Американские очерки.
Глава I. Отъезд.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Американские очерки. Глава I. Отъезд. (старая орфография)

Приложение к журналу "РУССКАЯ МЫСЛЬ". 

Американские очерки
Диккенса 

(Перевод с английского). 

I.

Я никогда не забуду того комического и отчасти серьезного удивления, с которым утром в январе тысяча восемь-сот сорок второго года я отворил дверь и просунул голову в каюту британского пакетбота (тысяча двести тонн груза по реэстру), отправлявшагося в Галифакс и Бостон и везшого почту её величества.

Что эта каюта, была специально занята для "Чарльза Диккенса, эсквайра, и лэди", было выражено достаточно ясно даже и для моего ограниченного ума, посредством билетика, пришпиленного к весьма жиденькому стеганому одеялу, покрывавшему очень тонкий матрац, который был разостлан, словно лекарский пластырь, на самой неприступной полке. Но неужели-жь это и есть та самая комнатка, о которой Чарльз Диккенс, эсквайр, и его лэди денно и нощно вели совещания чуть не целых четыре месяца? Неужели это та воображаемая уютная комнатка, в которой будет по крайней мере маленькая кушеточка, как предсказывал Чарльз Диккенс пророческим духом, ему особенно присущим? Неужели это та комнатка, о которой его лэди с самого начала решила, что в нее, конечно, не взойдет более двух больших чемоданов, помещенных где-нибудь в углу, не на виду (а чемоданы-то эти, оказывалось, и пустые не проходили в дверь, не только-что нагруженные)? Неужели этот невозможный, вполне безнадежный и глубоко-нелепый ящик мог иметь что-либо общого с теми миленькими, чтобы не сказать прелестными, маленькими клеточками, нарисованными мастерскою рукой пылкого артиста на сильно-прикрашенном плане, висящем в конторе агента в городе Лондоне? Неужели это веселая шутка, созданная повидимому фантазией капитана и приведенная в исполнение нарочно для того, чтобы лучше дать почувствовать всю прелесть настоящей каюты, которую так и ждешь, что вот-вот сейчас отопрут? Неужели-жь это и есть наша каюта?! - Вот вопросы, на которых я не мог тотчас сосредоточиться и сразу понять их. Я опустился на какое-то очень жесткое сиденье не то из конского волоса, не то из палок, а вернее из того и другого вместе, и с самым несчастным, потерянным видом, тупо и безсознательно, смотрел на нескольких приехавших с нами на корабль друзей, которые теперь на всякий лад протискивали свои головы в узкое дверное отверстие.

Еще прежде, чем спуститься вниз, мы испытали довольно сильный толчок,; который приготовил бы нас ко всему худшему, не будь мы люди самого сангвинического темперамента. Пылкий артист, о котором я уже упоминал, изобразил в том же своем великом произведении комнату с бесконечною перспективой, убранную, как сказал бы мистер Робинс, "во вкусе более чем восточной роскоши" и наполненную группами лэди и джентльменов в высшей степени веселых и оживленных. Сначала мы прошли с палубы в длинное и узкое отделение, не лишенное сходства с гигантским катафалком, с окнами по ту и другую сторону и с меланхолическою печкой на дальнем конце, около которой трое или четверо зябких служителей грели свои руки. Вдоль стен тянулись во всю свою скучную длину длинные, длинные столы, над каждым из которых висела, привинченная к низкому потолку, полка с дырочками для посуды; вся она была переполнена рюмками и судками и всякому путешественнику угрюмо напоминала о волнующемся море и дурной погоде. Эта комната, которая впоследствии так удовлетворяла меня, в данную минуту далеко не казалась мне прекрасной, и я заметил, как один из наших друзей, делавший распоряжения насчет отъезда, войдя сюда, побледнел, попятился на друга, шедшого позади, невольно потер себе лоб рукой и, задыхаясь, прошептал: "Невозможно! Это не может быть!" - или нечто подобное. Однако, сделав над собой усилие, он оправился и, предварительно кашлянув раза два, окинул каюту еще одним взглядом и с мертвенной улыбкой, которую я как теперь вижу перед собой, воскликнул:

- Это верно столовая, г. управляющий, не так ли?

"салоне", свыкся и сжился с этой идеей. Обыкновенно он давал нам понять, что для того, чтобы составить себе верное понятие об этом "салоне", следует увеличить объем и убранство обыкновенной гостиной раз в семь - и тогда только будет возможно несколько приблизиться к действительности. Человек, к которому он обратился с вопросом, обнаружил наконец истину - прямую, немилосердную, голую истину.

