Квартиры со столом и прислугою

КВАРТИРЫ СО СТОЛОМ И ПРИСЛУГОЮ.

Мистрисс Тиббс была, безспорно, самое опрятное, самое живое, самое расчетливое существо, какое когда либо дышало лондонским дымом; дом мистрисс Тиббс был самым миловидным домом в целом Грет-Корам-Стрите. Задний вход и заднее крыльцо этого дома, парадная дверь и передняя лестница, медная ручка у двери, дверные филенки, молоток и фонарь отличались тою чистотою и блеском, которые могло сообщить им неутомимое мытье, тренье и скобленье их золой, песком и дресвой. Удивительно было только то, что дверь, носившая интересную надпись: "Мистрисс Тиббс", ни разу ни загоралась от этой постоянной полировки. В гостиной хозяйки, в окнах виднелись сторы, в зале - голубые с золотом гардины. Лампа, висевшая при входе, была бела как мыльная пена; в столы, разставленные по комнатам, можно было смотреться как в зеркала; одно сиденье на стульях сообщило бы вам чисто французский лоск в манерах. Перилы у лестниц были навощены; даже самые проволоки, придерживавшия ковер по ступеням, блестели так сильно, что заставляли потуплять глаза.

Мистрисс Тиббс была вообще довольно миниатюрных размеров; мистера Тиббса тоже никто бы не назвал мужчиною большого роста. У него были очень короткия ноги, но зато, по закону возмездия, чрезвычайно длинное лицо. В отношении к своей половине он был тем же, чем 0 (нуль) в отношении к 90: вместе с нею он имел некоторое значение, без нея - никакого.; Мистрисс Тиббс говорила без умолку. Мистер Тиббс пускался редко в разговоры; и если болтовня его сожительницы позволяла ему подчас вклеить и свое словцо, то он делал это именно в тех случаях, когда следовало бы промолчать. Мистрисс Тиббс не терпела длинных историй, а у мистера Тиббса была на душе одна, как нарочно, до того длинная, что конца её не отваживались дослушать самые великодушные из его друзей. Он начинал обыкновенно таким образом: "как теперь помню, когда я служил в корпусе волонтером, в тысяча-восемь-сот-таком-то году", - но так как он говорил очень вяло и тихо, а его дражайшая половина очень скоро и громко, то понятно, что он редко уходил дальше вышеприведенного вступления. Его бы можно было отвести к числу меланхолических разскащиков. Он был в роде вечного жида Джо Милеризма.

Состояние мистера Тиббса обезпечивалось маленьким пенсионом, около 43 фунтов 15 шиллингов в год. Его отец, мать и пять прелестных их отростков получали подобную же сумму с деревни, пожалованной им неизвестно за какие особенные заслуги. Но так как вышеупомянутая обезпеченность не была достаточна для того, чтобы окружить почтенную чету всеми удобствами жизни, то деятельной супруге Тиббса пришло в голову, что лучшее употребление, которое можно было сделать из собственного её приданого в 700 фунтов, состояло в найме и устройстве приличного помещения для постояльцев где нибудь между Британским Музеумом и деревнею Сомерз-Таун.

Грет-Корам-Стрит была пунктом, избранным для сей цели. Дом был убран соответствующим образом; наняты две служанки и мальчик, и в объявлениях, помещенных в утренних газетных листках, провозглашалось торжественно, "что шесть особ могут найти вполне удобное помещение в прелестном, избранном для сей цели, доме, у благовоспитанного частного семейства, живущого на таком выгодном месте, которое всего в двух шагах от какого бы то ни было пункта в Лондоне." Безчисленное количество ответов не замедлило поступить, со всеми возможными заглавными буквами, как будто все литеры азбуки возъимели похвальное желание искать и нанимать квартиры; возродилась огромная переписка между мистрисс Тиббс и претендентами, но сущность её составляла глубокую тайну. "Д" не любил одного, "И" не терпел другого; "I. О. У." не находил удобными условия, а "Г. Р." не привык спать на французской постели. Следствием всего этого было, однако же, то, что три джентльмена сделались жильцами дома мистрисс Тиббс на условиях, которые удовлетворяли обе договаривавшияся стороны. Объявления, несмотря на то, продолжались, и вскоре какая-то лэди с двумя дочерьми вилась с предложением умножить семейство мистрисс Тиббс:

-- Прелестная женщина ага мистрисс Мапльсон! сказала мистрисс Тиббс, сидя с мужам у камина после завтрака; джентльмены разошлись в это время каждый по своему назначению. - В самом деле, премилая женщина! повторила миниатюрная мистрисс Тиббс, в форме монолога, потому что она и не думала никогда сообщать своя мысли супругу. - А дочери её, просто очаровательны. У вас будет сегодня зя столом рыба, и я позову их на первый раз в себе обедать.

Мистер Тиббс положил кочергу, под прямым углом, на щипцы и хотел что-то сказать, но потом вскоре размыслил, что сказать ему нечего.

-- Молодые леди, продолжала мистрисс Тиббс: - сами вызвались перенести сюда свое фортепьяно.

Такая черта самопожертования невольно навела мистера Тиббса на мысль об истории корпуса волонтеров; но он не осмелился пуститься в рассказы. Блестящая идея пришла ему в эту минуту в голову.

-- А ведь очень было бы приятно, сказал он.

-- Прошу не класть ног на решотку, прервала мистрисс. Тиббс: - это вовсе неприлично.

Тиббс снял ноги с решетки и продолжал:

-- А ведь было бы очень приятно, если бы одна из молодых леди успела завлечь мистера Римсона: ты знаешь, что супружество....

-- Что-о! вскричала мистрисс Тиббс.

Тиббс скромно повторил свою фразу.

-- Прошу не говорить о таких вещах, сказала, мистрисс Тиббс. - Вот что выдумал! женитьба! лишить меня жильцов!... Ни за что на свете!

Тиббс подумал в душе, что сказанное им вовсе не неприлично; но как он не имел обыкновения спорить с женой, то я прекратил разговор замечанием, что ему пора на службу. Он обыкновенно выходил из дому в десять часов утро, а возвращался в пять пополудни, с выпачканным лицом. Никто не знал, в чем состояла его обязанность и куда он уходил так аккуратно; но сам мистер Тиббс говорил обыкновенно с важностию, что дела призывают его в Сити.

всевозможных фасонов, из коричневой бумаги, перевязанные веревками, заграждали путь. Потом началась такая беготня вверх и вниз с узлами и мешками, такая возня с горячею водою, приготовленною для омовений лэди, такая суета, смятение, такое нагревание припекальных щипцов, что ничего подобного не были видано прежде в Грет-Корам-Стрите. Миниатюрная мистрисс Тиббс была совершенно в своей сфере: она неутомимо шумела, говорила без умолку, раздавала полотенцы, мыло и прочия житейския принадлежности, точь-в-точь, как главная сиделка в больнице. Дом пришел в обычное спокойное состояние не прежде, как лэди заперлись по принадлежности в своих спальнях, занявшись исключительно туалетом к обеду.

-- Что, эти девочки - ничего? спросил мистер Симсон мистера Септмма Гикса, другого жильца, пока они нежились перед обедам, развалясь на софях в общей зале.

-- Не знаю, отвечал мистер Септим Гикс, высокий, бледный юноша в очках, с черной лентой на шее вместо галстуха, - очень интересная личность, сантиментальный посетитель госпиталей и, по общему отзыву, весьма "даровитый молодой человек". Он любил сдабривать свою речь всевозможними цитатами из Дон-Хуана, не стесняясь их применением к делу и отличаясь при этом особенною независимостию характера. Другой, мистер Симсон, был одним из тех молодых людей, которые в обществе то же, что фигуранты на сцене, с тою только разницею, что он хуже понимал свое призвание, чем самый равнодушный из артистов. Он был совершенно пустоголов и одевался сообразуясь с каррикатурами, издаваемыми в модных журналах.

-- Я видел пропасть узлов на дороге, когда свел сюда, проговорил Симсон, ухмыляясь.

-- Без сомнения, различные статьи туалета, заметил чтитель Дон-Хуана.

....Much lines, lace, and several pair

Of stockings, flippers, brushes, combe, complete;

With other articles of ladies' fair,

To keep them beautiful, or leave them neat (*).

(*) ...Множество нитяных, бумажных и разных других чулок, туфлей, щеток, гребенок, много и других аттрибутов туалета, делающих женщину прекраснее или во крайней мере чище.

-- Это из Мильтона? спросил мистер Симсон.

-- Нет, из Байрона, отвечал мистер Гикс, со взглядом, исполненным глубокого презрения. Он не ошибался насчет своего любимого автора, потому что другого никакого не читал.

-- Тише! сказал мудрый странствователь по госпиталям: - идут наши барышни.

И они оба стали говорить возвыся голос.

-- Мистрисс Мапльсон и две мисс Мапльсон, мистер Гикс. Мистер Гикс, мистрисс Мапльсон и мисс Мапльсон, сказала мистрисс Тиббс, ярко раскрасневшись.

Она все утро надзирала за кухонными операциями и походила в эту минуту на восковую куклу, выставленную в ясный день на солнце.

-- Мистер Симсон, прошу извинения, что забыла - мистер Симсон - мистрисс Мапльсон и две мисс Мапльсон.... и vice versa.

Джентльмены завели тотчас же весьма учтивый разговор, внутренно желая, между тем, чтобы руки их обратились в другую пару ног, потому что они решительно не знали, куда с ними деваться. Лэди улыбались, жеманились, двигались на стульях и закрывались взмокшими от духов платками; джентльмены сидели прислонившись к самым драпировкам на окнах; мистрисс Тиббс между тем обменивалась какими-то весьма серьёзными пантомимами с служанкой, которая предложила ей несколько вопросов насчет соуса; молодые лэди взглядывали от времени до времени друг на друга. Вообще же вся компания находила что-то особенное привлекательное в чугунной, покрытой пеплом решотке камина.:

-- Юлия, душа моя, сказала мистрисс Мапльсон своей младшей дочери, голосом довольно громким для того, чтобы обратить внимание присутствовавших: - Юлия!

-- Что, мамаша?

Это было сказано с намерением обратить всеобщее внимание на вполне безукоризненную фигуру мисс Юлии.

