Рассказ пансионера

РАССКАЗ ПАНСИОНЕРА.

Хотя лета мои и подвигаются вперед, но я все же молодой человек, и, как молодой человек, не имею особенных приключений, о которых бы можно было порассказать. Полагаю, ни кому из вас не интересно знать, какой жидомор начальник нашего пансиона, какое алчное и хищное чудовище его жена, и как высасывают они деньги от родителей, - особливо за леченье и лекарства. Одному из наших поставили в полугодичный счет двенадцать с половиной шиллингов за две пилюли, - то есть, по шести шиллингов и три пенса за штуку. - Цена, мне кажется, слишком прибыльная, - и то еще ничего бы, еслиб пилюли пошли в дело, - но ведь он ни одной не проглотил, преспокойно засунув их за обшлаг своей курточки.

Что касается до мяса, то это чистейший позор. Вещество, которое нам подают под видом мяса, нельзя назвать мясом. Настоящее мясо не похоже на мочало. Вы можете жевать настоящее мясо. В настоящем мясе есть сок, а в мясе, которое нам подают - ни капли. Один из наших товарищей, занемогши, отправился домой, и там услышал, как домашний доктор говорил его отцу, что болезнь произошла единственно от пива, которым его поили у нас. И разумеется, от пива; - правдоподобнее ничего и быть, не может!

Как бы то ни было, мясо и старый Чизман - две вещи разные. Так точно и пиво. Я хочу поговорить исключительно о старом Чизмане, а не о способе, посредством которого губится здоровье наших товарищей, ради выгод одного человека.

Взглянули бы вы на корку нашего пастета. В ней нет ни рыхлости, ни слоистости: - она тверда и тяжела, как свинец.

Пансионеров часто тревожит кошмар и они прячут головы под подушку, разумеется, сначала закричав во все горло и разбудив других пансионеров. В этом тоже нет ничего удивительного.

Однажды, ночью, старый Чизман встал во сне с постели, надел шляпу на ночной колпак, взял в одну руку удочку, а в другую - палку, которою мы играли в криккет, и спустился в гостинную нашего начальника, где, весьма естественно, его приняли за привидение. Само собою разумеется, он никогда бы этого не сделал, еслиб ему давали здоровую пищу. Когда мы все начнем ходить по ночам лунатиками, я думаю, будут сожалеть об этом.

Старый Чизман в ту пору еще не был репетитором латинского языка; он был просто старшим учеником. Его, очень маленького, привезла в пансион, в почтовой карете, какая-то женщина, безпрестанно нюхавшая табак и безпрестанно ворчавшая, - это было единственным воспоминанием старого Чизмана о самых ранних днях его юношеского возраста. Он никогда не ездил домой на праздники. Счеты за его содержание (лишних расходов он не знавал) отсылались в какой-то банк, и банк выплачивал их; два раза в год ему делали пару платья и сапоги, которые всегда бывали слишком для него велики.

В летние каникулы, некоторые из воспитанников, жившие в недальнем разстоянии от пансиона, часто, бывало, подходили к стене, окружавшей рекреационный двор, и взлезали на деревья, собственно за тем, чтоб взглянуть на старого Чизмана, одиноко читавшого на открытом воздухе какую нибудь книгу. Он постоянно был кроток и приветлив, так, что когда, бывало, свиснут ему с дерева, он взглянет на верх и поклонится.

-- Эй! старый Чизман! - Что у тебя сегодня за обедом? - спрашивали его.

-- Вареная баранина! - отвечал он.

-- Неужели тебе не скучно, старый Чизман?

-- Иногда - скучновато.

-- Ну так прощай же, старый Чизман!

И с этими словами мальчик слезал с дерева.

Нечего и говорить, безсовестно поступали с старым Чизмапом, не давая ему в течение всех каникул ничего, кроме вареной баранины; это как нельзя лучше согласовалось с принятой системой. Иногда, вместо баранины, ему давали рисовый пуддинг, - как лакомое блюдо, в сущности же, как средство уменьшить счет мясника.

