Рассказ соседа

РАССКАЗ СОСЕДА.

Перед тем, как я оставил торговые занятия и переехал жить по соседству с вами, я жил втечение многих лет в переулке Урсайн.

Переулок Урсайн весьма богатый, узкий, мрачный, грязный, шумный переулок в Лондоне, (который в свою очередь точно так же богат, как мрачен и грязен). Переулок Урсайн ведет из Чипсэйда в улицу Тэймз, упирающуюся в пристань сэр Джон Пригга; - но проходит ли переулок Урсайн - выше церкви Бау, или ниже её, этого я вам не скажу. Не скажу и того, откуда берет он свое ими: от Медвежьяго ли сада, (который, в царствование королевы Елизаветы, служил украшением своих окрестностей и был в большой славе), или от женского монастыря Св. Урсулы, процветавшого в соседстве с этим переулком, до времен могущественного, но нечестивого короля Гарри, который упразднил монастырь, посадив монахинь за прялки или назначив им занятия во их способностям. Переулок Урсайн существовал до великого лондонского пожара, существует он и теперь.

Здания в переулке Урсайн весьма ветхи, весьма неудобны и весьма неуклюжи; и, право, я думаю, что другой великий пожар (не безпокойтесь! в этом переулке все дома застрахованы) не причинил бы вреда соседним улицам, очистив весь мусор, из которого состоит переулок. Вот уже несколько лет, как нумер четвертый покачнулся на бок, наклонился вперед, через улицу, к нумеру шестнадцатому; уже несколько лет, как переулок Урсайн покрывается особого рода кровлей, в виде огромных деревянных брусьев, упирающихся в противоположные здания. Надзиратель этого участка весьма выразительно покачивает головой, глядя на переулок Урсейн, и старается жить от него как можно дальше. Кошки, обитающия в этом переулке, находят в упорных брусьях безпредельное удовольствие; в ночную пору, оне принимают их за венецианские мосты, - только не вздохов, а мяуканья; пешеходы же поглядывают на эти деревянные укрепления внимательно и боязливо. А все таки, переулок Урсайн существует себе, да и только. И то сказать, что если бы вам вздумалось сравнять его с лицом земли, вам бы привелось перенесть куда нибудь старую церковь Сент-Никлас-Бэркрофт, в которой по пятницам звонят в колокола, согласно духовному завещанию мастера Мэйнивера Сквиррелла, известного меховщика, который умер в 1684 году, соорудив эту церковь в память избавления от лап страшного медведя во время путешествия своего по диким и пустынным пространствам Московии. Вам бы пришлось уничтожить храброго золоченого льва и такого же единорога на краю скамейки церковного старосты, который, вместе с клириком, могильщиком, двумя-тремя глухими лавочниками и их женами, составляют почти всю братию, которую высокопочтеннейший Тремэп Попльс, магистр Богословия, может собрать вкупе и назвать конгрегацией. Еще того хуже, если переулок Урсайн вздумают уничтожить, то придется уничтожить и помпу - это старинное учреждение, эту конституционную, освященную законом, самим правительством пожертвованную помпу, - и в добавок, устроенную, как гласит предание, над колодцем, из которого утоляла жажду сама Св. Урсула. - По этому-то переулок Урсэйн и существует.

В некоторый период всемирной история, - может статься это было вчера, а может статься и лет двадцати назад, - в этом мрачном, глухом захолустья обитал Зверь. Пожалуй, если хотите, и человек, но только все называли его Зверем. Это был манчестерский оптовый торговец. Впрочем, для манчестерского, или для какого бы то ни было оптового торговца, не представлялось никакой необходимости быть зверем, или животным, или скотиной, или вообще чем нибудь неприятным и оскорбительным для человеческого достоинства. Совершенно напротив. Например, подле самых дверей Зверя находилась контора и кладовая Тапперли и Григга, тоже манчестерских оптовых торговцев, - веселых, ветренных, добродушных молодых людей, с какими вы бы чаще желали встречаться. Тапперли, как любитель всякого рода охот и конских скачек, бывало, каждый вечер ездил гулять верхом; его постоянно можно было видеть у входа в "Контору конских скачек", где он записывал свое пари, или, от нечего делать, так себе, ротозейничал. Что касается до Григга, то он считался корифеем всех собраний средняго сословия, всех танцклассов и лондонских балов, образуемых посредством подписок. Чтоб иметь о нем понятие, стоило только побывать в маскараде Друрилэнского Театра и посмотреть на него в костюме рыцаря Крестовых Походов. Не был зверем и старик сэр Вильям Ватчь (товарищ фирмы Ватчь, Ватчь и Ровер - манчестерские оптовщики), заплативший некогда штраф в несколько тысяч фунтов стерлингов за открытую в его доме контрабанду, - Нет! в нем не было нечего ни грубого, ни зверского. Сэр Вильям Ватчь быв добрый, благотворительный, веселый старый джентльмен, любивший старый портвейн, старые песни, старых конторщиков и привратников; его бумажник был так же открыт для всех, как и его сердце. Лактиль, Флюит и Комп., жившие напротив Зверя и торговавшие кисеями и лентами, были кроткие, обходительные, набожные люди. Но Зверь был зверем, и в этом нет никакой ошибки. Все говорили, что он зверь; а что говорили все, то должно быть истиной. Настоящее его имя было Браддльскроггс.

