Рождественская песнь в прозе.
Строфа I. Дух Марли.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рождественская песнь в прозе. Строфа I. Дух Марли. (старая орфография)

Полное собрание сочинений
ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА 

КНИГА 2 

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ
к журналу "ПРИРОДА И ЛЮДИ"
1909 г. 

Рождественская песнь в прозе. 

Перевод бар. С. А. Врангель. 

Строфа I. Дух Марли.

Дело началось с того, что Марли умер. Насчет этого не могло быть ни малейшого сомнения. Свидетельство о его смерти подписали священник его прихода, конторщик, хозяин похоронных процессий и его душеприказчик. Сам Скрудж подписал его, а подпись Скруджа пользовалась полнейшим доверием всего биржевого мира, на чем бы ему ни было угодно ее поставить.

И так старик Марли был мертв, мертв, как дверной гвоздь {Народная английская поговорка ("Dead as а door--nail").}.

Однако, позвольте. Я ведь вовсе не хочу сказать, будто доподлинно знаю, что ничего на свете нет мертвее дверного гвоздя! Что касается меня лично, то я скорее склонен думать, что гробовой гвоздь является наиболее мертвым предметом во всей области железной мелочи. Но ведь в приискании подобных сравнений сказалась мудрость наших предков и, конечно, не моим нечестивым рукам прикасаться к этим священным заветам. Такое посягательство грозило бы отечеству гибелью! Поэтому то, я надеюсь, вы разрешите мне, повторить еще более энергично, что старик Марли был мертв, как дверной гвоздь.

Знал ли Скрудж о его смерти? Без всякого сомнения. Да разве могло быть иначе? Ведь я уж и не знаю впродолжении скольких лет Марли и Скрудж были компаньонами. Кроме того, Скрудж был его единственным душеприказчиком, единственным администратором его имущества, единственным участником его дела, единственным наследником всего его капитала, единственным его другом и единственным человеком шедшим за его гробом. Но даже и Скрудж не был столь потрясен этим грустным событием, чтобы не быть в состоянии заключить в самый день похорон очень выгодную сделку, проявил себя чрезвычайно искусным дельцом.

Упоминание о похоронах Марли заставляет меня вернуться к началу моего рассказа. В том, что Марли умер не может быть никакого сомнения и это необходимо себе хорошо намотать на ус, ибо вь противном случае не окажется ничего сверхъестественного в том, что я собираюсь рассказать.

Согласитесь, что, еслибы мы не были вполне убеждены, что отец Гамлета умер еще до поднятия занавеса, то ведь его блуждания ночью, под сильнейшими порывами западного ветра, по собственным владениям, не показались бы нам нисколько более поразительными, чем самая обыденная прогулка какого-нибудь пожилого господина по, - ну скажем, хоть по кладбищу св. Петра, с целью поразить и без того слабый ум своего сына. Скрудж был слишком практичен, чтобы уничтожить на вывеске своего торгового дома имя Марли. Оно красовалось над его дверью еще много лет спустя. Фирма его дома была известна под двойным именем: Марли и Скрудж. Некоторые же люди, новички в торговом доме называли ее иногда "Скрудж и Скрудж", а иногда и просто "Марли". Но ему и то и другое имя было безразлично и он охотно отзывался на оба. Да, нечего сказать, тертый калач был этот Скрудж! Порядочная таки жила и скряга! Пронырливый, хитрый, как лиса, скрытный и злой - ну словом закоренелый старый грешник! Жесткий и острый как кремень, из которого никакое трение никогда не вызвало ни одной добродетельной искры. Да, он ловко умел схватывать жертву своими цепкими, железными пальцами, схватить, жать, мучить, терзать и так и не выпустить из своих ежовых рукавиц! Наполнявший его душу холод леденил черты его старческого лица, изсушал его,острый нос, морщил его щеки, делал его походку подпрыгивающей, глаза красными, тонкия губы синими, голос сварливым и гнусавым. Какой-то, словно, иней никогда не сходил с его головы и бровей и острого, выдающагося подбородка. Он всюду вносил с собой свою низкую температуру, леденил воздух своей конторы в летнее время и ни на Иоту не согревал его в дни рождественских святок.

Ни внешний холод, ни внешнее тепло не производили никакого влияния на Скруджа. Летния жары так же не могли согреть его, как суровые морозы не могли сделать его еще холоднее. Никакие порывы ветра не могли быть яростнее и резче, чем он сам. Никогда падающий снег с таким упорством не добивался своей цели, никогда ливень не был более неумолим. Никакое ненастье не было в силах помериться с ним, и самые безумные дожди, снежные вьюги и град могли похвастаться перед ним лишь одним преимуществом, тем, что они были щедры: - слово совершенно чуждое пониманию Скруджа.

Никогда никто не остановил его на улице, чтобы спросить с приветливым выражением лица: - "Дорогой Скрудж, как бы поживаете? Когда навестите нас?" Ни один нищий не решался подойти к нему за подаянием, ни один ребенок не спрашивал его который час. Никогда в жизни ни одна женщина, ни один мужчина не просили его указать им дорогу. Даже собаки, вожаки слепых, казалось знали его, и при встрече с ним быстро увлекали своих хозяев в подворотни и шевелили хвостами, как бы говоря: - "Эх, хозяин, право лучше совсем не иметь глаз, чем иметь такие злые!"

