Похождения Пиквика и друзей его (отрывок из романа)
(Старая орфография)

* Желая ознакомить читателей съ забавнымъ романомъ, который имелъ въ Англiи необыкновенный, давно неслыханный успехъ, предлагаемъ здесь отрывокъ изъ него, въ вольномъ переводе, ибо точный переводъ его не возможенъ; главная прелесть романа заключается въ его народности и удивительной местности, чего нельзя передать на иностранный языкъ. Однакожъ читатели могутъ видеть отчасти современный юморъ Англiйскiй, и несколько чертъ сатиры, которою Диккенсъ заставилъ смеяться всю Англiю. Пер.

Утро было прекрасное, небо чистое, воздухъ благорастворенный, и г-нъ Пиквикъ, опершись на перилы моста, молчаливо созерцалъ природу, въ ожиданiи завтрака. По левую его сторону была старая стена, грозившая свалиться въ воду, а за нею старинный замокъ, о которомъ мы уже говорили. Стены древняго феодальнаго жилища сохраняли еще некоторые остатки своего прошедшаго великолепiя. За семь сотъ летъ прежде, оне дрожали отъ кликовъ радости и звука оружiя, а теперь оставались отъ нихъ только почтенные обломки. По берегамъ Медвея, какъ только могло обнять зренiе, открывались богатыя пажити, хорошо обработанныя поля; за ними ветряная мельница, а за нею церковь. Прелестный былъ ландшафтъ, и солнце, возвышаясь на горизонте, разрисовывало его тысячами разныхъ цветовъ. Прозрачныя воды Медвея отражали лазурь небесъ, а весла лодочниковъ, правильными ударами, тревожили поверхность ихъ и оживляли веселую картину природы.

Пиквикъ былъ погруженъ въ созерцательный восторгъ, изъ котораго извлекъ его легкiй ударъ по плечу. Онъ оборотился и увиделъ передъ собою комедiанта Джингля.

-- Вы, сударь, смотрите на пейзажъ?

"Разумеется.

-- И вы рады, что встали сегодня рано?

"Очень.

-- Не правда ли, что для того, чтобы видеть восхожденiе солнца, стоитъ встать пораньше? Утро дня, какъ утро жизни - не долго тянется...

"Вы сказали великую истину.

-- Отъ всеобщаго употребленiя, она немножко истерлась. Утро такъ прекрасно, что нельзя ему продолжаться - общее присловье! Охъ! чего не далъ бы я, если бы воротить радости моего детства!

"И такъ вы много страдали въ жизни вашей?

Молчанiе. - "Въ такое прекрасное утро - началъ опять Джингль - не приходитъ ли вамъ въ голову, что утопиться было бы всего усладительнее?

-- О, нетъ! - отвечалъ Пиквикъ, невольно удаляясь отъ перилъ моста, и думая, чтобы въ самомъ деле, красноречивый собеседникъ не заставилъ его сделать такого опыта.

"А мне такъ не редко думалось, именно такъ разсчитаться съ людьми и светомъ. Светлая, чистая вода приглашаетъ васъ къ покою - скачекъ, несколько движенiй и - все кончено! На несколько мгновенiй вспенится река - потомъ пойдутъ по ней кружки; потомъ она сольется зеркаломъ надъ вашею головою и все заботы ваши подъ водой!.... Но, извините, я было пришелъ говорить совсемъ о другомъ. Вы путешествуете для вашего наученiя. Если я сообщу вамъ рукопись, любопытную, не по невероятностямъ, какiя она въ себе содержитъ, но по немногимъ истинамъ жизни, сообщите ли вы ее вашему клубу?

-- Разумеется, и изъявимъ вамъ благодарность въ нашихъ запискахъ.

"Пожалуйте мне вашъ адресъ, и я пришлю къ вамъ рукопись.

Пиквикъ передалъ Джинглю роспись местъ, где найдти его. Джингль спряталъ записку въ старый бумажникъ, и простился съ ученымъ мужемъ у дверей гостиницы Вола.

Все подробности не даромъ разсказаны нами, какъ вы потомъ изволите увидеть.

Позавтракавши съ своими друзьями, Пиквикъ позвалъ мальчика, и потребовалъ отъ него изъясненiй о дороге на мызу Динглей-Дель.

"Это, сударь, направо, миляхъ въ 15-ти отсюда. Не угодно ли вамъ колясочку? У насъ есть прелестная, для трехъ особъ; четвертый господинъ можетъ ехать верхомъ.

-- Славная мысль! - Винкль! вы поедете верхомъ?

Винкль очень сомневался въ своемъ искусстве верховой езды, но ни за что въ мiре не захотелъ бы онъ заставить другихъ въ томъ сомневаться, и потому отвечалъ, что поедетъ охотно.

-- Ну, такъ, приготовь и лошадь и коляску къ 11-ти часамъ, мальчикъ!

"Будьте, сударь, спокойны. Наша гостиница славится исправностью услуги.

Мальчикъ вышелъ, и каждый изъ путешественниковъ отправился въ свою комнату, запастись, что ему надобно было для пути. Ровно въ 11 часовъ, экипажъ былъ готовъ - маленькая тележка, окрашенная зеленью, и внутри съ какимъ то ящичкомъ, который называли скамейкою, и где могли усесться двое. Кучерское место торчало высоко спереди, и надобно прибавить, что въ знаменитую колясочку впряжена была лошадь - кожа да кости, за живо предметъ для изученiя скелета лошадинаго. Невдалеке стоялъ конюхъ мальчикъ, и держалъ за узду верховую лошадь, которая, по сходству съ запряженною, вероятно, была ей съ родни.

-- Ну! кто же будетъ править? - спросилъ Пиквикъ - ведь я о томъ и не подумалъ!

"Вы, г-нъ Пиквикъ!" вскричали въ одинъ голосъ Тупманъ и Снодграссъ.

-- Чортъ побери! досадно Ну, да, послушай, мальчикъ: лошадь-то не пуглива?

"Будьте, сударь, спокойны! Если бы вамъ встретилась целая фура съ безхвостыми обезьянами, и тутъ она не испугается!

Делать было нечего. Пиквикъ взлезъ на место возницы; Тупманъ и Снодграссъ залезли въ ящичекъ.

"Ну!" возгласилъ ученый мужъ, отвесивъ ударъ бичемъ по лошадке, которая, казалось, имела более охоты пятиться, нежели двигаться впередъ.

-- Виллiамъ! - закричалъ мальчикъ - поведико ее подъ уздцы, пока я помогу господину сесть верхомъ. Лошадка немного шаловлива съ места, а тамъ, какъ пустится, такъ только держись!

Винкль приблизился.

"Нетъ, сударь - съ той, съ той стороны! Ну, вотъ вы и въ седле - ступай!

Коляска и наездникъ двинулись, пока народъ, собравшiйся около нихъ, глазелъ и хохоталъ.

"Да, что это лошадь ваша все идетъ бокомъ, г-нъ Винкль?" спросилъ Снодграссъ.

-- Право, не знаю. Видно такая ужь натура!

Натура или нетъ, но только несчастная лошадь, шла бокомъ, да бокомъ, словно хотела итти не вдоль, а поперегъ дороги.

У Пикниковой лошади оказались свои странности. Она махала головой и дергала вожжи, такъ, что Пиквикъ вывертелъ себе все руки. То вдругъ шла она по краишку дороги, то вдругъ опять останавливалась, то опять скакала во всю прыть.

Когда разъ дюжину повторились такiя проказы - "Что же это такое значитъ?" важно спросилъ Снодграссъ.

-- Право, не понимаю - возразилъ Пиквикъ, и воскликнулъ: "Ахъ! я уронилъ мой бичъ!"

"Винкль!" закричалъ Снодграссъ наезднику, который мчался рысью, и трясся на седле, какъ въ лихорадке - "Подымите бичь нашего почтеннаго друга!"

Винкль потянулъ узду своей лошади, желая удержать ее, но лошадка была крепкоузда, и едва могъ онъ остановить быстрый бегъ ея. Вотъ после того слезъ онъ, подалъ бичъ Пиквику, но когда хотелъ сесть опять, отъ того ли, что лошадь была шалунья, или ей больше нравилось идти порожнякомъ, только что всадникъ думалъ схватить поводья, она наклонила голову и перекинула ихъ черезъ себя, а потомъ отскочила на всю длину своего тела.

"Прру, прру! Лошадка, лошадка!" говорилъ Винкль, поглаживая ее, но - тщетныя ласки: чемъ ближе подходилъ онъ, темъ далее пятилась лошадь. Вдругъ хитрое животное вздумало вертеться на одномъ месте, и темъ заставило и спешеннаго всадника бегать вокругъ. И она и онъ съ четверть часа играли въ такую веселую игру, а по прошествiи такого времени были точнехонько на прежнемъ и томъ же месте. "Что мне делать съ этой упрямицей!" воскликнулъ Винкль.

-- Веди ее за поводья, пока встретится кто нибудь и поможетъ тебе сесть - отвечалъ Пиквикъ.

"Да, она нейдетъ! Пособите, пожалуста!

Более всехъ сострадательный, Пиквикъ бросилъ вожжи, отвелъ колясочку свою къ сторонке, чтобы не мешала она проезжимъ, и отправился на помощь къ своему другу. Но лошадь Винклева только что заметила приближенiе ученаго мужа съ бичемъ, какъ и стала пятиться, увлекая съ собою беднаго Винкля. Пиквикъ удвоилъ шаги - лошадь запятилась сильнее, и такъ сильно, что боясь какъ бы не вывихнуть руки, Винкль принужденъ былъ бросить поводья. Тутъ лошадь остановилась, посмотрела прямехонько на Пиквика и Винкля, фыркула, и поворотила по дороге къ Рочестеру, оставя обоихъ друзей нашихъ въ страшномъ недоуменiи.

И въ то же время, трескъ, похожiй на то, что какъ будто что нибудь ломается, заставилъ ихъ оборотиться. О ужасъ! Лошадь, запряженная въ колясочку, почувствовавъ себя свободною отъ вожжей, пустилась галопомъ, увлекая Тупмана и Снодграсса; оба они спешили выскочить, и упали на плетень подле дороги. Бодрая лошадь помчалась далее, ударилась о перила мостика - колясочка въ дребезги, и гордый конь остановился, какъ будто желая разсмотреть весь вредъ, причиненный его удалью.

Первая забота Пиквика и Винкля состояла въ томъ, какъ стащить двухъ друзей съ терновника, которымъ былъ прикрытъ плетень. Радость была чрезвычайная, когда разсмотрели, что вся беда кончилась несколькими царапинами. Кончивъ осмотръ упавшихъ, отпрягли лошадь, и учтиво повели ее за узду до корчмы, которая стояла на дороге, съ часъ езды разстоянiемъ, а колясочку, за негодностью къ употребленiю, бросили у мостика.

Передъ корчмою, которую издалека завидели наши друзья, находилась вывеска, расли два вяза, и врыта была колода для пойла лошадей. Несколько клочковъ сена, привязанныхъ къ жердямъ, показывали, что въ корчме находятъ прибежище и пешеходъ и конникъ. Кухня, выходившая въ небольшой садикъ, и несколько развалившихся навесовъ, дополняли общность заведенiй для отдыха и успокоенiя странствующихъ. Какой-то рыжеволосый мужикъ работалъ что-то въ саду. Пиквикъ позвалъ его, сначала такъ, какъ обыкновенно зовутъ всехъ, а потомъ закричалъ во все горло: "Эй, ты, рыжакъ! глухъ что ли ты?"

"Далеко ли отсюда Динглей-Дель?

-- Семь миль.

"А какова дорога?

-- Такъ и сякъ. - И рыжеволосый снова принялся за работу.

"Можемъ ли мы оставить здесь лошадь?

-- А вотъ, постойте, узнаю. Миссусъ, эй, Миссусъ! Высокая, тощая баба явилась на такой призывъ.

-- Милая! - сказалъ Тупманъ, самымъ ласковымъ голосомъ - ты не откажешься поберечь у себя лошадки?

Миссусъ внимательно оглядела съ головы до ногъ всехъ друзей нашихъ, и когда рыжеволосый сказалъ ей несколько словъ на ухо, она грубо отвечала: "Нетъ! ужь и въ прошлый разъ эта чертовка наделала намъ хлопотъ! Что связываться съ ней опять!

-- Да, чтожь ты, разве думаешь, что она краденая? - воскликнулъ Пиквикъ.

"Не думаю, а знаю наверное!" отвечалъ рыжеволосый, и дверь захлопнулась.

Путешественники паши печально пустились въ путь. Уже очень не рано было, когда они прибыли къ дорожке, ведущей въ Динглей-Дель. Вместо радости, ихъ взяло сильное горе. Грустно думали они, въ какомъ странномъ виде явятся. Платье разорвано, лица тощiя и исцарапанныя - и того довольно опечалить порядочныхъ людей, если бы и не надобно было еще вести за собою привиденiя лошадинаго. Проклятая, ты, лошадка! Двадцать разъ Пиквикъ хотелъ бросить ее на дороге, и къ концу пути желанiе его усилилось до нетерпенiя, какъ вдругъ на повороте попались друзьямъ нашимъ г-нъ Вардль и верный слуга его Джое.

-- Откуда, господа, откуда? - воскликнулъ ласковый владелецъ Динглей-Деля. - А я васъ ждалъ, ждалъ! Да, вы, кажется, устали? Ба, что это? Вы исцарапаны? Не случилось ли съ вами чего нибудь, или нетъ? Видно, вывалились? Ну, это въ нашей стороне не редкость - дороги прескверныя! - Джое! Ахъ! ты, проклятый мальчишка! Посмотрите, ведь только остановишься, а онъ ужь и спитъ! Вцзьми лошадь и отведи въ конюшню!