Барнард Браддльскроггс. Он быль главою, туловищем и хвостом фирмы. К ней не прибавлялась ни Комп., ни сын, ни племянник, ни брат: Б. Браддльскроггс тянулось от одного косяка дверей до другого и пристально смотрело на вас. Его кладовые были обширны, мрачны и битком набиты товаром. Мрачны были и его конторы, находившияся большею частию в подвалах и освещаемые сальными свечами. Он любил держать своих подчиненных в этих вертепах, где мог накидываться на них внезапно и ворчать на них, сколько душе угодно. В этих подземельях вы ходили, натыкаясь на бледных мужчин, разбиравших зонтики и картоны с разноцветными лентами; на бледных молодых людей в очках, заносивших в книги шелковые и шерстяные материи, при свете мерцающих и вонючих сальных свечей в ржавых подсвечниках. Тут небыло ничего общительного; конторки стояли по разным углам; - конторщики сидели на высоких табуретках, прикрываемые стенами бумажных материй, тарлатана и барежа. Зверь был повсюду. Он безпрестанно рыскал в подземельях. Заглядывал в углы и норы. Бранил прикащиков на лестницах, ревел на привратников в мрачных прихожих. Его басистый, грубый, хриплый голос, втечение часов, посвященных занятиям, непременно раздавался в какой нибудь части заведения, как отдаленный гул страшного землетрясения. Его жесткие, веллингтоновские сапоги постоянно скрипели. Связка безчисленного множества ключей брянчала при нем, как у тюремщика. Даже самые часы его производили какой-то дикий шум, имеющий сходство со скрежетаньем зубов, - как будто весь их механизм претерпевал страшное мучение. Это был зверь - настоящий зверь.

Высокий, плечистый, жилистый, мускулистый на вид; с крупными и угловатыми чертами лица, с огромной головой, покрытой седыми волосами, торчавшими, как щетина, и упорно сопротивлявшимися всякого рода причесыванью, приглаживанью, и помаженью; с черными густыми бровями, почти встречавшимися на переносице; с морщиной, наподобие конской подковы, на самой переносице; с колючими бакенбартами, в роде вареного конского волоса, изрубленного на мелкия части, покрывающими не щеки, а одне только скулы; с огромными, крепко накрахмаленными воротничками, защищавшими его лицо подобно рогаткам, употребляемым в войне против кавалерийских атак; с большими, жесткими, костлявыми руками, запущенными в карманы; с огромной печатью и лентою при часах, испускающих, как я уже сказал, дикие звуки, - вот, портрет Барнарда Браддльскроггса. От ушей и до ноздрей у людей подобного рода вы всегда увидите коротенькие, волоса, неподчиняющиеся действию щипчиков; это верные признаки, непоколебимости намерений и сильного, цветущого здоровьем мужества. У таких людей на ходу хрустят все составы. У него тоже хрустели.

Богатый, как до него был богат отец его, старый Симон Браддльскроггс, - Барнард Браддльскроггс не был корыстолюбив. Никто не знал, чтобы он подарил или дал в долг неимущему какую нибудь пенни; но своим конторщикам и вообще служащим у него он платил щедро: эта черта необъяснима в Звере. Несмотря на то, говорили, что подчиненные ненавидели его наравне с другими. Он был щедр на суровую благостыню: - приводил грешников к покаянию, подавал нищему кусок хлеба, давал сиротам воспитание и, в соразмерном количестве, наделял их побоями. Он выучивал мальчиков тяжелим ремеслам и помогал им эмигрировать в суровые, убийственные климаты. Он был член какой-то секты самых строгих убеждений, имел на нее некоторое влияние и до половины выстроил на свой счет часовню: - но, говорят, что немногие были благодарны и признательны ему за его великодушие. Такой он был зверь. Он не знал, что такое сострадание.

Он подавал милостыню, как иной швыряет собаке мозговую кость. За утайку или воровство, хотя бы это была пенни, он жестоко преследовал, особенно тех, кто находился у него в услужении. Это было замечено всеми. Он искал с должников посредством суда, не принимал никаких извинений от несостоятельных и во всех банкрутах видел уголовных преступников. Это всем было известно. Купцы, биржевые маклеры и его товарищи уступали ему во всех сделках на бирже; его корреспонденты вскрывали его свирепые письма с трепещущим сердцем; его конторщики дрожали перед ним; его служанки проходили мимо его (если только имели столько твердости духа, чтоб пройти) со страхом и трепетом. Лакеи в гостиннице Кок, в улице Триднидль, куда он ходил ежедневно съесть тарелку супу, горячого, как пламень, - не любили его. В клубе своем он один занимал крытый балкон, набирал себе груду газет, обедал один, вино пил один, ворчал на всех один.

Была у Зверя и жена - мистрисс Браддльскроггс; нежная, с голубыми глазами, маленькая дама из Девоншэйра. Она умерла в раннюю пору жизни. Никто не говорил, что её муж бил ее или морил ее голодом, или, одним словом, дурно обходился с ней - нет! этого за ним не замечали; но зато он запугал ее до смерти. Это говорили все. Она ни под каким видом не могла отвести своих кротких голубых глаз от ужасного мужа, и умерла, боязливо глядя на него. Перед самой смертью, мистрисс Браддльскроггс подарила мужа сыном. Из него вышел бледный, белокурый, боязливый юноша, с глазами матери. Зверь обходился с ним (на это все негодовали), от самых ранних его лет, с неизменной строгостью. На пятнадцатом году он был взят из скучного пансиона, где получил незавидное коммерческое воспитание, в более скучную контору отца, в переулке Урсэйн. Он имел особое отделение, освещаемое особой сальной свечей.