Вы думаете, что все это хоть немного трогало Скруджа? Нисколько. Это именно и было то, чего он добивался. Идти одиноким по жизненным путям, кишащим людьми, отстранять и пугать встречных, было для Скруджа так же сладко, как пирожное для маленьких лакомок.

Однажды, в этот лучший из всех хороших дней года, в рождественский Сочельник, старый Скрудж, погруженный в свои дела, сидел у себя в конторе. Погода была холодная, пронизывающая и вместе с тем пасмурная. Скруджу было слышно, как проходившие по переулку взад и вперед люди, дули себе в руки, тяжело дыша, ударяли себя в грудь и сильно топая, быстро передвигали ногами чтобы хоть как-нибудь согреться.

расплывавшимися на темном фоне такого густого воздуха, что, казалось, его можно было осязать. Туман проникал внутрь домов через все щели и даже скважины замков. Снаружи он был так плотен, что, хотя эта улица и была одною из самых узких в городе, дома напротив представлялись лишь какими то смутными призраками. Смотря на эти темные облака, все ниже спускающияся и обволакивающия все окружающее глубокою тьмою, можно было предположить, что природа, расположившись где то по близости, затеяла что-то недоброе.

Дверь комнаты, в которой сидел Скрудж была приотворена, чтобы хозяйскому глазу было удобнее наблюдать за конторщиком, помещавшимся рядом, в угрюмой, маленькой каморке, напоминавшей темный колодец. Скрудж по своей скупости разводил у себя в камине самый маленький огонь, огонь же в комнате конторщика был еще меньше: - казалось, что в камине лежал один ничтожный кусок угля. Несчастный писарь дрожал от холода, но не мог подбавить топлива, так как, ящик с углем Скрудж держал у себя в комнате, и каждый раз, как бедный конторщик входил с лопатой в руке за углем, хозяин неизменно повторял, что будет вынужден расчитать его. Вот почему бедный конторщик надевал белый вязаный шарф и старался согреться пламенем свечи. Но так как он не обладал сильным воображением, то все его старания и пропадали даром.

- Бог помощь дядя! С праздником! - раздался веселый голос. Очевидно этот голос принадлежал племяннику Скруджа; он так быстро подошел к дяде, что тот его заметил лишь когда раздалось его веселое приветствие. Только благодаря этому Скрудж не помешал ему войти.

- Ну тебя!--отозвался старик, - это еще что за глупости!

Племянник Скруджа, согревшийся быстрою ходьбою в туманном, морозном воздухе, весь горел; его разрумянившееся лицо было удивительно красиво. Глаза его блестели и пар вырывался вместе с его дыханием.

- Как! Рождество глупости, дядя? - сказал племянник. - Ведь, вы, конечно, не это хотели сказать?

- Нет, именно это, - отвечал Скрудж. "Веселое Рождество!" Из за чего тебе быть таким веселым? Какое ты имеешь право быть веселым? Ты, бедняк?...

- Ну, ну, - весело воскликнул племянник, - а какое право имеете вы быть не веселым? Какие причины можете иметь вы, чтобы быть недовольным? Вы?... Богач?...

- Ну!... - промычал дядя, не имея на готове лучшого ответа. За этим "ну" последовало вторично слово "глупости".

- Ну перестаньте, дядя, упрашивал племянник.

- Да как же мне быть, - возразил Скрудж, - раз я живу в этом мире безумцев? "Веселое" Рождество! Провались оно, это Рождество! Чем другим является этот праздник, как не тем временем года, когда обыкновенно сводят счеты, часто даже не имея денег для уплаты их? С каждым новым Рождеством только делаешься старше годом и ни на волос богаче. Это тот день, в который при подведении баланса конторских книг, убеждаешься, что после двенадцати месяцев каторжного труда, ни на одной из отраслей торговли, указанных в этих книгах, не имеешь ни копейки барыша! Еслиб я мог исполнить свое заветное желание, - продолжал со злобою Скрудж, - то всякого балбеса, бегающого с праздничной улыбкой на лице, я сварил бы вместе с его рождественским пудингом, воткнул бы ему в сердце ветку падуба {Падуб, остролистник (flex aquifolium) обрядовое рождественское дерево в Англии.}, да так бы и похоронил. Вот это было бы дело!

- Дядя! - с мольбой в голосе произнес племянник.

- Племянник! - возразил ему грубо Скрудж, - празднуй Рождество, как хочешь, и не мешай мне праздновать его по-своему.

- Не мешать праздновать Рождество! - повторил племянник с удивлением. - Но разве вы празднуете его?

- Ну, и оставь меня в покое! Увидим, много ли оно тебе принесет радости. Вероятно столько же, что и в прошлые годы!

