа, молодой человек, живо явился, в сопровождении товарища, на зов.

- Эй, вы, молодцы! - сказал Феззивиг. - Шабаш! На сегодня довольно! Ведь сегодня сочельник, Дик! Рождество завтра, Эбензар! Запирай ставни! - вскричал старик Феззивиг, громко хлопнув в ладоши.-- Мигом! Живо!

Трудно себе представить ту стремительность, с какою друзья бросились на улицу за ставнями. Вы не успели бы сказать: раз, два, три, как уже ставни были на своих местах, вы не дошли бы еще до шести, как ужь были заложены болты, вы не досчитали бы до двенадцати, как молодцы уже вернулись в контору, дыша, точно скаковые лошади.

- Ну! - закричал Феззивиг, с удивительной ловкостью соскакивая со стула возле высокой конторки.-- Убирайте все прочь, чтобы было как можно больше простора. Гоп! Год, Дик! Живей, Эбензар!

Все долой! Все было сделано в одно мгновение. Все, что возможно, было мгновенно убрано и исчезло с глаз долой. Пол был подметен и полит водой, лампы оправлены, в камин подброшен уголь, и магазин стал уютен, тепел и сух, точно бальный зал

Пришел скрипач с нотами, устроился за конторкой и загудел, как полсотня разстроенных желудков. Пришла мистрисс Феззивиг, сплошная добродушная улыбка. Пришли три девицы Феззивиг, цветущия и хорошенькия. Пришли шесть юных вздыхателей с разбитыми сердцами. Пришли все молодые люди и женщины, служившие у Феззивига. Пришла служанка со своим двоюродным братом, булочником. Пришла кухарка с молочником, закадычным приятелем её брата. Пришел мальчишка, живущий в доме через улицу, которого, как думали; хозяин держал впроголодь. Мальчишка старался спрятаться за девочку из соседняго дома, уши которой доказывали, что хозяйка любила драть их. Все вошли друг за другом - одни застенчиво, другие смело, одни - ловко, другие неуклюже; одни толкая, другие таща друг друга; но все, как никак, все-таки вошли. И все разом все двадцать пар, пустились танцовать, выступая вперед, отступая назад, проделывая, пара за парой, самые разнообразные фигуры. Наконец, старик Феззивиг захлопал в ладоши и, желая остановить танец, воскликнул: "Ловко! Молодцы!" Скрипач погрузил разгоряченное лицо в кружку портера, предназначенную для него. Потом, пренебрегая отдыхом, он снова появился на своем месте и тотчас же начал играть, хотя желающих танцовать еще не было,-- с таким видом, точно прежнего истомленного скрипача отнесли домой на ставне, а это был новый, решившийся или превзойти того, или погибнуть.

Потом опять были танцы, дальше игра в фанты и опять танцы. Напоследок подали пирожное, глинтвейн, большой кусок холодного ростбифа, кусок холодной вареной говядины, пирожки и пиво, пиво... Но главный эффект вечера был после жаркого и вареной говядины, когда скрипач (хитрая бестия,-- он знал дело гораздо лучше нас с вами!) ударил "Сэр Роджер де-Коверли". Тут старик Феззивиг с мистрисс Феззивиг выступили вперед, приготовляясь начать танец, и притом первой парой; но ведь это не шутка! Ведь приходилось танцовать с двадцатью тремя-четырьмя парами,-- и с народом, который вовсе не намеревался шутить, с народом, который хотел пуститься в пляс во всю, а не прохаживаться.

На если бы их было вдвое более, вчетверо даже; все-таки старший Феззивиг и мистрисс Феззивиг были бы на высоте своей задачи. Мистрисс Феззивиг была достойной партнершей своего мужа во всех отношениях. Если же эта похвала, не достаточна, скажите мне более высокую, и я охотно употреблю ее. Положительно какой-то свет брызгал от икр Феззивига! Они сверкали во всякой фигуре танца. В какой нибудь один момент вы ни за что не угадали бы, что будет в следующий! И когда старик Феззивиг и мистрисс Феззивиг проделали все па: "вперед, назад, обе руки вашему партнеру, поклон, реверанс, штопор, продевание нитки в иголку, и назад, на свое место",-- Феззивиг подпрыгнул так, что, казалось, его ноги мигнули, и стал как вкопанный.

Когда часы пробили одиннадцать, семейный бал кончился, мистер Феззивиг с супругой заняли места по обеим сторонам двери, и, пожимая руки выходившим гостям, желали им весело провести праздник. Когда все, кроме двух учеников, ушли, хозяева точно так же простились и с ними. Веселые голоса замерли, и юноши разошлись по своим кроватям в задней комнате.