- Это салон, сэр, - ответил он, и от такого удара бедный друг наш положительно зашатался.

тучку или даже проходящую тень минутного горя и безпокойства на короткий срок, остававшийся еще им для откровенной, дружеской беседы, - в людях, находящихся в таком положении, естественно было после первого удивления разразиться от души звонким смехом, и я могу сообщить о себе лично, что, уже сидя на упомянутой мною доске, я громко расхохотался и хохотал до тех пор, пока снова не подали с корабля звонок. Итак, менее чем через две минуты после нашего приезда мы все с общого согласия порешили, что каюта наша наиприятнейшая, наисмехотворнейшая и самая наилучшая выдумка в мире, так что будь она хоть на один дюйм еще больше, то такое положение вещей было бы самым нестерпимым и самым плачевным. С довершению удовольствия, мы любовались, как каждый из нас словно змея проскальзывал в почти притворенную дверь, радовались на наш маленький умывальный столик, принимая его за целую уборную, и наконец достигли того, что даже вчетвером и все зараз поместились в нашей каюте. Теперь мы приглашали друг друга заметить, какой тут чистый воздух, какая тут прекрасная амбразурка, которая могла быть открыта в продолжение всего дня (если только позволит погода) и какое тут славное кругленькое окошечко, как раз под зеркалом, перед которым бриться будет и легко, и приятно (не во время сильной качки, разумеется). Затем мало-по-малу мы дошли наконец до единодушного заключения, что каюта наша положительно просторна, хотя я и теперь убежден, что еслибы даже поставить две таких каюты одну над другой, то и тогда вряд ли могло существовать что-либо менее удобное для спанья, за исключением только одних гробов. Каюта эта, одним словом, была не больше тех наемных кабриолетов с дверью позади, которые разсыпают по мостовой своих седоков, как мешки с углем.

Решив эти пункты ко всеобщему удовольствию, мы все, участвующие и неучаствующие, ради опыта, уселись вокруг огня в дамской каюте. Скорей было темно, но кто-то заметил: "На море, разумеется, будет светлее", - предположение, которое мы все, трудно сказать почему, подтвердили, дружно откликнувшись: "Разумеется, разумеется!" Мне помнится также, что когда мы истощили новый предмет утешения, заключавшийся в смежной с нами дамской каюте, где можно будет сидеть всегда, когда только захочется, и затем впали в минутное молчание, кто-то из нашей компании сказал с видом человека, сделавшого новое и приятное открытие:

- А какой вкусный, кипящий кларэт будет у нас здесь!...

месте.

что просто голова шла кругом при виде того, как она их открывала один за другим. Можно было дойти до окончательного сумасшествия, следя за её действиями: оказывалось, что каждый уголок, каждая штука мебели в отдельности была кроме того еще чем-то другим, - чистая ловушка и обман, просто место скрытого склада. Таким образом диван ли, кресло ли - они были прежде всего хорошими ящиками; видимое же их назначение - быть мебелью - оказывалось совершенно безполезным.

Да благословит Бог эту управительницу за её полный вымысла рассказ о январских путешествиях! Да благословит ее Бог за её картинное воспоминание о поездке прошлого года, когда никто не был болен и когда все танцовали с утра до ночи, так что этот двенадцатидневный переезд был обращиком чистой шалости, постоянного восторга и веселой бодрости! Дай ей Бог счастья за её веселое личико и приятный шотландский язык, в котором слышались родные, домашние звуки для одного моего спутника! Пошли ей Господь всего хорошого за её предсказания попутного ветра и хорошей погоды и за тысячи других мелочей, свойственных женской тонкости и хитрости, благодаря которым она так убедительно доказывала, что все молодые матери по сю сторону Атлантического океана, оставившия своих детей по ту сторону его, были ведь очень близко от них и даже просто имели их под рукой!... Ведь только тем, кто не был посвящен в тайну морского переезда, он мог казаться трудным и страшным, для посвященных же переезд океана был совершенною шуткой, не стоящею ни малейшого внимания.