Такова была жизнь старого Чизмана. Праздники, кроме одиночества, служили ему источником другого горя. Когда пансионеры возвращались из отпуска, разумеется, весьма неохотно, старый Чизман всегда встречал их с радостью: а эта радость только увеличивала скуку пансионеров, и потому Чизману, за подобные встречи, часто доставались колотушки и нередко из носу его капала кровь. Но, вообще говоря, в пансионе все любили его. Однажды, в пользу его сделана была подписка, и, для развлечения, перед самыми каникулами, ему подарили двух белых мышенков, кролика, голубя и премаленького щенка. Старый Чизман горько плакал, когда, вскоре после того, как были подарены, все эти зверки передушили друг друга.

Ну, конечно, старого Чизмана называли именами всех родов сыра: {Cheesman (Чизман) сложное слово из cheese сыр и man человек. Прим. перев.} двойным глостерским, фамильным чешэйрским, голландским и пр. Но он не сердился на это. Не был он и стар по летам своим - вовсе нет!... его только назвали старым Чизманом со дня поступления в пансион, и называют до сих пор.

"мистера Чизмана". После такого отличия, мы все согласились что старый Чизман был лазутчик и дезертир, который перебежал к неприятельский лагерь и продал себя за золото. Обстоятельство, что он продал себя за небольшую сумму золота, - за два фунта стерлинга и десять шиллингов в четверть года, с стиркой белья, - нисколько его не извиняло. В собравшемся по этому случаю Парламенте было решено, что одни только корыстолюбивые побуждения увлекли старого Чизмана, и что он "за то виноват, и что он из нашей крови чеканил деньги." Парламент, как видите, заимствовал это выражение из исторической сцены, представляющей ссору между Брутом и Кассием.

Когда в Парламенте было решено, что старый Чизман ужасный предатель, выведывавший тайны наших товарищей, с тою целью, чтоб, передавая их начальству, приобресть его расположение, - всем отважным пансионерам сделано было предложение выступить вперед и записаться в члены "Общества для уничтожения старого Чизмана." Президентом Общества признан был первый ученик, Боб Тартер, отец которого находился в Вест-Индии и, по словам Боба, владел мильонами. Боб имел большую власть между нами, и написал пародию, начинавшуюся стихами:

"Who made believe to be so meek

That we could hardly hear him speak,

Yet turned out an Informing Sneak?

Old Cheesman" (*).

(*) "Кто заставил считать себя за такое кроткое и тихое существо, что не слыхать даже когда оно и говорит, а между тем оказался шпионом и предателем? Старый Чизман." и в этом роде пародия продолжалась до двенадцати куплетов, которые Боб распевал каждое утро, подле конторки нового репетитора. Мало того; он научил одного мальчика из младшого класса, краснощекого маленького Брасса, совершенно не понимавшого что делает, подойти к нему однажды утром с своей латинской грамматикой, и отвечать перевод одного грамматического правила в таком виде: Nominativus pronominum - старого Чизмана, raro exprimitur - вовсе не подозревали - nisi distinctions - что он лазутчик и доносчик aut emphasis gratiâ - а между тем он оказался таковым. Ut - например, vos damnastis - когда он продал своих товарищей. Quasi - следовательно, dicat - ему должно говорить: Praetereanemo - я предатель! - Все это производило сильное впечатление на старого Чизмана. Волоса у него были редкие, но и те с каждым днем делались все реже и реже. Он худел и становился бледнее, он садился за конторку перед свечей с длинным нагаром, и, закрыв лицо обеими руками, плакал. Но ни один член Общества не мог пожалеть о нем, даже если бы и чувствовал к тому расположение, - не мог пожалеть потому, что президент Общества говорил, что в старом Чизмане заговорила совесть.