Каждый прилично поглядел на мисс; за тем следовала пауза.

-- Какие ныньче кочмены невежи, вы не можете себе представить, сказала мистрисс Мапльсон, обращаясь к мистрисс Тиббс.

-- Милая моя! отвечала хозяйка, с выражением сострадания на лице.

Она не могла продолжать, потому что служанка опять показалась в дверях и возобновила, с важным видом, прежния телеграфическия сношения с своей госпожей.

-- Я думаю, что кочмены вообще очень необразованы, сказал мистер Гикс, вкрадчивым голосом.

-- Я решительно думаю, что это так, отвечала мистрисс Мапльсон, как будто подобная мысль в первый раз пришла ей в голову.

-- Кабмены тоже, заметил мистер Симсон.

Это сказано было вовсе не кстати, потому что никто ни словом, ни делом не давал разуметь, что имеет хоть малейшее понятие о нравах и обычаях кабменов.

-- Робинсон, что тебе надо? сказала мистрисс Тиббс служанке, которая, чтобы дать заметить свое присутствие госпоже, звучно чихала и кашляла по ту сторону двери в продолжение целых пяти минуть.

-- Извините, сударыня, что я вас безпокою: барину нужно чистую пару, отвечала служанка, совершенно сбитая с своей безопасной позиции.

Этому уже невозможно было противопоставить никакое хладнокровие: молодые люди стали было смотреть в окно, но скоро оба ушли, как две бутылки майского пива; лэди приложили платки к губам, а миниатюрная мистрисс Тиббс шумно вышла из комнаты, с тем, чтобы мужу дать чистое белье, а горничной - хороший нагоняй.

Мистер Кальтон, единственный отсутствовавший до того жилец, вскоре явился в комнату и дал разговору вожделенное движение. Мистер Кальтон был красивый престарелый холостяк. Он говорил о себе обыкновенно, что хотя черты его лица не отличаются изящною правильностью, зато оне поразительны. Это было вполне справедливо: смотря на его физиономию, нельзя было не вспомнить поневоле большого молотка у городских ворот, изображавшого что-то среднее между львом и обезьяной; сходство это простиралось на весь характер и разговор мистера Кальтона. Он умел сохранять самое упорное молчание, когда все двигалось и говорило вокруг него. Он никогда не начинал разговора, никогда не выражал какой либо новой мысли; но если к нему наконец обращались с какою нибудь избитой фразой, с общим местом, когда кто нибудь успевал его достаточно раскачать, он начинал болтать с удивительною быстротою. У него был по временам tic--douloureux; тогда можно было про него сказать, что он обвернут во что нибудь мягкое, потому что он не производил уже при этом такого шума, если и распространялся по привычке об одном и том же предмете, издавая однообразные звуки тат-тать-тат. Он никогда не был женат, но постоянно высматривал для себя жену с состоянием. Он имел ежегодного дохода около 300 фунтов, был очень тщеславен и до крайности самолюбив. Он приобрел репутацию утонченной учтивости, гулял постоянно в парке и вдоль Реджент-Стрита.

Эта достопочтенная личность поставила весь свой ум вверх дном, чтобы показаться привлекательнее мистрисс Мапльсон: в самом деле, желание быть как можно любезнее распространялось на всю компанию. Мистрисс Тиббс сочла полезным заметить джентльменам, что у нея были некоторые причины полагать, что у молодых лэди есть состояние, намекнув и лэди, что джентльмены, как женихи, были вполне подходящие. "Маленькое кокетство - думала она - послужит к вящшему наполнению дома, же приведя к другим более серьёзным результатам."

Мистрисс Мапльсон была предприимчивая вдова лет пятидесяти, простодушная на взгляд, но хитрая и коварная на самом деле. Она была заботлива и попечительна в отношении к дочерям, в доказательство чего говорила обыкновенно, что если бы она согласилась снова выйти замуж, то единственно для пользы своих милых девиц. Милые девицы тоже были непрочь от хорошей партии. Одной из них было двадцать-пять лет; а другой - тремя годами менее. Оне производили самые разнообразные аттаки, смотря по сезону: рылись в книжных лавках, занимались чтением на балконах, ездили по ярмаркам, говорили о чувствах, - короче, делали все, что могут делать опытные и сметливые девушки, - и все напрасно!

-- Как славно одевается мистер Симпсон! шептала Матильда Мапльсон своей сестре Юлии.

-- Прелесть! отвечала младшая сестра.

Великолепная особа, о которой шла речь, носила что-то в роде сюртука, цвета, наводящого уныние, с бархатным воротником и таковыми же обшлагами, очень похожого на одеяние, которое облекает фигуру интересного незнакомца, великодушно принимающого на себя роль буфа в пантомиме театра Ричардсона.

-- Очаровательные! отвечала сестра: - а какие волосы!

Волосы его напоминали парик и отличались чудною волнистостию, которая украшает блестящие локоны тех chefs-d'oeuvre парикмахерского искуства, которые виднеются на восковых фигурах в окне Бартеллота в Реджент-Стрите; бакенбарты его сходились под подбородком, составляя как будто те связи, которые прикрепляют подбородок к физиономии, хотя наука и доказала, что оне не нужны при существовании других, скрытых нервов.

-- Кушать подано, сударыня, сказал мальчик, в голубом сюртуке, переделанном из барского, вошедший в первый раз в комнату.

-- Мистер Кальтон, угодно вам итти с мистрис Мапльсон?

-- Очень вам благодарна.

Мистер Симсон предложил свою руку мисс Юлии; мистер Септим Гикс сопровождал прелестную Матильду, и все общество подвигалось таким образом в столовую. Мистер Тиббс тоже был введен; он моргал глазами, глядя на трех лэди, и наконец стремительно опустился на стул, в самом отдаленном конце стола, довольный тем, что совершенно спрятался за суповую миску, чрез которую он лишь по временам выглядывал. Жильцы все поместились, кавалер возле дамы, попарно, точно ломти хлеба и ветчины на блюде сандвичей; мистрисс Тиббс распорядилась между тем, чтобы Джемс разносил суп и принимал тарелки. Семга, соус из омаров, суп из потрохов, разставленные на столе, были приготовлены с надлежащими приправами: картофелем, положим на редкостную оканенелость, сухариками из хлеба, поджаренными в масле и напоминавшими с виду игральные кости.

-- Супу мистрисс Мапльсон, мой милый, сказала громогласно мистрисс Тиббс.

В обществе она всегда называла мужа милым. Тиббс, который уничтожал в это время свою порцию хлеба, расчитывая между тем, скоро ли можно ему будет приняться за рыбу, налил поспешно супу, сделав на скатерти маленький островок, который он заставил стаканом от взора своей супруги.

-- Мисс Юлия, положить вам рыбы?

-- Сделайте милость; только немножко.... о! этого много!... покорно вас благодарю (кусок величиною с орех был положен к ней на тарелку).

-- Юлия плохой едок, сказала мистрисс Мапльсон мистеру Кальтону.

Приворотный молот издал один удар. Он был занят тем, что пожирал рыбу глазами, потому и произнес только: "А!"

-- Милый мой, сказала мистрисс Тиббс своему супругу, когда все взяли себе порцию: - ты чего, хочешь?

Вопрос был сопровождаем взором, выражавшим, что не следовало объявлять претензию на рыбу, потому что сей последней оставалось уже немного. Тиббс отнес причину нахмуренного вида своей половины к островку, расплывшемуся на скатерти; потому он хладнокровно отвечал:

-- Да я бы желал немного рыбы, если можно.

-- Ты сказал рыбы, мой милый?

Чело мистрисс Тиббс снова нахмурилось.

-- Да, душа моя, отвечал несчастный, с выражением сильного голода, напечатленным на всей его фигуре.

негодному мужу, каким она называла его внутренно в эту минуту, последний съедобный кусок семги.

-- Джемс, подай это своему барину и возьми у него ножик

Это было обдуманное мщение, потому что Тиббс не мог есть рыбу, не употребляя ножа. Итак, он принужден был собирать маленькия частицы семги по краям своей тарелки помощию корки хлеба и вилки, лишь случайно отделяя кусок от данной ему порции рыбы: попытка удавалась один раз из семнадцати.

-- Возьми прочь, Джемс, сказала мистрисс Тиббс, когда Тиббс только в четвертый раз наполнил свой рот и блюдо исчезло как молния.

-- Я хотел взять кусок хлеба, Джемс, сказал несчастный хозяин дома, проголодавшись более чем когда нибудь.

-- Не слушайся теперь своего барина, Джемс, сказала мистрисс Тиббс: - подавай говядину.

Это было произнесено таким голосом, каким обыкновенно разгневанные барыни делают наставления слугам, то есть тихим, но этот тихий голос, подобно театральному шопоту, вследствие особенного увлечения, был ясно слышен каждому из присутствующих. Настала пауза, прежде чем стол снова был уставлен кушаньями, в продолжение которой мистер Симсон, мистер Кальтон и мистер Гикс угощали друг друга сотерном, наливкой и хересом, равно подчивали и остальных собеседников, исключая Тиббса, о котором никто не думал.

Между рыбой и ожидаемой говядиной был продолжительный интервал. Теперь наступила удобная минута для мистера Гикса. Он не утерпел произнести приличную обстоятельствам цитату:

But beef is rare within these о less isles;

Goat's flasch there is, no doubt, and kid, and mutton,

And, when a holiday upon them smiles,

А joint upon their barbarous spits they pot on (*).

(*) Но мясо редкость на этих островах, бедных скотом; там есть, без сомнения, козы, лани и овцы, и в праздничный день, верно виднеется там зарумянившееся на огне жаркое, развешенное на грубых шестах.

"Совершенно неблагородная манера говорить таким образом!" подумала про себя миниатюрная мистрисс Тиббс.

-- О, сказал мистер Кальтон: - Томас Мур мой любимый поэт.

-- И мой, заметила мистрисс Мапльсон.

-- И мой, сказала мисс Юлия.

-- И мой, прибавил мистер Симсон.

-- В самом деле, сказал Симсон с уверенностью.

-- Это из Дон-Хуана, возразил мистер Септим Гикс.

-- Из письма Юлии, присовокупила мисс Матильда.