Конторщик и писцы, числом двенадцать, обедали и ночевали в доме Зверя. Они имели мрачную спальню, где-то над конюшнями, на задах переулка Урсайн; обедали они в грязной комнате наверху того же здания, обедали постоянно одни и теже блюда: мясо, баранину и картофель, - и всегда в довольном количестве, потому что Зверь, относительно пищи, не делал ограничений, что также довольно замечательно в таком Звере. За домашним хозяйством наблюдала ключница - высокая, задумчивая, средних лет лэди и, как должно полагать, жившая некогда в богатстве. В пору молодости, она, надо полагать, была весьма миловидна, но теперь страдала каким-то недугом, и не редко, от обмороков, падала с лестницы, поднимаясь на нее или спускаясь. Когда не на кого было нападать в своей конторе внизу, Зверь поднимался наверх, нападал на мистрисс Плимметс и грозил ей увольнением от должности и голодной смертью, как неизбежным результатом увольнения. Конторския занятия кончались в восемь часов вечера; от этого часа и до десяти, писцам дозволялось итти куда хотели, но удаление от должности и изгнание из дому было неизменным следствием минутной непунктуальности в возвращении домой. Привратники ночевали вне дома и писцы смотрели на них, как на существа превосходнейшия, как на людей необъятной опытности и знания жизни - на людей, которые могли участвовать в оргиях далеко за полночь, на людей, которые могли оставаться в галлереях театров до окончания спектакля.

и Джона Симкокса, конторщика, занимавшагося исключительно письмоводством,

Симкокс назывался просто Симкокс в кругу товарищей; - мистер Симкокс - между привратниками и швейцарами; - Джон Симкокс - между друзьями в трактире "Адмирал Бенбоу", близь Кэмбервисских ворот; - "эй! ты, Симкокс!" - его неугомонным, вечно недовольным, бранчивым хозяином. Седовласый, улыбающийся, краснолицый простак был этот Симкокс, доброй души, недальняго ума, любезного характера, доверчивой натуры, нерешительный в предприятиях, веселый малый в дружеском кругу. Ему было пятьдесят лет по возрасту и пятнадцать по уму. Некогда он был на вершине лестницы человеческого благоденствия - был богатым человеком, по наследству от родителей, имел экипаж, лошадей и земли; но слетев с этой лестницы (а это случилось на двадцать шестом году его жизни), - слетев весьма быстро и до самого низу, он уже не был в состоянии подняться на нее. Простофиля перед всяким посредственным плутом; жертва замысловатых проектов; отличный математик, но совершенно неумевший двух сложить с двумя в смысле практическом; не имея твердости характера даже на столько, чтоб быть своим собственным врагом, он всегда находил множество друзой, готовых сделаться его врагами при первой необходимости. Совсем иное дело, еслиб он держался по дальше от подобных друзей: тогда, быть может, из него вышел бы путный человек. Он не промотал бы своих денег, еслиб, ради их, его не обманывали; он не стал бы напиваться пьяным сам, но позволил бы напоить себя с очаровательной готовностью и равнодушием. В мире есть много Симкоксов, и много негодяев, готовых обобрать Симкоксов до ниточки; и хотя я охотно отправил бы всех таких негодяев на виселицу, но мне бы не хотелось, чтоб перевелась порода Симкоксов.

Джон Симкокс получал жалованья сто двадцать фунтов стерлингов в год. Еслиб мы писали вымыслы, вместо серьёзной (хотя несколько замаскированной) истины, я бы представил его вам, как жертву злополучия, с полсотнею соверенов годового дохода. Но зачем же? - Симкокс получал ежегодно сто двадцать золотых, - ибо Зверь, в отношении жалованья, не позволял себе делать вычеты: а это, опять таки скажу, довольно замечательно в подобном звере. Сто двадцать золотых соверенов получал Джон Симкокс; но они приносили ему столько же выгоды и пользы, сколько принесли бы сто двадцать пенни. Когда человек должен заплатить за квартиру двадцать семь фунтов, - фунтов шестьдесят должен снести к "Адмиралу Бенбоу", - десять фунтов обещал дать в долг (и даст) своему приятелю, да сам занял пять фунтов у другого приятеля, и намерен заплатить их; когда, кроме этого, он должен заплатить по маленькому счету мяснику, по маленькому счету зеленщику и портному, то не трудно представить, в каком затруднении должен находиться подобный человек, стараясь удовлетворить все требования из маленького капитала. Но когда распорядителем капитала случится быть человеку, каким был Симкокс, - человеку без всякой воли над самим собою или над своими деньгами, - вам не трудно будет убедиться, что конец каждой четверти года для Симкокса был гораздо хуже и тяжелее начала.

Нисколько также не удивит вас, что продажа мёбели в маленьком доме Симкокса по террасе Карилэйн, в Кэмбервелле, была событием, часто повторяемым, и, следовательно, весьма обыкновенным, что в местном суде его знали так же хорошо, как и судью, что понуждения к уплате долга всегда приходили в надлежащее время, но долг никогда не уплачивался. Однакож, кредиторы никогда его не арестовали. Они знали, что чрез это он лишился бы места. Таким образом, бедняк продолжал существовать на белом свете от одной недели до другой, от месяца до другого месяца, занимая деньжонки то в одном месте, то в другом, отнимая у Петра, чтоб расплатиться с Павлом, - короче, житейския дела Симкокса никогда не поправлялись; - никогда не выходил он из затруднительного положения. Не смотря на то, он продолжал курить, выпивать стаканы грогу, распевать песни, - все это у "Адмирала Бенбоу", и песни его всегда сопровождались громком рукоплесканием.

