Очерки Лондона.
I. Лондонские улицы утром.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Очерки Лондона. I. Лондонские улицы утром. (старая орфография)

Очерки Лондона. 

Нравоописательные очерки Ч. Диккенса. 

Современник. - Спб., 1852. - Т. 33, No 6.

Очерки Лондона. Нравоописательные очерки (I. Лондонския улицы утром. - II. Лондонския улицы ночью. - III. Магазины и лавки с их обитателями. - IV. Шотландский двор. - V. Семь Углов. - VI. Размышления на улице Монмаут. - VII. Биржи для наемных карет. - VIII. Лондонския удовольствия. - IX. Темза. - X. Омнибусы. - XI. Цирк Астли.) 

1. ЛОНДОНСКИЯ УЛИЦЫ УТРОМ.

Вид, представляемый улицами Лондона в летнюю пору; за час до восхождения солнца, покажется весьма поразительным даже и для тех, которые, благодаря или жалкому стремлению за удовольствиями, или необходимости снискать себе трудами дневное пропитание, уже давно знакомы с этой сценой. Холод и пустота среди безмолвных улиц, на которых мы во всякое другое время дня привыкли видеть деятельные и шумные толпы народа, среди на-глухо закрытых зданий, в которых днем совершаются различные хлопоты и кипит жизнь, производят сильное впечатление.

С наступлением утра улицы заметно пустеют. Начиная от полночного труженика до разгульного весельчака, все и все исчезает на них. Вот уже последний гуляка, который спешит возвратиться домой до разсвета, прошел по улице нетвердыми шагами, напевая вакхическую песню протекшей ночи; вот уже и бездомный бродяга, которого нищета и полиция оставили на улицах, свернулся в глухом уголке,чтобы хотя во сне полакомиться вкусным блюдом и отдохнуть в теплом приюте.... Более трезвая и скромная часть народонаселения не пробуждалась еще к трудам наступившого дня, и над всем городом могильная тишина. Серый и угрюмый свет наступающого утра придает улицам еще более холодный и безжизненный вид. Извощичьи биржи на углах многолюднейших улиц совершенно пусты; публичные дома закрыты... Почти ни души на улицах....

кошка и с хитрою осторожностью спустится в нижние апартаменты своего жилья. Сначала она вскочит на дождевую кадку, потом спрыгнет на мусорную яму и наконец уже тихонько прокрадется к лестнице, как будто вся репутация её зависит от того, чтобы её ночные похождения не обратили на себя внимания сонного народонаселения. Местами вы видите полуоткрытые окна в верхних этажах, обличающия душный воздух в комнате или безпокойный сон; а иногда увидите тусклый огонек ночной лампады, верной предвестницы мучительной безсонницы или тяжелого недуга. Не будь этих немногих исключений, и вы не заметили бы на улицах ни малейших признаков жизни, не решились бы подумать, что в домах обитают живые создания....

Но вот проходит час времени. Церковные шпицы и кровли высоких зданий мало по малу озаряются бледно-розовым светом восходящого солнца, и на улицах мало по малу обнаруживается движение и раздается шум. В отдаленных концах их появляются рыночные телеги: сонный вагонщик нетерпеливо понукает своих усталых лошадей или тщетно старается разбудить мальчика, который, безпечно развалившись на корзинах с фруктами, погруженный в упоительное самозабвение, забывает чудеса столицы, давно возбуждавшия его любопытство.

Грубые, немытые, с заспанными глазами, создания странного вида, что-то среднее между дворником и конюхом, начинают вынимать ставни из окон ранних гостинниц, и на известных местах показываются небольшие деревянные столы, с обыкновенными приготовлениями для уличного завтрака. Множество мужчин и женщин (преимущественно последних), с тяжелыми корзинами фруктов на голове, тихо пробираются к Ковент-Гарденскому рывку, но той стороне Пикадилли, которая усажена деревьями, и, следуя друг за другом в близком разстоянии, образуют, от самого начала Пикадилли до поворота к мосту Найт, длинную, безпрерывно изменяющуюся линию.

Иногда вы увидите каменьщика, который, с обедом в носовом платке, отправляется на дневную работу, а иногда встретите несколько ребятишек, которые тайком от своих родителей весело бегут по мостовой купаться. Их шумная радость производит сильный контраст с угрюмым выражением маленького трубочиста, который, простучав в скобу и прозвонив в колокольчик до боли в руках, терпеливо сидит у порога и ждет, когда изволит проснуться горничная или кухарка сонного дома.