-- Может ли что нибудь быт величественнее его Огненоклонников! произнесла мисс Юлия.

-- В самом деле, сказал Симсон.

-- Из Рая и Пери, прибавил престарелый Адонис.

-- Именно, Рая и Пери, повторил Симсон, с видом человека, вполне изучившого сочинение, о котором шла речь.

-- Все это очень хорошо в своем роде, отвечал мистер Гикс, который, как мы выше заметили, никогда ничего не читал кроме Дон-Хуана. - Но где вы найдете что нибудь прелестнее описания осады в седьмой песни?

-- Кстати, об осаде, сказал Тиббс, ртом, полным хлеба; - когда я служил в корпусе волонтеров, в тысяча-восемьсот-таком-то году, командиром нашим был сэр Чарльз Расопарт; однажды, когда мы учились на плане, где теперь стоит Лондонский университет, он сказал, - сказал, вызывая меня из рядом: Тиббс....

-- Скажи своему барину, Джемс, прервала мистрисс Тиббс, поразительно-явственно: - скажи своему барину, что если ему неугодно этой дичины, так пусть пришлет ее мне.

Растерявшийся волонтер тотчас принялся за дело и стал резать дичину так же поспешно, как жена его обработывала в это время баранью ногу. Кончал ли он когда нибудь свою историю, точно неизвестно, но если и кончал, то по крайней мере никому не удавалось ее дослушать.

Когда собеседники к концу стола познакомились, каждый почувствовал себя более и более в своей тарелке. Даже Тиббс заметно ощутил на себе влияние приятной беседы, потому что тотчас после обеда отправился спать.

Мистер Гикс и лэди стали красноречиво разсуждать о поэзии, театрах и письмах лорда Честерфильда; мистер Кальтон поддакивал каждому слову однообразными звуками своего голоса. Мистрисс Тиббс соглашалась со всеми замечаниями мистрисс Мапльсон; мистер Симсон сидел с улыбкою на устах и произносил: "да-с" и "конечно-с" при каждой паузе, продолжавшейся минуты по четыре; он чувствовал себя совершенно понявшим дух и цель разговора. Вскоре после обеда кавалеры пришли к дамам в гостиную. Мистрисс Мапльсон и мистер Кальтон замялись игрою в криббедж, а молодежь услаждала себя музыкой и разговором. Мисс Мапльсон спели очаровательный дуэт, аккомпанируя себе на гитарах, украшенных голубыми, как небесный эфир, лентами. Мистер Симсон ударял себя по темно-розовому жилету и уверял, что он в восторге; а мистер Гикс чувствовал себя на седьмом небе поэзии, упивался блаженством как седьмою песнью Дон-Хуана. Мистрисс Тиббс восхищалась новыми жильцами, а мистер Тиббс проводил вечер обыкновенным образом: засыпал, просыпался, опять засыпал и проснулся лишь к ужину.

Мы не намерены пользоваться присвоенною нувеллистам властью заставлять протекать по нескольку лет. Мы попросим только читателя предположить, что прошло шест месяцев после обеда, только что нами описанного, и что жильцы мистрисс Тиббс, в продолжение этого времени, пели, танцовали, ходили в театры, посещали и разные другия зрелища, и всегда целым обществом, как обыкновенно поступают лэди и джентльмены, живущие у одного общого хозяина; мы попросим читателя, предположив, что описанный нами период истек, вообразить себе за тем, что мистер Септим Гикс получил однажды, рано утром, лежа в своей спальне (на чердаке), записку от мистера Кальтона, с приглашением его сколь возможно скорее к нему, Кальтону, в уборную комнату во втором этаже.

-- Скажи мистеру Кальтону, что я сейчас сойду, сказал мистер Септим мальчику. - Погоди: не болен ли мистер Кальтон? спросил обезпокоенный посетитель госпиталей, надевая халат.

-- Кажется, что нет, сэр, отвечал мальчик. - То есть, если угодно, он, в самом деле, какой-то странный ныньче.

-- Ну, это еще не значат, что он болел, возразил Гикс простодушно. - Хорошо, я сию минуту сойду.

-- Войдите.

Дверь отворяется и представляет мистера Кальтона сидящим на покойном кресле и более чем когда нибудь похожим на приворотный молот. Сделаны были взаимные рукопожатия, и мистер Септим Гикс опустился на стул. Краткое молчание. Мистер Гикс кашлянул, а мистер Кальтон понюхал табаку. Это было одним из тех свиданий, когда обе стороны не знают, что сказать. Мистер Септим Гикс прервал молчание.

-- Я получил записку, сказал он в смущении, хриплым, как после злого пунша, голосом.

-- Да, отвечал Кальтон. - Вы получили записку?

-- Действительно.

-- Да.

Хотя этот разговор мог бы показаться удовлетворительным, однако оба джентльмена чувствовали, что у них было сказать друг другу нечто более важное; итак, они делали то, что всякий бы стал делать в подобном положении: они смотрели на стол с самым решительным видом. Однако, разговор начался, и мистер Кальтон напрягал весь свой ум, чтобы поддержат речь, издавая регулярные двоившиеся звуки. Он всегда выражался очень изысканно.

-- Гикс, сказал он: - я прислал за вами вследствие некоторых распоряжений, производящихся в этом доме и касающихся женитьбы.

-- Женитьбы! вскричал Гикс, с таким видом, при сравнении с которым фигура Гамлета, усматривающого тень своего отца, показалась бы комическою и притворною.

-- Да, дело идет о женитьбе, повторил приворотный молот. - Я послал за вами, чтобы доказать вам все доверие, которое я к вам питаю.

-- И вы мне хотите изменять? спросил, с горечью, Гикс, который, впопыхах, забыл даже прибрать приличную случаю цитату.

-- Мне вам изменить? Вы мне не измените ли?

-- Никогда! никто до самой смерти моей не узнает, что вы прикосновенны к этому делу, отвечал взволнованный Гикс.

Лицо его пылало, волосы встали дыбом, как будто он вступил на скамейку заведенной электрической машины.

-- Конечно, рано или поздно свет узнает об этом: я думаю, через год, проговорил мистер Кальтон, с самодовольным видом: - у нас будет семейка, представьте себе.

-- У нас! Отчего же у вас? я думаю, это до вас не касается?

-- А до кого же, если не до меня?

-- Неправда! вскричал взбешенный Гикс.

-- О, Матильда! произнес он, жалобным голосом и сложив руки на четвертой пуговке жилета, считая снизу.

Это выражало особенный пафос.

-- О, Матильда!

-- Какая Матильда? спросил Гикс, вскочив со стула.

-- Матильда Мапльсон, отвечал Кальтон, последовав примеру своего приятеля.

-- Я завтра женюсь на ней, сказал с запальчивостью Гикс.

-- Неправда, я женюсь на ней!

-- Вы женитесь?

-- Да, я женюсь!

-- Вы женитесь на Матильде Мапльсон?

-- На Матильде Мапльсон.

-- На мисс Матильде Мапльсон женитесь вы?

-- Э, нет, на мистрисс Мапльсон.

-- Слава Богу! сказал Гикс, опускаясь на стул: - вы женитесь на матушке, а я - на дочке!

-- Чрезвычайно странное и вмеете с тем затруднительное обстоятельство, произнес мистер Кальтон. - Ведите, в чем дело: Матильда не желала, чтобы намерения её были известны дочерям прежде окончания брачной церемонии: потому она не доверила этой тайны даже никому из своих друзей. Я с своей стороны тоже был довольно скрытен до сих пор, как вам это известно; наконец ныньче я решился просить вас быть у меня посаженым отцом.

-- Поверьте, что я счел бы это за особенное удовольствие, сказал Гикс с сожалением: - но вы видите, что я должен завтра играть роль жениха. Оба эти звания суть последствия одно другого; но нельзя отправлять две должности в одно и то же время. Отчего вам не попросить бы Симсона; он верно сделает это для вас.

-- Мне не хочется его просить, отвечал Кальтон: - он настоящий лошак.

Мистер Септим Гикс взглянул на потолок, потом на пол; наконец у него в голове блеснула мысль.

-- Попросите хозяина дома, Тиббса, быть посаженым отцом, сказал он.

Oh Powers of Heaven! what dark eyes meets she there?

Tis-tis her father'e - fixed upon the pair (*).

(*) О, небо! Чье темные очи видит она там? Точно, точно! это взор её отца, устремленный на них обоих.

-- Эта мысль приходила и мне в голову, сказал мистер Кальтон: - но видите ли, Матильда, не понимаю почему, не хочет, чтобы Тиббс знал об этом деле прежде, чем оно будет кончено. Мне кажется, что свойственная ей скромность тому причиной.

-- Но Тиббс самое добрейшее существо в целом свете, если только с ним порядочно обращаться, сказал мистер Септим Гикс. - Скажите ему, чтобы он не говорил ни слова об этом жене, уверьте его, что она бы подобным делом и не поинтересовалась, и он исполнит все в точности. Моя женитьба должна быть тайною как от маменьки, вашей будущей жены, так и от моего отца; потому я действовал втихомолку.

Два слабые удара послышались в эту минуту в уличную дверь. Это был Тиббс, да и не мог быть никто другой, потому что никто другой не употреблял пяти минут на вытирание башмаков. Он расплачивался по счету с булочником.

-- Мистер Тиббс! вскричал мистер Кальтон, учтивым тоном, выглядывая чрез перила лестницы.

-- Сэр! отозвался тот, успев уже выпачкать себе лицо.

-- Будьте так добры, войдите сюда на минутку.

-- С удовольствием, сэр, отвечал Тиббс, довольный, что в нем имеет кто нибудь нужду.

Дверь спальной была за ним плотно затворена, и Тиббс, положив шляпу на пол, как делают все скромные люди, и приладя себя к стулу, смотрел точно ошеломленный, как будто он предстал пред судилище инквизиторов.

-- Довольно неприятное обстоятельство, мистер Тиббс, сказал Кальтон, зловещим голосам: - заставляет меня посоветоваться с вами и вместе просить вас не говорить вашей супруге о том, что я намерен вам сказать.

Тиббс приготовился слушать, придумывая между тем в уме своем, что бы мог открыт ему Кальтон важного, и воображая, что верно он разбил один из парадных графинов.

