Очерки Лондона.
II. Лондонские улицы ночью.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Очерки Лондона. II. Лондонские улицы ночью. (старая орфография)

II. ЛОНДОНСКИЯ УЛИЦЫ НОЧЬЮ.

Если вы хотите видеть улицы Лондона в полном великолепии, то надобно взглянуть на них в темную, пасмурную ночь, когда воздух бывает пропитан влагой, которая, незаметно спускаясь на мостовую, покрывает не жидкою скользкою грязью, или когда тяжелая неподвижная мгла, обнимая каждый предмет, делает свет газовых фонарей гораздо ярче и блестящее освещение магазинов гораздо ослепительнее. Счастлив тот, кому судьба не предназначала находиться на улице в подобную ночь! он по возможности старается приютить себя в своем уголку, и прохожие на улицах имеют полное право позавидовать тем счастливцам, которые беззаботно сидят подле ярких каминов.

В лучших улицах города вы видите, что занав 123;си столовых плотно задернуты, огни вод очагами пылают ярко, и вкусный, аппетитный запах обеда приятно поражает обоняние голодного пешехода, в то время, как он, утомленный, тихо проходит мимо железных решоток, прикрывающих подвальные этажи. В предместиях города, по узенькой улице, пробирается мальчик-разнощик сдобных лепешек, и пробирается гораздо тише, чем ему хочется, потому что едва мистрисс Маклин, из No 4, открыла дверь и самым громким голосом прокричала: "лепешки!", как в ту же минуту из окна No 5 высовывается голова мистрисс Вокар и повторяет тот же самый призыв. И едва только слова мистрисс Вокар слетели с её уст, как мистрисс Пепло, из противоположного дома, спускает с рук своего сына, который летит по улице с такой быстротой, какую могли внушить одне только "сдобные лепешки", хватает разнощика и насильно влечет его к своему дому. Между тем мистрисс Маклин и мистрисс Вокар, чтоб избавить бедного разнощика от лишних хлопот, и чтоб сказать своей соседке пару дружеских слов, перебегают через улицу и покупают лепешки у дверей мистрисс Пепло. Из добровольного признания мистрисс Вокар мы узнаем, что "чайник её кипит, и что на столе уже давно разставлены чашки", а так как погода на дворе чрезвычайно неприятная, то она решилась выпить чашку вкусного горячого чаю. С этим заключением, по какому-то весьма непостижимому стечению обстоятельств, соглашаются и прочия лэди.

После непродолжительного разговора о суровости погоды и о достоинствах горячого чаю, о всеобщей склонности детей к шалостям и об исключении из этого правила скромного поведения мастера Пенло, мистрисс Вокар примечает в отдаленном конце улицы своего супруга. А так как бедняжка супруг её, после тяжелой работы в доках, захочет выпить чашку горячого чаю, то она быстро бросается к дому. Мистрисс Маклин следует примеру мистрисс Вокар, и, обменявшись на прощанье еще несколькими словами, обе оне скрываются за двери, которые остаются после этого закрытыми до следующого утра и открываются разве только для "разнощика нива", который является с лотком, освещенным тусклым фонарем, и, передавая мистрисс Вокар кружку нива и нумер старой газеты, сообщает ей, что "он не помнит такой холодной ночи, исключая разве той, когда на соседнем поле замерз человек."

Поговорив на перекрестке с полицейским стражем касательво весьма вероятной перемены в погоде и наступления жестокого мороза, вечерний разнощик пива возвращается к хозяину и в течение остального вечера прилежно занимается помешиваньем каменного огня, а между делом вмешивается в интересный разговор особ, которые собрались вокруг камина.