Каюта между тем сделалась весьма благообразной, превратилась в нечто обширное и вдобавок могла похвастать еще выпуклым окном, из которого можно было любоваться морем. И вот мы пошли на палубу в самом веселом расположении духа. Тут происходила такая суматоха, при виде которой сама кровь ускоряла свое движение и текла в жилах как-то особенно весело в это ясное морозное утро. Величавые корабли тихо разъезжали то вниз, то вверх по реке; маленькия лодочки шумливо плескались в воде; множество народа стояло на пристани, глядя с чем-то в роде "страшного восторга" на легкое, всеми прославленное, американское судно. Одна группа людей была занята "запасом молока", или, другими словами, на корабль вводили корову; другие до самого верха набивали погреба свежими припасами: мясом и овощами, поросятами, телячьими головами, говядиной, бараниной, телятиной и птицей разного вида и величины; третьи свертывали веревки и спускали тяжелые тюки вниз и проч. и проч. Голова провиантмейстера, едва видневшаяся из чудовищной груды поклажи пассажиров, находилась в высшей степени смущения. Казалось, что всюду и все были воодушевлены одним только делом - приготовлением к этой великой поездке. Вся эта оживленность, ясное солнце, свежий крепительный воздух, пенящееся море и тонкая белая кора утренняго льда, резко и весело хрустевшая под самою легкой поступью - все это было неотразимо хорошо. И когда мы снова очутились на берегу и увидели на главной мачте имя корабля, украшенное флагами ярких цветов, а рядом с ними развевающееся великолепное американское знамя с его звездами и полосами, - долгия три тысячи миль и еще более долгие шесть месяцев отсутствия до того умалились и поблекли, что казалось, будто корабль ушел и снова вернулся, и настала ясная весна в Кобург-доке в Ливерпуле.

Я не справлялся у моих знакомых медиков, что полезнее для морского плавания: черепаха ли и холодный пунш с шампанским, кларэтом и всеми другими легкими принадлежностями, находящимися обыкновенно в неограниченном количестве при хорошем обеде, (особенно если заведывание обедом предоставлено моему безкорыстному другу, мистеру Редлею, из гостиницы Адольфи), - или же просто ломтики баранины со стаканом или двумя хереса; обо всем этом, повторяю, я не справлялся у медиков. Но вот мое собственное мнение: благоразумен или неблагоразумен бываешь накануне морского путешествия в этих подробностях, это - предмет не имеющий никакой важности, так как, выражаясь общими словами, "все это приходит ведь к одному и тому же концу". Будь это однако так или иначе, я знаю, во-первых, что в этот день обед был безспорно, хорош и даже превосходен: он заключал в себе все упомянутые да еще и многия другия статьи, и мы отдали ему полную и должную справедливость; а во-вторых - то, что, за исключением безмолвных намеков на "завтра", мы проводили время очень приятно и, соображая все, были довольно веселы.

каждого члена нашего кружка так же мало походила на обычную веселость, как тепличный горошек (пять гиней за четверть) мало походит вкусом на тот, который вырос на воле, под влиянием росы, воздуха и дождя. Когда же час по полудни, час нашего отъезда, стал приближаться, эта говорливость начала стихать, несмотря на самые отчаянные усилия с нашей стороны сделать противное. Наконец мы сбросили с себя всякую личину и открыто говорили о том, где мы будем в этот самый час завтра, после-завтра, на следующий день и т. д.; тем лицам, которые собирались вернуться в этот вечер в город, мы давали множество поручений и домой, и в другия места, и всюду, - поручения, которые непременно должны быть исполнены как можно скорее, тотчас по приходе поезда в Эстон-сквэр. Поручения и воспоминания до того набегают в минуту отъезда, что мы, все еще будучи заняты ими, совершенно незаметно оказались втиснутыми в густую массу пассажиров, друзей пассажиров и поклажи пассажиров. Одновременно все прыгнули на палубу маленького пароходца, который, пыхтя и кряхтя, направился к пакетботу, выбравшемуся еще вчера после полудня с верфи и теперь стоявшему на якоре в реке.