Джое исполнилъ повеленiе своего господина, и все пустились къ дому г-на Вардля.

Когда пришли во дворъ, Вардль остановился передъ кухней и сказалъ гостямъ своимъ: "Знаете ли что? Не войтти ли вамъ сперва сюда, поправить немножко туалетъ? А потомъ пойдемъ въ залу.

Предложенiе принято; гости вошли въ кухню и все служанки бросились. имъ услуживать. Эмма принесла кувшинъ, бутылокъ въ десять, съ водой; Джаина иголку и нитки; Марья полотенцы. Развели большой огонь, и все принялось мыться, зашивать, чиститься. Слуга съ щеткой ухватилъ Пиквика за ногу, когда тотъ вовсе не ожидалъ такого нападенiя, и чуть не повалилъ его, принявшись чистить его башмаки. Другой слуга во всю силу хлесталъ метелкой по кафтану Винкля. Снодграссъ, слабейшiй изъ всехъ друзей, уселся къ огоньку и услаждался стаканомъ грога. Съ удовольствiемъ разсматривалъ онъ окорока и цепи луковицъ, развешенныя по потолку, и седла, бичи, узды и прочее, развешенное по стенамъ. Ружье, котораго летъ двадцать уже не трогали съ его места, находилось немного подалее въ углу, съ надписью на бумажке: "Заряжено". - Старинные часы висели на гвозде надъ неизбежнымъ въ каждой кухне шкапомъ.

-- Ну! что, господа, готовы ли? - спросилъ у гостей своихъ Вардль, когда ихъ вычистили, вымыли и подкрепили имъ желудки.

"Со всемъ готовы", отвечалъ Пиквикъ.

Все отправились за хозяиномъ, кроме Тупмана, который не утерпелъ, чтобы не пошалить съ толстою Эммою, и за темъ присоединился къ друзьямъ своимъ, когда хозяинъ, отворяя дверь въ залу, провозгласилъ:

"Добро пожаловать, господа, въ замокъ Динглей-Дель!"

Пока пересказывали имена и титулы каждаго изъ гостей, глубокомысленный Пиквикъ, для котораго все было предметомъ изученiя, старался угадать характеры, общественное отношенiе и обыкновенныя занятiя лицъ, которыя виделъ онъ здесь въ первый разъ.

Г-жа Вардль, мать хозяина, занимала направо у камина почетное место. Все семейство казалось сосредоточеннымъ около нея.

Съ другой стороны камина находился тутошнiй пасторъ, старичекъ, все черты котораго выражали доброту. Потомъ следовала супруга его, толстая женщина, съ свежими, круглыми щеками. Далее торчалъ человечикъ, цветъ лица котораго сбивался на цветъ картофеля. Онъ разговаривалъ съ особою толстою и огромною. Три или четыре старые господина, и столько же старыхъ дамъ, заключали собою кружокъ Динглей-Дельскiй. Когда вступили въ него паши друзья, взоры всехъ обратились на нихъ съ любопытствомъ.

"Представляю вамъ, матушка, друга моего, г-на Пиквика!" провозгласилъ Вардль, возвышая голосъ.

-- Очень хорошо, да я не разслушала.

"Моего друга, г-на Пиквика!

-- А, а! Очень рада, хоть думаю, что онъ не слишкомъ-то заботится обо мне старухе.

"Напротивъ, сударыня", отвечалъ ученый мужъ - я въ восторге, что вижу особу вашихъ летъ, председающую столь благородному семейству.

-- Вы, сударь, я думаю, хорошо говорите, да ведь я не слышу ни словечка изъ вашихъ речей.

А между темъ Пиквикъ кричалъ такъ громко, что покраснелъ, какъ ракъ. Онъ обратился къ Вардлю...

-- У васъ прелестное местоположенiе.

"Кажется" - отвечалъ тотъ.

Все согласились съ его мненiемъ.

-- О чемъ говорятъ? - спросила старуха Вардль.

"О нашей мызе", отвечалъ Вардль.

-- А что такое? Что сделалось?

"Ничего, ничего, но что вы думаете о партiи въ вистъ, любезный Пиквикъ? Угодно ли?

"О, матушка радехонька вистовать вамъ!

Вардль позвонилъ. Вошелъ Джое, доканчивая зевокъ, и поставилъ два столика.

Старуха Вардль, Пиквикъ, красный г-нъ Миллеръ и толстякъ заняли места за однимъ столомъ; другiе обсели другой столъ.

За вистомъ старуха Вардль сердилась, г-нъ Миллеръ хвасталъ своимъ искусствомъ, Пиквикъ былъ недоволенъ, толстякъ критиковалъ всехъ, и, какъ при всякой игре, одни выиграли, другiе проиграли.

За другимъ столомъ, Винкль очутился подле Изабеллы Вардль, Снодграссъ подле Эмилiи, а Тупманъ подле миссъ Рахили. За темъ поместились все другiя особы, какъ кому удалось. Говорили тутъ много. Старыя дамы сердились, молодыя любезничали, Вардль смеялся, Тупманъ пожималъ нежно руку соседки, пока Снодграссъ напевалъ потихоньку свое поэтическое удивленiе на ухо молодой Эмилiи. Что касается до Винкля, онъ громко острился и поминутно бросался въ игру словъ, обветшалую въ городе, но свежую въ деревне.

При такихъ невинныхъ увеселенiяхъ вечеръ проведенъ быль всеми очень прiятно. Когда игра кончилась, поужинали, а потомъ составили кружокъ около камина, и Вардль умильно вспоминалъ о своей юности.

-- Вы, конечно, многое имели случай наблюдать? - спросилъ Пиквикъ у пастора,

"Не безъ того", отвечалъ тотъ. "Но сфера моя такъ ограничена, что въ ней нетъ ничего необыкновеннаго.

-- А исторiя Джона Эдмонда, кажется, заняла бы все общество - сказалъ Вардль. - Что еслибы вы ее разсказали намъ, пасторъ?

"Охотно.

Все сдвинулись поближе къ камину, и пасторъ началъ такъ:

"Когда я призванъ былъ, тому двадцать пять летъ, въ здешнiя места, самымъ богатымъ изъ обитателей здесь былъ некто Джонъ Эдмондъ, имевшiй небольшую мызу, не далеко отсюда. Онъ былъ человекъ съ большими недостатками и маленькими достоинствами, грубый, ленивый, дерзкiй; друзьями его считались участники его забавъ, а честные люди тщательно избегали встречи съ нимъ. Былъ онъ женатъ и имелъ сына, летъ двенадцати. Трудно пересказать все, что бедная жена Эдмонда перенесла отъ дурнаго обращенiя мужа, и съ какою кроткою решимостью терпела она все, въ надежде, что сынъ будетъ честнымъ человекомъ.

"Отъ поведенiя главы семейства зависятъ счастiе и несчастiе детей. Способный проживать, не умея наживать, богатый мызникъ скоро сделался беднякомъ, и вскоре у него не стало другаго жилища, кроме кабака. Жена его, при деятельности, которой ничто не могло остановить, находила между темъ средства поддерживать хозяйство, но редко по вечерамъ не была она бита, когда мужъ возвращался изъ кабака, ругая ее, вместо благословенiя.

"Несмотря ни на что ею переносимое, бедная женщина не жаловалась, и находила время приходить въ церковь съ сыномъ. И она и онъ были такъ опрятно одеты, что могли устыдить людей гораздо побогаче своею одеждою. Г-жу Эдмондъ все уважали, и когда она выходила изъ церкви, каждый на перерывъ старался поговорить съ нею, сказать ей ласковое слово.

"Прошло летъ шесть или семь. Молодой Эдмондъ росъ и годами и силами, когда несчастная мать его старела и слабела. Два пути были передъ нимъ, при вступленiи его въ светъ: одинъ, ведущiй къ добру пожертвованiями - путь матери; другой, легчайшiй, проложенный къ удовольствiю забвенiемъ долга - путь отцовскiй; онъ избралъ последнiй.

"Слабая, удрученная горестью, добродетельная мать все еще ходила въ церковь, но сильная рука сына не поддерживала ея более, и когда утомленные глаза ея не могли уже читать Библiи, не кому было усладить ея чтенiемъ. Дитя, вся надежда ея, столь любимый ею, для кого съ такою бодростiю переносила она бедственные дни, бросившiйся въ жизнь расточительную и развратную, забылъ свою добрую мать и ея уроки добра. Напрасно старалась она возвратить его къ обязанностямъ. Ничего не слушалъ онъ, и со всею силою своего возраста предавался безпорядкамъ жизни, которая должна была ускорить смерть его матери, а его самого довести до гибели.

"Съ некотораго времени, шайка негодяевъ опустошала нашу сторону, такъ, что нигде немогли найти следовъ ея. Сделавшись дерзче при ненаказанности, они учинили значительное воровство, съ такими важными следствiями, что начальство усилило деятельность, отыскало следы и успело захватить злодеевъ. Между ними находился и молодой Эдмондъ, сынъ столь почтенной, доброй матери. Судъ не заставилъ себя дожидаться; доказательствъ было слишкомъ много; преступниковъ осудили на смерть. Въ то мгновенiе, когда произносили приговоръ - раздался вопль Эдмондъ затрепеталъ... Онъ увиделъ свою добрую мать! - Его лицо, до того времени спокойное, покрылась смертною бледностью; члены его задергало судорогами; онъ едва могъ устоять.... Сложивъ руки, на коленяхъ, несчастная мать просила Бога взять жизнь ея, но спасти жизнь ея дитяти. Все собранiе обливалось слезами; мысли всехъ совокупились въ одно желанiе - мать выиграла тяжбу за сына. Для нея каждый изъ судей готовъ былъ пощадить Эдмонда, но преступленiе его вызывало казнь...

"Приговоръ не былъ немедленно исполненъ - просили милости, и между темъ, каждый день, несчастная мать приходила въ тюрьму, стараясь возвратить сына къ чувствамъ добродетели. Молодой преступникъ оставался глухъ ко всемъ мольбамъ ея, и когда онъ узналъ, что казнь его переменили на четырнадцати-летисе изгнанiе, казалось, такая милость его не тронула. Въ одинъ день однакожъ, мать его не пришла по обыкновенiю и печаль тронула его сердце. На другой день не было также матери, и три дня прошло такимъ образомъ, что несчастный не имелъ ни какой вести о своей матери. Онъ былъ въ отчаянiи, призывалъ ее съ рыданiями, грызъ себе руки, делалъ тщетныя усилiя расторгнуть свои кандалы и упадалъ на свою соломенную постелю, удрученный горестью.

"Увы! Бедная мать немогла уже никогда съ нимъ видеться: печаль сгубила дни ея, и она лежала на смертномъ одре.

"Мне поручено было передать печальную весть ссыльному. Онъ долженъ былъ отправиться въ тотъ самый день въ Ботани-Бей, и я понималъ, сколько силъ и бодрости надобно было ему перенесть свое несчастiе. Сердце мое сжалось, когда я вошелъ къ нему; онъ говорилъ о своей матери и обливался слезами...

-- Несмотря на свои страданiя, она тебя прощаетъ и благословляетъ - говорилъ я - припомни ея добродетели и память объ нихъ, да сохранитъ тебя отъ новыхъ бедствiй! - "Ахъ! М. Г. уверьте ее въ моемъ раскаянiи - вскричалъ онъ - пусть она знаетъ, что сынъ можетъ еще сделать ее счастливою - пусть она живетъ для меня! Мать моя, добрая мать моя! я тебя увижу, я тебя найду снова, и надежда на то подкрепитъ меня въ бедствiи и ссылке. Я возвращусь сюда, буду жить только для тебя. Скажите ей о томъ, М. Г., и темъ возвратите мне мои силы - она столько страдала за меня!

"Многое еще говорилъ онъ, что все было пересказано мною бедной его матери, не для того, чтобы оживить бедную больную, ибо на выздоровленiе ея не было ни какой надежды, но чтобы дать ей умереть съ миромъ.

"Эдмонда отправили въ тотъ же вечеръ. Черезъ несколько часовъ мать его умерла, и на другой день похоронили ее на нашемъ кладбище. Никакая надпись не означила ея могилы, но ея печали и добродетели ведомы Богу!

"Прежде отбытiя своего, Эдмондъ обещался мне писать, и черезъ меня уведомлять о себе мать его. Объ отце своемъ не говорилъ онъ ни слова. Несчастный развратникъ, съ техъ поръ, какъ узналъ объ осужденiи сына, изъявлялъ къ нему свое совершенное презренiе, и решительно отказался видеть его.... Сынъ платилъ ему темъ же...

"Семь летъ прошло, и я не получалъ отъ него никакихъ известiй, даже почиталъ его уже умершимъ, и - радовался за него. Къ чему жизнь, если мы потеряли доброе имя? Но вдругъ принесли мне письмо отъ него, где уведомлялъ онъ, что его отправили во внутреннiя колонiи съ самаго прибытiя въ Ботани-Бей, и что онъ посылалъ ко мне после того много писемъ, для передачи матери.