Улицы, соседния с Маршгэтом и театром Виктории, представляют в подобную ночь непривлекательный вид. Топкая грязь нисколько не уменьшается в них от безпрестанного движения народа, который толпами снует около этого места. Даже маленький оловянный сосуд, посвященный печеному картофелю и окруженный пестрыми фонарями, потерял свою привлекательность; а что касается до прилавка с пирогами из почек, то его привлекательность совсем исчезла. Свеча в прозрачном фонаре - домашняго приготовления из пропитанной маслом бумаги - раз пятьдесят уже потухала, так что пирожник, утомленный, бегая взад и вперед к ближайшему винному погребу за огнем, с отчаянием отказался от своей иллюминации, и единственными признаками его местопребывания служат блестящия искры, которые каждый раз, как только пирожник открывал свою портабельную печь, далеко разносятся по улице.

Продавцы рыбы, устриц и фруктов томятся в своих конурах, тщетно стараясь привлечь покупателей. Оборванные ребятишки, которые, несмотря ни на какую погоду, привыкли проводить свободное время на улицах, скорчившись, стоят небольшими группами под дверными навесами или под парусинным зонтом у окна сырной лавки, где яркие рожки газового света озаряют огромные круги красного и бледно-жолтого сыру, копченых окороков, языков и различного рода и величины темных колбас. Здесь ребятишки забавляются повторением театральных сцен, которых они были свидетелями, выражением восторга при воспоминании страшной канонады, которая каждый вечер без всяких изменений повторяется на театре Виктории, и наконец красноречивыми похвалами в честь неподражаемого Билля Томнсова, за его акробатические подвиги и непостижимые телодвижения в национальном морском танце.

Вот уже одинадцать часов. Холодный мелкий дождь, который так долго все еще накрапывал, начинает теперь падать крупными каплями. Печеный картофель оставил улицу до следующого утра; пирожник с своей подвижной кладовой отправился к дому; сырная лавка закрыла свои ставни, и ребятишки исчезли. Безпрерывный стук деревянных башмаков по скользкой мостовой, шорох зонтиков и глухое завывание ветра свидетельствуют о безпощадной погоде, и полицейский страж, в лакированном плаще, плотно застегнутом вокруг его особы, бедный, никак не может поздравить себя с блестящей перспективой, особливо в то время, когда он хочет отвернуться от сильного порыва ветра и дождя и скрыться за углом, где эти две стихии нападают на него еще свирепее.

Мелочная лавочка, с разбитым звонком на дверях, который уныло дребезжит при каждом требовании каких нибудь под-унца чаю и четверти фунта сахару, запирается на ночь. Толпы народа, которые сновали взад и вперед в течение целого дня, быстро начинают редеть, Шум, крики и брань, вылетающие из трактиров и винных погребков, составляют почти единственный гул, нарушающий грустное безмолвие ночи.

Правда, среди этого безмолвия раздается другой, раздирающий звук; но он замолк почти при самом начале. Несчастная женщина, с ребенком на руках, бережно завернутым в оборванную шаль, делала попытку пропеть какую-то народную балладу, в надежде вынудить несколько пенсов от сострадательных прохожих. Но этот подвиг - это жалкое усилие жалкой нищеты - был встречен безчеловечным смехом. Слезы градом покатились по бледному, изнуренному лицу матери. Ребенок озяб, голоден; его тихие, полу-подавленные стоны еще более усиливают мучительную тоску матери, и она с воплем опускается на мокрое, холодное крыльцо ближайшого дома. О, как мало найдется таких людей, которые, проходя мимо подобного создания, представляют себе пытку сердца и падение духа, производимые в несчастной даже одним только усилием пропеть что нибудь! Болезнь, лишения и голод грустно отзываются в каждом слове знакомой песенки, которая часто оживляла часы вашего досужного веселья. Зачем же вы смеетесь над этим пением? Неужели вы не слышите, что в трепетном голосе певицы высказывается ужасная повесть нищеты? Неужели вы не подумали, что, не дав докончить этой раздирающей душу песни, несчастная мать отвернется от вашего пренебрежения для того только, чтоб умереть от холода и голода, и умереть с невинным младенцем на руках?