Я нисколько не думаю, что общественное положение Симкокса улучшилось женитьбой (в ранний период его жизни, и на девице прямо из пансиона мисс Джимп, в Гаммерсмите) на молоденькой лэди, превосходно усвоившей в пансионе два полезные и выгодные искусства: шить по канве и рисовать гвашью; в хозяйстве же и в обязанностях хозяйки ровно ничего не смыслившей. Когда Симкокс промотал все денежки, а это он сделал с изумительной быстротой, - мистрисс Симкокс, увидев себя с тремя дочерьми нежного возраста и раззоренным мужем, прибегнула к потокам слез; потом перенесла кризиз нервной горячки, и, в заключение, перешла к постоянным недугам, папильотками и страшному неряшеству.

размеров, прекрасную талию, весьма большие черные глаза, весьма длинные черные локоны, которыми не мало гордилась, и нос похожий... на чтобы вам сказать?... на горб. Аптекарские помощники посвящали ей акростихи, а один молодой человек из книжной давки был, как полагали, влюблен в нее до безумия. Елена, дочь нумер второй, двадцати лет, была также высокого роста, также имела черные глаза, черные локоны и белые роскошные плечи, была предметом обожания аптекарей и Лаурой Петрарки в магазинах модных товаров. В Кэмбервельской области, эти две барышни были признаны и утверждены красавицами во всех отношениях. Оне одевались в материи ярких и самых пестрых цветов; на них всегда были миленькия шляпки; лайковые перчатки плотно обтягивали ручки, а щегольския козловые ботинки - ножки. Их субботнее появление в приходскую церковь всегда производило сильное впечатление. Помощник аптекаря всегда цаловал руку свою, когда сестрицы проходили мимо его; молодой человек из книжной лавки отрывался от молитвенника и тяжело вздыхал; молоденькия лэди завидовали и распускали невыгодные слухи, молодые джентльмены восхищались и в душе желали обладать таким сокровищем на всю свою жизнь; между тем, мисс Маделэйн, с наступившим днем её рождения, исполнилось двадцать-три, и мисс Елене двадцать-один год, а никто из обожателей не высказался определительно; никто не сказал: "я имею сто фунтов стерлингов в год и надежды на приращение этого дохода; возьмите его вместе с моим сердцем и рукой." Правда, старик Моггерс, портной, приятель, кредитор и веселый товарищ Симкокса, намекал за пуншем, у "Адмирала Бенбоу", на готовность жениться на которой либо из барышень, но его супружеския предложения обыкновенно изчезали вместе с тем, как изчезало его опьянение; к тому же, его считали за безнравственного старика, преданного пьянству и табаку во всех видах его употребления. Кроме того, носилась молва, что он имел уже двух жен, мнимых и проживавших в различных частях государства.

А дочь, нумер третий, - неужели вы полагаете, что я забыл ее? О, нет! Ни под каким видом. Верно она была красавица? Нет. В мнении Кэмбервельского прекрасного пола и помощника аптекаря, она не была красавицей. У нея были черные глаза, но без блеска. У нея были черные волосы, но они не завивались в роскошные локоны. Она была обыкновенная девочка, "так себе, маленькая штучка" согласно Камбервельскому мнению; на глаза аптекарского помощника "в ней ничего не было хорошого."

Нельзя сказать, что она сидела как Сандрильона, в углу у камина, в золе и угольях; но зато, она разводила огонь, наблюдала за ним, стряпала, и во всех других отношениях была покорной и усердной слугой своих образованных сестриц. Нельзя сказать и того, что она ходила в лохмотьях, но она бегала по дому и по улицам в ветхом, коричневого цвета, мериносовом платьице, из которого давным давно выросла, в плачевного вида пуховой шляпке и полинялой шерстяной шали, по наружности занимавшей средину между тряпкой, которою стирают пыль, и носовым платком, отслужившим свой термин. Как ребенка, ее наказывали за то, в чем она была невиновата, и вдвойне наказывали за то, в чем была виновата. Как взрослая девочка, она употреблялась на посылки, приносила пиво, разводила огонь (как я уже сказал), читала сантиментальные романы мамаше, когда последняя нежилась на софе, и аккомпанировала сестрам на фортепьяно, когда оне повторяли те восхитительные романсы и дуэты, от которых приходило в восторг все Кэмбервельское общество.