"Время ссылки его кончилось, и верный своему слову, онъ возвратился на родину, надеясь найти еще въ живыхъ единственнаго человека, для котораго жизнь была ему драгоценна - мать свою! Въ прекрасный летнiй вечеръ явился онъ сюда, и чтобы сократить дорогу, пошелъ черезъ кладбище, по вязовой аллее, где въ детстве своемъ столько разъ хаживалъ онъ въ церковь съ своею доброю матерью. Воспоминанiя детства представились его воображенiю, и печальна припоминалъ онъ все кроткiе уроки добродетели, которые внушала ему мать его съ такою любовiю. Слезы текли изъ глазъ его; тяжкая грусть смешивалась съ воспоминанiями, и чтобы найти хоть немного спокойствiя, вошелъ онъ въ церковь. Служили вечерню. Церковь была пуста, и грустный Эдмондъ почувствовалъ всю тяжесть своего одиночества. Между темъ ничто не переменилось вокругъ него - та же кафедра, та же пасторская подушка; онъ узналъ даже лавку, где сиживалъ съ своею матерью, и глубоко разстроганный, говорилъ онъ самъ себе: "А ты, мать моя? Какъ найду я тебя? Тали ты, прежняя, или годы и печали тебя сокрушили и я увижу ебя больную и дряхлую?" Онъ никакъ не могъ себе представить, чтобы мать его уже умерла - четырнадцать летъ жилъ онъ мыслью, что некогда увидитъ ее, и эта мысль укрепляла его въ страданiяхъ ссылки, вела его черезъ отдаленныя моря...

"Страхъ и робкое предчувствiе однакожь тревожили его. Невольно трепеталъ онъ и не смелъ спросить. Поспешно вышелъ онъ изъ церкви. Въ дверяхъ встретился ему могильщикъ, и заставилъ отступить его на шагъ, изъ опасенiя, что встреча съ нимъ не предвещаетъ добра. Но старый могильщикъ не узналъ его и прошелъ мимо съ поклономъ.

"Эдмондъ прошелъ по селенiю; виделъ некоторыхъ изъ прежнихъ товарищей, которыхъ оставилъ детьми, и которые были теперь отцами многочисленныхъ семействъ; другiе, что во время отъезда его находились въ полной силе, теперь ходили сгорбясь и казались стариками. Между всеми шелъ онъ, какъ совершенно чуждый, и говорилъ самъ себе: "Что мне до нихъ - только бы узнала меня мать моя!" Когда онъ подошелъ къ родимому жилищу, чувствуя, что волненiе его усиливается, остановился онъ, и смотрелъ черезъ плетень въ садъ. Прежнiя деревья и ничто не изменилось! Сделавшись внимательнее, разслушалъ онъ вдали радостные голоса и смехъ, но голоса были ему чужiе. Вышли дети и съ ними отецъ ихъ; все они казались такими счастливыми, но онъ не узналъ ихъ - то были чужiе! Вышла и мать, по видимому, добрая и нежная, но - не его мать....

Такая семейная картина напомнила ему несчастнаго отца его и скорби его матери. Сомненiя не оставалось: матери его здесь нетъ, но где она и у кого спросить, и куда приклонить голову? "Пойдемъ отсюда," говорилъ онъ - у ссыльнаго нетъ друга, нетъ руки, которую могъ бы онъ пожать; нетъ убежища, где бы могъ онъ отдохнуть! И вотъ возвращенiе на родину, котораго я такъ желалъ, вотъ кровъ родимый, о которомъ грустилъ за морями... Тамъ, въ пустыняхъ, я былъ не такъ одинокъ!...."

Исполненный печальными мыслями, Эдмондъ удалился отъ убежища, где столько разъ мать его расточала ему нежныя ласки и заботы. По привычке ли, по случаю ли, пошелъ онъ на лугъ, где въ детстве часто бегивалъ въ густой траве; удрученный усталостiю, прилегъ онъ на траву, но легкiй шумъ вблизи заставилъ его приподнять голову, и въ несколькихъ шагахъ отъ себя увиделъ онъ старика, покрытаго лохмотьями. При виде Эдмонда, старый нищiй побледнелъ, и, казалось, какъ будто испугался какого привиденiя...

"Послушай, старичекъ," сказалъ Эдмондъ, "если ты здешнiй - не знавалъ ли ты мызника Эдмонда и жены его?"

-- Его голосъ! Я не ошибаюсь! - закричалъ нищiй. - Ты долженъ быть.....

"Ссыльный, сынъ мызника Эдмонда. Я только что воротился на родину. Если ты знаешь что нибудь о моей матери, скажи мне поскорее!"

Эдмондъ подошелъ къ нищему. "Прочь!" закричалъ тотъ отчаяннымъ голосомъ - "ты долженъ быть демонъ, принявшiй его видъ!" И въ бешенстве схватилъ онъ обеими руками палку свою, поднялъ ее на Эдмонда.... Проворно увернувшись отъ удара, Эдмондъ ухватилъ нищаго за горло и хотелъ бросить его на землю. Несчастный сталъ требовать пощады. Эдмондъ отпустилъ его, но ужасъ объялъ нищаго. "Беги!" вскричалъ онъ задыхаясь - "беги опять, несчастная жертва дурныхъ примеровъ отца! Смерть мою припишутъ тебе... Я отецъ твой!" И онъ не могъ более говорить...

"Черезъ месяцъ услышалъ я, что ссыльный Эдмондъ возвратился, убилъ отца своего, былъ найденъ погребающимъ трупъ его и осужденъ на смерть. Законъ являлся неумолимъ; мертвый молчалъ; оправдаться было невозможно. Осужденный и не оправдывался. Онъ желалъ смерти. Только передъ наступленiемъ роковаго часа, онъ потребовалъ утешенiя религiи и написалъ ко мне письмо. Вотъ оно:

"Милостивый государь, почтенный пасторъ и другъ человечества!

"За преступленiя, въ какiя увлекъ меня несчастный примеръ другихъ, страдалъ я 14-ть летъ въ ссылке. За убiйство, въ которомъ невиненъ, иду на казнь. Придите благословить меня. Умираю безъ сожаленiя о жизни, и съ верою, что за гробомъ простятъ и помилуютъ меня. Тамъ за меня молится мать моя.

Пасторъ остановился, и какъ было уже довольно поздно, то каждый помышлялъ только объ успокоенiи, унося съ собою грусть о трогательной участи несчастнаго Эдмонда.

надобно было солнечнымъ лучамъ ударить прямовъ его глаза, отъ чего они раскрылись. Пробудясь, онъ спешилъ одеться, открыть окно, и полюбовавшись прелестью сельской природы, спрашивалъ самъ себя: какъ могутъ люди решиться жить въ городе? Призывный голосъ вызвалъ его изъ мечтанiй. Онъ посмотрелъ на право, на лево, къ верху - нетъ никого; вдругъ пришла ему идея, ускользнувшая отъ его генiя - онъ посмотрелъ подъ окно и увиделъ г-на Вардля въ саду.

"Здоровы ли?" спрашивалъ хозяинъ. "Что скажете о прекрасной погоде? Сходите-ка сюда!

Пиквикъ повиновался.

-- Что вы располагаете делать съ этими двумя ружьями?

"Г-нъ Винкль и я думаемъ поохотиться, пока до завтрака. Кажется, вашъ прiятель большой стрелокъ! Эй, Джое, Джое! скажи тому господину, что все готово, и что я жду его въ большой аллее.

Джое только что всталъ, и потому быстро исполнилъ препорученiе.

Вардль взялъ оба ружья на плечо, и последуемый ученымъ Пиквикомъ, направился по большой аллее. Къ нимъ не замедлили присовокупиться трое друзей, ибо Джое, не зная, кого хозяинъ его означилъ неопределеннымъ названiемъ "господина", позвалъ всехъ трехъ Пиквиковыхъ сопутниковъ.

-- Скорей, господа! - кричалъ Вардль Винклю, едва заметивъ ихъ. - Такой славный охотникъ, какъ вы, и встаетъ такъ поздно - это непростительно.

Винкль отвечалъ принужденною улыбкою и печально взялся за ружье.

Вардль принялся свистать; двое мальчишекъ въ лоскутьяхъ полезли по такому сигналу на деревья.

"Для чего лезутъ туда мальчики ваши?" спросилъ Пиквикъ.

-- Гнать дичь. Начинайте, г-нъ Винкль!

"Не угодно ли?

-- Пожалуй! Прочь, господа!

Мальчишки начали шевелить деревья и кричать, для выгона дичи. Вардль выстрелилъ; что-то свалилось. "Джое! ступай, ищи!" Джое повиновался.

-- Вашъ чередъ, г-нъ Винкль!

Стрелокъ вышелъ впередъ, поднялъ ружье свое. Пиквикъ и друзья его отошли, чтобы на головы ихъ не попадала дичь, какую свалитъ ловкiй охотникъ.

Минута безмолвiя.

Мальчишки удвоили крикъ и шумъ. Стая птицъ летитъ. "Ну!" кричитъ Вардль - "стреляйте!"

-- Ружье осеклось!

"Э, мой милый! что нибудь, да не такъ! Оно никогда не осекается. Дайте-ка его мне! Э, э! да какъ же вы хотите стрелять, когда забыли капсулю?

" - Ахъ! да, правда! Какая разсеянность!

Винкль поправилъ свою небольшую ошибку, выстрелилъ.... Раздается крикъ, бегутъ, и находятъ на траве, не дичь, не птицу, а беднаго Тупмана, у котораго убiйственная дробь сидитъ въ руке!

Невозможно передать мгновенiя, за темъ последовавшаго - такъ всеобще и велико было изумленiе. Пиквикъ назвалъ Винкля тетерей, а тотъ, окаменелый, изумленный, уничтоженный, стоялъ на коленлхъ передъ Тупмакомъ, который, сидя на траве, произнесъ какое-то женское имя, открылъ левый глазъ, потомъ правый, закрылъ ихъ оба и повалился на спину....

Но по немногу пришелъ онъ въ себя, и поддерживаемый друзьями, поплелся къ дому.

Дамы находились у садовыхъ дверецъ, ожидая охотниковъ и ничего не подозревая. Миссъ Рахель была особенно весела. Несчастная! она не знала, что произошло.... Бываютъ минуты въ жизни, когда незнанiе составляетъ наше счастье....

"Что сделалось съ старымъ господиномъ?" спросила Изабелла, но миссъ Рахель думала, что племянница говоритъ о Пиквике. Тупманъ казался ей очень молодымъ. Любовь ея смотрела на него, сквозь стекло и сглаживала годы и морщины.

-- Не пугайтесь, дети мои! - отвечалъ Вардль, съ заботливымъ видомъ, который всегда пугаетъ - маленькое несчастiе съ г-мъ Тупманомъ.

Громовымъ ударомъ были сiи слова для миссъ Рахили. Она вскрикнула, и упала въ руки одной изъ племянницъ.... О Боже мой! нервическiй припадокъ....

-- Воды, воды! Лей на нее воду! - кричалъ Вардль.

"Нетъ, нетъ! что вы? Измочите платье! Мне лучше" - говорила миссъ Рахель. "Но онъ._ч. что онъ?... Проклятая охота - раненъ? умеръ?.. Изабелла, милая Изабелла! лекаря....

Новый припадокъ!

-- Успокойтесь, милая миссъ - говорилъ Тупманъ, растроганный до слезъ.

"Это онъ! Его голосъ!

Третiй припадокъ!

-- Не тревожтесь! Уверяю васъ, что я не чувствую боли, и... мне теперь такъ хорошо!...

"Вы не умерли? Охъ! говорите: вы не умерли?

-- Да, что же ему уверять тебя, что онъ не умеръ! - сказалъ сердито Вардль. - Ты дуришь, сестра!

"Миссъ! не откажите мне руки вашей!

Но усевшись хорошенько, Тупманъ закрылъ глаза.

-- Милый, безценный г-нъ Тупманъ! - говорила Рахель, думая, что онъ дремлетъ.

Счастливецъ затрепеталъ.

"О, повтори слова твои!" воскликнулъ онъ, открывая глаза.

-- Какъ? Ты ихъ слышалъ!

"О, повтори! Они исцеляютъ меня!

Миссъ Вардль хотела отвечать, когда вошелъ братъ ея съ лекаремъ. Врачъ осмотрелъ руку, и сказалъ, что все вздоръ. Тупманъ немножко надулся, но за то объявленiе лекаря всехъ успокоило. Все стали по прежнему веселы. Только Пиквикъ былъ задумчивъ: онъ потерялъ доверенность къ двумъ способностямъ своего друга Винкля, какими тотъ хвасталъ - верховой езде и стрельбе.

"Не умеете ли играть въ кулючки?" спросилъ его Вардль.

-- Нетъ, а вы?

"Прежде славно игрывалъ, да теперь отсталъ, хоть все еще считаюсь мастеромъ. Сегодня у насъ будетъ на лугу большая игра - хотите посмотреть?

-- Только не пробилъ бы намъ головы какой нибудь неловкiй игрокъ!...

Значительный взглядъ. Винкль покраснелъ и потупилъ глаза.

"Больнаго оставимъ мы на рукахъ нашихъ дамъ", сказалъ Вардль. "Моя сестра такая заботливая"....

И они пошли, но какъ изумился ученый Пиквикъ, когда среди луга, где собралась вся деревня, и где приготовленъ былъ обедъ, онъ увиделъ своего стариннаго, дорожнаго товарища, человека въ зеленомъ кафтане, зятя покойнаго Болоро Фицгига, словомъ - комедiанта Джингля, который казался тутъ, какъ будто дома, всемъ распоряжалъ, бегалъ, шумелъ!

Джингль оказалъ все учтивости Пиквику и его сопутникамъ, и потому, когда всехъ пригласили къ обеду, Джингль присталъ къ Пиквику, а тотъ не могъ отказаться отъ него. И вотъ, благодаря покровительству ученаго мужа, Джингль за столомъ, и играетъ важную роль. Каждый изъ собеседниковъ есть за двухъ и пьетъ за четверыхъ. Множество тостовъ провозглашается со всехъ сторонъ. Джингль говоритъ речь....