- Я не отрицаю, - сказал племянник, что есть множество вещей, из которых я бы мог извлечь для себя выгоду и чего я не сделал. Тоже самое я могу сказать и относительно праздника Рождества. Но тем не менее, я всегда ждал этот день, и когда он приходил, радостно и с благоговением встречал его. С самого ранняго моего детства и по сегодня он представлялся мне днем радости, всепрощения, доброжелательности, удовольствия, - тем единственным днем в длинном календаре целого года, в который, я глубоко верю, все люди, мужчины и женщины, как бы по обоюдному согласию раскрывают свободно самые глубокия тайны своего сердца и видят в людях низших слоев общества действительных братьев, - товарищей на длинном трудном жизненном пути, ведущем всех к могиле, а не какую то другую расу людей, стремящихся к иной цели. Вот почему, дядя, не смотря на то, что Рождество не положило мне в карман ни одной золотой, ни серебряной монеты, я верю, что оно дало мне настоящую радость, и я повторяю: да будет благословен день Рождества!

Писарь, сидевший за своей бесконечной работой в соседней каморке, невольно выразил свое одобрение, произнесенным племянником словам, горячими аплодисментами. Сейчас же сообразив, что он выкинул нечто непристойное, он взялся за мехи, чтобы раздуть огонь, но вместо того погасил последнюю искру.

- Если я услышу еще малейший шум в вашей конуре, - сказал Скрудж, то вы отпразднуете Рождество потерею места. Что-же касается вас, сударь, - прибавил он, обернувшись к племяннику, - то вы действительно блестящий оратор, и я поражен, что вы до сих пор не член Парламента.

- Не сердитесь, дядя, а приходите-ка, лучше к нам завтра и пообедайте с нами.

На это милое приглашение Скрудж послал племянника к... Представьте, он действительно произнес это пожелание все целиком, нимало не стесняясь.

- Зачем ты женился? - перебил его дядя.

- Потому что я влюбился.

- Потому что влюбился! - передразнил его Скрудж, с таким выражением, как будто эта женитьба была самою большою глупостью в мире, после праздника Рождества. - Ну, однако, до свиданья, племянничек!

- Но, дядя, ведь вы и до моей женитьбы никогда не бывали у меня. Зачем же теперь вам понадобился особый предлог для отказа?

- До свидания! - повторил Скрудж.

- Но ведь я ничего не жду от вас, ничего не прошу. Почему бы нам не быть друзьями?

- До свидания! - повторил Скрудж.

- Я очень, очень огорчен, дядя, видя вас таким. Ведь мы же никогда не ссорились, по крайней мере, я не ссорился с вами. Я сделал эту попытку только ради Рождества и сохраню свое радостное, праздничное настроение. Итак счастливых святок!

- До свиданья, - ответил Скрудж.

- И желаю вам также хорошо встретить новый год, дядя!

- До свиданья, - повторил Скрудж.

Племянник спокойно вышел из комнаты, не сказав ни одного слова упрека.

Остановившись у выходной двери, он поздравил с наступающим праздником и конторщика Скруджа. Ходя писец совершенно окоченел, тем не менее он оказался теплее своего хозииь на и с большою искренностью отвечал на поздравление.

- Вот еще второй идиот, - прошептал Скрудж, услышав голос конторщика, - который при огромной семье, получая всего пятнадцать шиллингов в неделю, тоже пускается в разсуждения о веселом Рождестве.

Проводив племянника Скруджа, писарь впустил в контору двух посетителей. Это были джентльмены, весьма представительной наружности, с приветливыми лицами. Подойдя к конторке Скруджа, они сняли шляпы и вежливо поклонились. В руках они держали портфели и какие то бумаги.

- Если я не ошибаюсь, это контора г.г. Марли и Скруджа? - спросил один из них, пробегая глазами, бывший у него в руках список. - Имею ли я честь видеть г. Марли или г. Скруджа?

- Мистер Марли умер семь лет тому назад, - отвечал Скрудж. - Сегодня в полночь будет ровно семь лет, как он скончался.

- Мы не сомневаемся, что преемник мистера Марли, вместе со всем его имуществом, унаследовал и его щедрость, - продолжал незнакомец, передавая Скруджу свои доверенности для сбора пожертвований.

Конечно, что и говорить, Скрудж ее унаследовал от Марли, так как оба компаньона были похожи друг на друга, как две капли воды. При слове "щедрость" Скрудж насупил брови и, покачав головой, возвратил бумагу просителю.

- В этот радостный день праздника Тождества, мистер Скрудж, - сказал посетитель, взяв перо, - прямая обязанность людей достаточных, более чем когда либо, помогать нашим бедным братьям, терпящим такую сильную нужду в это холодное, зимнее время.

- А разве у нас не существует тюрем? - перебил его Скрудж.

- А приюты, смирительные дома, исправительные заведения, разве перевелась у нас? - продолжал Скрудж.

- Простите, сударь, но дал бы Бог, чтобы их деятельность прекратилась.

- Стало быть сейчас все эти заведения в ходу? - не унимался Скрудж.

- О, постоянно и без отдыха.

- Ну, слава Богу, а я было уж испугался, слушая вас, что какие то непредвиденные обстоятельства прекратили деятельность этих столь полезных учреждений. Я в восторге, что убеждаюсь в обратном, - сказал Скрудж.

