Рассказ полковника

РАССКАЗ ПОЛКОВНИКА.

До пятнадцатилетняго возраста я жил вместе с вдовою матерью и двумя сёстрами. Моя мать была вдова офицера, убитого в одном из сражений с Гэйдер-Али, и получала пенсию из Правления Ост-Индской Компании. Я был младший в семействе. Вскоре после пятнадцатого дня моего рождения, матушка умерла скоропостижно. Сестры уехали в Индию, по приглашению какой-то дальней родственницы со стороны моей матери, а меня отдали в пансион, где я скучал чрезвычайно. Поэтому, вы можете легко вообразить, с каким удовольствием я принял визит одного видного и любезного старого джентльмена, который объявил мне, что он был старший сводный брат моего отца, что еще в молодости они разошлись чрез какую-то ссору, и что теперь, сделавшись бездетным вдовцом, он отъискал меня и решился усыновить.

В сущности же дело было в том, что старик любил общество; а так как главный его доход, - и притом очень значительный, - получался прямо из рудников, вблизи которых он жил, в весьма отдаленной и глухой части государства, то ему приятно было иметь при себе молодого компаньона, который бы имел звание и вид джентльмена, умел бы резать дичь за столом, держать в порядке погреба и быть домашним секретарем.

Мне отведена была комната в его доме; - я имел лакея и пару отличных лошадей. Он дал мне понять, что мне не должно слишком много безпокоиться на счет будущности, что я мог бросить все замыслы об отъезде в Индию и поступлении в службу Ост-Индской Компании, где для меня было бы место во всякое время; - словом, пока я буду сообразоваться с его желаниями, мне решительно ни о чем не должно заботиться.

Спустя несколько времени после такого устройства в Бичгров-Галле, припадки подагры моего дяди, наперекор роскошной жизни, которую он принял в видах предосторожности, сделались столь жестокими, что он не иначе передвигался с места на место, как в кресле на колесах; с большим трудом сажали его иногда в коляску. Вследствие этой болезни, на меня упали все его обязанности; и хотя ему неприятно было лишать себя даже на время моего общества и заботливости, но необходимость заставила отправить меня в Лондон, для наблюдения за успешным ходом некоторых его торговых спекуляций. Это был первый мой визит Лондону. Дядя щедро снабдил меня рекомендательными письмами и деньгами. Дела его отнимали у меня только утро, и я занимался ими прилежно, опасаясь прогневить старика своей небрежностью; зато, по вечерам, увлекаемый новизной и молодостью, я предавался всем удовольствиям.

Не могу сказать, что до этой поры я ни разу не был влюблен. Дядя мой раза два предостерегал меня, и весьма серьезно, что если я сделаюсь глупцом, женясь на девушке без состояния, то он никогда не простит меня. - "Если, сэр, - говорил он, заметив на моих щеках при вторичном увещании румянец гнева (я был слишком горд и слишком самонадеян, чтоб переносить терпеливо увещание подобного рода): - если, сэр, вам угодно сделаться ослом ради хорошенького личика, как например у мисс Виллингтон, с её тремя братцами и пятью сестрицами, половину которых вам придется содержать, - вы можете делать это на ваши собственные деньги; - на мои - я не позволю".

Я рассказал об этом поверенному моих сердечных тайн, доктору Крилейгу:

-- Из имения, которое досталось вам в наследство от родителя, отвечал он вы получаете всего-на-все сто-двадцать фунтов в год; - между тем, вы держите лошадей и собак, - а это удовольствие стоит, по крайней мере, пятьсот фунтов. Неужели вы захотите, чтоб ваша жена и дети одевались и жили как жена и дети пастора - бедного мистера Серджа? Повремените: дядюшка ваш ведь не вечно же будет жить.

Этого довода было для меня весьма достаточно; тем более, что в Кларе Виллингтон я видел только хорошенькую девушку, с которою приятно танцовать кадриль; значит, мое время еще не пришло.

В Лондоне я занимал квартиру в Вестминстерском квартале, в большом старинном доме, некогда принадлежавшем какому-то вельможе. По множеству и разнообразию квартирующих, это был настоящий караван-сарай. Лучшия комнаты отдвались под помещение членов Парламента и людей подобных мне; верхний же этаж занимали лица с ограниченными средствами, но не совсем с ограниченными претензиями. Здесь, я часто встречал на лестнице элегантную женщину, высокого роста, одетую в черном, под плотным вуалем и всегда с свертком фортепьянных нот. - При этих встречах, давая ей дорогу, я иногда из вежливости кланялся ей так, что втечение нескольких недель тем дело и кончалось. Но потом, мое любопытство было затронуто: маленькая ножка, беленькия ручки и черный локон, выбивавшийся из под вуали, подстрекали меня ближе узнать эту даму.