По своему обыкновенiю, Снодграссъ записалъ множество любопытныхъ вещей для доставленiя въ свой клубъ, и безъ сомненiя, оне были бы полезны, если бы, отъ множества тостовъ, рукопись его не сделалась такою связною, что онъ ничего не могъ въ ней разобрать.

Пиръ кончился. Гости Динглей-Дельскiе думали о возврате, и Вардль, изъ уваженiя къ Пиквику, пригласилъ къ себе Джингля, а Пиквикъ посовестился отказаться отъ такого товарища. Джингль не заставилъ себя просить; онъ шелъ впереди всехъ и говорилъ всехъ громче.

Заботы, оказанныя миссъ Рахилью Тупману, воспламенили его сердце, и онъ решился отважиться на объясненiе. Случай представился скоро. Былъ вечеръ. Обе девицы Вардль вышли куда то бабушка храпела въ креслахъ; слуги наслаждались досугомъ передъ кухнею; съ пира ждали хозяина не скоро; миссъ Рахиль и Тупманъ были одни въ садовой беседке... и кого не увлечетъ любовь въ саду, въ беседке, при наступленiи ночи!

"Вы ангелъ!" воскликнулъ Тупманъ, обращаясь къ предмету любви своей.

"Охъ! не сомневайтесь въ моей искренности! Отныне жизнь моя у ногъ вашихъ; располагайте моимъ жребiемъ; вамъ принадлежу я! Скажите: жду моего решенiя на коленяхъ!

-- Прошу васъ - встаньте, г-нъ Тупманъ... Вы меня стыдите...

"Скажите, что вы меня любите!

-- Не смею сделать такого признанiя, но я не равнодушна къ вамъ...

Тупманъ не далъ ей времени докончить словъ, прижалъ ее къ сердцу, и называя ее нежнейшими именами, запечатлелъ уста ея поцелуемъ...

Миссъ Рахиль противопоставила сначала сопротивленiе, соразмерное восторгамъ ея любовника, полотомъ, уступая его страсти, сама подарила его поцелуемъ. Вдругъ чувствительная миссъ закричала отъ страха, Тупманъ оборотился - Джое стоялъ передъ ними!

-- Ужинъ готовъ! - воскликнулъ Джое,

"А ты... ты давно здесь?

-- Только что пришелъ, сударь.

"Ну, хорошо! Мы идемъ за тобою. Не безпокойтесь, милая Рахиль! этотъ соня ничего но видалъ и не слыхалъ.

Нежная чета явилась къ ужину.

Хозяинъ и другiе гости не возвращались; начинали безпокоиться объ нихъ, и уже около полуночи услышали шумъ въ кухне. Только Джингль сохранилъ здравый смыслъ. Четверо другихъ не знали что говорятъ, и ихъ принуждены были нести въ постели. Что касается до ловкаго пройдохи, онъ остался съ дамами и показалъ себя чудесно ловкимъ человекомъ. Тупманъ ощутилъ мученiе ревности, и ложась въ свою постелю, думалъ: "Зачемъ до сихъ поръ не свернулъ себе шеи, этотъ негодяй!"

Бабушка имела обыкновенiе каждое утро подышать свежимъ воздухомъ въ садовой беседке, и Джое обыкновенно водилъ се туда. На другой день, хозяинъ и гости отдыхали еще после пирушки, бабушка отправилась въ беседку, и испугалась, когда Джое подошелъ къ ней съ таинственнымъ видомъ, и закричалъ ей на ухо: "Сударыня!"

-- Что ты, Джое?

"Я хочу васъ испугать.

-- Что ты, мой другъ! я всегда тебя такъ любила, какъ добраго парня?

"Знаю, да, что вы думаете виделъ я здесь, вчера, въ этой беседке?

Джингль былъ подле, и неприметно подошелъ подслушать тайну Джое. А подслушать было не трудно, потому, что онъ и бабушка кричали во все горло.

"Да, что такое? Что такое, Джое?

онъ въ Динглей Деле, а уже составилъ планъ овладеть сердцемъ миссъ Рахили. Старыя девушки съ приданымъ большая приманка для плутовъ. Вообразите радость нашего плута, когда онъ узналъ объ интриге, которою могъ запутать миссъ Рахиль! Размышляя о средствахъ, подошелъ онъ къ дому, вошелъ въ столовую. Миссъ Рахиль была тамъ одна. Джингль заперъ двери, и съ жаромъ обратился къ ней: "Миссъ Вардль!" сказалъ онъ - недавно имелъ я честь узнать васъ, и простите, что оставлю все церемонiи: честь ваша мне дорога - все открыто!"

-- Я васъ, сударь, не понимаю.

"Сопя Джое все виделъ, что было въ беседке, все разсказалъ вашей маменьке... Вы понимаете теперь? Какъ Тупманъ целовалъ васъ, обнималъ...

-- Вы, сударь, оскорбляете меня!

"Помилуйте! Я все подслушалъ, и спешилъ предупредить васъ объ опасности.

-- Что делать теперь! Братъ взбесится!... Посоветуйте мне...

"Всего легче сказать, что Джое бредитъ, виделъ все во сне, и его вытолкаютъ изъ дома!

Рахиль улыбнулась. Джингль вздохнулъ и молчалъ. И вдругъ бросился онъ въ двери...

-- Г-нъ Джингль! вы что-то разсеяны. Участiе, какое вы приняли во мне, не даетъ ли мне права спросить о причине вашего смущенiя?

"Какъ сметъ, когда вы...

-- Изъяснитесь!

"Хорошо, миссъ. Вы, вы - любите неблагодарнаго! Но... простите! Онъ другъ мне...

-- Вы сказали уже такъ много, что должны кончитъ!

"Дружба... честь...

-- Заклинаю васъ!

"Правда, правда... ваше спасенiе...

-- О, говорите, говорите!

"Знайте же, что Тупманъ хочетъ только вашего приданаго!

-- Несчастная!

"Сомневаться нечего: девка должна быть богата" - думалъ Джингль, и онъ продолжалъ: "Онъ любитъ другую, молодую, черноглазую...

"Разумеется. Замечайте за ними сегодня за столомъ. Уверенъ, что онъ сядетъ подле нея, станетъ шептаться съ нею, оставить васъ... Это не въ первые ему, ветреннику, человеку безъ сердца...

-- Злодей!

"Да, еще какой! Помните, что вамъ надобно быть твердою, не говорить ничего, и разорвать съ нимъ связь, когда вы убедитесь въ его измене.

-- Все сделаю.

"Обещаетесь?

-- Клянусь!

"О, вы самая любимая, и самая милая изъ всехъ въ мiре девушекъ!

Джингль упалъ къ ногамъ Рахили, и поднялся на ноги уже съ признанiемъ въ любви. - Тотчасъ побежалъ онъ въ комнату Тупмапа. "Ваши шалости, г-нъ Тупманъ... ваши победы... все открыто!" - Следовалъ разсказъ. Тупманъ остолбенелъ. "Что делать?" - Миссъ Рахиль проситъ васъ сесть за столомъ подле Эмилiи, заниматься только ею, говорить только съ нею, и темъ отвлечь все подозренiя... - Тупманъ обещалъ, сдержалъ слово, и миссъ Рахиль, убежденная въ его измене, поклялась отмстить ему.

Вечеромъ мелькали въ саду две тени, одна длинная и тонкая, другая короткая и толстая. То были Джингль и Тупманъ. "Ну, какъ вы думаете? Всехъ ли я обманулъ?" спрашивалъ толстякъ. - "Чудо, какъ обманули!" говорилъ Джингль. - "Такъ и ведите, пока я васъ уведомлю!"

-- Но, по крайней мере, отнесите же миссъ Рахили уверенiе въ моей нежной любви, и пусть она знаетъ, какъ дорого стоитъ мне притворство...

"Все, все ей перескажу, только вы-то сами ничего съ ней не говорите!

-- Ея спокойствiе мне дороже самой жизни моей! Пусть веритъ она моей покорности. А вы, о другъ мой! примите тысячу благодаренiй за ваше благородное поведенiе, и верьте, что я желалъ бы иметь случай доказать вамъ мою признательность...

"Ни слова, ради Бога! Прощайте! Да, мимоходомъ: не ссудите ли вы меня дни на три безделкой? Гиней десятокъ...

-- Сделайте милость - вотъ оне!

"Надобно ли благодарить? - Смотрите же: ни слова, ни взгляда, ни движенiя!

-- Окаменею!

Вечеромъ въ тотъ же день, когда все за ужиномъ заняли места свои, ни Джингль, ни миссъ Рахиль не являлись. "Где сестра?" спрашивалъ Вардль. "Где Джингль?" спрашивалъ Пиквикъ - я его целый день не вижу!"

Начали ужинать, и ученый мужъ поднесъ къ устамъ первый кусокъ ростбифа, когда все служители вошли въ столовую толпой. "Что такое?" спрашивалъ Вардль - "не пожаръ ли въ доме?"

-- М. Г., миссъ Рахилй и господинъ въ зеленомъ кафтане отправились въ почтовой коляске изъ Синяго Льва.

"Я обманутъ!" говорилъ Тупманъ, ходя по комнате большими шагами - плутъ на мои деньги увезъ мою Рахиль!

-- Эй! поскорее лошадь въ коляску! Я следую за ними - говорилъ Вардль. - Только бы догнать... Какая страсть давать себя увозить! Ужь въ который разъ.... Любезный г-нъ Пиквикъ! вы поедете со мною?

"Охотно. Позвольте только взять мой портфейль...

Черезъ пять минутъ, Пиквикъ возвратился съ длиннымъ лицомъ.

-- Что съ вами? - спрашивалъ хозяинъ.

"Меня обокрали, почтеннейшiй, безсовестно обокрали... Этотъ мошенникъ... Я дозволялъ ему входить въ мою комнату... Не кому другому!

-- Да, онъ, онъ!

"Мы поймаемъ его!

-- Повесимъ его!

"Въ дорогу!

Подвезли коляску; двое друзей сели въ нее и покатились. Проехавши большую часть ночи, претерпевши бурю, получивши сотни две толчковъ, они увидели почтовую коляску, ехавшую въ галопъ. "Две гинеи, если ты догонишь, почтальонъ!" кричалъ Вардль, краснея отъ гнева. И вотъ вскоре - коляски рядомъ. Да! въ той сидятъ беглецы! Джингль погоняетъ своего возничаго кулаками и голосомъ; брать миссъ Рахиль грозитъ ему и ругается отборными словами. Вместо ответа, Джингль хохочетъ.

Вардль хотелъ выскочить, когда отъ жестокаго толчка, коляска его опрокинулась. Несколько секундъ слышны были только трескъ, дребежжанье, глухой шумъ. Наши друзья вылезли изъ развалинъ, какъ могли. Пиквикъ поправлялъ свои очки; Вардль искалъ свою шляпу. Коляска разбилась въ дребезги.

"Что, господа?" кричалъ имъ Джингль. "Целы ль головы? Такъ ли пусты, какъ прежде?

"Если вамъ угодно знать о миссъ Рахили, она здорова и весела. До свиданiя!

Почтальонъ захлопалъ бичемъ и коляска умчалась - по крайней мере, удалилась. Пиквикъ бесился и клялся, что накажетъ дерзкаго. "А онъ воспользуется временемъ, прiедетъ прежде насъ въ Лондонъ, и тогда, тогда... Отправимся пешкомъ... Что делать!"

Двое друзей пустились пешеходствовать. Дождь лилъ ручьемъ.

На другой день, рано утромъ, въ одной изъ плохихъ Лондонскихъ гостиницъ, во дворе, какой-то худо одетый человекъ чистилъ сапоги и башмаки.

"No 22-й требуетъ сапоги свои!" кричала служанка.

-- Не его чередъ! - отвечалъ чистильщикъ.

"Ему нужно. Разве ты не знаешь, Самуель, что онъ прiехалъ поутру, съ дамой, которая заняла особо No 5-й.

Самуель поспешилъ, и черезъ минуту сапоги No 22-го устыдили бы блескомъ своимъ любое зеркало. Онъ понесъ ихъ въ No 5-й, и постучался у дверей. "Войди!" закричалъ мужской голосъ. Самуель повиновался, вошелъ, поклонился, отдалъ сапоги и готовился вытти, но постоялецъ оставилъ свой завтракъ и обратился къ нему съ вопросомъ: "Послушай, не знаешь ли ты: где здесь берутъ свидетельства на венчанье?

-- Берутъ, сударь, ихъ тамъ, подле Павловскаго; тутъ дворикъ, на право книжная лавка, на лево гостиница; да тамъ вамъ скажутъ! О, да тамъ всегда такiе плуты - ужь такъ улестятъ...

"Что жь такое?

-- Да, ужь уговорятъ хоть кого жениться! Мой отецъ, извощикъ, былъ вдовый, толстякъ этакой! После матери моей осталось ему 400 фунтовъ - славное наследство! А его уговорили, такъ, да сякъ, возьми свидетельство, да и навязали ему бабу, а онъ и женись... Извините! ужь если дойдетъ до этого речь, я не вытерплю... Мошенники!.. Вамъ ничего не угодно?

"Ничего. Спасибо!

Самуель вышелъ.

-- Ну, моя безценная - сказалъ тогда Джингль (вы догадались, что постоялецъ былъ онъ) - я пойду за свидетельствомъ; тамъ ужь все готово, и свидетели, и пасторъ, и - завтра вы моя на веки!

