Очерки лондонских нравов.
I. Размышления о лондонском народонаселении.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Очерки лондонских нравов. I. Размышления о лондонском народонаселении. (старая орфография)

Очерки лондонских нравов. 

1. РАЗМЫШЛЕНИЯ О ЛОНДОНСКОМ НАРОДОНАСЕЛЕНИИ.

Должно заметить, что в Лондоне есть люди, который живут - никем не замеченные, и умирают - не оставив по себе никакого воспоминания: ни хорошого, ни дурного; ни даже посредственного. В сердце ближняго не пробуждается никакого сочувствия к этим людям; существование их никому не интересно и кроме их никто не принимает в нем участия; нельзя сказать даже, что вместе с смертию они предаются забвению, потому что решительно никто не знает, жили они когда нибудь на белом свете или нет. В этой огромной столице существует многочисленный класс людей, которые, по видимому, не имеют ни единого друга из целого народонаселения и о существовании которых едва ли кто заботится. Под влиянием крайних недостатков и необходимых средств к существованию, они покидают все близкое сердцу, стремятся в Лондон и поселяются в нем в надежде приискать себе какое нибудь занятие. Кому в нас неизвестно, как тяжело разорвать узы, которые привязывают нас к родному крову и милым друзьям? но не тяжелее ли изгладить из памяти те безчисленные воспоминания о минувших днях радости и счастия, которые в течение многих лет затем только и лежат убаюканными в наших сердцах, чтоб снова пробудиться в них и с грустною действительностию представить близкия отношения, соединявшия нас с друзьями, которых мы покинули, - сцены, которые мы видели, весьма вероятно, в последний раз, и надежды, которые мы некогда лелеяли в душе своей и с которыми должны разстаться навсегда? Подобные размышления не тревожат уже более людей и о которых мы говорим; да оно и к лучшему для них. Им не с кем поделиться своими чувствами: старинные домашние друзья их примерли, уехали в чужия земли; радушные корреспонденты исчезли в толпе и шуме какого нибудь деятельного города, и они сами постепенно обращаются в какие-то пассивные создания - в орудия привычки и лишений.

На днях мы сидели в Сент-Джэмском парке; внимание наше привлечено было человеком, которого мы не задумываемся причислили к клабу людей, о которых сейчас говорили. Это был высокий, худощавый, бледный мужчина, в черном фраке, в полинялых серых брюках, в штиблетах и коричневых перчатках. В его руке был зонтик, -- вперед по окраине небольшого лужка, где разставлены были стулья для желающих присесть за известную плату, и ходил, как нам, казалось, не для удовольствия или освежения, но как будто из принуждения, точь в точь как ходит он в контору из самых отдаленных жилищ Эйлингтона. Был понедельник, следовательно человек этот на целые двадцать четыре часа оторвался от своей конторки и явился сюда для приятной прогулки. Мы невольно подумали, что он никогда прежде не имел свободного дня и что теперь он не знал даже, что ему сделать с собой. На зеленой травке весело резвились дети; по песчаным дорожкам проходили группы гуляющих; все весело разговаривали, шутили, смеялись, но этот человек весьма серьёзно расхаживал по одному и тому же пространству, не обращая ни на что внимания и не привлекая на себя внимания гуляющих. На бледном, тощем лице его не выражалось ни малейшого признака, чтобы его интересовало что-нибудь или возбуждало в нем любопытство.

В манере и наружности его заметна была какая-то особенность, которая ясно высказывала нам всю его жизнь, или, лучше сказать, целый день его жизни, потому что дни этого человека не имеют ни малейшого разнообразия. Глядя на него, мы почти видели перед собой грязную, небольшую контору, в которую он ходит каждое утро, вешает свою шляпу на один и тот же гвоздь и помещает ноги свои под ту же самую конторку; мы видели, как он снимает фрак, который должен служить ему целый год, надевает другой, который отслужил ему в течение прошлого года, и который он хранит в своей конторе для сбережения нового. В этой конторе он просиживает по пяти часов и работает так прилежно и так правильно, как часы, поставленные над камином, громкий ход которых также однообразен, как и все его существование; он только изредка приподнимает голову, и то за тем, чтобы среди затруднительных вычислений взглянуть на потолок, как будто в пыльных стеклах и зеленых переплетах потолочных рам сокрыто вдохновение. В пять часов или в половине шестого он тихо опускается с своей табуретки, переменяет фрак и отправляется куда нибудь поближе к Бокльсбири, к своему обычному обеденному месту. Лакей исчисляет ему список блюд с доверчивым видом, потому что он постоянный посетитель, и после вопроса: "что у вас хорошенького?" или "что у вас свеженького?" посетитель заказывает порцию росбифу с зеленью и пол-кружки портеру. Порция его сегодня меньше обыкновенной, потому что зелень дороже картофеля на целую пенни, и потому еще, что вчера он потребовал лишнюю булку, а третьяго дня позволил себе скушать лишний кусочек сыру. По окончании этого важного договора с лакеем, он вешает свою шляпу и обращается к ближайшему соседу с покорнейшею просьбою одолжить ему газету по миновании в ней надобности. Если ему удается достать ее в течение обеда - какое счастие! Он с очевидным удовольствием то съедает кусочек своей порции, то прочитывает несколько строчек какого нибудь интересного известия. Аккуратно пятью минутами ранее часа времени посвященного обеду, он вынимает из кармана шиллинг, расплачивается, бережно кладет сдачу в жилет (отложив сначала одну пенни за труды лакея) и возвращается в контору. Если этот день нет иностранной почты, то спустя пол-часа он снова выходить в нея и обычным шагом возвращается домой в свою маленькую квартирку, расположенную в задней части какого нибудь домика в Эйлингтоне. Здесь ожидает его чай, в течение которого он иногда с удовольствием вступает в разговор с маленьким сыном домовой хозяйки, а иногда задает ему задачи из простого сложения, за что награждается одною пенни. По временам ему случается снести письмо к своему патрону на Россель-сквэр, а тогда богатый купец, услышав голос своего подчиненного, зовет его в столовую. "Мистер Смит, пожалуйте сюда", и мистер Смит, опустив свою шляпу к ножке одного из стульев великолепной залы, робко входит в столовую; приняв снисходительное предложение присесть, он тщательно подворчивает ноги под стул, садится в значительном разстоянии от стола и, выпив рюмку хересу, которую подносит ему старший сын хозяина, встает со стула, осторожно пятится назад и ускользает из комнаты с таким душевным волнением, от которого тогда только оправляется, когда снова увидит себя на знакомой ему Эйлингтонской дороге. Бедные люди! они довольны, но нельзя сказать, что они счастливы; смиренные и унылые, они не чувствуют в душе своей страданий, но зато они не знают также, что значит удовольствие.