Таково было положение старого Чизмана. Жалкую жизнь вел он, бедняга. По принятому обыкновению, в самом непродолжительном времени, начальник пансиона вздернул нос-перед Чизманом, вздернула нос и начальница; это делалось тем и другою перед всеми учителями, - но старый Чизман страдал от воспитанников более всего и страдал от них постоянно. Он никому не говорил ни слова о своем горе, полагая, что само Общество заметит это; но Общество не удостоило его подобной чести, потому что президент видел в этом проявление трусости старого Чизмана.

В целом мире он имел одного только друга, но этот один было такое же безсильное и беззащитное существо, как и он сам: - это была Джэн. Джэн находилась при пансионе в качестве ключницы и кастелянши: её сбережению поручены были сундуки, в которых хранилось имущество пансионеров. Она поступила сначала в услуженье, - некоторые говорят из воспитательного дома, этого я не знаю, - и когда кончился термин её службы, она осталась на годик исправлять должность ключницы. Но годик этот, судя потому, что она положила в Сберегательный Банк несколько фунтов стерлингов, был довольно продолжителен. Джэн была смазливенькая молодая женщина. Красавицей ее нельзя назвать, но она имела открытое, доброе, светлое лицо, и все наши были в нее влюблены. Она была необыкновенно весела, необыкновенно ласкова и добра. Если случалось что нибудь с матерью кого либо из пансионеров, тот непременно отправлялся к Джэн и показывал ей письмо.

Джэн была другом старого Чизмана. Чем сильнее возставало против него Общество, тем сильнее привязывалась к нему Джэн. Иногда, ласковый взгляд её из окна её безмолвной комнатки оставлял на целый день отрадное чувство в душе Чизмана. Отправляясь в огород (всегда стоявший под замком!), она проходила по двору (тогда как могла бы пройти, совсем другим путем) собственно за тем, чтоб взглянуть на старого Чизмана и как будто сказать ему: "не унывай, мой друг!" Его комната всегда была свежа и опрятна, и всем очень хорошо известно было, кто прибирал ее во время классных часов; когда за обедом являлся перед ним горячий пуддинг, все с негодованием знали, кто прислал это блюдо.

При таких обстоятельствах, Общество, после множества митингов и прений, решилось предложить Джэн, чтоб она ни под каким видом не оказывала своего покровительства старому Чизману; и что если она откажется исполнить это требование, то объявить ей, что она сама будет изгнана на вечные времена. Вследствие того назначили депутацию, которая, под предводительством президента, должна была явиться к Джэн объявить решение, произнесенное Обществом по горестной необходимости. Джэн пользовалась большим уважением за свои прекрасные качества; существовало даже предание, будто однажды, движимая чувством сострадания, она заперла начальника пансиона в его кабинете и этим поступком избавила одного ученика от жестокого наказания. Поэтому, депутации не очень нравилось данное поручение. Однакож, она отправилась и президент объяснил Джэн все дело. При этом Джэн раскраснелась, расплакалась, сказала президенту и всей депутации гневным, против обыкновения, голосом, что они негодные, злые мальчишки, и в заключение выгнала почтенное посольство из комнаты. Это происшествие немедленно занесено было в протокол Общества, с присовокуплением, что всякого рода сношения с Джэн прекращаются. Пользуясь таким удобным случаем, президент объявил, что старый Чизман строит против общества козни.

Между тем Джэн была так же верна старому Чизману, как старый Чизман был коварен в отношении к пансионерам - разумеется, только в мнении пансионеров: - она по прежнему оставалась его единственным другом. Это обстоятельство приводило Общество в крайнее негодование, и тем более, что от разрыва с Джэн оно на столько же теряло, на сколько старый Чизман выигрывал; и потому Общество, доведенное почти до бешенства, обходилось с репетитором хуже, чем когда нибудь. Наконец, однажды утром, конторка старого Чизмана стояла пустая; - заглянули в его комнату, но и там нет его, - лица учеников побледнели, и разнесся шопот, что старый Чизман, не будучи в силах долее переносить такой жестокости, встал рано по утру и утопился.

