Рассказ дяди Джорджа

Утро, накануне дня моей свадьбы, мы посвятили тем хлопотливым, приятным и нескончаемым делам, которые в подобных случаях непременно должны быть приведены в порядок, и уже вечером Шарлотта и я отправились бросать последний девственный взгляд и взгляд холостого человека на дом, который предстояло нам занять на другой день в качестве супругов. Добрая Барнс, введенная в дом, как будущая наша повариха и ключница, стояла у дверей, готовая принять нас в то время, как мы переходили рыночную площадь, чтоб осмотреть наш коттедж в двадцатый раз, - коттедж в строгом смысле этого названия, рядом с домом моего отца, лучший и красивейший домик в целом местечке. Он находился в недальнем разстоянии от дома Шарлотты, в котором она проживала с своей матерью вдовой, и от которого проходила липовая аллея, пересекаемая сельским выгоном, и потом главная и единственная улица, кончавшаяся рыночной площадью.

Лицевой фасад нашего домика, относительно чистоты и скромности в отделке, был чисто квакерский. Но войдите в него! Без малейшого труда вы заметили бы в нем прекрасный вкус: одна мебель поразила бы вас чистотою и изящностью отделки; наша гостинная обращалась окнами к величайшей роскоши в мире - к тенистому саду, из которого, как на ладони, виднелась окрестная местность и, между прочим, ферма, подаренная мне отцом, чтоб.поддерживать спокойствие и достаток в домашнем быту. В заключение всей перспективы, на краю горизонта разстилалось море, как светло-голубая стена, прерывавшая даль нашего зрения. Корабли под белыми парусами или дымящиеся пароходы носились перед нами взад и вперед, как будто для нашего удовольствия.

Мы вышли на террасу и, само собою разумеется, посмотрели на маленький искусственный грот, который я собственноручно украсил чужеземными раковинами и обломками блестящого шпата - другими подарками моего щедрого отца. Шарлотта и я весело пробежали по песчаной дорожке, окаймленной с обеих сторон георгинами; эта дорожка вывела нас, чрез небольшую калитку, в сад моего отца.

Добрейший старик был в восторге от нашего прихода. Иметь дочь - было его давнишним желанием. Когда мы сели на садовую скамейку, отеняемую листвою тюльпанного дерева, которое, как говорили, мой отец сам привез из Америки, - мы не знали, смеяться ли нам или плакать от радости. Каким образом, какими средствами сделался он обладателем многих его любимейших драгоценностей, - я не слышал от него ни полслова. Его отец, это мне очень хорошо известно, был не более, как простой фермер, разработывавший не большой участок довольно безплодной прибрежной земли; - но подвенечное кружевное платье Шарлотты, тоже подарок моего отца, не постыдилась бы, по словам матери Шарлоты, надеть самая разборчивая принцесса.

Шарлотта полушопотом, полу-вслух заметила, что она уже больше не боится, что Ричард Лерой, её неистовый поклонник, осмелится выполнить угрозу увезти ее на материк на своем куттере. Имя Ричарда заставило моего отца нахмуриться, - поэтому мы замолчали;мы углубились в то состояние безмолвного наслаждения, которое служило верным выражением нашего счастия.

Отец Лероя назывался фермером; но на нашей части английского берега можно встретить множество вещей, которые легче понять, чем ясно и определительно выразить. Отец мой не сближался с ним до дружественных отношений; он был вежлив и любезен в разговорах с ним, но осторожен, и даже многое скрывал. Он не поощрял моей дружбы с Ричардом, но был слишком далек от того, чтоб воспретить ее. Однажды, в тихое и светлое летнее утро, когда я упрашивал отца позволить мне съездить с молодым Лероем на рыбную ловлю в канал, он решительно отвечал: - "нет! я не хочу, чтоб ты научился быть контрабандистом". Но потом он вдруг замолчал, и после того был внимательнее и добрее ко мне, чем когда нибудь. Между тем, Ричард и я продолжали быть добрыми товарищами, вместе росли и вместе восхищались Шарлоттой. Он сделал бы ей формальное предложение, если б явное нерасположение к нему родных Шарлотты не устраняло всякую возможность. Это затронуло его самолюбие, и однажды, в минуту откровенности, он объявил, что ему не будет стоить ни малейшого труда перевезти такой легкий груз, в один прекрасный вечер, во Францию или на один из Азорских островов, если только Шарлотте нравятся померанцовые рощи и цвет померанцовых деревьев. Удивительно, как далеко и как быстро иногда разносятся безразсудные речи. Оне не только не делают человека привлекательным, но, напротив, служат поводом к отчуждению, которое очень хорошо известно жителям маленьких местечек. Таинственность, которою прикрывал источник своих довольно обширных средств Лерой, была причиною нерасположения к нему друзей Шарлотты. Выбор пал на меня. Следствием этого были пренебрежение и надменность, с которыми Лерой говорил, смотрел и обходился с нами.