Справки по этому предмету, порученные мистрисс Гоф, нашей домоправительницы, пробуждали во мне желание узнать еще более. Ее звали Лора Делакур; ей было лет двадцать или не более двадцати-двух. Четыре года тому назад она жила втечение зимы в этом самом доме, в лучших комнатах и с величайшей роскошью. Мосьё Делакур был француз и с тем вместе игрок, очень не дурен собой и ветрен; - как видно было, он мотал её состояние. Мистрисс Гоф говорила, что больно было видеть это молодое, прелестное создание, в её бальном платье, когда муж отсылал ее домой одну, а сам оставался играть до разсвета. Весной они уехали, и ничего не было слышно о них почти до моего приезда. Около этого времени, m-me Делакур очень смиренно явилась в наш дом и наняла комнату в третьем этаже; она только раз упомянула о своем муже, сказав, что он умер; и теперь, повидимому, жила уроками музыки.

Была бы слишком длинная история, еслиб я стал рассказывать, каким образом, сделав старую домоправительницу моей доверенной особой, посылая чрез нее плоды и дичь в подарок от неизвестного лица, вызываясь брать уроки музыки и делая заказы на переписку огромного количества нот, - я сначала познакомился, а потом сделался задушевным другом m-me Делакур. Не оказывая мне особенного расположения, или, вернее, оказывая холодное равнодушие и при каждом нашем свидании имея при себе полу-служанку, полу-подругу тех неопределенных лет и неопределенной наружности, которые производит одна только Франция, m-me Делакур постепенно сообщала мне свою историю. Дочь военнопленного англичанина, она родилась во Франции, в Вердёне; за семьнадцатом году вышла за муж за прекрасного мосьё Делакур, по желанию матери, которая сама хотела вступить во вторичный брак. В двенадцать месяцев мосье Делакур промотал её небольшое состояние и, в заключение, променял ее на танцовщицу вдвое её старее.

Все это было рассказано таким печальным голосом и с таким печальным выражением в лице, что я ничего подобного не видел; и все это произвело на меня впечатление, понятное только тем, которые сами были молоды и влюблены.

Она не хотела принимать подарков от моего имени; но я посылал к ней от неизвестного: наряды, мебель, ценные безделушки и книги являлись к ней ежедневно. - Наконец, я решился высказать свою страсть; но она остановила меня и с холодной улыбкой сказала: - "Перестаньте! Я не должна вас слушать." - Она представляла мне свое недавнее вдовство; но я настаивал, и через несколько времени одержал победу.

Ей были известны мои небольшие средства и огромные ожидания; она знала, что наша женитьба должна быть тайной, и соглашалась жить где бы-то ни было; лишь бы ей была возможность оставить образ жизни, в котором переносила так много горя.

Мы обвенчались в Сити, в какой-то мрачной церкви, без всяких свидетелей, кроме причетника и церковного сторожа, Первые дни после брака, мы провели в небольшой деревне, славившейся рыбною ловлей. После того, мне было должно выехать из Лондона и привесть в исполнение предположенный план. Я оставил жену на квартире, под чужим именем, милях в сорока от моего постоянного местопребывания. Еще до этого я убеждал дядю взять на аренду от лорда Мордалля, на весьма выгодных условиях, несколько акров земли, изобилующей минералами, в дикой и малонаселенной местности, посещаемой порядочными людьми только в сезон охоты. Это обстоятельство доставляло мне возможность отлучаться из дому раза по два в неделю.

По близости рудников находились остатки леса и овраги богатые дичью. На отлогом скате одного оврага, кто-то из предков лорда Мордалля выстроил небольшой дом на случай приезда и отдыха во время охоты; а кто-то из лесничих, сын садовника и большой любитель садоводства, разсадил около дома фруктовые и другия деревья. На этот-то уголок, удаленный на несколько миль от всякого жилища, я обратил особенное внимание. Дом представлял собою почти развалины, а сад находился в страшном запущении; следовательно, мне не трудно было приобресть это местечко. С деньгами и рабочими людьми в моем распоряжении, сад в весьма скором времени начал улыбаться; его орошал горный поток; розы и вьющияся растения покрывали крутую сторону оврага, и небольшой каменный коттедж сделался игрушкой. Приготовив клетку, я посадил в нее мою птичку. Первые месяцы были для меня месяцами счастия и блаженства. Только мой дядя жаловался, что я потерял веселый характер.