"Такъ скоро!

-- Часы, дни, недели, месяцы, годы помчатся еще быстрее, когда вы будете моею супругою! Пароходъ въ тысячу силъ - ничто противъ быстроты счастiя!

"А если братъ мой прiедете?

-- Не бойтесь. Они повалились тамъ на дороге! А впрочемъ, ведь мы вышли изъ почтовой коляски, и сюда прiехали въ фiакре. Ну, кто насъ здесь отыщетъ!

-- Да, не замедлите...

"Лечу, моя безценная!" Онъ поцеловалъ свою собеседницу и отправился.

Едва онъ за ворота, какъ Пиквикъ и Вардль вошли во дворъ, въ сопровожденiи адвоката, маленькаго, толстаго, курносаго человечка. Онъ былъ весь въ черномъ; сапоги его блистали, какъ его глаза; голова погружалась въ огромное жабо, а изъ кармана висели часовыя цепочки. Онъ обратился къ Самуелю. "Ты, кажется, очень занятъ?" спросилъ онъ.

-- Охъ, сударь, таки занять, да за то едимъ мы хлебъ трудовой, и насъ не поведутъ къ вашей милости за то, что мы живемъ на счетъ другаго!

"Ты весельчакъ!

-- Наследственная болезнь. Отецъ мой прошутилъ целый векъ.

"Этакое воронье гнездо ваша гостиница!

"Вотъ первое - возьми полъ-гинеи, а потомъ скажи: кто теперь у васъ въ гостинице изъ прiезжихъ?

-- За полъ-гинеи покорнейше благодарю, а прiезжiе... Вотъ, позвольте!

И Самуель, для котораго всехъ людей въ мiре представляла ихъ обувь, началъ считать по пальцамъ:

"Деревянная нога, No 6; старые башмаки, No 13; полусапоги, 20; пять паръ сапоговъ въ столовой; женскiе башмаки, да старые сапоги, No 5...

-- Стой! Какiе башмаки? - вскричалъ Вардль.

"Женскiе - плохи - мастеръ Броунъ.

-- Это нашъ башмачникъ - это она!

"Старые сапоги пошли за свидетельствомъ на венчанье.

-- Где No 5-й? говори скорее!

Полъ-гинеи сделали Самуеля услужливымъ. Онъ повелъ посетителей, и они вошли въ нумеръ, когда Джингль воротился, и показывалъ миссъ Рахили взятое имъ свидетельство.

"Вы, сударь, плутъ!" вскричалъ Вардль, съ гневомъ приближаясь къ нему.

"Какъ осмелились вы похитить мою сестру? Паркеръ! начинайте ваше дело, допрашивайте, путайте; его! А ты, Рахиль, въ твои годы, убежать съ негодяемъ, бродягой, обезславить наше семейство!.. Эй, мальчикъ! счетъ, что забрала эта госпожа и фiакръ! Надевай свою шляпу, Рахиль!

-- Посмейте такъ распоряжаться, М. Г. - вскричалъ Джингль.

"Какъ? Ты осмеливаешься!

-- И очень - она моя жена. Она была свободна въ выборе; въ ея лета можно быть два раза совершеннолетнею.

"Какъ, безсовестный?" вскричала Рахиль.

-- Я ошибся, мой ангелъ! Я хотелъ только сказать, что вамъ летъ подъ сорокъ...

"Сорокъ!" И чувствительная миссъ упала въ обморокъ.

-- Теперь легче унести ее отсюда - говорилъ Вардль.

"Я не допущу - она моя жена!"

-- "И я ничего не могу сделать!" сказалъ адвокатъ. - Если тутъ было добровольное согласiе, судъ не имеетъ права вступаться. Разве вы пойдете на денежную сделку съ господиномъ...

"Денежную! Онъ и то укралъ у г-на Тупмана десять гиней.

-- А у меня портфейль съ бумагами...

"Да, есть ли у васъ доказательство на все это? Добровольное согласiе - повторяю я...

-- Иу, да, чорть съ нимъ! Пусть онъ только откажется отъ сестры моей - я заплачу ему.

"Такъ мы уладимъ дело. Г-нъ Джингль, не угодно ли вамъ пожаловать въ ближнюю комнату?

-- Охотно.

Они вышли.

"Видите," сказалъ плуту адвокатъ - вы полагали миссъ Рахиль съ богатымъ приданымъ, а у ней ничего нетъ, и только после смерти матери достанется несколько сотъ фунтовъ, и те можетъ она отнять за бегство и неповиновенiе... Но, положимъ, что вы будете ждать...

-- Да, я буду ждать...

"Фамилiя г-на Вардля отличается долговечiемъ. Вы сыщете партiю лучше... Двадцать пять гиней, думаю, стоять девицы Вардль? Братъ согласенъ дать ихъ.

-- Какъ возможно! И на пятидесяти не помирюсь. Сочтите сами расходы: путешествiе до Лондона 9 гиней; свидетельство на венчанье 3 гинеи - сотню за хлопоты, да хоть восемь на водку. Давайте 120 гиней и дело кончимъ!

Адвокатъ спорилъ. Помирились на семидесяти.

"Сто двадцать!" сказалъ адвокатъ, подходя къ Вардлю - не беретъ менее!

-- Киньте ему 120 гиней, и велите убираться къ чорту! вскричалъ Вардель.

Деньги отсчитаны. Адвокатъ выдалъ Джинглю семдесять, положилъ въ свои карманъ пятьдесятъ, и Джингль отправился гулять вольной птичкой.

Когда миссъ Рахиль увидела себя оставленною, она была въ отчаянiи, и только могла выговорить: "Безсовестный! Сорокъ летъ, и онъ меня оставилъ!.."

Ночь, проведенная спокойно, и сельскiй воздухъ, скоро возвратили Пиквику его душевныя и телесныя силы. Два дня былъ онъ разлученъ съ своими друзьями, и съ величайшею радостью встретили они его, при возвращенiи съ утренней прогулки. Но Тупмана не было между ними. Пиквикъ понялъ молчанiе на вопросъ его... "О страсти!" проворчалъ онъ - "сильныя страсти! Вы всегда бедственны человеку!"

-- Где Тупманъ? - спрашивалъ Пиквикъ.

"Уехалъ, не знаемъ куда," отвечалъ Снодграссъ. "Не говоритъ ли онъ чего нибудь въ письме, которое оставилъ на ваше имя."

Пиквикъ взялъ письмо, и прочелъ въ немъ следующее:

"Высокiй характеръ вашъ и ученiе ставятъ васъ превыше слабостей человеческихъ, но вы поймете, какъ грустно, когда у васъ занимаетъ деньги и обманываетъ васъ человекъ, называвшiйся вашимъ другомъ, и когда изменяетъ вамъ любовь. Жизнь моя была отдана милой, любезной девушке, и теперь мне непременно надобно умереть. Прощайте, почтенный Пиквикъ! Если вздумаете писать, то адресуйте письма ваши въ Нобгамъ, въ гостинницу Коженной Бутылки. Скажите Рахили... Нетъ! ничего не говорите, и при ея воспоминанiи, едва имею силы подписать, что я есмь

"Его надобно спасти - еду немедленно!" воскликнулъ Пиквикъ. Тотчасъ отправился онъ къ Вардлю и объявилъ о своемъ намеренiи. Тщетно хотели удержать его. "Проклятая любовь!" ворчалъ Вардль.

Несколько разъ звавши друга своего Снодграсса, Пиквикъ увиделъ его выходящаго изъ корридора съ заплаканными глазами: онъ прощался тамъ съ Эмилiею Вардль. Пиквикъ задумался и повторилъ раза два: "Еще!.. О юность! о страсти!

Трое друзей нашихъ прiехали въ Рочестеръ вечеромъ, и, не смотря на грусть свою, славно пообедали. Потомъ, пешкомъ пустились они въ Кобгамъ. Былъ тогда Іюнь и день прекрасный. Птички, мирныя обитательницы деревьевъ по дороге, пели согласный концертъ любви; земля покрывалась зеленымъ ковромъ и душа увлекалась весельемъ. Друзья наши прошли по парку временъ Елисаветинскихъ; стада оленей прыгали тамъ и здесь; кролики прятались въ траву.

"Для человека наскучившаго жизнью, не слишкомъ печальное жилище!" сказалъ Пиквикъ. - "Но поспешимъ... Кто знаетъ? ."

Снодграссъ и Винкль повторили: "Кто знаетъ!" - Скоро прибыли все въ гостинницу Коженной Бутылки, и были введены въ комнату, где находился отчаянный Тупманъ. Въ самомъ деле, онъ готовился умереть, но только избралъ странный родъ смерти, решился объесться. Такъ можно было, по крайней мере, полагать, судя по обеду, который стоялъ передъ нимъ, и где ужасный окорокъ былъ окруженъ жареною дичью и дюжиною бутылокъ вина и портера. Въ то мгновенiе, когда вошли друзья, Тупманъ подносилъ ко рту огромный кусокъ ветчины. Вилка упала изъ рукъ его. Сказать онъ ничего не могъ - потому, что ротъ его былъ набитъ.

"Оканчивайте вашъ обедъ, г-нъ Тупманъ," сказалъ Пиквикъ, садясь, "а потомъ мы поговоримъ на досуге."

Обедъ кончился. Все вышли и около получаса прогуливались по кладбищу. Пиквикъ ходилъ отдельно съ Тупманомъ, говорилъ красноречиво, и потому ли, что ученикъ не могъ ничего противоположить сильнымъ доказательствамъ учителя, иди и самъ онъ имелъ время подумать, но только Тупманъ согласился жить, и разделять по прежнему труды и приключенiя своего почтеннаго друга, ибо, "потерявъ все милое, ему все равно, что ни делать и где ни влачить печальное бытiе" - говорилъ онъ. Пиквикъ съ чувствомъ пожалъ руку чувствительнаго Тупмана, и оба присоединились къ товарищамъ. "Онъ спасенъ!" шепнулъ имъ Пиквикъ.

За то, возвращаясь въ гостинницу Коженной Бутылки, ученый мужъ произвелъ открытiе, которое обезсмертило его имя и возбудило зависть всехъ антикварiевъ. Передъ порогомъ бедной хижины, онъ увиделъ камень, до половины вросшiй въ землю. Онъ остановился и сталъ смотреть.

-- Что такое? - спрашивалъ Тупманъ.

"Надпись. Она не погибнетъ для науки - я соберу сведенiя.

Пиквикъ постучался у дверей хижины. Вышелъ какой-то человекъ.

"Да, такъ - валяется себе. Какъ запомню, такъ онъ все тутъ.

-- Не продашь ли ты его мне?

"Да, на что вамъ такую дрянь?

-- Вотъ тебе шесть шилинговъ.

"Давайте!

Камень вырыли и перетащили въ Коженную Бутылку. Тутъ Пиквикъ принялся за него, и судите о восторге четырехъ друзей, когда на камне ясно прочитали они следующiя буквы?

Пиквикъ не зналъ, что делать отъ восхищенiя. Достигнута цель, о которой грустило сто честолюбiе, сбылись мечты!... Въ области, славной ея древностями, въ деревне, сохранившей следы древняго образованiя, онъ, Пиквикъ, глава знаменитаго клуба, нашелъ камень, до сихъ поръ неизвестный ученымъ!

"Завтра же еду въ Лондонъ!" говорилъ онъ. "Во первыхъ, мое сокровище надобно поскорее передать въ руки знатоковъ, а во вторыхъ въ Итансвиле будутъ выборы, и мой почтенный другъ, адвокатъ, г-нъ Паркеръ, оказавшiй намъ съ г-мъ Вардлемъ такую услугу, будетъ агентомъ одного изъ кандидатовъ. Онъ просилъ меня быть на выборахъ".

Трое учениковъ согласились съ учителемъ, и учитель, довольный такимъ доверчивымъ послушанiемъ, изъявилъ имъ признательность. Онъ поместилъ свой драгоценный камень въ ящикъ, нарочно сделанный, и вечеръ весело заключился пуншемъ.

Одиннадцать часовъ пробило, когда друзья разошлись но своимъ комнатамъ, но Пиквикъ, взволнованный событiями дня, не могъ уснуть. Онъ отворилъ окно и предался мечтамъ и размышленiю. Ударило полночь, когда ученый мужъ разделся и легъ въ постелю.

На завтра, после добраго завтрака, четверо друзей и камень отправились въ Лондонъ, куда прибыли после полудня.

Надобно ли говорить читателю, что ученый Пиквикъ поспешилъ представить своимъ сочленамъ драгоценную находку Кобгамскую? Онъ произнесъ длинную речь, изъясняя неизъяснимую надпись, и потомъ напечаталъ брошюрку въ 99 страницъ о такомъ любопытномъ предмете. Несколько дней, все ученые только о томъ и говорили. Три антикварiя поссорились за объясненiе буквъ и смыслъ ихъ; одинъ чуть не утопился съ досады, что ничего въ нихъ понять не можетъ, и Пиквикъ былъ сделанъ въ одинъ годъ, за свое великое открытiе, членомъ семнадцати ученыхъ обществъ. Надобно прибавить, все семнадцать обществъ объявили, что ни чего не понимаютъ, ни въ надписи, ни въ изъясненiяхъ ея, но все признали находку весьма драгоценною.