по седым головам и красным лицам; они бывают преданы портвейну и любят носить самые модные сапоги. Из убеждения (трудно определять только, какого именно: действительного или воображаемого, но вероятнее всего - действительного), что они богаты, а родственники их бедны, они становятся подозрительны, обнаруживают явное ко всем нерасположение, находят величайшее удовольствие считать себя несчастными и наводить уныние на всех, кто приближается к ним. Подобных людей вы можете увидеть всюду; в кофейных - вы легко узнаете их по недовольным восклицаниям и по роскошным обедам; в театрах - всегда увидите их на одних и тех же местах, с одними и теми же недовольными взглядами, которые они бросают на ближайших в ним молодых людей; на вечерах - по раздражительности за картами и по ненависти к музыке, Человек подобного рода любит, чтобы комнаты его были убраны великолепно, чтобы кругом его находилось огромное собрание книг, серебра и картин, и любит это не столько для собственного своего удовольствия, сколько для возбуждения зависти и огорчения в тех, которые сами желали бы иметь все это, но не имеют средств состязаться с ним. Он принадлежит к двум или к трем клубам, все члены которых завидуют, льстят и ненавидят его. Иногда обращается к нему за вспомоществованием какой нибудь бедный родственник, женатый племянник, может быть, и тогда богатый дядюшка с чистосердечным негодованием пустится в ораторство о неосмотрительности женатых молодых людей, о недостатках жены, о несчастии иметь семейство и о сущей пагубе входить в долги со ста-двадцатью-пятью фунтами годового дохода и о многих других непростительных пороках; нотация обыкновенно заключается самодовольным обзором собственного своего поведения и деликатным намеком прибегнуть к приходской помощи. Оставив по духовному завещанию все свое состояние какому нибудь Обществу, такой человек умирает в один прекрасный день от апоплексии после роскошного обеда. И общество воздвигает ему огромный памятник, с исчислением добродетелей покойного.

Вслед за извощиками различных родов и кондукторами дилижансов, пользующихся особенным нашим вниманием, за их невероятное хладнокровие, всегдашнее присутствие духа, мы не знаем класса людей, который доставлял бы нашей наблюдательности столько пищи, как лондонские мастеровые. Эти люди не составляют уж, как было в старое время. организованного общества, имевшого резкий характер. Теперь порывы храбрости их очень легко обуздываются бдительным оком новой полиции, перспективным видом полицейского дома и наконец наказанием. При всем том они составляют, на наш взгляд, особый класс народа, интересный по своей смиренности. Неужели, проходя в праздничный день по улицам Лондона; никто не замечал этих людей? неужели никому не случалось видеть стремления, к торжественности и пышности, которое они обнаруживают? Недели две тому назад; в воскресный день, мы шли по улице Странд; позади небольшой группы, которая во всю дорогу доставляла нам сильное удовольствие. Было около четырех часов по полудни, и группа эта, состоявшая из четырех человек, держала путь свой по направлению к Сент-Джемскому парку. Они шли рука в руку; у каждого белые лайковые перчатки, точь-в-точь как у женихов, светлые брюки безукоризненного покроя и верхняя одежда, которой до ныне не придумали еще названия: что-то среднее между пальто и сюртуком, с воротником пальто, полами сюртука и карманами, равно идущими к тому и другому.

чванства. Один из группы имел при себе часы, величиной и видом похожие на рибстонский ранет. Он осторожно вынимал их из жилета и тщательно сравнивал с часами на церкви Сент-Клемент, с великолепными часами Биржи, с часами церкви Сент-Мартин и наконец с часами Конной Гвардии. С прибытием в Сент-Джэмский парк, один из членов общества нанял стул второго разряда, нарочно затем, чтобы выказать свои блестящия сапоги, и опустился на эту двугрошовую роскошь с таким видом, в котором отражались все знаменитости между фамилиями Бруксов и Снуксов, Крокфордов и Велзов.

Конечно, мы можем смеяться над подобными людьми, и они никогда не заставят нас сердиться на них. Они обыкновенно бывают в хороших отношениях между собою, и из этого можно заключить, что в них есть доброе расположение и к окружающим их. Если они своими расфранченными особами и представляют иногда ходячую глупость, то каждый согласится, что она гораздо сноснее скороспелой тупости квадрантских щеголей и молодецкого дендизма, встречаемого на улицах Пэл-Мэл и Реджент.