- Так как мы лично убеждены, что подобные учреждения не способны по христиански удовлетворять ни душевные ни телесные нужды людей, то мы всячески стараемся собрать небольшую сумму денег, чтобы купить для этих бедняков мяса и чаю, и топлива, чтобы согреть их холодные помещения. Мы избрали именно это время года, потому что в этот великия праздник нужда особенно сильно чувствуется, а люди с достатком усиленно наслаждаются. - Что же прикажете записать на вашу долю?

- Ничего, - отвечал Скрудж.

- Вы желаете остаться неизвестным?

- Я желаю, чтобы меня оставили в покое. Раз вы меня спрашиваете, господа, о моем желании, то вот вам мой ответ, Я лично нисколько не радуюсь этому празднику и не могу и не желаю содействовать радости тунеядцев. Я вношу известную сумму денег на содержание учреждений, о которых мы только что имели честь с вами разсуждать, и уверяю вас, что это мне обходится достаточно дорого. Те, кому плохо живется дома, могут обратиться к их помощи.

- Но ведь есть много таких, сударь, которые не могут это сделать, и много других, предпочитающих этим заведениям смерть.

- Если это так, - возразил Скрудж, то они хорошо сделали, еслиб умерли, и уменьшили бы этим избыток населения. Впрочем, простите меня, у меня по этой части нет сведений, и я вообще этим не занимаюсь.

- Но вам было бы очень не трудно ознакомиться с этим делом, - настаивал посетитель.

- Не к чему. Это не входит в круг моих занятий, - возразил Скрудж. - Каждому человеку вполне достаточно своих личных забот и дел, и незачем мешаться в чужия. Я всецело поглощен своими. И так, добрый вечер, почтенные господа!

Покачав головою и сообразив, что они все равно ничего не добьются, сборщики вышли из конторы, а Скрудж вернулся к своим занятиям, очень, видимо, довольный собою и даже более веселый, чем обыкновенно.

Между тем темнота так усилилась и туман так сгустился, что по всем направлениям улиц виднелись люди с зажженными факелами в руках. Они предлагали свои услуги кучерам идти перед лошадьми и показывать дорогу. Старинная колокольня церкви, колокол которой, казалось, с любопытством выглядывал сквозь готическое окно, проделанное в стене, на Скруджа, до сих пор сидевшого в конторе, вдруг скрылась, и в окутавшем ее тумане послышался бой часового колокола. Раздались дрожащие, тягучие звуки, будто колокольня щелкала зубами, там наверху, в замерзшем воздухе. Холод становился невыносимым. На углу главной улицы несколько рабочих, занятых исправлением газовых проводов, развели огромный костер, вокруг которого теснилось множество людей и оборванных ребятишек, которые согревали свои окоченевшия руки и радостно жмурились, глядя на огонь... Вода, выливавшаяся из оставленного открытым крана, замерзла вокруг него в унылую глыбу льда. В ярко освещенных магазинах сверкали ветви и ягоды падуба, а ряды оконных лампочек бросали яркий свет, при котором оживлялись озябшия лица прохожих. Магазины живности и гастрономии щеголяли роскошными выставками; это было грандиозное и торжественное зрелище, заставлявшее надеяться, что низменные мысли купли и продажи не могут иметь ничего общого с этою необычайною роскошью.

Лорд-мэр, в своем роскошном дворце давал распоряжения пятидесяти поварам и пятидесяти слугам для приготовления рождественского стола, сообразно своему достоинству и положению. Даже самый несчастный портной, приговоренный тем же самым лордом-мэром к штрафу на прошлой неделе, за произведенный им на улице в пьяном виде скандал, и тот готовился на своем чердаке ко встрече великого праздника, обдумывая пуддинг, а его тощая половина с тощим ребенком на руках, побежала за необходимыми припасами.

Между тем туман все сгущался и холод усиливался. Холод резкий, пронизывающий до костей. Еслибы добрый святитель Дунстан прихватил диавола за нос подобной непогодой, вместо того, чтобы воспользовался своим обычным оружием, то без сомнения злой дух не удержался бы от безумных воплей.

Владелец маленького юного носа, изъеденного голодным холодом, как кости бывают изъедены собаками, нагнулся было над скважиной замка Скруджа, чтоб порадовать его звуками рождественского гимна. По при первых же словах,

Храни вас Бог, милый барин,

Ничто да не нарушит вашей радости,--

Скрудж схватил с таким угрожающим видом линейку, что певец в ужасе отскочил, предпочитая этой замочной скважине, все же более дружественный туман и даже мороз.

момента и, погасив свечу, надел шляпу.

- Вы желаете завтра отпуска на целый день? - спросил его Скрудж.

- Если милости вашей будет угодно, - пробормотал конторщик.

- Милости моей этого не угодно, да оно бы и не было справедливо. Еслибы я вычел у вас за этот день, то вы бы наверное считали себя обиженным, неправда-ли?

Конторщик слегка улыбнулся.

- А между тем, - продолжал Скрудж, вам и в голову не приходит, что я могу считать себя обиженным, платя вам за праздничный день.

Писарь боязливо заметил, что Рождество бывает раз в году.

- Пустая отговорка, ради того, чтобы запускать каждое 25 декабря руки в карман хозяина, - продолжал Скрудж, застегиваясь на все пуговицы. Если вы уж непременно хотите завтра прогулять целый день, то приходите пораньше послезавтра.