Мистер Кальтон повторил:

-- Я поставлен, мистер Тиббс, в неприятное положение.

Тиббс взглянул на мистера Септима Гикса, как будто отъискивая в его соседстве причину неприятного положения, о котором шла речь; но, не находя ничего сказать на этот счет, он только произносил:

-- Так-с, так-с.

-- Теперь, продолжал приворотный молот: - позвольте мне просить вас не обнаруживать никаких признаков удивления, которые могли бы быть подмечены слугами, если я скажу вам - умерьте живость своих чувств - если я скажу вам, что два обитателя этого дома вступают завтра утром в законный брак.

И он отодвинулся на своем стуле на несколько футов, чтобы видеть, какое действие произведет это неожиданное признание.

- его поступки были бы понятнее мистеру Кальтому, чем настоящее его положение, когда он, положив руки в карманы своих панталон, сказал, ухмыляясь:

-- Ну, так что же-с?

-- И вы не удивляетесь, мистер Тиббс? спросил мистер Кальтон.

-- Дай Бог счастья, сэр, отвечал Тиббс: - что же? это житейская вещь.

-- Разумеется, разумеется, повторил Кальтон с невыразимо самодовольным видом.

-- Не думаете ли вы, что в этом вся и штука? спросил мистер Септим Гикс, наблюдавший фигуру Тиббса в самом удивлении.

-- О, нет, сэр, отвечал Тиббс: - я был таким же в их лета.

Он опять улыбнулся, говоря это.

"Как хорошо я проживу эти года!" подумал, в восхищении, престарелый красавец, зная, впрочем, что он был по крайней мере десятью годами старше Тиббса:

-- Итак, приступая прямо к делу, продолжал он: - я хочу спросить вас, согласитесь ли вы быть посаженым отцом при этом случае?

-- Разумеется, соглашусь, отвечал Тиббс, все-таки не показывая и малейшого атома удивления.

-- Вы не откажетесь?

-- Конечно, нет, повторил Тиббс, который казался таким же невозмутимым, как давно откупоренная бутылка портеру.

Мистер Кальтон схватил руку этого странного человечка и поклялся ему в вечной дружбе с этой минуты. Гикс, который весь превратился в изумление и восторг, сделал то же.

-- Признайтесь, однако, спросил мистер Кальтон у Тиббса, который щипал в это время свою шляпу: - признайтесь, что вы сначала удивились немного.

-- Я думаю, отвечал услужливый человечек, подняв одну руку: - я думаю, особенно, когда в первый раз услыхал об этов.

-- Так внезапно, заметил Севтюгь Гикс.

-- Особенно, когда вы стали просить меня, сами посудите, сказал Тиббс.

-- Такую невзрачную персону, сказал престарелый селадон.

И все трое расхохотались.

том, что скажет ужо его отец; это другая статья.

Мистер Септим Гикс посмотрел на мистера Кальтона.

-- Да; но начать с того, сказал последний, ухмыляясь в свою очередь: - что у меня отца в наличности не оказывается.... ха, ха, ха!

-- У вас, положим, нет, а у него-то есть, отвечал Тиббс.

-- У кого есть? спросил Септим Гикс, начинавший выходить из терпения.

-- Да у него.

-- У кого у него? узнали вы, что ли, мою тайну? обо мне, что ли, вы говорите?

-- Об вас! нет; вы знаете, о ком идет речь, отвечал Тиббс, лукаво покачивая головой.

-- Да ради самого Господа, о ком вы говорите? опросил мистер Кальтон, который, подобно Гиксу, был вне себя от удивлеи ния и замешательства.

-- Да какже! конечно, о мистере Симсоне: о ком же больше мог я говорить?

-- Теперь я все понимаю, сказал почитатель Байрона: - Симсон завтра женится на Юлии Мапльсон!

-- Не подлежит никакому сомнению, отвечал Тиббс, совершенно довольный собой: - с самом деле, женится.

Нужно обладать кистью Гогарта - наше слабое перо безсильно для этого - нужно обладать кистью Гогарта, чтобы передать выражение, напечатлевшееся в эту минуту на лицах, мистера Кальтона и мистера Септима Гикса, при столь неожиданном известии. Стол не трудно описать, хотя это возможнее представить себе нашим читательницам, столь же трудно описать, какие уловки употребляли три лэди, чтобы завести таким образом своих партнёров. Как бы то ни было, но хитрость им удалась. Говоря по правде, маменька очень хорошо знала о предположенном замужстве своих дочеpей; с другой стороны, молодые лэди также понимали намерение своей родительницы. Но все три думали, что будет гораздо благовиднее, если оне покажут вид, что ничего не знают об обоюдных планах; все три желали, чтобы свадьбы их были съиграны в один и тот же день, чтобы таким образом открытие одного из этих таинственных браков не подействовало невыгодно на другой. Отсюда произошли мистификации мистера Кальтона и мистера Гикса и сугубые приглашения простодушного Тиббса в должность посаженого отца.

На следующее утро мистер Септим Гикс сочетался браком с мисс Матильдой Мапльсон, мистер Симсон - с мисс Юлией. Тиббсу случилось при этом в первый раз играть роль посаженного отца. Мистер Кальтон, не отличаясь таким проворством как двое молодых людей, был кроме того сильно поражен двойным открытием; и как он затруднялся найти кого нибудь, кто бы благословил его невесту, то ему и пришло в голову, что лучшее средство избежать неловкости было - вовсе не жениться. Однако, обиженная лэди, с растерзанным сердцем, как выражался её адвокат пред судом, решилась принести жалобу на Кальтона за нарушение данного им обещания. Она вознаградила потерю свою, взяв с изменника 1,000 фунт. штрафу, предоставленных ей судом. Мистер Септим Гикс, возобновив свои поездки в госпитали, в одно прекрасное утро решился на окончательный отлет от своей половины. Его оскорбленная супруга живет теперь у матери в Булони. Мистер Симсон, имев несчастие потерять жену спустя шесть недель после свадьбы (она скрылась, во время краткого заключения её мужа в Флит-Призоне, вследствие неуменья его расплачиваться по счетам, с её модистками), будучи кроме того лишен наследства отцом, который вскоре умер, - мистер Симсон почел себя счастливым, получив место у модного цырульника, так как наука стрижки и завивки волос обращала на себя всегда его исключительное внимание. В этом положении он имел много случаев изучить привычки и образ мышления модной части лондонского населения. Этому плачевному обстоятельству обязаны мы тем, что получили в свое достояние, плод блестящих усилий его гения, ряд великосветских повестей, которые до тех пор, пока будет господствовать здравый вкус, не искаженный преувеличением и притворством, не перестанут научать и забавлять мыслящую половину человечества.

Остается только прибавить, что это сцепление несчастий совершенно лишило мистрисс Тиббс её жильцов, исключая одного, которого лишиться она сочла бы за особенное удовольствие, т. е. её супруга. Этот жалкий человечек воротился домой в день свадьбы порядочно наэлектризованный винными парами, и под влиянием их, а равно сильной дозы овладевшого им негодования и отчаяния, осмелился даже презирать гнев своей половины. С этой гибельной минуты он уже не иначе утолял свой голод, как на кухне; там же должно было на будущее время разъигрываться и его остроумие; складная одиночная кровать была также перенесена туда, по приказанию мистрисс Тиббс; весьма вероятно, что там же суждено было ему окончить свою историю о волонтерах.

В утреннем листке помещено было новое объявление о квартирах. О результатах его мы узнаем из следующей главы.

"Ладно - говорила сама с собой миниатюрная мистрисс Тиббс, сидя в передней гостиной квартиры в Корам-Стрите и штопая кусок половика, только что снятого с лестницы - ладно! не Бог знает беда какая, в самом деле; получить бы только ответы на объявления, а там опять жильцами хоть пруд пруди."

Мистрисс Тиббс продолжала заниматься возстановлением истертой ногами и временем ткани, боязливо прислушиваясь к стуку шагов фактора, который шел в это время по улице, занося по дороге письма и получая по пенни за каждый визит впопад, возвещавшийся им звучным ударом в дверь или звоном колокольчика. В квартире Тиббс все было тихо. Слышался только один звук: то был несчастный мистер Тиббс, чистивший в людской сапоги какого-то джентльмена, аккомпанируя себе мурныканьем, отзывавшимся грустью и горечью.

Фактор подошел к дому. Он остановнися - оставила и мистрисс Тиббс, свою работу; вот удар - чей-то голос - письмо получено - деньги заплачены.

"М. J. поручает J. М. передать, что я читал объявление, и что она будет иметь удовольствие быть у вас завтра в 13 часов утра.

"М. J. просит у J. М. извиниться перед вами за краткость письма; но я надеюсь, что это не обидит вас.

"Середа вечером."

Миниатюрная мистрисс Тиббс читала этот драгоценный документ со всех сторон, и чем более вникала в его сущность, тем более смущало ее странное сочетание местоимений первого и третьяго лица, употребление Я, вместо М. J., и вы, вместо J. M. Почерк напоминал собою хитро-заплетенную косу; письмо было искусно сложено в правильный четыреугольник, и адрес на нем, казалось, так и хотел заехать в правый угол конверта, как будто стыдясь своего диагонального направления. На обороте красовалась большая красная облатка, которая, в соединении с разнообразными чернильными пятнами и брызгами, ни-дать-ни-взять, походила на щебенку, приготовленную для мостовой. Одно обстоятельство было, по крайней мере, понятно для встревоженной мистрисс Тиббс: это то, что ей нужно было ждать визита в двенадцать часов.

В это утро в гостиной была три раза обтерта пыль; три или четыре стула были сдвинуты с обыкновенных мест; разложено достаточное число книг, с целию отнять у комнат монотонный вид. Вышеупомянутый ковер снова был постлан на лестнице, и мистрисс Тиббс забегалась и захлопоталась в ожидании гостей.

Часы на церкви св. Панкратия пробили двенадцать; за ними, спустя десять минут, с редкою готовностию, прозвучали часы воспитательного дома. Часы св. Панкратия сбирались уже пробить четверть первого, когда какая-то лэди двумя ударами в дверь возвестила о прибытии своей единственной особы. На ней был салоп цвета внутренности сливы, чепчик такого же цвета, украшенный целым ворохом искуственных цветов; далее - белый вуаль и зеленый зонтик с сеткою по краям.