чем в головах обеих старших сестер (и в голове их матери в добавок, думал добряк, в этом я даю честное слово, хотя Симкокс и не осмеливался высказывать этой мысли). Он называл ее своей милочкой, своим маленьким ментором, своей услужливой, терпеливой Бетсинетси и другими довольно глупыми именами, выражавшими, впрочем, ласку и любовь. Да и чего же лучшого можно ожидать от красноносого конторщика, который каждый вечер подпивал у "Адмирала Бенбоу"! Безпредельно покорный жене своей во многих случаях, он часто решался, во время малолетства Бесси, возражать своей половине относительно числа ударов розгами, назначенных младшей дочери за детские проступки; и, однажды, даже осмелился показать свою власть, когда его супруга распорядилась было совершить наказание за вину, в которой ребенок вовсе не был виноват, - он решился показать свою власть "освобождением обвиняемой от наказания." Таким образом, с течением времени, дружба между этой заброшенной и пренебрегаемой девочкой и её отцем сделалась столь тесною, что против нея никто из семейства не смел возражать. Бесси пользовалась уважением даже в том низком обществе, до которого Симкоксу угодно было низойти. Ей дозволялось снимать с отца грязные сапоги, приготовлять ему обед, набивать трубки, делать грог, когда он имел расположение пуншевать дома, и приводить его пьяненького от "Адмирала Бенбоу" домой, когда пуншеванье совершалось вне дома. В последнее время ей даже вменили в обязанность приводить папа своего из переулка Урсэйн в роковой день полученья жалованья; и безропотная, усердная помощь Бесси часто сохраняла старого и слабого Симкокса от многих мрачных и опасных ловушек. На улице, у входа в таверны, дитя терпеливо дожидалось той минуты, когда её папа подготовится и выйдет к ней; нежно, но решительно, она устраняла его от шумных гуляк, его товарищей, или, встретив их и отведя в сторону, страстно и со слезами умоляла не поить её папа. Некоторые из безпутных людей, с которыми она приводима была в такое странное соприкосновение, совершенно покорялись её безъискуственным взглядам и словам. Джэк Флукс, первоначально служивший на бирже, а теперь преимущественно в трактирных буфетах, самый распутный, расточительный и безпечный из товарищей Симкокса, прекратил попойки с отцом Бесси на целую неделю, и возвратил ей, частным и таинственным образом, две полкроны, которые он занял у Симкокса! Этот дочерний надзор найден был и прочими членами семейства столь полезным, что обязанность Бесси приводит домой отца в дни получения жалованья постепенно распространялась и сделалась еженедельною, а потом и ежедневною. Интересно было видеть эту девочку, когда она, в истасканной пуховой шляпке и полинялой шали, с кротким, светлым и добрым лицом, приходила к трем четвертям восьмого на угол улицы Тэймз и переулка Урсайн и там терпеливо ждала окончания отцовских занятий. В этом квартале она сделалась почти также известна, как и церковь Сент Никлас Бернард, или как знаменитая помпа. Артельщики с пристани сэр Джон Пигга, проходя мимо, кланялись ей; величавый староста прихода Сент Никлас ласково разговаривал с ней; все конторщики Браддльскроггса знали ее, кивали ей головой, улыбались ей, и между собою выражали взаимное мнение относительно того, какой зверь был Браддльскроггс, что не приглашал девочку в комнату отдохнуть немного и зимой погреться у камина. Разсыльный мальчик из погреба "Медведь и всякая-всячина", во время вечерних своих похождений, с кружками вечерняго пива, влюбился по уши в эту нежную и преданную дочь, и готов был предложить ей, еслиб только смел, подкрепление, из всех кружек по немножку. Мало-того, даже сам величественный, богатый мистер Дром, оптовый овощенный продавец и поставщик провизии, который, запустив руки в карманы, по целым дням стоял над подъемным краном своей кладовой, точь-в-точь, как заплечный мастер Вест-Индского произведения, - даже и мистер Дром обращался к ней, из глубины своего двойного подбородка, с приветливыми и благосклонными речами, подчивал ее фигами, упрашивал войти в кладовую, пропитанную запахом сахарного песку, и отдохнуть на бочках солонины, приготовленной для кораблей.

Когда Зверь переулка Урсэйн встречал Бесси Симкокс, то, или бросал на нее зверский взгляд, или раскланивался с ней с саркастической улыбкой и спрашивал: в каком погребе намерен её батюшка провести вечер и напиться? и успел ли он научить ее пить джин? Иногда, зверским своим голосом, он выражал решимость не подпускать к дому своему девчонок; иногда говорил ей, что ей немного раз удастся приходить к его дому, потому что он решился прогнать от себя "эту пьяную старую собаку". - Чаще всего, однако же, он проходил, бросив на нее один только зверский взгляд, или только громко прозвонив ключами и серебряными деньгами в кармане. Девушка дрожала от страха, завидев его издали, и, когда он обращался к ней с зверскими словами, Бесси, прислонясь к помпе, начинала плакать, при чем один из углов полинялой шали безпрестанно приводился в действие. Что же касается до Вильяма Браддльскроггса, юноши с голубыми глазами и белокурыми волосами, то, при встрече с Бесси, лицо его покрывалось стыдливым румянцом, и он осмеливался обратить её внимание на прекрасный вечер. В этом явном преступлении его нередко уличал отец, и свирепо увлекал в кладовые.

-- Сегодня, моя милая Бесси, я получил жалованье, заметил Джон Симкокс своей дочери, вечером двадцать-восьмого марта: - и мне бы хотелось, дитя мое, выпить кружечку элю.

Было около половины девятого; когда Бесси и её папа пробирались по длинной улице, известной под названием "Новой Кентской Дороги". В этой улице находится, как вам известно, заведение, под вывеской "Шампанский эль". Под эту-то заманчивую вывеску и зашел Джон Симкокс, оставив свою Бесси на улице, с пятнадцатью фунтами стерлингов - остатком его жалованья. Ночь была темная и дождь висел за волоске. Наконец он пошел крупными каплями; а между тем Джон обещал пробыть недолго.

Зачем же мне рассказывать "in extenso" повесть, унижающую достоинство человека, - рассказывать о том, как Джон Симкокс напился пьян в тот вечер; - о том, как он принудил дочь свою отдать ему из жалованья все до последняго шиллинга; - о том, как, после величайших усилий и хлопот, он приведен был, наконец, к уличной двери своего дома, где внезапно бросился за бежавшим мимо его дома человеком, и изчез? - О том, как его дочь бродила по улицам, под проливным дождем, и рыдая, отъискивала своего отца; - о том, как в два часа ночи, к маленькому домику в Кэмбервелле, подошел весьма мокрый полицейский сторож, плачущая, дрожащая, промоченная до костей девушка, на которую полицейский из жалости набросил свой клеенчатый плащ, и пьяный мужчина, без гроша денег в кармане, без шляпы, с головы до ног в грязи, в самом жалком, позорном, отвратительном виде? - Из сожаления к нему, опустимте занавес.