Я считал дни и с нетерпением ждал той минуты, когда мне можно сесть на коня и помчаться в новые рудники. Нужно было проехать двадцать-пять миль неровной гористой дороги; перейти два брода, делавшиеся неприступными от осенних дождей; - но днем или ночью, при лунном свете или в непроницаемом мраке, я мчался туда, гоня добрую лошадь и в-гору и под-гору. Я ехал, не отрываясь от тревожных размышлений, пока отдаленное журчанье горного потока, падавшого каскадом в нашем саду, говорило мне, что я нахожусь близь предмета моей страстной и нежной любви.

Я просил ее выписывать из Лондона все, что требовалось для нее и для дома, и, во избежание подозрения, выписываемые вещи присылались в ближайший порт, а оттуда привозил их к Лоре её слуга, - деревенский парень; кроме того, я открыл ей неограниченный кредит. Спустя несколько времени, я заметил признаки расточительности в мебели, в одежде, и особливо в брильянтах... Легкий выговор, который я сделал по этому поводу, был принят сначала слезами, а потом обмороками. Я узнал, что Лора имела капризный нрав, которого до этой минуты не подозревал.

Таким образом, доброе согласие наше нарушилось; а с тем вместе прекратились и радости в уютном коттедже. Лора, до того времени покорная и кроткая, приняла теперь надменный и недоверчивый вид; каждое слово она принимала в обиду; я, по её словам, не приезжал когда нужно, оставался у ней слишком не долго; - словом, половина времени проходила в сценах упреков, слез, истерических припадков и сетований на судьбу. Наша служанка, простенькая деревенская девушка, смотрела на эти сцены с удивлением: кроткая и милая Лора обратилась в демона. - Я продолжал любить ее, и, вместе с тем, боялся её; - но даже и любовь моя не в состоянии была возстановить наших прежних отношений. Меня начала тревожить ужасная идея: не наскучил ли я ей? была ли её история справедлива? любила ли она меня когда нибудь? - При свидании с моим банкиром, я ужаснулся, узнав, что Лора, в короткий промежуток времени, взяла из банка огромную сумму. Не теряя времени, я поскакал в наш коттедж. Лоры не было дома. Где же она? - Никто не знал. Строгие допросы открыли, что её нет дома уже двое суток - она не ожидала моего приезда. Я задыхался от бешенства.

Спустя несколько-времени, я услышал шаги её лошади. Лора приехала и, вместо привета, встретила меня бранью. В эту минуту она была прекрасна, несмотря на демонски-злое выражение в лице. Она грозила мне обнаружить меня перед дядей, признавалась, что никогда меня не любила и что вышла за меня из одних видов на деньги. Наконец, злость её достигла до такой степени, что она ударила меня. Бешенство, кипевшее в груди моей, вырвалось наружу. Не помню, что я сделал с ней.... не знаю, как я очутился на дороге и во весь дух мчался через горный хребет, разделявший один округ от другого. Во время переезда через брод, кто-то говорил со мной, на не помню, что я отвечал: вероятно, ответ мой отзывался бешенством и сумасшествием.

Я ехал, не обращая ни на что внимания и понукая усталую лошадь безпощадно, и при последнем спуске с горы она споткнулась и упала, сбросив меня через голову с такою силою, что на несколько времени я оставался совершенно без чувств. Очнувшись, я увидел, что бедная моя лошадь хромала. Я подвел ее к постоялому двору и постучался. Была полночь, и потому меня впустили неохотно. Содержатель постоялого двора, увидев меня, отступил назад с восклицанием ужаса. Мое лицо, платье и рубашка покрыты были кровью.

на постоялом дворе.

-- Убийство, отвечал лорд Мардолль.

-- Убийство лэди в лесном коттедже, - сказал один из лесничих.

Меня представили в суд. Ничего не помня, я не знал, что отвечать, и меня посадили в тюрьму. Дядя мой, назначив на мою защиту небольшую сумму денег, объявил, что больше не желает меня видеть.

"Взятый под стражу джентльмен был тайным образом женат на лэди необыкновенной красоты, но неизвестного происхождения, и поместил ее под чужим именем в уединенном коттедже. После непродолжительного периода нежной любви, между ними начались ссоры, которые, по показанию служанки, постепенно увеличивались и дошли до драки. При последнем случае, когда служанка видела несчастную жертву еще живою, произошла ссора самая ужасная. Ссора эта началась из-за каких-то денег. Служанка до такой степени перепугалась, что убежала к матери, жившей в одной мили от коттеджа, за горой, куда ей еще раньше было приказано отправиться и купить провизии. Мать, услышав, что в коттедже происходит страшная ссора, оставила дочь свою при себе. Лорд Мардолль, отправляясь рано утром на охоту, и проезжая мимо коттеджа, услышал в нем вой собаки, вошел в отворенную дверь, и увидел жену арестованного джентльмена убитою. После некоторых осведомлений, лорд Мардолль погнался по следам ускакавшого мужа и нашел его спящим на постоялом дворе, при чем заметил, что его платье и рубашка были окровавлены. При входе на постоялый двор, обвиняемый немедленно вымыл руки и лицо, и приписывал кровь падению с лошади; но, по освидетельствовании, не оказалось на нем ни ушибов, ни ран, от которых могло бы произойти такое истечение крови.