Посетительница (которая была очень полна и краснощека) вошла в гостиную; мистрисс Тиббс отрекомендовалась ей, и переговоры начались.

-- Я пришла вследствие объявления, сказала незнакомка, таким голосом, как будто она две недели, не переставая, занималась надуванием пастушеской свирели, с которою всегда изображают Пана.

-- Точно так-с, сказала мистрисс Тиббс, медленно потирая руки и пристально смотря претендентке на квартиру в лицо, что она всегда делала в подобных обстоятельствах.

-- За деньгами у меня дело не станет; к тому же я неприхотлива, живу очень уединенно.

Мистрисс Тиббс внутренно порадовалась таким непритязательным наклонностям своей будущей постоялки.

-- При мне постоянно доктор, продолжала владетельница сливного салопа: - я с некоторого времени очень разстроилась в своем здоровье; вообще я почти не знаю покоя после смерти мистера Блосса

Мистрисс Тиббс посмотрела на оставшуюся в живых половину мистера Блосса и невольно подумала, что и сему последнему едва ли было покойно при жизни. Разумеется, она не сказала этого, а продолжала смотреть полным участия взором.

-- Конечно, я вам наделаю много хлопот, но зато я буду платить с удовольствием за все безпокойства, которые, может быть, я вам причиню. Я приняла такую методу леченья, которая требует большого внимания. Я обыкновенно каждое утро ем баранью котлетку в постели, в половине восьмого, и другую - в десять часов.

Мистрисс Тиббс, по чувству долга, выразила свое участие к особе, поставленной в такое плачевное положение; а плотоядная висирисс Блосс продолжала излагать различные условия, с редкою неспешностью.

-- Очонь хорошо, милэди.

-- И вы дадите особую комнату для моей маленькой служанки Агяесы?

-- О, разумеется.

-- Ну, а могу ли я иметь особый подвал для моего портера?

-- С величайшим удовольствием! Джемс опростает его для вас к субботе.

-- У меня обыкновенно будет собираться общество по воскресеньям за завтраком, сказала мистрисс Блосс. - Для этого я буду пораньше вставать.

-- Очень хорошо-с, отвечала мистрисс Тиббс самым любезным тоном: она видела, что переговоры идут на лад, а главное убеждалась, что у её будущей жилицы целая куча денег. - Жаль только, что у нас теперь живет джентльмен, которого здоровье в опасном положении, проговорила мистрисс Тиббс с очаровательною улыбкой: - это - некто мистер Гоблер. Комната его возле гостиной.

-- Соседняя комната? спросила мистрисс Блосс.

-- Стена об стену с этой, отвечала хозяйка.

-- Как это жаль! заметила вдова.

-- Он редко встает с постели, сказала мистрисс Таббс шопотом.

-- Боже! произнесла мистрисс Блосс также шопотом.

-- А ужь когда встанет, так потом его не уговоришь опять день.

-- Душа моя! сказала удивленная мистрисс Блосс, подвигая свой стул к мистрисс Тиббс. - Что же это за болезнь?

-- Видите, в чем дело, отвечала мистрисс Тиббс самым чистосердечным голосом; - у него нет живота.

-- Чего нет? спросила мистрисс Блосс, с видом неописанного сожаления.

-- Нет живота, повторила мистрисс Тиббс, понурив голову.

-- Господи, прости наши согрешения! Вот странный случай! произнесла со вздохом мистрисс Бдосс, поняв сообщенную ей новость в буквальном смысле и удивляясь, что джентльмен без живота мог находить нужным нанимать у кого нибудь квартиру.

-- Если я говорю, что он без живота, объяснила словоохотливая мистрисс Тиббс: - то этим я хочу оказать, что желудок его так разстроен и так худо переваривает пищу, что отказывается вовсе служить ему; как ни говорите, эта неприятность не меньше всякой другой.

-- О, конечно! в этом нет никакого сомнения.

Она это сказала с полным убеждением, потому что сливный салоп, во всяком случае, достаточно доказывал, что мистрисс Блосс, по крайней мере, не страдает таким же недугом, как несчастный мистер Гоблер.

-- Вы чрезвычайно возбудили мое любопытство, сказала мистрисс Блосс, прощаясь. - Как бы я желала видеть этого джентльмена.

-- Он обыкновенно сходит сверху раз в неделю, отвечала мистрисс Тиббс. - Я могу обещать вам, что вы его увидите в воскресенье.

Этим утешительным обещанием мистрисс Блосс и удовольствовалась на первый раз. Она осторожно спускалась по лестнице, рассказывая дорогой о своей болезни, со всеми печальными подробностями. Мистрисс Тиббс следовала за ней, издавая с каждым таком восклицания самого искренняго сострадания. Джемс, который был весь выпачкан в дресве, потому что только что перед тем чистил ножи, сбежал по лестнице и отворил дверь на улицу. Таким образом, после взаимных прощаний, мистрисс Блосс удалилась и направила путь свой вдоль улицы.

Было бы, кажется, излишним объяснять, что дама, которую мы сейчас показали на подъезде (и на которую две служанки мистрисс Тиббс смотрели теперь из окна второго этажа), была довольна вполне, очень невежественна и крайне самолюбива. Её покойный супруг, известный пробочный фабрикант, этим производством приобрел себе достаточное состояние. У него был один родственник - племянник, и единственный друг - кухарка. Первый имел дерзость в одно прекрасное утро попросить у него взаймы пятнадцать фунтов: в отмщение за это, дядюшка женился на последней, на другой же день; немедленно потом он сделал духовное завещание, в котором заключалось достаточное количество увещаний к племяннику (который должен был содержать себя и двух сестер на 100 фунтов в год), - состояние же свое он предоставил жене. Немного спустя, он сделался болен после завтрака и умер после обеда. На его могиле положена плита, на которой высокопарная надпись прославляет его добродетели и вместе оплакивает его кончину. Надобно признаться, что он аккуратно уплачивал по заемным письмам и лавочным счетам, но зато не бросал даром ни пол-пенса..

Наследница этого человека представляла странное соединение хитрости и простоты, щедрости и скупости. Воспитанна весьма не блистательно, она не могла придумать более приятного положения, как жить у кого нибудь на хлебах; кроме того, не имея определенного занятия, даже положительных желаний, она вообразила себе от безделья, что она больна - убеждение, которое в ней сильно поддерживали её домашний медик, доктор Уоскей, и её горничная Агнеса, находившие достаточные причины поощрять все её странности и причуды.

После происшествия, описанного вами к предъидущей главе, мистрисс Тиббс стала бояться молодых жилиц. Все теперешние её нахлебники были мужеского пола, и она с нетерпением ожидала той минуты, когда можно будет объявить им, в полном собрании за обедом, о вожделенном прибытии мистрисс Бикс. Джентльмены выслушали эту новость со стоическим равнодушием; мистрисс же Тиббс, со всевозможною энергиею, стала готовиться к приему своей будущей постоялки. Квартира во втором этаже была выметена, вычищена и вымыта с таким тщанием, что сырость выступила даже на потолке гостиной. Чистые белые гардины, портьерки, хрустальные графины, вазы из голубого стекла, мебель красного дерева дополняли блеск и комфорт квартиры. Печи неутомимо нагревали комнаты, и огонь блестел в камине ежедневно. Движимость мистрисс Блосс переносилась в строгой постепенности. Сперва явилась огромная корзина портеру и зонтик, потом целая вереница сундуков, далее картончик, покойное кресло с подушкою, надутою воздухом, множество свертков и узлов, наконец, к довершению всего, мистрисс Блосс и Агнеса, - последняя, в мериносовом платье вишневого цвета, в чулках à jour, ботинках, отороченных кожей - ни-дать-ни-взять переодетая Коломбина.

Вступление герцога Веллингтона в звание канцлера Оксфордского университета было ничто в сравнении с тем шумом и беготней, которые сопровождали переезд мистрисс Блосс на новую квартиру. Никакому, даже самому знаменитому, доктору прав не удалось бы произнести речь, достойную важности настоящого события; но при этом переезде набралось в дом несколько старух, которые говорили что-то очень много и, кажется, вполне понимали друг друга. Почитательница бараньих котлеток так утомилась от безпрестанного движения, переноски и перестановки, что решилась не выходить из комнаты до следующого утра. Таким образом баранья котлетка и порция пикулей, пилюля из каломеля, добрая бутылка портеру и другия подобные лекарства были пронесены до лестнице для утоления разнообразных потребностей аппетита мистрисс Блосс.

-- Как бы вы думали, сударыня? говорила любопытная Агнеса своей барыне, когда еще оне не успела пробыть в этом доме и трех часов: - как бы вы думали, сударыня? ведь у хозяйки-то муж есть.

-- Муж! вскричала мистрисс Блосс, приняв пилюлю и запив ее глотком гуиннеса: - муж! не может быть!

~ Поверьте, продолжала Коломбина; - и живеть-то он.... где бы вы думали?... ха, ха, ха!... на кухне.

-- На кухне?!

-- Да-с, на кухне. Девушка сказывала, что он только по воскресеньям приходит в горницу, и что мистрисс Тиббс заставляет его чистить сапоги джентльменам, которые тоже здесь на хлебах; он, говорят, иногда и окна моет. Мне рассказывали, что он стоял на балконе и протирал окна в гостиной; только вдруг увидал на другой стороне улицы джентльмена, который прежде страд у них, "А, говорить, мистер Кальтон" каково поживаете, сэр?"

Тут наперсница так расхохоталась, что мистрисс Блосс только угрозой заставила ее войти в границы благоразумия.

-- Может ли быть, что ты говоришь!сказала мистрисс Блосс.

-- Уверяю вас. Да что еще! девушки дадут ему джину: вот он расхрабрится и начнет кричать, что ненавидит и жену и постояльцев...