степени, страшное зрелище. Гнев овцы доходит иногда до бешенства. Однакож, этой исправительной мере не суждено было исполниться: во-первых, тому воспрепятствовал полицейский, а во-вторых, сама Бесси, мокрая, усталая и печальная, сначала упала в обморок, а на другой день обморок этот перешел в сильную горячку.

В этой горячке она пролежала три долгия недели. Пролежала и еще три долгия недели в плачевно-томительном состоянии выздоровления. Барышники пронюхали это обстоятельство, и вскоре в их руки перешел ковер, украшавший гостинную. В доме не было никаких средств к доставлению больной малейшого комфорта; не было ни бульона, ни цыплят, из которых можно бы сделать бульон, ни сого, ни портвейна, словом, ничего, способствующого к подкреплению сил.

Впрочем, нет! позвольте, - виноват! За больной ухаживало много докторов, и не было ни малейшого недостатка в лекарствах. Соседние аптекари, аптекарские помощники и вольнопрактикующие медики оказывали особенное внимание к семейству Симкокса вообще, и к младшей больной дочери в особенности. Никто из них, деньгами, не пожертвовал пенни; за то все были щедры и усердны на внимание. Добродушный мистер Сфун прислал целую коробку хинина. Молодой Туккст, только что кончивший курс медицины, предложил для Бесси все свои услуги. Он готов был разрезать ее на части, лишь бы только это средство послужило ей в пользу. Из Кэмбервельской Рощи приехал знаменитый доктор Бибби, в собственной карете, с собственным лакеем, с черной шерстяной витушкой на плече; он величественно назначил перемену воздуха и, для подкрепления сил, красный портвейн. Величественный человек был этот доктор Бибби! Видный собой, дородный, в звучным голосом, и богатый. Его сапоги постоянно скрипели, ресоры его кареты постоянно хлябали, - оставляя больную, он оставил на каминной полке золотую монету.

После этого визита, в маленьком доме в Кэмбервелле появились некоторые необходимые предметы. Кроме того, при больной находилась особого рода сиделка, деятельная, преданная, терпеливая, ласковая, нежная. Не мистрисс Симкокс, которая продолжала лежать на диване, то читая сантиментальные романы, то оплакивая семейные обстоятельства; и не мисс Симкокс старшая и средняя, которые, хотя и прислуживали сестре, но делали это брюзгливо и с ворчаньем, единодушно утверждая, что сестра их на самом деле не так больна, как думают другие. У этой няньки был красный нос и дрожащия руки. Это был сам Джон Симкокс. Он возвращался теперь из Сити ранее обыкновенного, и уже не заходил на перепутье в заведение "Шампанского эля". Уже семь недель, как он не был у "Адмирала Бенбоу". Он сидел у изголовья дочери, читал ей, носил ее на руках, как ребенка; - плакал и сокрушался о том, что был виновником её страданий; обещал, намеревался исправиться, и молил Небо помочь ему исполнить это намерение.

Но что значили попечения докторов, коробка хинина и соверен на каминной полке? - Ровно ничего; или все равно, что капли в мутном океане затруднительных обстоятельств Симкокса. Соверена недостаточно было, чтоб отправить Бесси в Мальверн или Вентнор; хинин не мог доставить ей портвейна и перемены воздуха. Джон Симкокс приходил в отчаяние. Денег негде было взять, нечего было заложить ростовщику, - не предвиделось получить их раньше жалованья, - а до той поры должен пройти еще целый месяц. Не попытаться ли занять небольшую сумму от самого Зверя - от ужасного Браддльскроггса? Не предложить ли ему двести процентов; не упасть ли перед ним на колена, не написать ли к нему просительное письмо? Не написать ли?

тяжелые проценты, - но ничего! - спасибо, что дали. Мистрисс Симкокс предстояло свозить Бесси в Вентнор недели на две или на три. День жалованья приближался. Семейство Симкокса замечало от времени до времени, что улыбка на лице отца была одной только маской, и что под ней скрывался озабоченный, печальный и, в некоторой степени, страшный вид; - вероятно, его тревожила уплата процентов за десять фунтов. Мистрисс Симкокс была в восторге от предстоящей поездки; бедная Бесси улыбалась и благодарила папа; старшия сестрицы Бесси питали в душе убеждение, что поездка на взморье в тысячу раз необходимее для них, нежели для бледной и ни на что негодной Бесси; поездка эта освежила бы их красоту; - и потому сестрицы легли спать в страшном негодовании.

Маленькая больная и её родительница отправились на остров Вайт в Британский канал, и в приморские города Гемшэйрского графства. Бесси собирала раковины и морской тростник, покупала картинки из разноцветного песку и песочные часы, каталась на ослах при Кэрнсброкском замке, восхищалась миниатюрной церковью св. Лауренса и любовалась молодыми дэнди, членами Яхт-Клуба, - между тем, как её бледное личико, с каждым днем, становилось розовее и в её черных глазках, с каждым днем, заметнее разгорались искры. Её мамаша, по обыкновению, лежала на-диване, поглощая запас сантиментальных романов вентнорской библиотеки для чтения и разнообразя это домашнее занятие прогулкой в коляске, или награждением любезностями милую Бесси. Парочка эта возвратилась в Лондон, в Кэмбервельский домик, за неделю до дня жалованья. Безпорядочный Симкокс, во время их отсутствия, держал себя, можно сказать, примерно; но старшия дочери не могли не заметить, что он был молчалив, скрытен и чем-то озабочен. Вероятно, причиной всему этому были тяжелые проценты, которые ему предстояло заплатить за десять фунтов стерлингов, занятых им у старшого конторщика.