"Но, когда лорда Мардолля пригласили в суд в качестве свидетеля, он предъявил два факта, которые произвели сильное впечатление в пользу обвиняемого. Он видел убитую в пять часов и её тело еще не успело остыть. Он нашел в руке несчастной жертвы клочек волос, который она, очевидно, вырвала из головы убийцы, во время борьбы, - борьбы самой отчаяной. Он запечатал этот клочек и не хотел показывать его до времени. Ногти на другой руке убитой были переломаны и пальцы окровавлены. Ни на которой руке не было колец, хотя она имела привычку носить их множество; следы некоторых колец остались на пальцах, и одно из них было сорвано насильственным образом. В кухне, на столе, найден был сверток серебра, ножик и окровавленный кусок хлеба.

"Для защиты обвиняемого были приглашены другие свидетели, которые объявили, что лэди часто носила драгоценные браслеты. Обвиняемый, находясь, вероятно, под влиянием сильного душевного волнения, решительно отказался защищать себя. Судья спросил служанку и фермера, который иногда доставлял провизию в лесной коттедж: узнают ли они кольца и браслеты, если их покажут им?

"После этого, судья позвал Ричарда Перкинса, тюремщика, и предложил ему следующие вопросы:

" - Не поступил ли еще кто в тюрьму вскоре после убийства?

" - Спустя день после убийства, ко мне поступил мужчина, по имени Гэймэкин Дикк, за кражу лошади.

" - А дорогую ли он украл лошадь?

" - Нет; он украл кобылу, кривую, старую и хворую. Я знал ее очень хорошо: с места не стронешь, - зато уж если разогреешь, так бежит на славу.

" - Как ты думаешь, с. той ли целью он украл ее, чтобы продать?

" - Конечно не с той. За нее, кто ее не знает, не дадут и полкроны. Без всякого сомнения, он что нибудь напроказил и хотел бежать из округа; но к счастию попал на кузнеца, который признал кобылу и схватил его, как вора.

"Сведения эти, по мнению судьи, не относились к делу; однакож, после некоторого размышления, он сделал тюремщику еще несколько вопросов:

" - Обыскал ли ты арестанта, и не нашел ли при нем чего нибудь ценного?

"Тюремщик представил два браслета, четыре кольца, из них одно брильянтовое, а другое с печатью, и мешок с золотыми монетами. На одном из браслетов было вырезано: Чарльз Лоре, что все это досталось ему в драке на Броадгринской ярмарке.

"При этом показании, судья приказал привести Дикка. Клок волос, взятый лордом Мардоллем из руки убитой лэди, был приложен к голове Дикка. По цвету и по количеству, волоса эти вполне принадлежало ему, несмотря на то, что он успел остричь себя и вымыться. После того, некто мистер Монли объявил, что когда он встретил обвиняемого джентльмена, в вечер совершения убийства, и притом немедленно после его отъезда из коттеджа, на его лице и на одежде не было ни малейших следов крови. Содержатель постоялого двора показал, что овес, засыпанный лошади обвиняемого, был не тронут и залит кровью. По осмотре языка лошади, оказалось, что он был полу откушен во время её падения, и потому нет никакого сомнения, что молодой сквайр был обрызган кровью лошади.

"Мрачное лице обвиняемого озарилось светом ясной луны в темную ночь.

"Судья, не вставая с места, произнес приговор: невинен.

"Спустя неделю, Гэймэкин Дикк покушался бежать из тюрьмы, и в этой попытке убил одного из тюремщиков. Его судили за то; суд кончился приговором к виселице. Когда всякая надежда убежать из тюрьмы исчезла, он позвал к себе любимого тюремщика и сказал: "Билль, - француженку-то я убил. Я знал, что у нея много денег и брильянтов, и только ждал случая овладеть ими".

Этим кончается газетное известие. Мой дядя умер от подагры в день моего суда, и умер несостоятельным должником. Чрез влияние лорда Мардолля, я получил место в Ост-Индской Компании, и впоследствии довольно прибыльное назначение.