Таинственные взгляды других учителей и очевидный факт, что старый Чизман не приходил, - все это подтверждало предположение Общества. Некоторые начали разсуждать, какому наказанию должен подвергнуться президент: виселице или только пожизненной ссылке? - Бледное лицо президента показывало, что он сильно озабочен желанием узнать, к какому именно наказанию его присудят. Несмотря на то, он говорил, что судьи его округа не скоро решатся произнесть приговор над ним; что в защитительной речи своей он предложит им положить руку на сердце и сказать, как подобает истинным британцам: одобряют ли они существование шпионов, и в какой степени могло бы им нравиться положение, в котором он находился. Некоторые из Общества советовали президенту, как самое лучшее, бежать в лес, обменяться там платьем с дровосеком и вымазать лицо ежевикой; но большинство полагало, что если он останется на месте и подвергнется суду, то его отец, - находившийся в Вест-Индии и обладавший мильонами, - наверное выкупит его.

Сердца учеников забились сильнее прежнего, когда вошел начальник пансиона и, с линейкой в руке, принял позу римского воина: - это делал он каждый раз, когда намеревался сообщить что нибудь важное. Но страх учеников был ничто, в сравнения с удивлением, выразившемся на лицах их, когда начальник начал свою речь совсем не в том тоне, как они ожидали, и когда он сказал, что старый Чизман, "бывший так долго нашим уважаемым другом и спутником по отрадным пажитям познаний," (так величал его начальник) - был сирота, сын одной лэди, которая, вышед за муж против желания родителей, лишилась наследства и муж которой умер вскоре после женитьбы. Глубокая горесть свела в могилу молодую женщину, оставившую после себя несчастного ребенка (старого Чизмана) на попечение дедушки, который не хотел, видеть сироту ни в детском, ни в юношеском, ни в зрелом возрасте. Теперь дед этот умер - и поделом ему, - эти вводные слова мои собственные - умер, неоставив духовного завещания, а потому все его огромное богатство, внезапно и навсегда сделалось, собственностию старого Чизмана! После длинного ряда скучных цитат, начальник пансиона заключил свою речь известием, что нашему многоуважаемому другу и спутнику по отрадным пажитям познания, угодно явиться между нами еще раз, ровно через две недели, и проститься с нами особенным образом". С этими, словами он окинул суровым взглядом все собрание, махнул рукой: и торжественно вышел из зала.

Недоумение членов Общества доходило теперь до самых крайних пределов. Одна часть хотела отказаться от Общества, а другая начала утверждать, что никогда к нему не принадлежала. Заметив это, президент возвысил голос и провозгласил, что они должны лечь костями в защиту, правого дела, не покидая друг друга, и что если неприятелю суждено прорваться чрез ряды защитников, он прорвется не иначе, как чрез его труп. Этим он хотел, воодушевить членов Общества, но не удалось. Обманутый в своих ожиданиях, президент сказал в заключение, что подумает о положении, в которое поставлено все Общество, и чрез несколько дней сообщит им свое лучшее мнение и лучший совет. Мнения его и совета ожидали с нетерпением, в полной уверенности, что они будут превосходны, потому что их сообщит человек, превосходно знавший свет, а знание это подтверждалось только тем, что это родитель находился в Вест-Индии.

После, долгих дней глубокого размышления, президент созвал наконец членов Общества, и предложил свои соображения. Он, говорил, что, когда старый Чизман явится в назначенный день, первый порыв его мщения разразится нападением на Общество и наказанием розгами всех членов. Наглядевшись с радостию на пытку, которой подвергнулся его враги, и наслушавшись воплей, которые вызовет жестокая боль наказания, старый Чизман, вероятно, под предлогом совещания, вызовет начальника в отдельную комнату, - положим хотя в приемную, где стоят два новые глобуса, - и там станет упрекать за различные обманы и притеснения, перенесенные им в его доме. В заключение замечаний, своих, он даст знак спрятанному в корридоре боксеру, который бросится за начальника и начнет тузить его до полусмерти. После того, старый Чизман сделает подарок Джэн, ценою от пяти до десяти фунтов стерлингов, и оставит заведение, с чувством демонского торжества.