Но вот и пакетбот. Все взоры устремлены в ту сторону, где он находится, едва видимый сквозь туман ранняго, зимняго, послеобеденного времени. Все пальцы указывают одно и то же направление; шепот любопытства и восторженные восклицания: "как он красив, как великолепен!" - слышатся со всех сторон. Даже ленивый джентльмен с шапкой на бекрень и руками в карманах, так много утешивший нас вопросом, обращенным к другому джентльмену: "и вы на ту сторону?" (как будто это перевоз), - даже и он снисходит до того, чтобы взглянуть на пакетбот и одобрительно кивнуть головой, как бы говоря: "в этом не может быть никакого сомнения". И сам мудрый лорд Бёрней не выражает в своем кивке так много могущества, как этот чудак. Он совершил этот переезд (что мы все знали Бог знает почему) тринадцать раз и без малейшого приключения. Есть еще тут закутанный с ног до головы пассажир, на которого все мы покосились и нравственно попрали и затоптали его ногами за то, что он осмелился с робким любопытством спросить: "давно ли бедный "Президент" {Имя корабля.} пошел ко дну?" Этот пассажир вступает в разговор с ленивым джентльменом, с слабою улыбкой замечая ему, что "верно это очень крепкий корабль"; но тот, окинув его небрежным взглядом, неожиданно и зловеще отвечает на ветер: "ему бы следовало быть таковым". После такой фразы ленивый джентльмен моментально падает во всеобщем уважении и пассажиры, недоверчиво поглядывая на него, шепчут друг другу, что он - лжец и осел, однако никто ничего ясного об этом не знает.

Но вот нас быстро проводят вдоль пакетбота, огромная красная труба которого бодро дымится, подавая пассажирам богатые обеты серьезных намерений. Ящики, чемоданы, мешки и шкатулки уже переданы с рук на руки и с неимоверною быстротой втащены на корабль. Щегольски одетые офицеры помогают пассажирам входить на лесенку и торопят рабочих. Через пять минут маленький пароходец совершенно опустел, а пакетбот осажден и переполнен его бывшим грузом, который тотчас же проникает во все части корабля и целыми дюжинами встречается в каждом углу и закоулке: одни носятся с своим багажом, в то же время спотыкаясь за чужой; другие покойно устраиваются в чужой каюте, принимая ее за свою собственную, и затем производят страшную суматоху, когда приходится убираться из нея; третьи безумно стремятся отворить запертые двери, или вламываются в места, откуда нет выхода; четвертые гоняют мешковатых, с всклокоченными волосами, слуг туда и сюда, и на ветер, и на палубу, с безтолковыми поручениями, невозможными для выполнения. Одним словом, все производят самую неимоверную, самую необычайную кутерьму. Среди этой суматохи ленивый джентльмен, у которого повидимому нет не только багажа, но даже и друга, покуривая сигару, хладнокровно шагает вдоль обуреваемой ветром палубы; а так как это беззаботное поведение снова возвышает его в мнении интересующихся им лиц, то всякий раз, как он взглядывает на мачты, или за борт, или на палубу, все они также смотрят туда, думая, не находит ли он чего-либо в безпорядке, и надеясь в то же время, что если действительно так, то, разумеется, он потрудится сообщить об этом.

Что это там вдали? Лодка капитана?... А вот и сам капитан, и, ко всеобщей радости и утешению, именно такой человек, каковым он и должен быть: хорошо сложенный, плотный, маленький человек с румяным лицом (которое вас так и приглашает пожать ему обе руки зараз) и с честными светло-голубыми глазами, в которых как-то отрадно видеть свое собственное блестящее отражение.

"Динь-динь-динь-динь..." Самый звонок - и тот спешит.

- Ну-с, теперь на берег! Кто едет на берег?

- Кажется, эти господа.

- Прощайте, прощайте!

Пароход качается на месте туда и сюда, туда и сюда, сто раз туда и сюда!... Ничего нет несноснее ожидания последних почтовых сумок. Еслибы только можно уехать среди этой суматохи, мы были бы совершенно счастливы; но сидеть тут целых два часа, а может-быть и долее: не то дома, не то в дороге - просто невыносимо; это постепенно навевает грусть и мало-по-малу погружает вас в самое печальное состояние духа. Вот наконец в тумане виднеется точка. Что бы это такое было? Не та ли это лодка, которую мы ждем? - Так и есть, она. Капитан показывается с своим рупором на верху, офицеры становятся по местам, все руки в деле; развеянные мечты пассажиров снова оживают и даже повара останавливаются в своем аппетитном занятии и выглядывают с лицами полными любопытства. Лодка подъезжает, мешки наскоро втащены и пока кое-как где-то брошены. Еще три восклицания и в то время, как первое поражает наш слух, корабль вздрагивает как могучий великан, в которого только-что вдохнули жизнь; два большие колеса тяжело повертываются в первый раз и величественный корабль при попутном ветре горделиво разсекает волнующуюся и ленящуюся воду.