Шарлотта и я простились с отцом моим в туманный, серенький сентябрьский вечер, с полным убеждением, что нас ожидало впереди блаженство, какое только могли доставить любовь и богатство. Сельский выгон и липовая аллея, как будто промелькнули мимо нас. Спокойной ночи!... этот прощальный привет, эта разлука между нами должна быть последнею. Завтра.... о! сколько счастия сулило это завтра! Часы на церковной башне пробили половину десятого. Еще, и еще раз спокойной ночи, Шарлотта!

Можно было бы повременить, но распоряжения моего отца требовали этой разлуки. Ему хотелось, чтоб нас венчали не в церкви нашего села, но в другой, находившейся в некотором разстоянии, - в церкви, к которой он имел особенное влечение: там он избрал место фамильного погребения и там велась фамильная метрика. Она стояла в уединенной деревеньке, и мой отец изъявил желание, чтоб я провел там несколько дней до моей женитьбы. Мне оставалось одно повиновение: в нем заключались мой долг и моя польза.

Слова: спокойной ночи, Шарлотта! не успели еще, кажется, замолкнуть, как я уже был на пути к моему временному дому. Наше село и в нем несколько разбросанных огоньков скоро остались далеко позади и я очутился на открытой равнине. С одной стороны разстилался Английский Канал; от времени до времени, я замечал огонек маяка на мысе Гринец, на французском берегу, - огонек, ярко вспыхивавший и потухавший на небольшие промежутки. Между тропинкой, по которой я шел, и морем, возвышалась крутая скала. Опасности не было никакой; хотя луна еще не восходила, но от однех звезд было достаточно светло. Я знал каждый вершок дороги так хорошо, как знал все дорожки в саду моего отца. В сентябре, однакож, поднимаются туманы; и в то время, когда я подходил к долине, над небольшим ручейком разстилалась серая полоса и, как легкое облако, волновалась от ветра. Неужели поднимается туман? Весьма могло быть. Если так, то лучше держаться подальше от скалы и сделать небольшой обход. В долине заблудиться невозможно, а вступив в долину, трудно было бы не попасть в деревню. Втечение предшествовавших вечеров, Ричард Лерой часто ходил по этой дороге взад и вперед; странно было бы встретиться с ним при таких обстоятельствах.

Весело я подвигался вперед и вперед. Чрез несколько минут я должен был дойти до фермы, и потом провести одинокую ночь. При одной мысли об этом, я испытывал невыразимое наслаждение, я предвкушал свое счастие. От радости, я готов был петь я плясать. Да, плясать, один одинехонек, на этой эластичной торфяной поверхности! Плясать вот так.... еще один нелепый прыжок, еще один....

Но, праведное небо! что это значит? не землетрясение ли? Я делаю шаг вперед, земля подо мной колеблется и опускается. Я хватаюсь за окраину зияющей пропасти, но хватаюсь напрасно. Я стремглав падаю вниз.....

С возвращением чувств, я осмотрелся кругом. Луна уже взошла и светила в предательское отверстие, в которое я ввалился. Достаточно было одного взгляда, чтоб постичь положение, в котором я находился. Зачем я так безразсудно отказался от предложения фермера встречать меня на половине дороги и каждый вечер провожать до фермы? Зачем я сделал это, зная очень хорошо, до какой степени меловая и известковая почва нашего округа была изрыта извилистыми и скрытыми катакомбами? Бедный мой отец, бедная Шарлотта! Но, терпение! Не может быть, чтоб теперь, накануне дня моей свадьбы, я внезапно обречен был на медленную смерть. Пройдет ночь, и тогда дневный свет покажет мне средства к избавлению, Я прилягу на груду земли, которая обрушилась вместе со мною, под моими ногами.

Среди отчаяния моего и страшных сновидений, быстро прерываемых и сменявшихся одно другим, медленно наступал дневной свет.

Бледный свет луны не открыл мне всего ужаса моего положения; но теперь очевидно было, что я упал с высоты вдвое более, чем казалось мне сначала. Еслиб не торф, который обрушился подо мной, я разбился бы до смерти. Отверстие было слишком велико, чтоб подняться наверх, упираясь в стены спиной и ногами; на гладких его сторонах не было ни выступов, благоприятных для меня, ни неровностей. Оно увеличивалось книзу в диаметре, как опрокинутая воронка. Мне бы не стоило большого труда вскарабкаться на стену; но мог ли я ползти по потолку?