Все это бесило злаго Больтона, грознаго противника нашему знаменитому ученому. При ограниченности своихъ знанiй, онъ безстыдно объявилъ, что сомневается въ томъ, чему поверили семнадцать ученыхъ обществъ. Вредя всячески Пиквику, онъ ездилъ въ Кобгамъ, и по возвращенiи привезъ сведенiе, отобранное имъ отъ прежняго хозяина камня, где говорилось, что камень точно былъ старинный, но хозяинъ камня объявилъ надпись новою, и именно, будто онъ самъ вырезалъ ее отъ нечего делать, и что делая надпись, онъ не придавалъ ей никакого смысла, а чертилъ, что ему вздумалось.

Злобная клевета Больтона была принята съ такимъ справедливымъ негодованiемъ, что Больтона немедленно исключили изъ клуба. Пиквику, въ вознагражденiе поднесли золотые очки, и единогласно определили поставить портретъ его въ зале собранiя.

Раздраженный Больтонъ написалъ памфлета, где обсмеялъ все семнадцать ученыхъ обществъ. Они отвечали ему замечательными брошюрками, которыя были переведены на все Европейскiе языки. Таково было начало знаменитаго пренiя, которымъ долго оглашались журналы. Многiе не понимали въ чемъ состоитъ дело, но темъ не менее, споръ прославилъ имя Пиквика и обезсмертилъ Кобгамскiй камень его.

Надобно вамъ сказать, что жилище Пиквика соответствовало славе и отношенiямъ его въ свете. Кабинетъ и спальня его выходили окнами на Госпель-Стритъ, и изъ оконъ своихъ могъ онъ ежечасно изучать человечество. Соседомъ у него былъ старикъ, а хозяйка квартиры некто г-жа Бурдель, вдова отставнаго таможеннаго чиновника, и мать маленькаго шалуна, сына, который почти весь день бегалъ по улице, и отъ того въ доме было тихо.

Накануне отъезда нашего ученаго въ Итансвиль, онъ ходилъ по своей комнате съ озабоченнымъ видомъ, и безпрестанно поглядывалъ, то на часы, то въ окно, ожидая маленькаго Бурделя, котораго послалъ куда-то. Явно было, что дело шло не о безделице.

-- Сударыня - сказалъ онъ хозяйке, которая въ ту минуту убирала его комнату. - Вашъ сынокъ долго заходился.

"Можетъ быть, далеко посланъ.

-- Да, правда.

Пиквикъ замолчалъ, а г-жа Бурдель продолжала сметать пыль.

-- Какъ вы думаете: много ли мне надобно прибавить, если, вместо одного, насъ будетъ двое?

"Что за вопросъ!" отвечала г-жа Бурдель.

-- Но какъ вы думаете?

"Да, право, не знаю... Все зависитъ отъ того, какова будетъ другая особа: экономка или расточительна....

-- О, та особа, которую я имею въ виду, одарена превосходными качествами! Совершенное знанiе света и замечательный умъ....

Г-жа Бурдель покраснела.

"Вы, сударь, слишкомъ поспешны.

-- Я все обдумалъ, и говоря откровенно - решился. Вы удивитесь, что я вамъ ничего не говорилъ, пока не послалъ вашего сына, но мое решенiе было еще не твердо, и я надеялся, что вы спорить не станете....

"Могу ли спорить!

-- И вамъ будете тогда легче.

"Это бы ничего, но я хотела бы только вамъ угодить, и чувствую всю признательность, что вы тронулись моимъ уединенiемъ и одиночествомъ.

-- Какъ? Да, правда, и вамъ будете въ жизни добрый товарищъ.

"Какое благополучiе!

-- Товарищъ и сыну вашему, который въ одинъ день научитъ его столькимъ играмъ, станетъ съ нимъ бегать, прыгать....

"Въ такiя лета.... О, драгоценный г-нъ Пиквикъ!" И г-жа Бурдель бросилась на шею ученаго мужа.

-- Но, г-жа Бурдель.... вы слишкомъ живо припишете мое известiе.... Подумайте, если кто войдетъ....

"Что мне до целаго мiра! Я не оставлю васъ никогда....

"Отъ радости!

-- Да, отъ какой?

"Да, разве не сказали вы мне сей часъ, что вы решились....

-- Взять служителя?

"Да, разве только о томъ вы толковали целый часъ?

-- Только о томъ.

"А не о свадьбе нашей?

-- Что вы, госпожа Бурдель?

"Охъ! это ужасно.... Въ ваши лета, увлечь надеждами бедное сердце..

"Чудовище! Эхъ, охъ, ахъ!

-- Успокойтесь, ради Бога.... Кто-то идетъ....

"Идутъ? А! вотъ я же васъ!" И г-жа Бурдель крепко обхватила Пиквика, а потомъ лишилась чувствъ.

Тутъ вошли его ученики.

"Что сделалось съ этою дамою?" заботливо спрашивалъ Тупманъ.

-- Чортъ ее знаетъ! Я сталъ говорить, а она лишилась чувствъ. Помогите мне утащить ее въ ея комнату.

"Въ ея комнату!" - Ученики значительно поглядели другъ на друга, и потащили, вместе съ Пиквикомъ, г-жу Бурдель.

Минутъ черезъ пять, кто-то постучался въ двери; то былъ Самуель Валлеръ, за которымъ ходилъ сынъ г-жи Бурдель.

-- Войди! - сказалъ Пиквикъ.

-- Ну, ты, конечно, узналъ меня? - спросилъ ученый мужъ.

"Разумеется, сударь.

-- Садись. Мне надобно съ тобой поговорить.

"Извольте, сударь, да, извините, что я не приветствовалъ васъ, и оставилъ шляпу за дверью; у нея оборвались поля, и хоть она стала отъ того легче, но - совестно входить съ ней въ комнату, и изволите видеть....

"А разве у васъ есть лучше?

-- Кажется. Я хочу взять тебя.

"Право? А что вы мне дадите?

-- Двенадцать гиней.

"А одежда?

-- Две полныя пары въ годъ.

"А что делать у васъ?

-- Служить мне, ездить со мной.

"Снимаю билетъ со лба: я нанятъ!

"Еще бы! Да если платье будетъ стоить половину жалованья - чудо место!

-- Можешь ли ты сегодня поступить ко мне?

"Хоть сей часъ, если угодно.

-- Нетъ, я поразведаю объ тебе; приходи въ 8-мь часовъ, и если о тебе худа не скажутъ - ты мой.

"Извольте сударь. Слуга вашъ!

Въ назначенный часъ явился Самуель. Пиквикъ повелъ его къ ветошнику и оделъ съ головы до ногъ

"Хотелъ бы я знать," говорилъ Самуель, смотрясь въ зеркало, "что я такое: каммердинеръ, егерь, конюшiй, или садовникъ? Отъ всего есть по маленьку въ моемъ наряде, да все; равно! Работать мало, видеть много!

Пиквикъ собрался между темъ въ Итансвиль, и мы должны сознаться, что города съ такимъ именемъ не нашли мы въ целой Англiи. Надобно полагать, что щекотливая скромность ученаго мужа заменила, въ запискахъ, изъ которыхъ выбираемъ мы его похожденiя, настоящее имя местечка вымышленнымъ, чтобы не оскорбить ни чьей личности.

Положивъ такъ, скажемъ, что четверо друзей нашихъ, оставивъ Лондонъ, прибыли прямо, на другой день, въ Итансвиль, и остановились въ гостиннице Тоунъ-Армсъ. Два знамя, веявшiя на балконе ея, показывали проходящимъ, что кандидатъ желтыхъ, почтенный Самуель Слумкей, собиралъ здесь друзей своихъ. Ораторъ, очевидно его партiи, бесновался и кричалъ на балконе между знаменами, и, конечно, говорилъ въ пользу г-на Слумкея, но невозможно было ничего разслушать, ибо въ несколькихъ шагахъ оттуда, четыре барабанщика били изъ всехъ силъ въ честь другаго кандидата, краснаго, г-на Фискина.

Ораторъ на балконе гостинницы, какъ мы уже говорили, кричалъ во все горло. Подле него, другой кто-то махалъ изъ всехъ силъ шляпой. Толпа народа внизу шумела и хлопала въ ладоши.

Ораторъ продолжалъ свою речь, а другой свое маханье, пока оба выбились изъ силъ, и хотя никто не могъ разслушать ни одного слова, но все остались довольны речью и мимикою.

Только что Пиквикъ успелъ вылезть изъ кареты, какъ его окружили. Желтые овладели имъ, и кричали такъ, что онъ ничего не могъ понять. Толпа вразумила его, въ чемъ состоитъ дело. "Да здравствуетъ Слумкей!" ревела она.

-- Да здравствуетъ Слумкей! - закричалъ Пиквикъ, махая шляпою.

"Долой Фискина!" - "Долой Фискина!" повторилъ ученый мужъ.

Новые крики, новый ревъ, какъ въ стаде быковъ, которое взбесилось.

-- Да, что это за Слумкей? - спрашивалъ Снодграссъ, видя, что другъ его принадлежитъ къ партiи Слумкея.

"А кто, его знаетъ!" отвечалъ Пиквикъ. "Я всегда следую примеру другихъ. Это безопаснее.

-- А если два мненiя?

"Такъ тому, которое сильнее.

Друзья приблизились къ гостиннице; толпа пропустила ихъ. Первое дело, о чемъ заботился Пиквикъ, было то: есть ли постели? Вопросъ сделанъ слуге гостинницы.

"Богъ знаете, сударь, а врядъ ли! Однакожъ, я узнаю.

Черезъ несколько минуть, онъ воротился. "Вы, сударь, Желтый?

Отвечать было трудно, ибо Пиквикъ и друзья его равно не знали ни того, ни другаго кандидата. Но Пиквикъ искусно выпутался изъ хлопотъ. "Знаешь ли ты адвоката Паркера?" спросилъ онъ.

"И какой онъ? Желтый?

-- Нельзя Желтее!

"Ну, такъ и мы Желтые. Однакожь, говори-ка, что у васъ едятъ?

-- Вы, сударь, Желтый - пожалуйте!

"Какое счастье! какая честь! Мой почтеннейшiй г-нъ Пиквикъ!"

-- Мы явились къ вамъ на выборы.

"О, дело идетъ горячо!

-- Темъ лучше. Истина выигрываетъ при упорномъ пренiи.

"О, мы выиграемъ! Видите, во-первыхъ, мы наняли все гостинницы, такъ, что ни въ одной таверне нельзя собираться нашимъ противникамъ.

"Еще неизвестно. Наши противники взяли также свои меры. Вотъ, напримеръ, у нихъ тридцать три выбирателя въ запасе, сидятъ въ погребу Белаго Льва.

-- Избиратели въ погребу?

"Да, ихъ нарочно тамъ заперли., чтобы мы не могли действовать на нихъ. Впрочемъ, какъ на нихъ и действовать? Ихъ ловили тотчасъ по прiезде, и каждаго поили на мертво, а потомъ, едва кто просыпался, поили снова, и они пьянехоньки безъ просыпа! Мой соперникъ ловкая штука...

-- Вы меня удивляете...

"Но, ведь и мы не олухи! Каково, напримеръ, что мы собрали сорокъ пять дамъ, и на повалъ перепоили ихъ чаемъ? Этого мало: каждая получила потомъ зеленый зонтикъ.

Что жь это такое?

"Последней моды Парижскiе зонтики. Конечно, 45-ть зонтиковъ, по 7 шиллинговъ и 7 пенсовъ каждый, не шутка, но изъ ничего ничего и не будетъ! Наши дамы съ ума сходятъ отъ Парижскихъ зонтиковъ, и у всякой есть папенька, дядюшка, братецъ, сынокъ... хе, хе! 45 зонтиковъ, все равно, что 45 голосовъ!

Паркеръ захохоталъ, но прибытiе г-на Потта редактора газеты, сделалъ его важнымъ. Г-нъ Поттъ былъ высокiй, худощавый человекъ; несколько седыхъ волосовъ прикрывали его лысину и придавали ему важный видъ. Пошли учтивости. - "Что, М. Г.," сказалъ Поттъ, после рекомендацiй взаимныхъ, обращаясь къ Пиквику - "думаю, наши выборы не безъ молвы и въ Лондоне? А?"

-- Весьма.

"Я убежденъ, что мой субботнiй листокъ много тому способствовалъ. Не худо написано!" - Искоса взглянулъ Поттъ на г-на Паркера, и продолжалъ, потирая руки: "Какая, сударь, сила книгопечатанiе!

-- О, разумеется!

"Я убежденъ, что никогда не должно обращать этой силы на лицо, и потому, я всегда устремляю ее на развитiе началъ и мненiй... то есть, изволите ли видеть, мненiй... то есть".. понимаете?

-- Совершенно.

"Скажите, какое мненiе вообще въ Лондоне о полемике моей съ

-- Оно... оно...

"Да, да, знаю, что все умы обращены на него, и а не уступлю!

-- Благородно и смело!

"О, сударь! Вижу, что имею честь говорить съ просвещеннымъ человекомъ, и за честь почитаю знакомство...

"О, о!.. Но здесь вамъ будетъ всемъ тесненько, а въ гостиннице Пикокъ есть еще кровать, и если вы сделаете мне честь жить подъ одною кровлею, я убежденъ, что и жена моя за честь почтетъ....

-- Но я боюсь...

"Дело кончено, сударь - ни слова!

Друзья наши славно пообедали съ новыми знакомыми, и потомъ отправились, двое въ гостинницу Пикокъ, а двое на квартиру къ г-ну Потту.

"Мы боимся, сударыня, что васъ потревожимъ....

-- Напротивъ, сударь, я очень рада увидеть порядочнаго человека. Это для меня явленiе прiятное, потому, что я, кроме мужа, почти никого не вижу.