Дня за три до получения жалованья, в четверть девятого вечера, Бесси Симкокс поджидала своего родителя. Она была доверчива, весела и исполнена радостных надежд: она благодарила Бога за свою болезнь и за перемену, которую эта болезнь произвела в её неоцененном отце. Было без четверти восемь знойного летняго вечера. Она следила глазами за зонарщиком, который, с маленькой лестницей и потайным фонариком, переходил от одного фонарного столба к другому, как вдруг ее окликнул один из привратников мистера Браддльскроггса. Это был безобразный, отвратительный мужчина, в отвратительной меховой шапке (какую обыкновенно носят привратники и шкипера, занимающиеся перевозкою каменного угля), - мущина, который никогда до этого не кланялся ей и не разговаривал с нею. Бесси задрожала всем телом, когда Джон Мэлинджер (фаворит Зверя, - если только Зверь мог иметь к кому нибудь расположение - и, как полагали, привратник, который пришелся ему по душе) - обратился к ней:

-- Эй! - сказал Джон: - вас требуют...

-- Меня... требуют? Куда? Кто? - пробормотала Бесси.

Бесси пошла за привратником, продолжая дрожать всем телом. Привратник шел впереди ее, представляя собою воплощенного духа несчастия. Он провел ее из одной мрачной кладовой в другую, из одной конторы в другую, где сидели конторщики и писцы, безмолвные и унылые. Наконец, он ввел ее в грязную комнату, тускло освещенную отененной лампой. В этом склепе лежали груды грязных бумаг - и, еще грязнее, груды кассовых книг; - на крючках, вколоченных в стены, висели большие кипы записок и счетов; по средине комнаты на полу стоял огромный железный сундук, бросавший от себя чудовищные тени на стены и на трех безмолвных мужчин.

То есть:

На Джона Симкокса, бледного, дрожащого и с безумно-блуждающими взглядами.

На Зверя, который, как и всегда, казался настоящим зверем.

морщин и складок, и потом вдруг оцепенело; в сапогах весьма странного покроя, в коричневых нитяных перчатках, и с такою осанкою, которая немедленно утверждала в вас убеждение, что если бы вы ударили во нем кузнечным молотом, то его тело не издало бы глухого, невнятного, "мясистого" звука, но прозвенело бы громко и резко, как металлическая вещь.

Зверь, запустив руки в карманы, стоял, прислонясь к высокой конторке на жиденьких ножках. Стоял также и Симкокс, в углу. Стоял также, не то чтобы нигде, но где-то и как-то, и около Симкокса, и в особенности около дверей и железного сундука, в котором, повидимому, он принимал живейшее участие, - высокий мужчина, в сапогах странного покроя.

-- Подойди сюда, моя милая, сказал скрипучим голосом Барнард Браддльскроггс - Зверь.

"Моя милая" подошла к столу, куда ей было предложено. Она слышала скрипучий голос, но еще внятнее слышала биение своего сердца; - громче всего она слышала свой вопиющий внутренний голос, что её папа занял десять фунтов, что ему нужно заплатить большие проценты, и что день получения жалованья приближался быстро.

-- Имя вот этого господина - Лорчар, - продолжал Зверь.

-- Он офицер.

Офицер - чего? - Милиционной пехоты; вольно-наемной кавалерии; батальонный офицер Миддльсекского Шерифа, или Офицер таможенный? - Ничего этого не было сказано; но Бесси в один момент узнала, какого рода этот офицер. Она могла бы узнать его с первого раза по сапогам особенного покроя, - по сапогам, каких не может носить никакой офицер, никакой мужчина, никакая женщина. Но ей говорило её сердце. Оно говорило очень внятно:

-- Это полицейский офицер, и он пришел взять твоего отца под стражу.

В один момент было высказано все. О Бесси, Бесси! - Десять фунтов стерлингов, взятые в долг у старшого конторщика, и за которые бы следовало заплатить большие проценты, - эти десять фунтов были вынуты из кассового сундука.

полицейский офицер, явился сюда, чтоб взять его под стражу за воровство.

-- Ты дочь этого человека, сказал Зверь: - ты должна итти домой без него. Ты скажешь его жене и прочему семейству, что я посадил его в тюрьму и отправлю его в ссылку за воровство.

-- За воровство! о, нет, сэр! вскричал бедный Симкокс из угла. - Перед Богом - это неправда! Я только....

-- Молчать! - проревел Зверь: - я отдам тебя под суд, я сошлю тебя в ссылку, я повешу тебя. - Чорт возьми! я тебя переделаю. - Девочка, продолжал он, обращаясь к Бесси: или домой. Или нет... постой! Я пошлю с тобой конторщика, осмотреть не найдется ли у вас моих товаров. Я уверен, что у вас их много, и вы, пожалуй, сегодня же ночью сбудете их. Что небось! - не нравится! Да; я прикажу сделать обыск в вашем доме. Я вас всех - в тюрьму...I всех в ссылку. Эй! кто там есть? - поди с этой девчонкой в Кэмбервелль. Лорчар, - возьмите этого бездельника!

Что оставалось делать бедной Бесеи? - Что могла она сделать, кроме того, как только броситься на колена, и припасть к жестким, негибким коленам, стоявшим против нее? Что должна была она сделать, как только среди рыданий, прерывавших её слова, сказать, что виной всему этому она одна; что её отец собственно для нее взял деньги, что они истрачены были на её излечение. Она могла только умолять Зверя именем неба, из любви к небу, из любви к родному сыну, из любви к покойным родителям, пощадить предмет его гнева, посадить в тюрьму не его, но ее, отнять у них все, что имеют, оказать им милосердие, которое, как она надеялась, будет ему оказано на небе.