К несчастию, все рассказанное было вполне справедливо. Жизнь в загоне и пренебрежении от всех, дни, проводимые в кухне, ночи - на ветхой складной койке, совершенно разрушили маленькую дозу ума, которою обладал когда-то несчастный волонтер. Ему некому было высказать свое горе, кроме как лакеям или горничным: те и другия сделались, по необходимости, поверенными его тайн. Сколько странно, столько же и верно то, что слабости, к которым он сделал привычку, вероятно, на военком поприще, как будто развивались в нем более и более, по мере того, как жизненная обстановка лишала то тех, то других удобств.

На другой день - это было в воскресенье - завтрак был накрыт в передней гостиной в десять часов. Обыкновенный час был девять; но в дни субботние все жители дома завтракали часом позже. Тиббс оделся в свой воскресный костюм: черный сюртук, чрезвычайно-короткие и узкие панталоны, просторный белый жилет, белые чулки и галстух, блюхеровские сапоги, и также пришел в гостиную. Никто еще не сходил туда, и Тиббс на свободе занялся опрастыванием стоявших там кринок с волоком.

-- С добрым утром, мистер Ивенсон! сказал Тиббс очень униженно и как-то странно кивнув головой.

-- Как живете-можете, мистер Тиббс? отвечал господин к туфлях, и принялся читать листок, не произнося ни слова.

-- Мистер Уйсботтль сегодня в городе.... не изволите знать, сэр? спросил Тиббс, более по необходимости сказать что выбудь.

-- Кажется, что был по крайней мере, отвечал строгий господин: - сегодня часов в пять он все насвистывал возле моей комнаты песню про "звонкую гитару".

-- Он охотник посвистать, сказал Тиббс, слегка улыбнувшись.

-- Да; только я-то небольшой охотник его слушать.

Мистер Джон Ивенсон имел достаточные средства к жизни, получая доход с нескольких домов, выстроенных им в разных предместиях города. Он отличался суровым видом и казался постоянно не в духе. Он был настоящим радикалом, посещал всевозможные митинги с целию находит нелепым все то, что там предлагалось на разсуждение. Мистер Уйсботтль, напротив, был чистый тори. Он служил секретарем по управлению лесами и считал свое звание вполне аристократическим; он знал вдоль и поперек всех пэров и мог вам сейчас назвать квартиру каждой знатной особы. У него был ряд здоровых зубов и лучший портной. Мистер Ивенсон смотрел на все эти достоинства с глубоким презрением; следствием этого было то, что оба джентльмена постоянно спорили, к полному удовольствию остальных жильцов. Должно еще прибавить, что, кроме особенной склонности к свистанью, мистер Уйсботтль был высокого мнения о своем вокальном таланте. Возле мистера Уйсботтля, стена об стену с задней гостиной, жили мистер Альфред Томкинс и мистер Фредерик о'Блери. Мистер Томкинс служил писцом в питейной конторе; он был знаток в живописи и отличался особенною верностию взгляда в отношении ко всему пластическому. Мистер о'Блери был только что оставивший свою родину ирландец; он был еще совершенный дикарь, приехал в Англию с целию сделаться аптекарем, писцом в губернаторской канцелярии, актером или стенографом, - вообще, чем ни попало, потому что он не чувствовал ни к чему исключительного призвания. Он был на короткой ноге с двумя из второстепенных ирландских членов Парламента и исполнял поручения всех живущих в доме. Он был убежден, что его внутренния достоинства обещают ему блестящую будущность. Он носил полосатые панталоны и имел похвальную привычку заглядывать к дамам под шляпки, когда шел по улице. Его манеры и наружность сильно напоминали одного из Орзонов.

-- Вот идет и мистер Уйсботтль, сказал Тиббс.

И мистер Уйсботтль показался в дверях, в голубых туфлях и шерстяном халате, насвистывая "Di placer".

-- С добрым утром, сэр! сказал Тиббс, по обыкновению.

Это была единственная фраза, с которой он обращался к каждому.

-- Как поживаете, Тиббс? ответить снисходительно меломан и, подойдя к бкну, стад свистать еще громче.

-- Славная ария! сказал с сердцем Ивенсон, не отрывая глаз от листка газеты.

-- Очень рад, что она вам нравится, отвечал Уйсботтль, совершевно довольный.

-- А как вы думаете, не будет ли еще лучше, если вы станете свистать несколько погромче? спросил суровый господин.

-- Нет, я не думаю, чтобы это было лучше, отвечал Уйсботтль с невозмутимым хладнокровием.

-- Я намерен сказать вам одну вещь, Уйсботтль, начал Ивенсон, в котором досада все более и более разъигрывалась: - с которого времени вы вздумали насвистывать свою "звонкую гитару" с пати часов утра; если это продолжится, то я когда нибудь прерву ваше занятие тем, что выброшу вас за окно. А если это не поможет, так я....

Вход мистрисс Тиббс в комнату (со связкою ключей в коржике) прервал ссору и предупредил её последствия.

Мистрисс Тиббс извинилась, что замешкалась у себя внизу. Колокольчик прозвенел; Джемс принес миску с горячим, напоминавшую своей формой классическую урну, и получил окончательные приказания насчет жаркого и ветчины. Тиббс уселся на конце стола и стал есть кресс-салад. В это время явились мистер о'Блери и мистер Альфред Томкинс. Поздравления с добрым утром были сказаны и чай налит.

Мистер Уйсботтль вскочил из за стола, все другие тоже последовали за ним.

-- Видишь, сказал знаток живописи, ставя Уйсботтля в надлежащую позицию: - посторонись..., вот так.... видишь, как великолепно падает свет на левую сторону этой полу-разрушенной трубы, вон - 48-й?

-- Ах, да! вижу! отвечал Уйсботтль голосов, проникнутым восторгом.

-- Я еще ни разу в жизни не видал, чтобы предмет так выгодно стоял в отношении к небесному светилу, произнес Альфред.

Все (исключая Джова Ивенсона) выразили полное сочувствие к этому зрелищу, потому что мистер Томкинс имел необыкнойенную способность находить пластическую красоту там, где никто другой не заметил бы её.

-- Я часто наблюдал трубу на Колледж-Грине в Дублине: та производит несравненно больший эффект, сказал с патриотическою гордостью о'Блери, никак не хотевший признаться, чтобы Ирландия в чем нибудь могла уступить Англии.

Впрочем, заявление его было принято с заметною недоверчивостью, потому что мистер Томкинс продолжал утверждать, что во всех Трех Соединенных Королевствах нет ни одной трубы, ни целой, ни разбитой, которая была бы так эффектна, как труба на доме под 48.

Дверь в комнату стремительно отворилась: в ней показалась Агнеса, ведшая под руку мистрисс Блосс, которая была одета в кисейное платье цвета герани, с привешенными у пояса часами чудовищного размера; столь же чудовищная цепочка и целая связка колец с большими камнями довершали её костюм. Все бросились, чтобы подать ей стул; вслед за тем начались форменные приветствия.

Мистер Джон Ивенсон слегка наклонил голову; мистер Фредерик о'Блери, мистер Алдоред Томкинс и мистер Уйсботтль поклонились как мандарины в мускательной лавке; Тиббс потирал себе руки и ходил кругом всей компании.

Мистрисс Тиббс шопотом спросила о здоровье мистрисс Блосс. Мистрисс Блосс самодовольно отвечала на все вопросы, касавшиеся её особы. Последовала пауза, в продолжение которой кушанья исчезали с ужасающею быстротой.

-- Я думаю, вам понравились, мистер о'Блери, те лэди, что, помните, представлялись тогда ко Двору, произнесла мистрисс Тиббс, желая сказать хоть какую нибудь пошлость.

-- Да, отвечал Орзон, прожевывая жаркое.

-- Вы, я думаю, не видали ничего лучше, прибавил Уйсботтл.

-- Ничего, кроме приемов лорда-лейтенанта, отвечал о'Блери.

-- Неужели его комнаты и костюмы тамошние могут сравняться с комнатами королевы и нашими придворными туалетами?

-- О, без сравнения лучше!

-- Ну, не знаю, сказал аристократический Уйсботтл: - вдовствующая маркиза Публикаш и барон Слаппенбахенгаузен были, по моему, великолепно одеты.

-- По какому случаю он представлялся?

-- По случаю своего приезда в Англию.

-- И охота же им хлопотать попустому! заметила слабым голосом мистрисс Блосс, вмешавшись в разговор.

-- Да, сказал уклончиво Уйсботтль: - это великолепное зрелище.

-- А разве с вами не случалось, спросил радикал, никак не хотевший успокоиться: - разве с вами не случалось, что и вы тратились на блестящие наряды, которые требуются в этом кругу?

-- Конечно, случалось, отвечал Уйсботтль, расчитывая на весь эффект, который должен был произвести подобный ответ: - конечно, это со мной случалось; но я охотно раззоряюсь на подобные предметы.

-- Случалось и со мной то же самое, отвечал Джон Ивенсон: - только я не намерен тратить на это деньги. Да и для чего бы я стал тратить? Скажите мне, для чего? продолжал радикал, положив газету и ударяя кулаками но столу. - Две основные пружины всего существующого - требование....

-- Чашечку чайку, душенька! прервал Тиббс, обращаясь к супруге.

--...требование и потребление....

-- Можно вас вопросить передать чашку мистеру Тиббсу, сказала мистрисс Тиббс, перебивая речь оратора и как бы показывая на примере высказанную им истину.

Прение на этом и остановилось. Радикал взял опять газету и принялся за свой чай.

-- Сегодня славная погода, сказал мистер Альфред Томкипс, обращаясь ко всему обществу: - я думаю ехать в Ричмонд и ворочусь на пароходе. На Темзе часто видишь необыкновенно эффектные сочетания тени и света; контраст между синевою неба и желтоватым оттенком воды особенно меня восхищает.

-- Проваливай скорее с своей рекой! проворчал мистер Уйсботтль.

-- У нас в Ирландии иного великолепных пароходов, сказал о'Блери.

-- О, да, заметила мистрисс Блосс, довольная, что попала на предмет, о котором может что нибудь сказать.

-- Удобства необыкновенные, продолжал о'Блери.

-- В самом деле, необыкновенные, отвечала я мистрисс Блосс. - Когда мистер Блосс был еще в живых, ему часто приводилось ездить в Ирландию по делам. Я ездила с ним и не могла довольно надивиться, как удобно размещались джентльмены и лэди по постелям в каютах.