Журналистъ поморщился, а жена спросила его: "Что съ тобой, душа моя?

-- Ничего, мой другъ, но мне хотелось бы занять почтенныхъ гостей чемъ нибудь интереснымъ... Я убежденъ, что если прочитаю субботнiй листокъ мой...

"Ахъ! подите вы съ вашимъ листкомъ... Г-нъ Винкль! не угодно ли вамъ партiю въ эккарте?

-- И превосходная идея, душа моя! Вы играйте, а я прочту г-ну Пиквику!

Раскрыли столикъ, а журналистъ усадилъ Пиквика въ кресла и началъ чтенiе. Вероятно, Пиквикъ былъ внимателенъ, потому, что все время просиделъ закрывши глаза. Винкль полагалъ, что онъ спитъ, но журналистъ былъ убежденъ, что онъ размышляетъ и думаетъ о томъ, что ему читаютъ.

На другой день, по утру, когда Пиквикъ одевался, вошелъ слуга его Самуель. "Ну, сударь," сказалъ онъ - вотъ будетъ потеха - наши ужь собираются въ Тоунь-Армсе, и ужь такъ кричатъ, что почти и теперь охрипли!

-- Какая привязанность къ тому, въ правоте чего убедила ихъ совесть!

"Да, ужь какъ же они едятъ и пьютъ! Ахъ! чортъ ихъ побери - какъ они не треснуть! Посмотрите - вотъ они...

-- Какъ радуетъ истиннаго Британца веселый и свежiй видъ ихъ!

"Какъ имъ не быть свежими! Да, мы вспрыснули ихъ таки порядочно - лили, лили на нихъ воды...

-- Лили воду?

"Что жь было делать! Перепились, мошенники, такъ, что все свалились подъ столы. Мы сегодня поутру таскали ихъ къ колодцу и отливали водой. Теперь они годятся въ избиратели, а то ведь куда бы ихъ!

"Какъ же, сударь: ведь намъ за работу даютъ по шиллингу съ головы, за каждаго избирателя, котораго мы отольемъ. Да, то ли делается! На выборахъ можно заработать деньгу. Въ прошломъ году славно заплатили служанке въ Тоунъ-Армсе, за то, что она въ водку примешала опiуму"

-- Что за вздоръ!

"Нетъ, сударь - славная штука: избиратели проспали выборы, и проснулись черезъ сутки после нихъ.

-- Удивительная выдумка...

"Все еще не такова штука, какова была въ прошломъ году съ моимъ отцомъ, здесь же.

-- Что же такое?

"А вотъ видите: ведь онъ извощикъ. Его и отправили за избирателями, отсюда въ Лондонъ. Когда ему надобно было ехать, другая партiя призвала сто къ себе. Честь такая! Говорятъ: "Здравствуйте, г-нъ Веллеръ! Садитесь." Онъ и селъ. "Вы," говорятъ, независимый Британець, и вы не будете орудiемъ"... Радикаловъ, что ли - не знаю... - "Ну, да!" отвечалъ мой отецъ. - Ему поднесли водки, и еще, и еще - "Вы," говорятъ, независимы, свободны"... И дали ему двадцать гиней, и говорятъ: "Дорога изъ Лондона такая неровная, а особливо тамъ, подле канала - такъ ваша повозка можетъ тамъ опрокинуться, и если бы избиратели попали въ каналъ, такъ, на всякiй случай, за убытки вамъ"... И опять подали водки...

-- Но что же потомъ?

-- Ничего. Подле канала повозка моего отца повалилась, и все избиратели выкупались въ канале...

"Спасли, да на выборы-то они не поспели, пока ихъ таскали, сушили, отогревали, поили...

Тутъ Пиквика позвали завтракать. Наскоро поданъ былъ завтракъ, и онъ отправился потомъ съ другими въ Тоунъ-Армсъ. У каждаго на шляпе была огромная желтая кокарда.

Въ гостиннице нашли они все вверхъ дномъ - преставленiе света! Тутъ теснились лошади, кареты, коляски, кричали люди, ели, пили, били, стучали въ барабаны, трубили въ трубы, говорили речи, и ревъ и шумъ были такiе, что оглохнуть съ непривычки могло быть деломъ самымъ обыкновеннымъ.

-- Ну, все ли у васъ? Не забыли ль чего? - говорилъ кандидатъ Слумкей агенту своему Паркеру.

"Все, все - идите, идите! У дверей встретятъ васъ человекъ двадцать, которымъ велелъ я вымыть хорошенько руки, такъ вы можете пожать лапищи этихъ уродовъ. А далее поставлено съ полдюжины ребятъ - вы ихъ поласкайте - это будете эффектно для народа.

-- Да, они такiя запачканныя...

"Ихъ перемыли. Если бы вы решились кого нибудь обнять, поцеловать - вотъ ужь это увлечетъ къ вамъ решительно все сердца?

-- Нечего делать!

Паркеръ побежалъ на балконъ, а Слумкей пошелъ садиться въ карету, запряженную въ четыре лошади. Толпа народа заперла улицу.

"Идетъ!" кричалъ Паркеръ съ балкона - "идетъ! Посторонитесь! (Громкiя рукоплесканiя)

"Смотрите: онъ говоритъ со всеми, жметъ руки!" (Рукоплесканiя усиливаются)

"Онъ ласкаетъ детей!" ены дрожатъ.)

"Онъ всехъ обнимаетъ, целуетъ!" (Продолжительный крикъ, шапки вверхъ, топотъ, etc. etc. etc.

его не отмечено, да онъ и самъ не зналъ, какъ это сделалось. Опомнившись, онъ увиделъ кругомъ толпы народа, въ средине местное начальство, и подле него Итансвильскаго крикуна. Голоса у него не доставало - какъ жужжанiе мухи, тонулъ онъ въ буре, и потому крикунъ заменилъ голосъ свой огромнымъ колоколомъ, въ который звонилъ изъ всей силы.

Одинъ изъ кандидатовъ кланяется - кричатъ: "Браво!" - "Долой" - Другой кланяется - крикъ: "Долой!" "Браво"!" - "Нетъ! Нетъ! "Долой!" - "Браво!" Разобрать было ничего невозможно...

махали ему платками. Пиквикъ послалъ поцелуй г-же Поттъ. Выборы еще не начинались, и, отъ нечего делать, толпа искала надъ кемъ бы посмеяться. Вежливость Пиквика попалась ей теперь очень кстати.

-- Эй, вы, ребята! Смотрите-ка, какъ старая-то лисица посылаетъ поцелуйчики дамамъ!

"Видно, разглядеть то ихъ получше, онъ наделъ очки.

-- Онъ делаете глазки!.. Ахъ! старый хрычъ!

"Ахъ! ты, толстякъ!".. Ахъ! ха, ха, ха!"

"Да здравствуетъ нашъ меръ! Да цвететъ его торговля гвоздями, отъ которой онъ нажилъ столько денегъ!

-- Что тамъ такое?

"Меръ говорилъ речь - благодарилъ за тишину и порядокъ, какiе соблюдаютъ избиратели, приступая къ важному делу своему!

-- Ха, ха, ха!

Возсталъ самъ Фискинъ, и музыканты Слумкея заиграли маршъ. Фискинъ взбесился - а только того и надобно было! Соперники обменялись крупными словами. Слумкей отвечалъ кулакомъ. Кругомъ новыхъ Атрида и Ахилла началась драка. Меръ едва могъ унять ее, и кандидаты проговорили свои речи, которыхъ никто не понялъ. Потомъ пошелъ сборъ голосовъ, и тутъ-то было чего поглядеть и послушать..

Но оставимъ разсказъ, живой, но однообразный - где же не такъ бываетъ въ Британнiи, земле свободы и конституцiи? Довольно, что Итансвиль волновался еще несколько дней; споры были жаркiе, но, благодаря ловкости Паркера, городъ получилъ наконецъ достойнаго представителя въ Нижнемъ Парламенте, въ особе почтеннаго сира Самуеля Слумкея, который надеется со временемъ попасть въ министры, а до техъ поръ сидитъ и безмолвно слушаетъ, какъ бранятся между собою другiе.

Пиквикъ такъ былъ увлеченъ выборами, а Винкль волокитствомъ за г-жею Поттъ, что совсемъ забыли о Снодграссе и Тупмане. Мало принимая участiя въ политике, двое забытыхъ друзей старались придумывать средства, какъ занять повеселее время въ гостиннице Пикокъ, где жили они, отдельно отъ Винкля и Пиквика. Вотъ почему съ особеннымъ удовольствiемъ ходили они въ общую залу гостинницы, и тамъ Тупманъ делалъ свои замечанiя о нравахъ, а Снодграссъ ихъ записывалъ.

Однажды вечеромъ, когда, по своему обыкновенiю, сидели они съ трубками за пуншемъ, изъ толпы другихъ посетителей выказался очень резко какой-то кривой гость. Высоко поднялъ онъ свой стаканъ и провозгласилъ:

"Мм. Гг., общiе здоровье всехъ!

Все подняли стаканы.

"А я выпью особо за здоровье прекрасной Мери!" продолжалъ кривой. "Мери! твое здоровье!"

-- Что вы, сударь, одурели! - спрашивала Мери, толстая служанка гостинницы.

"Да, отъ твоихъ прелестныхъ глазъ!

Общiй хохотъ. "Странныя созданiя женщины," заговорилъ старикъ, курившiй въ углу - рады доброму слову, а все будто сердится...

-- Женщины - воскликнулъ Снодграссъ - женщины - подпора вашего младенчества, мечта нашей юности, счастiе нашего зрелаго возраста, утешенiе нашей старости! - Онъ говорилъ съ такимъ жаромъ, что наконецъ закашлялся...

"Ваше здоровье!" сказалъ ему кривой.

-- Радуюсь, что слышу такую умную речь о прекрасномъ поле. Я, сударь, вотъ какъ вы меня видите, я, сударь, обожаю прекрасный полъ, и очень понимаю, что искра, вылетевшая изъ прелестныхъ глазъ, въ одно мгновенiе можетъ зажечь неугасимую страсть въ сердце самаго благоразумнаго человека.

"Неугасимую страсть!... Охъ!..." проворчалъ печально Тупманъ.

-- Я, сударь, тому верю, я, вотъ, какъ вы меня видите, и въ доказательство готовъ разсказать вамъ исторiю, которая, если и не нова, темъ не менее интересна. Я слышалъ ее отъ моего дяди....

"Разскажите, разскажите!" проговорилъ Тупманъ, который всегда готовъ былъ радоваться, если есть случай прiобресть новыя сведенiя.

-- Извольте. Сядемъ здесь къ столу. Исторiя совершенно правдивая. - Не слыхали ль вы чего нибудь о знаменитомъ торговомъ доме Билсонъ и Слумъ?

"Кажется, нетъ.

-- Въ одинъ зимнiй день, при наступленiи ночи, можно было видеть на дороге только лошадь, которая съ трудомъ тащила кабрiолетъ, где сиделъ человека, усердно награждавшiй усталую лошадь свою ударами бича. Можно было видеть только, говорю я, ибо въ такое время ни кого не было на дороге, кроме непогоды, человека, кабрiолета, да лошади. Путешественникъ нашъ былъ ни кто другой, какъ безстрашный Томъ Смартъ, коммиссiонеръ дома Билсонъ и Слумъ, совершавшiй свою обыкновенную поездку по Англiи, а лошадь въ его кабрiолете мистриссъ Дженни, довольно старое и заслуженное животное.

Дождь лилъ ручьями; холодъ былъ преужасный, и колеса кабрiолета прорезывали глубокiя колеи по грязной дороге. По временамъ непогодъ будто затихала, и Томъ начиналъ радоваться, но не надолго: отдаленное завыванье ветра показывало новое его приближенiе, и черезъ горы и долины летелъ онъ, и нападалъ на утлую повозочку Тома, которая скрипела, трещала отъ него, какъ разбивающiйся корабль. И потомъ ветеръ опять улеталъ, и вой его походилъ на далекiй хохотъ демона.

"Чертовская погодка!" вскричалъ наконецъ Томъ, позволявшiй себе брань тогда только, когда ему очень было нехорошо. "Да, что же въ аду будете", если и здесь надобно терпеть такiя муки! Эхъ, мое житье горемычное Иной сидитъ теперь въ тепле.... Ну, ну, Дженни, старуха! ступай, ступай! въ первой корчме остановимся!"

Дженни фыркула и ускорила шаги, какъ будто угадывая, что вдали но дороге зачернелась крыша гостинницы. Томь закричалъ отъ радости, и изъявилъ ее несколькими ударами бича по спине Дженни. Оживленная, и радостью, и бичемъ, Дженни скоро пошла и скоро остановилась подле дверей небольшой гостинницы, стоявшей на дороге, при въезде въ какое-то селенiе.

Странное было строенiе гостинницы, что-то въ роде голубятни, и въ нее входили по ветхой лестнице, ступеней пять внизъ. Томъ покачалъ головой, какъ будто попавшись изъ огня въ поломя. Но онъ отворилъ дверь и былъ прiятно изумленъ: взорамъ его представилась низкая, но большая, чистая, красивая зала, съ пылающимъ каминомъ. - Приказавши отпрячь Дженни, онъ селъ къ огню, раздвинулъ ноги, положилъ ихъ на оба края камина, и произнесъ сладостное, продолжительное: "у... ф, ф, фъ!" - прочее, и прочее, а потомъ на хорошенькой служанке, которая готовила ему ужинъ.

"Ну!" подумалъ онъ - "эта гостинница похожа на орехъ въ скорлупе: съ виду не красива, а внутри чудо! Что, если бы она была моя?"