Я закричал, что было силы; но никто мне не ответил. Я еще раз закричал и еще. Потом я подумал, что крик истощит мои силы и сделает меня неспособным к попыткам вылезть. Я измерил глазами разстояние от одного пласта до другого, из которых каждый хорошо обозначался слоем мелу или слоем кремнезема, подававших мне величайшия надежды. О! еслиб только можно было сделать насечки для упора ноги. Подвиг трудный, но удобоисполнимый. Попытка должна быть сделана.

вскарабкаться к нему руками и ногами - невозможно: хрупкий грунт не выдерживал и половины моей тяжести. Лишь только я покушался схватиться руками или утвердиться ногами, он обломками падал на землю.

тяжелого труда, цель моя была достигнута: я мог ухватиться за кремнистый выступ.

Я крепко держался руками за горизонтальную плиту. Цепляясь за нее, я перерезал все пальцы; но я увидел, что, приподнявшись немного и упираясь ногами в мел и песчаник, я мог поддерживать себя только одной рукой, предоставив другой полную свободу работать, - и я работал, отбивая мел над кремнистым слоем. Наконец, я подумал, что могу встать на выдолбленное место. С чрезвычайным усилием я вскарабкался на него; но влажность пропитала плиту и сделала её скользкою и непрочною. Без всякой опорной точки, без всякой возможности ухватиться за что нибудь руками, - напрасно было бы и думать о дальнейшем возвышении. Отчаянный прыжок через отверстие не доставлял ни малейшей надежды; даже, еслиб он и удался, я бы ни на минуту не мог воспользоваться приобретенной выгодой. Я решился оставаться на кремнистом пласте. Но прошло несколько моментов, как глухой треск подо мною убедил меня в непрочности моего седалища. Мел обломился под моею тяжестью; каменистая плита рухнулась вместе со мною, чуть-чуть не раздавив меня.

Ошеломленный, избитый, с изрезанными руками, я провел несколько времени распростертый на земле, с мучением в сердце, сознавая бедственное свое положение. Сон, которого я не ощущал до сих пор, начал брать надо мною верх, но не мог вполне преодолеть меня. С каждым моментом начинавшагося самозабвения мне представлялась Шарлотта, то в подвенечном платье, то стояла она на нашей террасе и весело манила меня, то, казалось, мы прогуливались с ней рука в руку, полные счастия, и потом отдыхали в библиотеке отца. Но быстро наступавшее после этих грёз полное сознание представляло ужасную истину во всей наготе. Было уже около полудня, и я живо воображал страдания Шарлотты. Я видел ее, ожидающею меня в подвенечном платье; видел, как она подбегала к окну и глядела вдаль, в надежде увидеть меня; видел, как она приходила в ужас и отчаяние после тщетных ожиданий. Я живо представлял себе и отчаяние моего отца, жизнь которого сосредоточивалась в моей жизни! Эти размышления доводили мое собственное отчаяние до безумия. Я бесился и кричал, хотя и знал, что никто не подаст мне ответа.

Впрочем, мне подан был ответ, - ответ, от которого можно бы сойти с ума. До меня долетал звон колоколов, - глухой, умирающий звон, но в моем ужасном вертепе довольно внятный. Быть может, это был венчальный мой звон. О, зачем земля, с которой я обрушился, не скрыла меня под собою!

- тревожные, мучительные сновидения. Я видел во сне Шарлотту: она рвала кисти винограда и шутя, по ягодке, клала мне в рот; или, взяв пригоршнь воды из фонтана в нашем гроте, давала мне напиться. Но что это за звук? Кап! кап! кап! Неужели я сошел с ума? Нет. Верно из боков этой ужасной пропасти сочится где нибудь вода. Там, где в предательской стене более илу, где зеленеющие клочки земли ярче и шире распускаются по вязким бокам моей могилы, там должен находиться роднике, который следует отъискать и откопать.

Снова ножик пошел в дело. Но, странно: каждый удар производит звуки глуше и глуше. Меловая глыба тронута с места и, как видно, не от влажности; и вот острие ножа вонзается в дерево - в дно боченка; что-то медленно начинает капать. Гляжу - водка!

Водка! не попробовать ли мне! Почему же и нет? я попробовал, и вскоре на некоторое время ничего не помнил.