Тиббс, слушавший разговор, как будто испугался его окончания и выразил сильную склонность сделать вопрос, но был остановлен взглядом своей жены. Мистер Уйсботтль захохотал, уверяя, что Томкинс сказал каламбур; мистер Томкинс тоже захохотал, уверяя, что он не говорил никакого каламбура.

Остальное время завтрака прошло обыкновенным порядком. Разговор очень клеился; собеседники стучали, между делом, чашками и ложками. Джентльмены поглядывали в окно₎ ходили по комнате и, приблизившись к двери, исчезали один за другим. Тиббс удалился в заднюю комнату, по приказанию жены, чтобы расплатиться по счету с зеленьщиком за неделю. Таким образом мистрисс Тиббс и мистрисс Блосс остались наедине.

-- Ах, душа моя! сказала последняя: - и что-то чувствую слабость; это странно. (Тут не было, впрочем, ничего странного, потому что в это утро она употребила фунта четыре разных припасов.) Кстати: я еще не видала мистера.... как бишь его зовут?

-- Да.

-- О, сказала мистрисс Тиббс: - это очень таинственная особа. Мы ему обыкновенно посылаем кушанье наверх; иногда он по целым неделям не выходит из комнаты.

-- Вот и я не видала и не слыхала его еще до сих пор, повторяла мистрисс Блосс.

-- Вы верно услышите его ныньче на ночь, я могу вам обещать это, отвечала мистрисс Тоббс: - он обыкновенно долго стонет по вечерам в воскресенье.

-- Никто еще не интересовал меня так во всю жизнь! восклицала мистрисс Блосс.

Два удара в дверь прервали разговор: слуга доложил о приезде доктора Уоскея, который вслед за тем вошел в комнату. Это был маленький краснощокий человечек, одетый весь в черное, в сильно накрахмаленном белом галстухе. У него была большая практика и куча денег, которые он нажил, постоянно исполняя самые странные причуды прекрасной половины семейств, у которых он лечил. Мистрисс Тиббс хотела было уйти; но ее удержали.

-- Так-то-с, мистрисс! как наши дела? спросил Уоскей внушающим доверие голосом.

-- Очень плохо, доктор, - очень плохо, произнесла мистрисс Блосс шопотом.

-- А! нам надо беречься, - надо очень беречься, сказал снисходительный Уоскей, попробовав пульс интересной пациентки. - А как наш аппетит?

Мистрисс Блосс поникла головой.

-- Наш друг требует внимательных попечений, сказал Уоскей, обращаясь к мистрисс Тиббс, которая соглашалась со всеми словами доктора. - Я надеюсь, впрочем, продолжал он: - что, при помощи всеблагого Провидения, нам удастся еще возвратигь ей прежния силы.

Мистрисс Тиббс с ужасом вообрааила себе, что должно выйти из пациентки, когда в ней еще прибавится силы.

-- Нам нужны возбудительные средства, сказал Уоскей: - поболее пищи, а главное необходимо, чтобы нервы были в спокойствии; мы положительно не должны давать развиваться нашей чувствительности. Мы обязаны употреблять все зависящия от нас меры, сказал доктор в заключение, кладя полученные за визит деньги в карман: - а за тем должны быть совершенно покойны.

-- Чудесный человек! воскликнула мистрисс Блосс, пока доктор садился в карету.

-- Славный, в самом деле! уж подлинно дамский доктор, сказала мистрисс Тиббс.

А доктор Уоскей отправился между тем далее говорить новые нелепости чувствительным пациенткам и получать за то новые деньги.

Так как мы имели уже случай описать обед у мистрисс Тиббс и как все её обеды и завтраки проходили более или менее однообразно, то мы и не хотим утомлять читателя дальнейшими подробностями при обозрении хозяйственных распоряжений её дома. Мы перейдем прямо к повествованию, предупреждая читателя, что таинственный обитатель задней комнаты возле гостиной был тунеядец, эгоист, ипохондрик, всегда жалующийся на нездоровье, но никогда не хворающий в самом деле. Так как его характер во многих отношениях подходил близко к характтеру мистрисс Блосс, то скоро самая нежная дружба родилась между ними. Мистер Гоблер был высок, худ и бледен и всегда воображал, что у него болит то в том, то в другом месте; его лицо постоянно носило какое-то натянутое, принуждённое выражение, точно у человека, который, против воли, сунул ноги в кадку с горячей водой.

Спустя два или три месяца после переселения мистрисс Блосс в Корам-Стрит, Джон Ивенсон делался с каждым днем заметно насмешливее и раздражительнее; кроме того, в его маверах видна была какая-то важность, которая заставляла подозреват, что он открыл что нибудь и выжидает лишь удобной минуты, чтобы объявить о том. Минута эта наступила. Однажды вечером жильцы собрались в общей зале, и каждый из них занимался во обыкновению. Мистер Гоблер и мистрисс Блосс сидели у маленького ломберного стела против средняго окна и играли в криббедж. Мистер Уйсботтль чертил рукою круги на табурете, стоявшем перед фортепьяно, переворачивал листы в нотной книге и напевал в полголоса какой-то мотив. Альфред Томкинс сидел у круглого стола, делая карандашам эскиз головы несравненно большого размера, чем его собственная. О'Блери читал Горация, стараясь показать вид, что понимает его; а Джон Ивенсон пододвинул свой стул к рабочему столику мистрисс Тиббс и о чем-то в полголоса говорил с ней очень важным тоном.

-- Могу вас уверить, мистрисс Тиббс, сказал радикал, едва слышным голосом, положив указательный палец на кисею, по которой она вышивала: - могу вас уверить, мистрисс Тиббс, что не что другое, как участие, которое я принимаю в вашем благосостоянии, заставляет меня сообщить вам об этом. Повторяю вам, что я боюсь, что я опасаюсь, что Уйсботтль старается понравиться этой девушке, Агнесе, и что он нарочно подкарауливает ее у коридора в первом этаже на площадке. Я слышал там голоса ныньче ночью, лежа в постели. Я тотчас отворил дверь и тихонько подкрался; там я застал мистера Тиббса, который видно всполошился так же, как и я. - Что с вами, мистрисс Тиббс? вы переменились в лице.

-- В червях! воскликнула мистрисс Блосс из за карточного стола: - у меня верные четыре взятки.

-- Если бы я была уверена, что это действительно мистер Уйсботль, продолжала мистрисс Тиббс, после некоторого молчания: - то я тотчас попросила бы его оставить наш дом.

-- Ходите! вскричала мистрисс, занятая игрой.

-- И если бы, я наверное знала, что мистер Тиббс помогает ему при этом, продолжала хозяйка, угрожающим голосом.

-- Вот карта и убита! сказал Гоблер.

-- О, возразил Ивенсон самым вкрадчивым голосом (он любил иногда подпустить красное словцо): - я уверен, что мистер Тиббс вовсе не замешан в этом деле. Он всегда смотрел таким смирным - По крайней мере, я считала его таким, сказала со вздохом мистрисс Тиббс, возвысив голос, как чайник с закипевшей водой.

-- Тише, тише, пожалуста, мистрисс Тиббс! посмотрите, ведь нас могут заметить: прошу вас, не кричите! говорил Джон Ивенсон, опасаясь, что весь план его будет разстроен даром. - Мы поведем дело осторожно, и я почту за особенное удовольствие содействовать вам в исследовании истины.

Мистрисс Тиббс выразила свою благодарность.

-- Когда вы увидите, что все уже должны предаться отдохновению с приближением ночи, сказал Ивенсон, выражаясь отборными словами: - то приходите без свечки к самой двери коридора; из окна, что над лестницей, вы можете уже убедиться, кто именно составляет влюбленную чету, и вы имеете тогда действовать, как признаете за лучшее.

принялась за работу, а Джон Ивенсон стал ходить взад и вперед по комнате, спрятав руки в карманы, как будто ни в чем не бывало. Партия в криббедж была окончена, и разговор начался снова.

-- Ну, что, мистер о'Блери, сказал испитой партнёр мистрисс Блосс, глухим голосом: - как провели вы время вчера в воксале?

-- О, очень хорошо, отвечал Орзон, не могший говорить без восторга об этой ночи.

-- Не правда ли, что вы не видали ничего, что бы могло сравниться с выездом капитана Росса?

-- Ничего, отвечал патриот, с свойственным ему спокойствием: - здесь ничего; но в Дублине....

-- Доказательство, что в самом деле это было очень хорошо! проворчал Ивенсон.

-- Говоря вообще, вечер был приятен, сказал со вздохом Гоблер: - только я схватил там ужасную простуду, которая еще более развила мою болезнь; я должен был взять несколько душей, прежде чем решился выйти из комнаты.

-- Славная вещь эти душ-бады! произнес Уйсботтль.

-- Спасительная вещь! заметил Тонкинс.

-- Несносная машина! вскричал Ивенсон, который простирал свою ненависть на все одушевленное и неодушевленное.

-- По вашему и это несносно, мистер Ивенсон! сказал Гоблер, тоном сильного негодования. - Посмотрите на пользу, которую они приносят, вспомните, скольким людям они спасли жизнь, вызывая наружу испарину.

-- Вызывая испарину! так и есть! проворчал Джон Ивенсон, вдруг остановившись посреди своей прогулки по большим четырех-угольникам ковра, представлявшого цветник: - я тоже некогда был так глуп, что поставил душ у себя в спальне. Что же бы вы думали? он действительно меня вылечил, потому что один вид его производил во мне сильнейшую испарину, которая продолжалась по шести месяцев.

Всеобщий смех завершил этот рассказ и на успел еще утихнуть, как Джемс принес на подносе закуску, состоявшую из остатка бараньей ноги, дебютировавшей за обедом, хлеба, сыру, крошечного кусочка масла, прятавшагося в густой зелени салата, маринованных овощей, и так далее. Мальчик вышел и вскоре воротился с новой закуской, представлявшей стаканы и кружки горячей и холодной воды. Джентльмены принесли бутылки со спиртом; горничная поставила несколько ночников накладного серебра под карточный стол, и вся прислуга отправилась спать.