он предложил наполнить каменьями все ящики в классных столах, чтобы при первом слове, выражающем жалобу, при первом вопле, исторгнутом мстительностию врага из груди первой жертвы, пустить этими камнями в старого Чизмана. Отважный совет президента воодушевил членов Общества, и был едино душно принят. На школьном дворе поставлен был столб в рост старого Чизмана, и все ученики начали заниматься метаньем в цель, и занимались пока столб не обратился в щепки.

В назначенный день, классный звонок прозвонил в обычное время, и пансионеры с замирающими сердцами заняли свои места. Начались совещания и споры о том, как приедет старый Чизман. Общее мнение было таково, что он явится в особого рода торжественной колеснице четвернею, с двумя ливрейными лакеями на козлах и переодетым боксером на запятках. В этом предположении все ученики замолкли, прислушиваясь к ожидаемому стуку колес. Но никаких колес не было слышно: старый Чизман, несмотря на перемену счастия, пришел пешком и вошел в класс без всякого предуведомления. Как и всегда, он одет был в черном.

-- Джентльмены, сказал начальник, представляя его: наш столь много уважаемый друг и спутник по отрадным пажитям познания желает сказать вам несколько слов! Внимание, джентльмены, от большого до малого! Слушайте!

Члены Общества запустили руки в столы и обменялися взглядами со старшиной. Президент приготовился вполне, и выбирал на старом Чизмане удобное место для цели.

Между тем, старый Чизман подошел к своей конторке, с странной улыбкой посмотрел во все стороны и, прослезившись, начал дрожащим, кротким голосом:

Члены Общества выдернули руки из столов, а президент заплакал.

вы порадовались за меня. Я не мог-бы наслаждаться своим счастием, неуслышав от вас поздравления. Если мы иногда не понимали друг друга, то прошу вас, мои милые, простить это и забыть. В душе своей я питаю к вам братскую любовь, и уверен, что вы, в свою очередь, отвечаете мне тем же. С полнотою признательного сердца я хочу пожать руку каждому из вас. Затем собственно я пришел сюда, друзья мои.

С той минуты, когда президент начал плакать, многие другие последовали его примеру; но теперь, когда старый Чизман подошел к нему, как к первому ученику, и положив левую руку на плечо, протянул ему правую, и когда президент сказал: - Сэр, я этого не стою, клянусь честью не стою, - в это время, говорю я, во всем классе раздался плачь. Каждый из членов Общества говорил, что не заслуживает этой чести, и говорил одинаково чистосердечно. Но старый Чизман, не обращая на это ни малейшого внимания, весело обошел всех учеников, всех учителей, и, наконец, пожал руку начальнику.

После этого один маленький мальчик, постоянно стоявший в углу за какую нибудь шалость, сквозь горькия слезы закричал пронзительным голосом:

Начальник школы грозно посмотрел на него и сказал:

-- Мистеру Чизману, сэр.

Но, когда старый Чизман объявил, что старое название нравится ему лучше нового, все ученики подхватили возглас маленького шалуна, и уж право не знаю, сколько минут продолжался оглушительный крик и топанье ногами, среди которого так внятно раздавалось имя старого Чизмана, что в жизнь свою подобного я ничего не слышал,

насчет старого Чизмана. После обеда - гулянье до самого вечера, игры, катанье на ослах, или на лошадках, и обед для учителей в гостиннице "Семь колокольчиков" (по двадцати фунтов стерлингов с персоны, как разсчитывали наши). Этот день положено было праздновать ежегодно, и еще другой - день рождения старого Чизмана, и опять на счет старого Чизмана.