Ковент-Гарденскии рынок, с переулками, ведущими к нему, унизан телегами всех родов, величин и описаний, начиная от огромнейшого грузового вагона с четверкой рослых, здоровых лошадей до дребезжащей таратайки яблочника с чахоточным ослом. Мостовая уже усыпана завялыми капустными листьями, охапками сева и все-возможным сором, составляющим неотъемлемую принадлежность фруктового и зеленного рынка. Мужчины кричат, телеги переходят с места на место, лошади ржат, ребятишки дерутся, торговки болтают, пирожницы превозвосят до небес свои произведения, ослы пронзительно визжат. Все эти голоса и сотни других сливаются в один нестройный гул, довольно неприятный для слуха лондонского жителя, но еще более неприятный для тех провинцияльных жителей, которые в первый раз явились в Лондов и поселились в гостиннице, ближайшей к Ковент-Гардену.

которые продолжались по крайней мере с полчаса. Она получает наконец приказание вставать чрез господина, которого госпожа нарочно посылает самого для этой цели, и который, выступив в постельном костюме на площадку лестницы, повелительным голосом восклицает, что уже половина седьмого часа, и что пора подумать о хозяйстве. При этом служанка внезапно вскакивает, выражает изумление, с недовольным видом спускается в нижние апартаменты и так лениво выбивает огонь, как будто думает, что он сам собою воспламенится. Сделав первый приступ к дневным занятиям, служанка отворяет уличную дверь, чтобы принять молоко, как вдруг, по самому невероятному стечению обстоятельств, оно открывает, что соседняя служанка также вышла принять молоко, и что молодой прикащик мистера Тодда, по той же самой необыкновенной причине, вышел открыть ставни своего дома. Неизбежным следствием подобного открытия бывает то, что служанка, с кувшином молока в руке, подходит к ближайшему сосp3;днему дому, собственно затем, чтоб поздороваться с Бэтси Кларк, и что молодой прикащик мистера Тодда переходит через улицу, затем только, чтобы поздравить обеих соседок "с добрым утром". А так как помянутый молодой прикащик мужчина прекрасной наружности и такой же любезный кавалер, как и сам булочник, мистер Тодд, то между соседями быстро завязывается самый интересный разговор, и, вероятно, продолжение его было бы в тысячу раз интереснее, если бы госпожа Бетси Кларк, которая следит за каждым движением своей служанки, не постучала весьма сердито в окно своей спальни. При этом сигнале молодой прикащик, стараясь сохранить приличное хладнокровие, начинает что-то насвистывать и возвращается к своему дому удвоенным шагом, а соседки-служанки бегут по местам и, затворив за собой дверь, с изумительной тишиной, через минуту высовываются из окна гостиной. Другой пожалуй вздумает, что оне смотрят на почтовую карету, которая в эту минуту проезжает мимо окон: о, нет! тот ошибется, кто подумает это. Оне высунулись из окон для того, чтобы еще раз взглянуть на молодого прикащика, который в свою очередь большой охотник любоваться почтовыми каретами, а еще более добрыми соседками, и на этом основании бросает беглый взгляд на карету и самый продолжительный на Бетси Кларк и её подругу.

Между тем почтовая карета мчится своим чередом к конторе дилижансов, пассажиры, выезжающие из Лондона в раннем дилижансе, с величайшим изумлением смотрят на пассажиров въезжающих. Вытянутые лица последних принимают плачевный вид и покрываются каким-то жолто-синеватым цветом. По всему видно, что они находятся под влиянием того странного ощущения, которое рождается во время отъезда, - ощущения, производящого то, что события вчерашняго утра кажутся как бы случившимся по крайней мере месяцев шесть тому назад. В конторе дилижансов заметна необыкновенная деятельность. Дилижансы, готовые отправиться в дорогу, окружены неизбежной толпой евреев и других промышленных людей, которые постоянно пребывают в полном убеждении, Бог знает только почему, что ни один пассажир не сядет в дилижанс не купив пол-дюжины грошовых апельсинов, или перочинного ножика, памятной книжки, прошлогодняго календаря, медного рейсфедера, кусочка грецкой губы или наконец собрания оборванных каррикатур.