Конторщик обещал, и Скрудж вышел ворча из конторы. Контора была закрыта в одно мгновение, и писарь, завязав потуже на шее свой белый шарф, радостно выбежал на улицу, и в сопровождении кучи ребятишек раз двадцать прокатился по покрытому льдом тротуару и затем торопливо направился домой в Камден-Тоун.

Скрудж съел свой незатейливый обед, в мрачной гостинице, где он обыкновенно ел; прочитав все имеющияся там газеты и просидев остаток времени за конторскими книгами, он пошел спать. Он жил в той же квартире, которую когда-то занимал покойный Марли. Она представляла собою целый ряд мрачных, пустых комнат, занимавших часть старинного, темного здания, расположенного на конце глухого переулка. Этот огромный дом до того не подходил к этой узенькой улице, что невольно приходило в голову, что он попал сюда совершенно случайно в дни своей юности, играя в прятки с другими домами, да так тут и остался, не найдя дороги обратно.

В то время дом этот был очень стар, да и достаточно печален. Кроме Скруджа, в нем никто другой не жил, и все остальное помещение было занято конторами и бюро. Двор дома был такой темный, что даже Скрудж, которому был знаком в нем каждый камень, не иначе пробирался по нему, как ощупью. Туман и иней так окутали старую входную дверь, что, казалось, сам Дух Ненастья сидел на её пороге, погруженный в свои тяжелые думы.

Надо вам заметить, что в дверном молотке не было ничего необыкновенного, кроме того разве, что он был необычайно велик. Также не было сомнения и в том, что Скрудж видел его каждый день, утром и вечером, с того самого времени, как поселился здесь. Кроме того, необходимо заметить, что Скрудж менее, чем всякий житель Лондона, обладал тем, что принято называть воображением. Наконец, Скрудж ни разу не вспомнил о Марли после того, как Марли умер семь лет тому назад. Пусть же мне объяснят, после всего вышесказанного, каким образом могло случиться, что Скрудж, в то время, как он вкладывал ключ в замочную скважину и лицо его приходилось как раз против дверного молотка, увидел вместо этого молотка - лицо Марли?

Да, лицо умершого Марли! Оно не было окружено непроницаемой тьмой, как все остальные предметы во дворе; оно, напротив, распространяло вокруг ссбя слабый свет, вроде того, какой исходит от несвежого омара в темном погребе. Не имело оно также ни страшного, ни грозного выражения, а смотрело на Скруджа так, как обыкновенно смотрел Марли; очки призрака, были подняты на его лоб. Волосы его были причудливо взвихрены, как бы порывом ветра или струей пара; а широко раскрытые глаза оставались тусклыми, мертвыми, что вместе с земляным цветом лица делало его прямо отвратительным. Но, казалось, что ужас внушаемый этим лицом вызывался не самым лицом и не его выражением, а чем-то иным, особенным. Когда Скрудж попробовал пристальнее вглядеться в видение, оно снова обратилось в скобу.

Сказать, что Скрудж не испугался, что кровь его не застыла от ужаса, которого он не испытывал со времени своего детства, было бы ложью. Но он быстро овладел собою, отпер дверь и вошел в дом.

Несколько времени он стоял в нерешимости, раньше чем запереть дверь Потом он начал внимательно осматривать за дверью, будто опасаясь, что увидит хвост Марли. Но за дверью ничего не оказалось, кроме гаек и винтов дверного молотка.

- Экая дичь!.. - произнес, успокоившись, Скрудж и крепко захлопнул дверь.

Стук затворившейся двери раскатился как гром по всему дому и каждая комната наверху и каждый боченок в винном погребе, казалось, отозвались на него различным эхо. Но Скрудж не был из тех, кого бы подобные звуки могли испугать. Он только задвинул болт и не спеша прошел через переднюю и по лестнице в свою комнату, но дороге сняв со свечи.

Вы воображаете себе, может быть, прекрасную лестницу доброго старого времени, по которой легко могла подняться карета, запряженная шестеркой; но уверяю вас, что лестница Скруджа была еще шире. По ней легко могла подняться целая похоронная процессия, да еще не вдоль, а поперек, так чтобы погребальная колесница стала передком к стене, а дверцею к перилам, и места не только бы хватило, а еще осталось бы. Вот почему, быть может, Скруджу и почудилось в окружающей его темноте погребальное шествие. Полдюжины газовых уличных рожков с трудом бы осветили эту лестницу, поэтому вы легко представите себе, какая там царила тьма при одной свече. Но Скрудж, ни мало не смущаясь, продолжал себе подниматься. Он даже ничего не имел против темноты: ведь она так дешево стоит. Раньше, чем запереть болтом свою тяжеловесную дверь, он прошел по всем комнатам, смотря все ли в порядке. Быть может воспоминание о таинственном привидении заставило его быть столь осмотрительным.