Но это еще не все. Пожалуйста не посматривайте на следующого разскащика; - дайте мне досказать. На другой день было решено, что Общество помирится с Джан и после того Парламент будет распущен. Но как вы думаете, Джэн не оказалось в пансионе! "Э? как? что? - неужели она навсегда оставила нас?" - спрашивали ученики, с вытянувшимися лицами.

-- Да, разумеется; - было единственным ответом на все их вопросы. Ни кто из служивших в пансионе не мог сказать ничего больше этого. Наконец, бывший президент Общества лично явился к начальнику пансиона, собственно за тем, чтоб спросить: действительно ли наша добрая Джэн навсегда оставила пансион?

-- Да, милостивый государь, - мисс Питт уехала отсюда навсегда, отвечал начальник весьма резко (у него была дочь - с вздернутым носом и краснощекая).

Странно показалось всем, что начальник называл нашу Джэн совершенно новым именем... мисс Питт! Иные говорили, что ее выгнали вон из пансиона за то, что она приняла от старого Чизмана деньги в виде подарка; - другие - что она поступила к Чизману в качестве служанки за десять фунтов в год. Словом, наши узнали только одно, что она уехала из пансиона.

с своих мест. Никто бы на них не обратил внимания, еслиб мальчик, занимавший наблюдательный пост, не отошел на несколько шагов и не вскрикнул: - Джэн! - Джэн! - Игра остановилась в один миг. Все бросились к коляске и окружили ее. Действительно, это была Джэн! И в какой великолепной шляпке! - Верьте мне или нет, - но Джан вышла замуж за старого Чизмана.

Через несколько секунд нисколько не казалось предосудительным или непозволительным то обстоятельство, что все ученики вскарабкалось на низменную часть стены, примыкавшую к высокой, и унизали ее, чтоб посмотреть на джентльмена и лэди, стоявших в коляске и смотревших через стену. Джентльмен, по прежнему, был старым Чизманом, - лэди, по прежнему, была старою Джэн.

Я увидел их в первый раз именно при этом случае. В то время уже произошли многия перемены между нашими учениками. Оказалось, что отец Боба Тартера вовсе не был мильонером! - Напротив, он был беден, как нищий. Боб пошел в солдаты, но старый Чизман откупил его. Но дело не в том, а в коляске. - Коляска остановилась, а с тем вместе остановились и игры.

-- И так, вам не удалось выгнать меня! - сказала лэди, смеясь, в то время как ребятишки столпились на стене, чтоб пожать её руку. - Да, вы, верно, никогда-и не думали об этом?

-- Никогда! никогда! - никогда! - раздалось со всех сторон.

и другие товарищи, с тайною радостию окружившие приезжих.

Джентльмен и лэди вскоре заметили меня как новичка, поэтому я разсудил, что и мне можно вскарабкаться на стену, и пожать им руку, как это делали другие. Мне также было приятно смотреть на них, как и другим, и через несколько секунд я обращался с ними, как с самыми близкими знакомыми.

-- До праздников остается всего две недели, сказал старый Чизман. Кто остается здесь на праздники? - Ужь кто нибудь да есть?

-- Вот, он! он! - в один голос вскричало множество мальчиков, указывая на меня пальцами.

Это было в тот год, когда вы уезжали, и, признаюсь, мне было тогда скучно.

И я приехал в их очаровательный дом, и был счастлив, на сколько можно быть счастливым в чужом доме. Они понимали, как должно вести себя в отношении к молодым джентльменам; - да, понимали. Когда, например, берут меня в театр, - так уж именно берут. Они не приезжают туда после начала, и не уезжают раньше конца. Умеют они и дать воспитание мальчику. Посмотрите на их сына! Хотя он и ребенок еще, но какой он славный мальчик! После мистрисс Чизман и старого Чизмана, мой первый любимец - это молодой Чизман.

Теперь я рассказал все, что знаю о старом Чизмане, и боюсь, не слишком ли рассказывал?