Все это время Скрудж вел себя как человек, который не в своем разсудке. Его душа была погружена в созерцание своего двойника. Он смотрел, вспоминал, радовался всему и испытывал странное возбуждение. И только теперь, когда ясные лица его двойника и Дика отвернулись от него, он вспомнил про духа и почувствовал, что дух смотрит прямо на него и что на голове его горит яркий свет.

- Как мало надо для того, чтобы заслужить благодарность этих глупцов,-- сказал дух.

- Мало! - повторил Скрудж.

Дух знаком заставил Скруджа прислушаться к разговору двух учеников, которые от всей души расточали похвалы и благодарности Феззивигу. И, когда Скрудж послушал, дух сказал :

- Ну, не так ли? Истратил он несколько фунтов, ну, быть может, три, четыре фунта... Неужели этого достаточно, чтобы заслужить такия похвалы?

- Не в этом дело,-- сказал Скрудж, задетый за живое его словами, и невольно говоря своим прежним юношеским тоном.-- Не в этом дело, дух. В его власти сделать нас счастливыми или несчастными, нашу службу - радостным или несчастным бременем, наслаждением или тяжелым трудом. Допустим, что его власть заключается в каком-либо слове или взгляде - вещах столь ничтожных, незначительных и неуловимых, - но так что же? Счастье, которое он дает, так велико, что равняется стоимости целого состояния.

Он почувствовал взгляд духа и остановился.

- Что такое? - спросил дух.

- Ничего особенного,-- сказал Скрудж.

- Как будто что-то случилось с вами,-- настаивал дух.

Когда он говорил это, его двойник загасил лампы, и Скрудж и дух опять очутились под открытым небом.

- У меня остается мало времени,-- заметил дух.-- Скорее!

Слова эти не относились ни к Скруджу, ни к кому-либо другому, кого мог видеть дух, но действие их тотчас же сказалось,-- Скрудж снова увидел своего двойника. Теперь он был старше, в самом расцвете лет. Черты его лица не были еще так жестки и грубы, как в последние годы, но лицо уже носило признаки забот и скупости. Глаза его бегали безпокойно и жадно, что говорило о глубоко вкоренившейся страсти, которая пойдет далеко в своем развитии.

Он был не один, он сидел рядом с красивой молодой девушкой в трауре. На глазах её стояли слезы, блестевшие в сиянии, исходившем от духа минувшого Рождества.

- Пустяки,-- сказала она тихо и нежно.-- Пустяки, - для вас-то. Другой кумир вытеснил меня из вашего сердца. И если в будущем он даст вам утешение и радость, что постаралась бы сделать и я, мне нет причин роптать.

- Какой же это кумир?-- спросил Скрудж.

- Деньги.

- В ваших словах безпристрастный приговор света! Такова людская правда! - сказал он.-- Ничто не порицается так сурово, как бедность, и вместе с тем ничто так безпощадно не осуждается, как стремление к наживе.

- Вы уж слишком боитесь света,-- ответила она кротко.-- Все ваши другия надежды потонули в желании избежать низких упреков этого света. Я видела, как все ваши благородные стремления отпадали одно за другим, пока страсть к наживе не поглотила вас окончательно. Разве это не правда?

- Что же из того?-- возразил он.-- Что же из того, что я сделался гораздо умнее? Разве я переменился по отношению к вам?

Она покачала головой.

- Переменился?

- Союз наш был заключен давно. В те дни мы оба были молоды, всем довольны и надеялись совместным трудом улучшить со временем наше материальное положение. Но вы переменились. В то время вы были другим.

- Я был-тогда мальчишкой,-- сказал Скрудж с нетерпением.

- Ваше собственное чувство подсказывает вам, что вы были не таким, как теперь,-- ответила она.-- Я же осталась такою же, как прежде. То, что сулило счастье, когда мы любили друг друга, теперь, когда мы чужды друг другу, предвещает горе. Как часто, с какою болью в сердце я думала об этом! Скажу одно: я уже все обдумала и решила освободит вас от вашего слова.

- Разве я просил этого?

- Словами? Нет. Никогда.

- Тогда чем же?

сказала девушка, смотря на него кротко и твердо.-- Ну, скажите мне, разве вы стали бы теперь искать меня и стараться приобрести мою привязанность? Конечно, нет.

Казалось, что, даже помимо своей воли, Скрудж соглашался с этим. Однако, сделав над собою усилие, он сказал:

свободным, разве вы женитесь на мне, бедной девушке, без всякого приданого? Разве могу я разсчитывать на это? Вы, все оценивавший при наших откровенных разговорах с точки зрения барыша! Допустим, вы бы женились, изменив своему главному принципу; но разве за этим поступком не последовало бы раскаяние и сожаление? Непременно. И так вы свободны, я освобождаю вас, и делаю это охотно, из-за любви к тому Скруджу, каким вы были раньше.