сколько могла вынести его натура, и мистрисс Тиббс питала к нему по этой причине сильное негодование; мистер Гоблер и мистрисс Блосс очень дружно разсуждали о лучшем способе принятия пилюль и о других, столь же невинных и занимательных предметах; а Томкинс с Уйсботтлем пустились в спор, т. е. оба начали говорить очень громко и с большим жаром: каждый хвастался своими успехами в известных отношениях, и ни тот, ни другой не имели ясной идеи об истинном предмете разговора. Прошли час или два; жильцы и медные подсвечники разошлись попарно в надлежащия спальни. Джон Ивенсон запер дверь и расположился не ложиться до тех пор, пока не уйдет мистер Гоблер. Последний всегда оставался в зале с час спустя после ухода всех других жильцов, принимал в это время лекарство и вздыхал.

Грет Корам-Стрит погрузилась в самое глубокое молчание: было около двух часов ночи. От времени до времени медленно проезжал лишь запоздавший извощик, или писарь какого нибудь адвоката, шатаясь по улицам на пути к своей квартире в Сомерз-Гаузе. Глухой, однообразный шум вскоре присоединялся во всему этому, дополняя романическую таинственность сцены: то была вода, стекавшая в клоаки из дома под 11.

"Я думаю, что он ужь уснул теперь", сказал сам себе Джон Ивенсон, выждав с час после того, как мистер Гоблер оставил залу.

Он прислушался: в доме была совершенная тишина; он погасил ночник и отворил дверь из спальни. На лестнице было так темно, что невозможно было ничего разсмотреть.

-- Тссс! прошептал заговорщик, производя звук, похожий на тот, который издает паровоз, пускаясь в ход.

-- Это вы, мистрисс Тиббс?

-- Я, сэр.

-- Где?

-- Здесь.

-- Вот дорога, мистрисс Тиббс, продолжал шопотом заговорщик: - дайте мне руку, ступайте сюда; кто бы ни были наши враги, а ужь мы откроем их! На вас ведь нет башмаков?

-- Нет, отвечала миниатюрная мистрисс Тиббс, едва будучи к состоянии говорить, потому что дрожала всем телом.

-- Хорошо! я тоже снял сапоги: значит мы можем подойти вплоть к двери коридора и слушать через перила, продолжал Ивенсон.

Таким образом на цыпочках спускались они по лестнице; пол трещал под ними, как каток, приведенный в движение прачками в субботу после бани.

-- Тише: дайте прислушаться, что они говорят! воскликнула мистрисс Тиббс, в которой желание удовлетворить собственное любопытство заглушало теперь все другия чувства.

-- Ах! если бы я могла поверить вам, сказал кокетливо женский голос: - я бы принесла всю жизнь свою в жертву барыне.

-- Что она говорит? спросил мистер Ивенсон, стоявший не так выгодно, как его сообщница.

-- Она говорит, что пожертвовала бы жизнью барыни. Злодеи! они замышляют Убийство.

принадлежавший Агнесе: - а если бы вы мне обещали пятьсот фунтов, то я ручаюсь, что она не устояла бы, вспыхнула бы как порох.

-- Что такое? спросил опять Ивенсон, слышавший лишь на столько, что его любопытство раздражалось более и более.

-- Кажется, что она хочет зажечь дом порохом, отвечала испуганная мистрисс Тиббс. - Слава Богу, мне еще есть время спастись, как второму Фениксу.

-- Лишь бы только мне овладеть твоей барыней, сказал мужской голос, с грубым ирландским акцентом: - а там у нас не станет дело за деньгами.

-- Негодяй! сказал Ивенсон с сердцем.

-- Главное дело, продолжал ирландец: - главное дело успеть отравить для мистера Гоблера жизнь в его собственных глазах.

-- О, разумеется! отвечала Агнеса, с непонятным хладнокровием.

-- Что, что такое? спросил опять шопотом Ивенсон, теряясь от любопытства.

её собственных глазах, отвечала мистрисс Тиббс, сама ужасаясь готовившагося убийства.

-- Ну, а что касается до мистрисс Тиббс, продолжал о'Блери.

Мистрисс Тиббс содрогнулась.

-- Тише! вскричала Агнеса, в сильном безпокойстве, в ту самую минуту, как мистрисс Тиббс готова была уже лишиться чувств. - Тише!

-- Кто-то идет на лестницу, сказала Агнеса о'Блери.

-- Кто-то идет с лестницы, шепнул Ивенсон мистрисс Тиббс.

-- Ступайте в залу, сэр, сказала Агнеса своему компаньону. - Вы там дождетесь, пока тот, кто идет, доберется до кухонного крыльца.

-- В гостиную, мистрисс Тиббс! сказал шопотом удивленный Ивенсон не менее удивленной своей сообщнице.

-- Что бы это могло быть! восклицала мистрисс Тиббс. - Мне все это представляется точно во сне. Я ни за что в свете не согласилась бы опять быть в этаком положении.

-- Да и я тоже, отвечал Ивенсон, весьма недовольный, что затеял подобную щтуку. - Тише! кто-то подошел к двери.

-- Что за дрянь! прошептал один из вновь пришедших. - Это был Уйсботтль.

-- Вот славно! отвечал его товарищ, также тихим голосов. - Это был Альоред Томкинс. - Кто бы подумал это?

-- А вы думаете, что я-то уж вовсе ничего и ее подозревал? прервал Томкинс.

-- Чего тут подозревать! Я сам видел, как он нашоптывал ей турусы на колесах, как она раскричалась было, потом успокоилась.

-- Они говорят об нас, вскричала мистрисс Тиббс в сильном безпокойстве, между тем как мысль о возбужденном в ней подозрении и сознание настоящого своего положения в одно время пришли ей в голову.

-- Слышу, понимаю, отвечал Ивенсон, с горестною уверенностью, что не было никакого средства к спасенью.

-- Я полезу в трубу, отвечал Ивенсон, сбираясь осуществить свое намерение.

-- Нельзя, отвечала мистрисс Тиббс, в отчаянии: - нельзя: эта труба общая с кухонной, а печка была там натоплена.

-- Тише! повторял Джон Ивенсон.

-- Тише! тише! кричал кто-то внизу у лестницы.

-- Вот где они! вскричал догадливвй Уйсботтль, когда послышался шорох к коридоре.

-- Постой: дай разслушать! прошептали молодые люди.

-- Послушаем! повторяли Тиббс и Ивенсон.

-- Пустите меня, сэр! говорил женский голос в коридоре.

-- Что это? вскричал вдруг Тиббс, содрогнувшись.

-- Что вы! сказала Агнеса, вдруг замолкнув.

-- Ну, как же, разве не слышишь?

-- Хорошо же я с вами попалась, сэр! кричала сквозь слезы Агнеса, когда раздался ужасный стук в дверь спальни мистрисс Тиббс, как будто целая стая дятлов колотила по дуплу своими клювами.

-- Что тут такое происходит? вскричал Гоблер, вломившись из задней гостиной, подобно дракону эпических поэм.

-- О, мистер Гоблер! восклицала мистрисс Блосс: - мне кажется, что у нас или пожар, или воры. Я слышала здесь страшный шум.

-- Кто вас разберет!вскричал Гоблер, скрывшись опять в свою пещеру, разъигрывая с полным эффектом роль дракона и возвращаясь с зажженной свечкой. - Что это значить? Уйсботтль, Томкинс, о'Блери, Агнеса! Что за чудо! Все на ногах и в полном параде.

-- Странно! сказала мистрисс Блосс, опустившись по лестнице и опершись на руку Гоблера.

-- Мистрисс Тиббс и мистер Ивенсон! повторяли все поочереди, когда несчастная чета была усмотрена.

Мистрисс Тиббс сидела на кресле у камина, а мистер Ивенеон стоял возле нея.

Мы должны предоставит собственному воображению читателя сцену, которая за этим последовала. Мы могли бы, конечно, рассказать, как мистрисс Тиббс упала при этом в обморок, и как нужны были соединенные усилия мистера Уйсботтля и мистера Альфреда Томкинса, чтоб удержать ее на кресле; как мистер Ивенсон начал было оправдываться и как его оправданиям никто не доверил; как Агнеса отвергала обвинения мистрисс Тиббс, доказывая, что целию её переговоров с мистером о'Блери было расположение в его пользу сердца её госпожи; как мистер Гоблер разрушил все предположения о'Блери, объявив, что он, Гоблер, просил уже руки мистрисс Блосс и получил согласие; как мистер о'Блери отказался от квартиры в доме мистрисс Тиббс, не соблюдя маленькой формальности относительно платежа по счету; как этот раздосадованный джентльмен стал бранить Англию и англичан, про возглашая, что нигде, кроме Ирландии, нет истинной добродетели и искренняго чувства. Мы повторяем, что могли бы рассказать все это, но мы любим иногда себе отказывать в наших побуждениях и потому предоставляем все это воображению читающих.

Лэди, которую мы знали под именем мистрисс Блосс, более не существует. Осталась мистрисс Гоблер, а мистрисс Блосс покинула нас на веки.

жалобы на болезни, общия любимые кушанья за столом, общия лекарства; мирно текут их дни, и много пожеланий им долголетия повторяется ежедневно продавцами съестного и живности на пространстве трех миль в окружности.

Мы.охотно остановились бы здесь, но на нас лежит долг, которого мы не можем не исполнить. Мистер и мистрисс Тиббс развелись по обоюдному богласию, с условием, что она получает половину из 43 фунтов 15 шиллингов, которые, как мы выше уже заметили, составляли ежегодный доход её мужа; остальная половина была предоставлена мистеру Тиббсу. Он проводит закат дней своих в уединении, проживая эту малую пенсию. Он основался посреди старожилов Уольворта, и, как передавали достойные вероятия люди, окончание истории волонтера было рассказано в одной из грязных таверн этого почтенного квартала.

Несчастная мистрисс Тиббс решилась продать с аукциона всю свою движимость и удалиться из места, в котором она перенесла столько страданий. Мистеру Симсону поручено было производить продажу. Необыкновенные способности этого литературного джентльмена, в соединении с его общественным положением, придают особенный интерес сделанным им объявлениям о продаже. Эти объявления, кроме множества самых разнообразных мыслей, содержат в себе семдесят-восемь слов, написанных крупными буквами, и шесть оригинальных цитат, заключенных в пестрые кавычки.