Проходит еще полчаса, и уже солнце весело бросает свои яркие лучи на улицы, в половину еще пустые, и светит с достаточным блеском для того, чтобы разогнать утреннюю лень прикащика, который, выметая лавку и вспрсыкивая мостовую, поминутно оставляет свою работу, чтобы сообщить другому прикащику (точно также лениво занимающемуся подобной же работой), что сегодня будет очень жарко. Иногда он облокотится одной рукой на метлу, а другой отенит себе глаза и пристально начнет смотреть на "Чудо", или "Молнию", или "Нимрода", или на какой нибудь другой дорожный экипаж, и смотрит до тех пор, пока дилижанс не скроется, в пыльном тумане, на отдаленном конце улицы. Тогда он совершенно оставляет свое занятие и с унылым духом возвращается в лавку. У него возродилась зависть к пассажирам, которые умчались из душного Лондона; он вспомнил о своей далекой и милой родине, о красном кирпичном домике, в который он ходил учиться. Жалкия порции молока, разведенного водой, толстые куски хлеба, чуть-чуть намазанные маслом, уничтожаются перед сладкими воспоминаниями о зеленых полях, на которых он резвился с другами ребятишками, о широком пруде, который постоянно покрывался яркою зеленью, и за который его высекли, потому что он осмелился упасть в него, и наконец о тысяче других предметов, тесно связанных с счастливым школьным временем.

Но вот на улицах начинают показываться кэбы. Одни шаг за шагом тянутся по мостовой, другие быстро несутся к конторам дилижансов или к пароходам, что легко можно заметить по чемоданам и узлам, чрезвычайно уютно размещенным на извощичьих козлах. Извощики кэбов и колясок, поставленных у бирж, деятельно занимаются полировкою орнаментных частей своих закоптелых возниц. Первые из них не могут надивиться, каким образом благомыслящие люди решаются предпочитать "огромнейшие, чудовищные омнибусы ", а последние никаким образом не могут объяснить себе опрометчивость людей, которые рискуют головой, "нанимая эти дряхлые, никуда негодные кабы, в то время, как им, по видимому, ничто бы не мешало взять легонькую коляску, с парой отличных лошадей, которых никто еще не обгонял."

с нетерпением ожидают, когда появится первый выпуск булок. В предместиях города эта операция уже совершилась давным-давно, потому что народонаселение Сомерстоуна, Камдентоуна, Эйлингтона и Пентонвила состоят по большей части из конторских прикащиков и писцов, которые с наступлением ранняго утра целыми толпами спешат в Сити или направляют свой путь к судебным местам. Пожилые мужчины, жалованье которых, увы! не увеличивается пропорционально приращению семейства, довольно быстро совершают свой путь, по видимому, не имея перед собой никакой другой цели, кроме счетной конторы. Они знают по взгляду почти всех, кто встречается им, или кого они перегоняют, потому что те же самые лица попадаются им почти ежедневно в течение двадцати лет, хотя эти встречи отличаются совершенным безмолвием с той и другой стороны. Если им и случится свести личное, или, лучше сказать, мимоходное знакомство, то оно выряжается при встрече быстрым приподнятием шляпы, без всякого привета. Они не считают себя вправе остановиться на секунду и обменяться пожатием руки или взять под руку доброго приятеля, потому что это удовольствие не включено в их жалованье. Мелкие писцы, юные сподвижники на поприще торговой бухгалтерии, которые обратились в мужей не побывав юношами, торопятся к своим местам попарно, в огромных шляпах, в первый раз надетых и тщательно вычищенных фраках и в белых панталонах, или, лучше сказать, в панталонах, которые были белы в прошлое воскресенье, но с того времени уже порядочно покрылись пылью и черными пятнами. Кто не согласится, что нужно иметь твердую силу воли для избежания употребить часть обреченных дневному пропитанию денег на покупку черствых тортов, соблазнительно разложенных на железных листах у дверей пирожной давки? Но сознание собственного достоинства, семь шиллингов жалованья в неделю и блестящая перспектива на получение в непродолжительном времени восьмого шиллинга являются на помощь нашим друзьям, и вследствие этого они еще более набекренивают свои шляпы и заглядывают под шляпки молоденьких швеек и модисток. Бедные девушки! мы не знаем, существует ли в Лондоне, кроме их, другой класс общества, который так тяжело трудится, и который получает за свои труды такую ничтожную плату!

повода сделать заключение, что они занимались утром уборкою лавки; вы непременно подумаете, глядя на них, что они ни за что не примут на себя столь низкого занятия, даже если бы от того зависела их жизнь. Телеги с Ковент-Гарденского рынка исчезли. Огородники возвратились домой с пустыми вагонами. Писцы засели за свои дела; кабриолеты, кэбы, омнибусы и верховые лошади развозят по служебным местам людей более достаточных. По улицам толпятся люди богатые и бедные, праздные и трудолюбивые, в щегольских костюмах и в лохмотьях. Мы следим за ними и незаметно вступаем в зной, шум и деятельность