Он хотел было сказать что-то, но она, отвернувшись от него, продолжала:

вы, к счастью, очнулись. Впрочем, желаю вам счастья и на том жизненном пути, по которому вы пойдете.

И они разстались.

- Дух,-- сказал Скрудж,-- не показывай мне больше ничего. Проводи меня домой. Неужели тебе доставляют наслаждение мои муки?

- Еще одна тень,-- воскликнул дух.

- Довольно! - вскричал Скрудж.-- Не надо! Не хочу её видеть! Не надо!

Они увидели иное место и иную обстановку: комната не очень большая, но красивая и уютная; около камина сидит молодая девушка, очень похожая на ту, о которой только что шла речь. Скрудж даже не поверил, что это была другая, пока не увидел сидевшей напротив молодой девушки её матери - пожилой женщины, в которую превратилась любимая им когда-то девушка. В соседней комнате стоял невообразимый гвалт: там было так много детей, что Скрудж, в волнении, не мог даже сосчитать их; и вели себя дети совсем не так, как те сорок детей в известной поэме, которые держали себя, как один ребенок,-- нет, наоборот, каждый из них старался вести себя, как сорок детей. Потому-то там и стоял невообразимый гам; но, казалось, он никого не безпокоил. Напротив, мать и дочь смеялись и радовались этому от души. Последняя скоро приняла участие в игре, и маленькие разбойники начали немилосердно тормошить ее. О, как бы я желал быть на месте одного из них! Но я никогда бы не был так груб! Никогда! За сокровища целого мира я не решился бы помять этих заплетенных волос! Даже ради спасения своей жизни я не стащил бы этот маленький, безценный башмачок! Никогда я не осмелился бы обнять этой талии, как то делало в игре дерзкое молодое племя: я бы ожидал, что в наказание за это моя рука скрючится и никогда не выпрямится снова, и однако, признаюсь, я дорого бы дал, чтобы прикоснуться к её губам, спросить ее о чем-нибудь - и только для того, чтобы она раскрыла их, чтобы смотреть на её опущенные ресницы, распустить её волосы, самая маленькая прядь которых была бы сокровищем для меня. Словом... я желал бы иметь право хотя бы на самую ничтожную детскую вольность, но в то же время хотел бы быть и мужчиной, вполне знающим ей цену.

Но вот послышался стук в дверь, - и тотчас же вслед за этим дети так ринулись. к двери, что девушка со смеющимся лицом и помятым платьем, попав в самую средину раскрасневшейся буйной толпы, была подхвачена ими и вместе со всей ватагой, устремилась приветствовать отца, возвратившагося домой в сопровождении человека, который нес рождественские подарки и игрушки.

Толпа детей тотчас же бросилась штурмом на беззащитного носильщика. Дети взлезали, на него со стульев, заменявших им приставные лестницы, залезали к нему в карманы, тащили свертки в оберточной коричневой бумаге, крепко вцеплялись в его галстук, колотили его по спине, и брыкались в приливе неудержимой радости. И с какими криками восторга развертывался каждый сверток! Какой ужас охватил всех, когда один из малюток был захвачен на месте преступления, в тот моменте, когда он положил кукольную сковородку в рот, и какое отчаяние вызывало подозрение, что он-же проглотил игрушечного индюка, приклеенного к деревянному блюду, и как спокойно вздохнули все, когда оказалось, что все это - ложная тревога. Шум смолк, и дети постепенно стали удаляться наверх, где и улеглись спать.

Он видел, как хозяин, на которого нежно облокотилась дочь, сел рядом с ней и женою у камелька. Взор Скруджа омрачился, когда он представил, что это милое, прелестное существо могло называть его отцом, согревать зиму его жизни.

- Бэлла,-- сказал мужчина, с улыбкой обращаясь к жене.-- Сегодня я видел твоего старого друга.

- Кого?

- Угадай.

- Да. Я проходил мимо окна его конторы и, так как оно не было заперто, а внутри горела свеча, я видел его. Его компаньон, я слышал, умер и теперь он сидит один совсем один в целом мире.

- Дух,-- сказал Скрудж с дрожью в голосе,-- уведи меня отсюда!

- Я ведь сказал тебе, что это тени минувшого,-- сказал дух.

- Оставь меня, уведи меня, не смущай меня более!

Не высказывая ни малейшого сопротивления всем попыткам Скруджа, дух однако остался непоколебим, и только свет, исходивший от него, разгорался все ярче и ярче.

И смутно сознавая, что сила духа находится в зависимости от этого света, Скрудж внезапно схватил гасильник и с силой надавил его на голову духа.

Дух съежился под гасильником, закрывшим его всего. Несмотря на то, что Скрудж надвигал гасильник со всей присущей ему силой, он все-таки не мог погасить свет, лившийся из-под него непрерывным потоком.