Час ночи. Но грязным улицам возвращаются партии из различных театров. Кэбы, коляски и омнибусы шумно катятся по мостовой. Лодочники, с тусклыми, грязными фонарями в руках и огромными медными бляхами на груди, возвращаются к своим пловучим жилищам или на покой, или наслаждаться удовольствием за кружкой крепкого пива и трубкой табаку. Покровители партера стремятся к домам, где во всякое время могут найти для себя подкрепление. Котлеты, почки, кролики, устрицы, портер и сигары подаются среди облаков табачного дыму, беготни, стукотни ножами и клокотанья бутылочной жидкости и множества других подобных звуков.

В высокой и довольно просторной комнате сидят от восмидесяти до ста человек гостей. Все они без милосердия стучат по столу рукоятками ножей и произносят оглушительные крики одобрения. С первого взгляда вы отнюдь не отгадаете, что все это значит. Но мы постараемся разсеять ваше недоумение и скажем, что этот стук и эти крики служат выражением чистосердечной похвалы веселой круговой песне, которая только что перед нашим приходом была торжественно пропета тремя "певцами-джентльменами", которые сидят по средине стола. Один из них, маленький человечек с надменным видом и лысой головой, которая высовывается из воротника зеленого фрака; другой, как видно, одарен от природы расположением к тучности и кроме того пронзительно-визгливым дискантом; третий имеет длинное смуглое лицо и черный костюм. Маленький человечек - особа весьма замечательная: о, если бы вы знали, как он снисходителен к ближнему и какой у него удивительный голос!

не в состоянии разслышать его голоса.

И действительно, слова молодого джентльмена были совершенно справедливы, Кажется, ничего не могло быть в свете восхитительнее, как только слушать его октаву, когда она постепенно спускается ниже и ниже, до тех пор, пока подняться наверх не будет никакой возможности. Без душевного волнения и трогательного впечатления невозможно было слышать его сердечных излияний в торжественных песнях: "Я оставил свое сердце в шотландских горах", или "Мой старый храбрый друг Гаук". Толстый человек в свою очередь пускался в сантиментальность. С нежностью певицы и самым пленительным тоненьким голоском он ворковал и ""Лети, лети со мной, моя подруга Бесси!" и тому подобные нежные романсы.

- Сделайте одолжение, джентльмены, приказывайте себе подавать, что вам угодно! пожалуста приказывайте! кричал бледнолицый мужчина с рыжей головой, и требования на джин, вино, портер и сигары громогласно посыпались из всех частей комнаты.

"Певцы-джентльмены" находятся на самом верху своей славы; самым кротким и покровительным образом она разсыпают снисходительные поклоны и награждают ласковыми словами более известных им посетителей комнаты.

А вот этот коротенький круглолицый джентльмен, в узком коричневом сюртуке, в белых чулках и башмаках, разъигрывает роль комика. Посмотрите, до какой степени он привлекателен. С каким самоотвержением и сознанием собственных своих способностей принимает он предлагаемый стул.

- Джентльмены! говорит бас-джентльмен - он же и председатель собрания - сопровождая свой возглас ударом молотка. - Джентльмены! позвольте мне завладеть вашим вниманием.... наш друг мистер Смуггинс желает быть полезным и любезным для всего собрания.

- Браво! раздается се стороны собрания.

"фал-де-рал, тол-де-рал", после каждой строфы, которая всегда оказывалась вдвое короче припева. Эта песня оканчивается оглушительным рукоплесканием, с окончанием которого председатель общества снова ударяет молотком и восклицает:

Предложение принимается с шумным восторгом, для сильнейшого выражения которого некоторые энергические джентльмены отбивают донышки у рюмок. Девиз этот не лишен юмора, но часто служит поводом к легкой брани и именно при конце заседания, когда лакей сделает предложение удовлетворить его за пострадавшую посуду.

Подобные сцены продолжаются до трех и до четырех часов утра. Хотя оне и не оканчиваются этим заседанием, потому что плодовитая изобретательность пирующих друзей открывает широкое поле для новых подвигов, но для описания их потребовался бы целый том, содержание которого при всей назидательности, лишено бы было интереса. А потому мы делаем низкий поклон и опускаем занавес.