И глаза Тома обратились къ конторке, где хозяйка, вдовушка, летъ такъ подъ сорокъ, но свежая и краснощекая, пила чай, и - не одна: компаньёномъ ея былъ красивый брюнетъ, который, казалось, очень за нею ухаживалъ. Мысль: "если бы гостинница мне принадлежала," была мысль мгновенная, внезапная въ голове Тома, но она принадлежала къ темъ мыслямъ, которыя решаютъ жребiй человека, и какъ минута смерти, делаются вечностью. Таковы минуты, когда страсть, таившаяся въ душе, сверкаетъ и сжигаетъ бытiе наше. При виде буфета, бутылокъ, ветчины, жаркакаго, вдовушки и служанки, Томъ вдругъ постигъ цель своего бытiя - быть хозяиномъ гостинницы, жить, наживать, богатеть, счастливеть! Онъ узналъ, что здесь ему надобно разпрячь свой коммиссiонерскiй кабрiолетъ, и изъ бродящаго Жида торговли сделаться толстякомъ, домоседомъ, фермеромъ, констаблемъ, меромъ.... Вдовушка показалась ему его генiемъ спасителемъ!

Но легко понять после сего, что видъ красиваго брюнета услужника, страхъ какъ не понравился Тому. Никогда не бывалъ онъ ни завистникомъ, ни забiякой, а теперь вдругъ началъ ревновать, и чувствовалъ сильную охоту поколотить молодца. Но, какъ опытный человекъ, онъ хотелъ обдумать свое намеренiе, и - попросилъ ужинать. Тщетныя усилiя! Напрасно елъ онъ за четверыхъ - все исчезло, что было на столе, но дурное расположенiе Тома усилилось. Онъ хотелъ залить страсти стаканомъ пунша.... Надобно вамъ знать, что Томъ вообще любилъ пуншъ, а теперь подали ему такого превосходнаго, что онъ попросилъ другой, третiй, четвертый стаканъ. Страсти, гневъ, ревность, усилились, и....

"Чортъ побери этого негодяя!" начиналъ уже ворчать Томъ. "Занятая имъ, вдовушка и не оглянется на меня - вливаетъ въ меня пуншъ, какъ въ бутылку.... Ахъ! для чего я не прiехалъ сюда прежде.... я могъ бы сделаться хозяиномъ.... Какое блаженство - сидеть тутъ, за конторкой, въ зеленой куртке, нанковыхъ панталонахъ, сапогахъ съ отворотами, угощать, записывать, смеяться.... И безъ этого негодяя - мое, мое было бы такое блаженство!...

верхъ, и Томъ решился идти спать....

Служанка провожала его въ назначенную ему комнату, по открытой по дворъ галлерее. Не смотря на предосторожности, ветеръ, или случай, погасили у нея въ рукахъ свечу, и право, не знаю, что могло бъ быть далее - вспомните, какъ опасны бываютъ иногда потушенныя свечи и служанки въ гостинницахъ, но тутъ ничего не было, уверяю васъ: хозяйка сама вышла съ фонаремъ, и проводила Тома.

И такъ, безъ всякихъ приключенiй достигъ онъ своей комнаты. То была превеликая зала, кругомъ обставленная такими шкапами, что въ Лондоне, въ каждомъ изъ нихъ поместился бы одинъ постоялецъ. По средине находилась такая кровать, что на ней улеглось бы все войско инаго Немецкаго князя. Но всего более показались странными Тому какiя-то старинныя кресла - ну, самыя странныя кресла! Спинка высокая, обитая кожей, пребольшая подушка, четыре ноги, опутанныя какими-то войлоками, будто у стараго подагрика.... Словомъ: фигура креселъ была такая, что Томъ селъ противъ нихъ и долго, долго смотрелъ на нихъ и дивился....

-- Да, чортъ ихъ побери! - вскричалъ онъ наконецъ - мне кажется, они заколдовали меня - въ жизнь мою не видалъ я такихъ креселъ! - И говоря сiи слова, онъ легъ на кровать и хотелъ заснуть. Но, не тутъ-то было и все его усилiя оказались тщетны. Тысяча смешанныхъ образовъ: брюнетъ, окорока, хозяйка, бутылки, служанка, жаркое, все вертелось около него въ тысяче разнообразныхъ видовъ, будто въ калейдоскопе. И едва заснулъ онъ, еще страннее появились виденiя: ему казалось, что все стулья въ доме идутъ на верхъ, по лестнице, въ его комнату, становятся въ кружокъ, около старыхъ креселъ, какъ ученики крутомъ учителя, а потомъ начинаютъ смеяться, плясать, кувыркаться....

Утомленный такими виденiями во сне и на яву, Томъ поднялся, протеръ глаза, селъ на кровати, и пристально сталъ смотреть на старыя кресла. Угасавшiй огонь камина освещалъ ихъ по временамъ, и Тому казалось, что они шевелятся. Но что же это такое? Тому мерещится, будто спинка креселъ принимаетъ видъ старой какой-то рожи; подушка превращается въ жилетъ, ножки делаются человеческими ногами, окутанными сукномъ и войлоками, а красныя шишки на концахъ ножекъ, преобразуются въ туфли. Однимъ словомъ - все представило Тому какого-то старика, подагрика, который въ добавокъ поднялъ еще кулаки и оскалилъ зубы. Томъ прикрылъ глаза правою рукою, чтобы хорошенько разглядеть: точно - старикъ, оскалилъ зубы и смеется....

"Что ты скалозубишь, старый чортъ?" вскричалъ онъ - "кто ты такой? что тебе надобно?"

-- Я - я. Что мне надобно, то я и делаю, Томъ Смартъ! - отвечали кресла.

"А почему ты знаешь мое имя, орешная щелкушка?

-- Охъ! Томъ! это неучтиво! Можно ли такъ говорить съ почтенными креслами? Ты неблаговоспитанный человекъ, выходитъ на поверку!

"Ахъ! милордъ! извините!" вскричалъ Томъ, снимая свой ночной колпакъ. "Право, я не думалъ оскорбить васъ.

"Милордъ!

-- Нечего милордъ! А какъ ты думаешь о вдовушке хозяйке? А?

"Прелестная дама, милордъ! Словно груша въ сахаре....

Старикъ прищурилъ глаза, захохоталъ, поставилъ ноги на перекрести, и такъ насмешливо погляделъ, что Томъ оскорбился.

И старыя кресла вздохнули.

-- Томъ! сказали они вдругъ, какъ будто выходя изъ грустнаго забвенiя - я женю тебя на вдовушке!

"О! какъ я вамъ буду благодаренъ - я сошью вамъ панталоны... Да, та беда, что я, кажется, поздно прiехалъ! Туть ужь есть молодецъ...

-- Дело еще не проиграно - слушай! Насъ было двенадцать братьевъ, все красавцы и молодцы... Жизнь наша была исполнена приключенiй - былъ и я въ чести и славе... Всему свой чередъ! Братья мои изломались, сгнили, погибли, и - такова неблагодарность человеческая - остатки ихъ сожжены теми, кому они такъ прилежно и верно служили... Уцелелъ я одинъ, но и мне грозитъ погибель, если я не удалю твоего соперника...

"Я худо понимаю...

-- Онъ мотъ и негодяй; въ месяцъ проестъ и пропьетъ все, что ты видишь здесь, и я на старости летъ буду выброшенъ, сожженъ. Ты, напротивъ, человекъ порядочный, экономь, бережливый. Такъ сужу я потому, что вотъ сапоги поставилъ ты къ месту, панталоны сложилъ хорошенько. Если гостинница будетъ принадлежать тебе, ты все сохранишь, сбережешь и меня полелеешь. Потому хочу я женить тебя на г-же Вилльямъ.

"Какъ же это?

-- Какъ? Вотъ въ этомъ шкапе, на право, лежитъ старый бумажникъ, забытый темъ негодяемъ, когда онъ ночевалъ здесь... Да, ты не подумай чего нибудь худаго о г-же Виллiямъ - ты ведь и самъ любишь, когда ветеръ задуваетъ свечьки на лестнице... Воспользуйся моимъ указанiемъ... Прощай!...

При сихъ словахъ, видъ старика началъ темнеть, делаться неяснымъ, и когда Томъ протеръ себе глаза, - старика не было, а на месте его - стояли старыя кресла. Томъ хотелъ обо всемъ поразмыслить, прилегъ на кровать и заснулъ крепко...

На сей разъ, конечно, кресла показались ему чудной какой-то фигуры, но на старика ни сколько они не походили.

-- Какъ ваше здоровье, милордъ? - спросилъ Томъ, кланяясь кресламъ.

Ответа не было.

-- Погода, кажется, хороша?

Нетъ ответа.

Томъ всталъ, отворилъ шкапъ и увиделъ въ немъ бутылку. Она была пустая и изъ нея пахло ромомъ, что заставило Тома покраснеть; но вотъ какой-то истасканный бумажникъ. Онъ пустой, да въ немъ письмо..

Едва прочиталъ Томъ письмо, какъ вспрыгнулъ отъ радости, и оборотясь къ кресламъ, сказалъ:

"Покорнейше благодарю, милордъ!" Слова сопровождались низкимъ поклономъ. "Теперь я почти женатъ, и поверьте, что когда точно женюсь, то обобью васъ снова, поставлю за конторку и стану сидеть на васъ... Вы у меня будете въ такой почести...

Томъ оделся наскоро и сошелъ внизъ. Гордо и внимательно гляделъ онъ теперь на все, какъ будто все уже принадлежало ему, думалъ даже, что потъ тутъ надобно починить, тамъ переделать, здесь поправить... Но едва подошелъ онъ къ конторке, какъ чуть не остолбенелъ: раннiй гость, брюнетъ, былъ ужь тутъ, веселый, разодетый, разговаривалъ со вдовушкой и игралъ ея перчаткой! - Томъ опомнился, подошелъ ко вдовушке, и сказалъ ей тихо: "Г-жа Виллiямъ! мне надобно бы сказать вамъ несколько словъ."

-- Вы, сударыня, хотите отдать руку вашу, вотъ тому человеку, что стоить тамъ, подле конторки и называется Джинкинсъ?

"Какъ, сударь!

-- Вы хотите выдти за него - я знаю!

"Да, еслибы и такъ?

Томъ подалъ письмо, найденное имъ въ бумажнике, и вдовушка прочитала следующiя ужасныя слова:

Г-нъ Джинкинсъ, вы плутъ и мошенникъ. Вы уверили меня, что скоро женитесь на г-же Виллiамъ, что все тотчасъ продадите и заплатите мне карточный долгъ, и то, что вы у меня запили. А теперь ужь другое поете - подождать, и что вамъ надобно сперва прiучить къ себе корову, а потомъ доить ее. Даю вамъ сроку на две недели: если въ это время вы не женитесь на г-же Виллiамъ, и не будете хозяиномъ гостинницы Чернаго Быка, такъ готовьтесь въ тюрьму.

-- Что скажете, сударыня - спросилъ Томъ, когда вдовушка кончила чтенiе.

Вдовушка хотела отвечать, но не могла, и почла за лучшее упасть въ обморокъ. Пока была она въ обмороке, Томъ высморкался, прокашлялся, и приготовился говорить.

-- Что скажете, сударыня? - заговорилъ онъ, едва вдовушка опомнилась.

"Ахъ! я несчастнейшая женщина!.. Джинкинсъ!.. Злодей!.. Какъ осмелится онъ показаться мне на глаза...

"Ахъ! да, какъ же отъ него отвязаться!

-- Просто, вытолкать.

"Да, какъ вытолкать!

-- Препоручите мне.

"Сделайте милость! Возьмите на себя такой трудъ... Томъ взялъ бичъ и вышелъ къ Джинкинсу.

-- Возъ, сударь, письмецо, которое вы нечаянно потеряли, и которое г-жа Виллiамъ приказала вамъ отдать.

Джинкинсъ взглянулъ на письмо и побледнелъ.

-- Я не знаю, сударь, какъ вы смеете...

Томъ хлопнулъ бичемъ.

"Г-жа Виллiамъ препоручила сказать вамъ, чтобы вы убирались отсюда, и никогда не смели появиться...

-- Какъ вы смеете...

Томъ опять хлопнулъ бичемъ.

"Благоволите же убираться къ чорту!

-- Это слишкомъ! Я хочу ее видеть самъ!

-- Теперь, м. г., счастливый вамъ путь! Прошу на свадьбу!

Низко поклонился Томъ, затворилъ дверь, и пошелъ ко вдовушке.

-- Все кончено, сударыня. Онъ уже не явится более!

"Ахъ! какъ я вамъ благодарна... Но, все кончилось и для меня... Сердце мое навсегда отказывается отъ любви!...

Вы угадываете заключенiе повести и не ошибаетесь. Черезъ месяцъ, за конторкою въ гостиннице Чернаго Быка важно и весело сиделъ нашъ знакомый Томь Смартъ, въ зеленой куртке, нанковыхъ панталонахъ и сапогахъ съ отворотами, а г-жа Виллiамъ переменила названiе вдовушки на имя его супруги.... {Полагаемъ достаточнымъ для образчика того, что здесь передали мы читателямъ изъ похожденiй Пиквика и друзей его. Приключенiямъ съ ними, самымъ разнообразными, счета не было, но желающихъ знать все подробно и вполне, отсылаемъ къ Англiйскому подлиннику, или къ переводамъ Немецкому и Французскому, которые оба очень хороши, и даютъ достаточное понятiе о подлиннике. Пер.}