Гостиная, спальная, чулан - все оказалось в надлежащем порядке. Никого не было ни под столом, ни под диваном. В камине мелькал огонек; на столе чашка и ложка; на огне разогревалась кашица (Скрудж простудился). Никого также не оказалось ни под кроватью, ни под халатом, так подозрительно висевшим на стене. В чулане все было в обычном виде: старая решетка от камина, две старые щетки, корзинки для рыбы, умывальник на трех ножках и старая кочерга. Совершенно успокоенный, Скрудж запер дверь двойным оборотом и, обезопасив себя таким образом от всевозможных неожиданных посещений, он снял галстук, надел халат, туфли, ночной колпак и уселся в кресло перед камином, собираясь приступить к своей похлебке.

По правде сказать, огонь в камине был совсем жалкий, в особенности для такой холодной ночи. Скрудж должен был придвигаться к нему совсем близко, чтобы почувствовать хоть какое нибудь тепло. Эта старинная печь была сложена очень много дет тому назад, каким то голландскимь купцом. Вся она была изукрашена фламандскими изразцами, с изображенными на них сценами из священного писания. Тут были и Авель с Каином, и дочери Фараона, и Савская царица, и ангелы, спускающиеся по облачным ступеням, подобным пуховикам. Здесь были и Авраам, и Балтазар, и апостолы, пускающиеся в море в лодках, ве виде соусников, и сотни других фигур, способных развлечь Скруджа. Между тем фигура умершого семь лет назад Марли, заслоняла собою все остальное. Еслибы каждый из этих блестящих изразцов обратился в пустую рамку, обладающую способностью изобразить на своей гладкой поверхности кое-какие обрывки дум Скруджа, то каждый квадратик преобразился бы в голову Марли.

- Глупости! - произнес Скрудж и принялся шагать взад и вперед но комнате. Пройдя таким образом несколько раз, он снова сел в кресло и в то мгновение, когда он старался поудобнее прислониться головой к его мягкой высокой спинке, взгляд его совершенно случайно упал на звонок, проведенный для какой то давно забытой цели в комнату, расположенную в самом верхнем этаже дома, и давным давно заброшенный. Охваченный удивлением и ужасом, Скрудж заметил, что как только глаза его остановились на этом звонке, он стал шевелиться. Сначала движения были очень слабы, вызывая еле слышный звон, по вскоре колокольчик зазвонил сильно и громко и все остальные звонки дома отозвались на его звон.

Этот перезвон длился не более полуминуты, или минуты, но и это короткое мгновение показалось для Скруджа бесконечным. Звон прекратился также внезапно, как и начался. И вдруг, среди наступившого безмолвия, ясно донесся издали, из подвала, какой то громкий хляск, будто тяжелые, железные цепи перекатывались по бочкам с вином. Тогда Скрудж вспомнил рассказы о том, что появляющияся в домах привидения обыкновенно влачат за собою цепи.

- Все это глупости! - повторил Скрудж. Никогда я этому не поверю!

Однакож он сильно изменился в лице, когда призрак, ив останавливаясь ни на секунду, не растворяя двери, проник к нему в комнату... В тоже самое мгновение, замиравшее пламя камина ярко вспыхнуло, как бы восклицая: - "Я узнал его! Это дух Марли!" - и вновь погасло.

Да, это был он, он сам! Даже одет он был так, как обычно одевался Марли. Только вместо пояса на нем висела длинная железная тяжелая цепь, вся составленная из металлических ларцев, ключей, висячих замков, счетных книг и различных документов. Тело привидения казалось совершенно прозрачным и Скрудж, пристально вглядевшись в него, увидал сквозь живот Марли две пуговицы на спине его фрака. Скрудж часто слыхал как люди говорили, что у Марли нет сердца, нет внутренностей, но до сих пор он не верил этому.

Нет, конечно, этого не может быть, он и теперь не верит, хотя взгляд его пронизывал привидение насквозь, хотя он видел его прямо перед собою, хотя он чувствовал леденящий взгляд его глаз, хотя он видел даже ткань куска полотна, обвязанного вокруг головы и проходившого под подбородком, которого при жизни Марли, он никогда на нем не замечал. Тем не менее все существо его отказывалось верить, все в нем возставало против этого.

- Что все это значит? - наконец спросил Скрудж своим обычным невозмутимо-холодным тоном, - и что вам надо от меня?

- Очень многого!

Это был голос Марли, сомнения тут не могло быть.

- Кто ты такой?

- Лучше спроси, кто я был, - глухим голосом отвечало привидение.

- Кем же ты был? - спросил Скрудж, возвышая голос. - Ты довольно странный.... дух.

- При жизни я был твоим компаньоном Джекобом Марли.

- Быть может вы.... могли бы присесть?... - спросил пораженный и не веря своим ушам Скрудж.

- Могу

- Тогда сядьте....

Скрудж задал этот вопрос, не будучи уверен, способно ли такое прозрачное привидение сесть на стул и, он чувствовал, что еслибы вдруг это оказалось бы невозможным, то вынудило бы его на довольно неудобное объяснение. Но призрак так спокойно сел по ту сторону камина, против Скруджа, будто весь день только и делал, что сидел тут.

- Ты повидимому не веришь в меня? - спросил дух.

- Нет, - отвечал Скрудж

- Какое же должен я привести тебе доказательство, чтоб ты поверил в меня?

- Я не знаю.