Я сохранял живое и деятельное сознание до известного момента, который можно было бы определить по секундной стрелке, и после которого все окружавшее меня покрылось мраком так внезапно, как это бывает при потушении лампы. Я не имел никакого сознания, ни о продолжительности времени, ни о моих телесных страданиях. Еслиб это был яд, - и чудо еще, что водка не отравила меня, - я бы принял его, тогда, по крайней мере, был бы конец моему действительному и сознательному существованию. Все мои чувства замерли. Я совершенно не помню, что происходило в этот промежуток моего омертвения.

Но вот снова жгучая жажда. Голода я не ощущал. Я взглянул на верх, и увидел один мрак; в отверстие пещеры не было видно ни звезд, ни облачного неба. Когда и находился в безпамятстве, меня осыпал град тяжелых камней и земли. Это обстоятельство пробудило меня и сознание снова возвратилось ко мне; стон, вылетевший из груди моей, служил единственным доказательством, что я снова пришел в чувство.

Я испустил слабый, но отчаянный крик.

Наверху и ослышался шопот, потом глухое эхо удалявшихся шагов, и потом снова все затихло. Голос надо мной еще раз окликнул меня.

-- Мужайся, Джордж! потерпи немного! Минуты через две я прийду и помогу тебе. Неужели ты меня не узнаешь?

При этих словах я узнал, что это был мой соперник, Ричард Лерой. Не успел я привести в порядок мои мысли, как на одной из сторон пропасти показался тусклый свет, и, потом, в направлении, противоположном обрушившейся плите, и несколько выше её, явился Ричард, с фонарем в одной руке и с веревкой, привязанной к средине палки, в другой.

-- Я думаю есть, сказал я.

Я сел на палку и всеми силами ухватился за веревку, чтоб крепче усидеть на месте. Ричард уперся ногой в окраину плиты и потащил меня на верх. Ловким движением руки и напряженным усилием, - я был слишком слаб, чтоб помогать ему, - он втащил меня в отверстие подземной галлереи. Оглянувшись назад, я увидел, что, удержавшись на плите и немного улучшив свое положение, я мог бы смелым и сильным прыжком перескочить в это самое отверстие. Но эти идеи были теперь безполезны. Я находился в таком изнеможении, что с трудом стоял на ногах и прежде, чем выразить благодарность за свое избавление, я попросил воды.

-- Мы напоим тебя сию минуту, я рад, что помог тебе; но, прежде всего, позволь мне сказать одну вещь. Я уверен, ты не изменишь моей тайне. Ведь ты не можешь выйти из этого места, не узнав в него вход; оно, пожалуй, и можно, стоит только завязать тебе глаза, но этим я обидел бы тебя. Все, что ты увидишь в этих галлереях, ты должен считать за призраки и сновидения. Обещаешь ли мне это?

Вместо ответа, я только и мог схватить его руку и залиться слезами. Каким образом я выбрался из пещеры на поверхность скалы, оттуда на мыс, потом в уединенную и спящую деревню, - сохранилось в моей памяти, как мимолетное видение. По дороге, пролегавшей по песчаному берегу, Лерой останавливался раза два, не столько для собственного своего отдыха, сколько для того, чтоб дать отдохнут моим усталым и избитым членам. Во время этих промежутков, он спокойно замечал мне, до какой степени все мы были предубеждены против него и несправедливы к нему, он говорил, что Шарлотту считал не более, как ребенком, как маленькой сестрой, можно сказать, детской игрушкой. Она не годилась ему в жены: ему, по его словам, нужна была девушка, в которой было бы более жизни и более огня. Он мог бы увезти ее, в этом не было никакого сомнения, как не было никакого сомнения, что она пламенно любила бы его втечение первых двух недель после брака; но, что стал бы он делать с таким нежным созданием? Ему и в голову никогда не приходило огорчать нас.

- Нe смешно ли, в самом деле, что вместо того, чтоб увезти невесту, ему удалось привести домой жениха!

Я был почти без чувств, когда он привел меня к отцу: - помню только, что он прощаясь со мной, сказал мне: - до свидания. После этого события, все пошло своим чередом. Мой отец и Ричард сделались друзьями. Влияние старика на молодого человека было таково, что "морския прогулки" Лероя становились все реже и реже и наконец совсем прекратились. В последнюю поездку, он привез из-за границы только жену и больше ничего, - привез прекрасную и умную голландку, которая была под-стать ему, как Шарлота - мне. Ему также понравилась церковь соседняго села, и он поселился в нескольких милях от нас. Если наши семейства продолжают поддерживать тесную дружбу, образовавшуюся втечение последних лет, то, мне кажется, это вследствие нашей надежды, что другой Ричард убедит другую Шарлотту внести свои имена в метрическую книгу, любимую всеми.