- Но почему же ты не веришь своим собственным чувствам?

- Потому что так немного нужно, чтобы нарушить правильность их отправлений. Достаточно самого пустячного разстройства желудка, чтоб оне уже обманули человека. И в конце концов ты можешь представлять собою ничто иное, как кусочек дурно проваренного мяса, ложечку горчицы, ломтик сыру, небольшой остаток полу-сырой картофелины... Кто бы ты ни был, от тебя больше отдает плотью, чем духом.

своих мыслей и превозмочь все сильней охватывавший его страх. Голос призрака заставлял его содрагаться до мозга костей.

Сидеть неподвижно в кресле, со взором устремленным на мертвые, стеклянные глаза призрака было для Скруджа, он это чувствовал, дьявольским испытанием. Действительно, было что-то ужасное в этой адской атмосфере, которая витала вокруг привидения. Хотя дух продолжал сидеть неподвижно, его волосы, края его одежды, кисточки его сапог, - все это шевелилось, как бы под легким дуновением раскаленного, выходящого из камина воздуха.

- Видишь ты эту зубочистку? - спросил Скрудж, не останавливаясь ни перед чем, лишь бы стряхнуть с себя все более охватывавший его страх и стремясь хоть немного отвлечь от себя, леденящий, как мрамор, взгляд призрака.

- Да, - отвечал дух.

- Но ты даже не посмотрел на нее, - продолжал Скрудж.

- Но это не мешает мне ее видеть, - отвечал призрак.

- Ну, и вот, мне стоит ее проглотить, разглагольствовал Скрудж, - и до последняго дня моей жизни меня будут преследовать и терзать миллионы злых духов, созданных мною же самим. Глупости, глупости все это! - прибавил он. Но при последних словах мертвец так застонал и так страшно потряс своими цепями, что Скрудж невольно схватился обеими руками за кресло, чтобы не упасть от испуга. Ужас его еще усилился, когда призрак снял повязку, покрывавшую его шею и голову, и нижняя его челюсть отвалилась на грудь. Скрудж упал на колени, закрыв руками лицо.

- О, сжалься надо мной, ужасный дух! - молил он. - За что ты пришел так мучить меня?

- Человек, всецело преданный низким, земным интересам, веришь ли ты в меня или нет? - спросил призрак.

- Верю, - отвечал Скрудж, - не могу не верить. Но скажи мне зачем духи бродят по земле и приходят мучить меня?

- От каждого человека требуется, - отвечал ему дух, - чтоб душа его слилась с душею его ближних и не отделялась бы от нее на всем его жизненном пути. Человек не выполнивший своего долга при жизни, вынужден исполнить его после своей смерти. Душа его обречена странствовать по всему миру (о, несчастный я) и быть лишь пассивной свидетельницей всего происходящого вокруг, из чего при жизни она могла бы извлечь столько для себя радости и счастья.

Призрак вновь застонал, потрясая цепями и ломая в отчаянии свои безтелесные руки.

- Ты закован в цепи? - спросил дрожа Скрудж. - Скажи мне за что?

- Я ношу цепь, которую сам сковал себе в течении всей своей жизни. Я сам создал ее звено за звеном, аршин за аршином. Я сам, своей свободною волею заковал ее на себе и по своей воле буду носить ее бесконечно. Разве тебе она представляется чем то чуждым?

Скруджа все сильнее колотила дрожь.

- Быть может ты бы хотел, обратился дух к Скруджу, узнать вес и длину цепи, которую ты влачишь за собою? Семь лет тому назад, она была точь в точь одной длины и тяжести с моею, но ведь с тех пор, прошло целых семь рождественских сочельников, во время которых ты не мало постарался чтобы довести ее до колосальных размеров! О, теперь это вполне надежная цепь! - прибавил призрак.

Скрудж посмотрел вокруг ссбя, опасаясь увидеть себя окруженным несколькими десятками саженей железного каната, но ничего не увидал.

- Джэкоб Марли, - сказал он с мольбою в голосе, - мой старый друг Джэкоб, разскажи мне все, что тебе известно. Скажи мне хоть слово утешения!

хотел бы. В моем распоряжении остается слишком мало времени. Я не могу нигде отдохнуть, ни остановиться, ни побыть. За всю мою жизнь ни одна моя мысль не залетела за стены нашей конторы, никогда не заходила дальше узких границ нашей меняльной лавки, и ты это знаешь. Вот потому я и обречен теперь на эти бесконечные, мучительные странствования.

У Скруджа была привычка, когда он предавался размышлениям, засовывал руки в карманы. Так и теперь, задумавшись над словами духа, он принял свою обычную позу, но не решаясь поднять глаз и не вставая с колен.

- Ты, вероятно, теперь очень запоздал Джэкоб? - с озабоченностью делового человека, хотя и с выражением покорности и смирения заметил Скрудж.

- Запоздал! - повторил призрак.

- И ты быстро движешься? - спросил Скрудж.

- На крыльях ветра.

- Ты, вероятно, пролетел огромные пространства за эти семь лет?

При этих словах привидение жалобно застонало в третий раз и его цепь так страшно лязгнула в мрачном безмолвии ночи, что ночной дозор был бы вполне на высоте своего положения, еслибы привлек к ответственности духа за нарушение общественной тишины.

что нет такой бесконечной скорби, которая могла бы искупить хотя бы одно мгновение нашей жизни, в которое мы не сделали то доброе, что было в наших силах! И вот таким я был в своей жизни! Именно таким!

- Но ведь ты же всегда был исполнительным и добросовестным дельцом!

- Делец! Дела! - воскликнул, всплеснув руками Марли, - О людях должен был я думать, общее блого должно было быть моим делом! Милосердие, доброта, снисхождение, благожелательность - вот чем я должен был проявлять себя! Все же операции моего торгового дома должны были быть лишь незаметной каплей в океане моей обширной деятельности

И чтобы показать Скруджу полною безнадежность своих горьких сетований он поднял цепь во всю длину своей руки и тяжело вновь бросил на землю.

- Именно в это время, когда год подходит к концу, я страдаю всего сильнее, - сказал призрак. - О, зачем проходил я тогда мимо своих собратий с опущенными глазами, занятый одними низменными интересами, никогда не поднимая взора к небу, где горит эта благословенная Вифлеемская звезда, приведшая волхвов к жилищу бедняка! Разве не было на земле, при моей жизни, тех бедных лачуг, к которым лучи этой звезды могли привести меня?

- Слушай же меня хорошенько! - вскричал призрак. - У меня почти не остается более времени

- Я слушаю тебя, - отвечал Скрудж, но только молю тебя, не будь слишком красноречив, а скорее скажи в чем дело.

- Как случилось, что мне удалось явиться перед тобою таким, что ты можешь видеть меня, я не могу объяснить и сам. Я столько раз садился возле тебя, оставаясь незамеченным тобою.

От этого не особенно приятного сообщения Скруджа ударило в пот.

через меня, Эбенезер!

- Ты всегда мне был верным другом, - сказал Скрудж, - спасибо тебе!

- К тебе явятся три духа, - продолжал призрак.

Лицо Скруджа мгновенно стало так же бледно, как лицо духа.

- Если мое спасение связано с посещением трех духов, - весь дрожа, шептал Скрудж, - то мне... мне.... кажется, я предпочитаю отказаться от него.

- Второго жди в тот же самый час следующую ночь, а третьяго, когда прозвонит последний удар полночи, в третью ночь. Не надейся встретиться еще раз со мною и в своих собственных интересах постарайся не забыть всего, что произошло между нами.

С последними словами дух взял лежавшую на столе повязку и обвязал ее вокруг своей головы, как прежде. Скрудж понял это по сухому треску его зубов, когда перевязанные челюсти вновь соединились. Лишь тогда Скрудж решился поднять глаза на своего удивительного посетителя, стоявшого перед ним с намотанной вокруг руки цепью.

Привидение пятясь удалилось от Скруджа, и с каждым его шагом окно немного приотворялось, так что, когда призрак приблизился к нему, оно уже было раскрыто настежь. Он знаком подозвал к себе Скруджа и тот повиновался. Когда они стояли на разстоянии двух шагов друг от друга, дух Марли поднял руку, останавливая Скруджа, чтоб он ближе не подходил. Скрудж остановился, не столько из желания повиноваться, как из за охватившого его чувства удивления и страха. В тот момент, когда дух поднял руку, до него донеслись какие то неопределенные звуки, не то стоны отчаяния, не то жалобы невыразимой скорби и безнадежного раскаяния и сожаления. Призрак, прислушивавшийся несколько мгновений к этому душу разрывающему хору, сам слился с ним и потонул в темной беззвездной ночи. Скрудж, пожираемый ужасом, кинулся вслед за ним к окну.

них, хотя немногие (быть может члены правительства) были скованы группами; по нескованных не было совсем. Многие из них при жизни были хорошо знакомы с Скруджем. Он даже когда-то был близок со старым призраком в белом жилете, к ноге которого был прикован чудовищных размеров железный ящик. Этот дух терзался отчаяньем, что не может помочь одной несчастной женщине с ребенком, которых он видел внизу, на пороге двери. Очевидно, все муки этих духов заключались в их слишком позднем стремлении вносить свою долю участия в общее человеческое дело. Они навсегда лишились этой возможности.

Куда девались все эти призрачные существа: - растаяли ли сами в тумане или туман заволок их своим мраком? Скрудж не мог дать себе в этом отчета. Он только знал, что призраки исчезли, голоса их замолкли и ночь стала вновь тою прежнею ночью, какою она была, когда несколько часов тому назад он вернулся к себе домой.

Скрудж закрыл окно, тщательно осмотрел дверь, сквозь которую проник к нему дух. Она была попрежнему заперта на два оборота ключа, как он запер ее раньше своими руками. Задвижки также были целы. Он попробовал было произнести свое любимое словцо "глупости", но остановился на первом же слоге. Вдруг почувствовав непреодолимую потребность в отдыхе, вследствие ли пережитых волнений и утомления всего дня, или от проникновения в Невидимый Мир, или от печального разговора с духом Марли, или из за поздняго часа, - он направился прямо к своей постели, не раздеваясь бросился на нее и тотчас заснул глубоким сном.