но страстную мольбу. В лице Зверя ни один мускул не пошевелился; - но, говорят, что мастер Лорчар, поскрипев несколько секунд своими сапогами особенного покроя, отвернулся в более густую тень железного сундука и высморкал нос.

-- Лорчар, заметил Зверь: - повремените минуту, прежде, чем я отдам этого человека под стражу.

Мистер Лорчар раболепно поклонился, и, считая себя временно освобожденным от надзора за пленником, устремил всю силу своих созерцательных способностей на железный сундук, в котором, повидимому, он похоронил себя.

-- Подите сюда! - вскричал Зверь, обращаясь к отцу и дочери. Он ввел их в другой склеп, в роде большого шкафа, заваленного книгами и бумагами, и где стоял чудовищный пресс для копированья писем, казавшийся орудием пытки в подземельях инквизиции.

-- Я пощажу твоего отца, - и оставлю его на прежнем месте, - продолжал Зверь, не вынимая рук из карманов и не изменяя даже голоса: - но только на одном условии, и только на одном. Моя ключница стара и слепа; я скоро должен отказать ей и отправить в богадельню - это скажет вам всякий. В короткий промежуток времени, который ей остается провести у меня, она будет иметь возможность научить тебя домохозяйству. Ты будешь заниматься хозяйством в этом доме, и не должна оставлять его, кроме одного раза втечение шести недель, и то не более, как на шесть часов. Всякого рода свидания и сношения с твоими родными, кроме даруемых часов свободы, я строго воспрещаю. Ты будешь получать жалованья по двадцати фунтов в год, половина которых может итти на увеличение жалованья твоего отца. В тоже время, я вытребую от него письменный документ, что он украл мои деньги; так что, если ты вздумаешь оставить мою службу раньше срока, то, с помощию этого документа, я представлю отца твоего в суд, и посажу его в тюрьму. Решай же проворней - полицейский офицер уж давно дожидает.

возможности прибежать к нему и обнять его! - Условие тяжелое, жестокое; но чего бы не сделала Бесси, на что бы она не согласилась, лишь бы только спасти отца от гибели, позора и тюрьмы. Она отдала бы за него свою жизнь, она бы с радостию согласилась никогда не видеться с ним - до дня судного, когда мы встретимся, чтоб никогда не разлучаться. Бесси согласилась. Мистер Лорчар, после таинственного объяснения, был отпущен. Зверь предался своей обычной молчаливости; Бесси повела домой своего, убитого горем, любимого отца. Они прошли чрез длинный ряд мрачных кладовых, - конторщики шептались и бросали друг на друга многозначительные взгляды, когда отец и дочь проходили мимо их.

Гардероб Бесси не был до такой степени велик и сложен, чтоб для укладки его потребовалось много времени. В несколько минут, он был уложен в весьма небольшой, обшмыганный, черный сундучок, обитый медными гвоздиками, из которых значительного количества недоставало. Этот сундучек, вместе с Бесси, прибыл, к девяти часам следующого утра, на Чипсэйдский угол переулка Урсайн, где ожидал из один из привратников мистера Браддльскроггса; он провел Бесси и принес сундучок в мрачный манчестерский торговый дом, занимаемый Зверем переулка Урсайн.

И здесь, в верхнем этаже этого печального здания, жила втечение двух долгих лет, Бесси Симкокс. В назначенные периоды, она виделась с родными, и потом возвращалась в свое заточение. Она разрезывала мясо и баранину для голодных конторщиков, чинила их белье, выдавала свечи и разсчитывала прачек. Старинная, весьма старинная сказка о Красавице и Звере повторилась в действительности в переулке Урсайн. В этой мрачной и унылой темнице, из Бесси образовалась красавица; - а Зверь по прежнему был зверем. Красавица не обитала в волшебном дворце; ее не окружали ни розовые кусты, ни сады, наполненные благоуханием; за столом ей не прислуживали невидимые руки. Ее окружала грубая, суровая действительность. Она имела дело с повелительным, угрюмым, жестокосердым господином. Все это знали. Бесси обходилась с ним, как обходилась со всяким. Она переносила его грубости кротко, нежно, терпеливо. Она старалась приобресть его расположение, его уважение. Она приобрела и то и другое, и сверх того приобрела его любовь.

Да, его любовь! Не пугайтесь, однакож: Зверь никогда не превращался в принца Азора. Он никогда не лежал в розовых кустах, умирая от любви, и грозя умереть, если красавица не выдет за него замуж. Но через два года, - когда условие их кончилось, и когда выполнение условия доставило ему и время и возможность узнать Бесси лучше, - он упрашивал Бесси оставаться при нем в прежнем качестве, предлагая ей щедрое вознаграждение и полную свободу относительно сношений с родными. Бесси осталась. Она прожила два года, прожила три года; живет и теперь там: - посмотрите сами, если не верите.

Живет и теперь, только не одна. Случилось так, что Вильям Браддльскроггс младший, юноша с голубыми глазами и русыми волосами, сделался высоким и статным молодым человеком и страстно влюбился в хорошенькую ключницу. Случилось так, что его отец, вместо того, чтоб уничтожит его с-разу, или, в припадке зверского бешенства, съесть его живым, назвал его благоразумным малым, и просил Бесси не отвергать любви молодого человека. Таким образом, красавица вышла замуж. Не за Зверя, но за Зверева сына. Красавица, и Вильям, и Зверь переехали в миленький загородный дом близь Лондона, и живут там по сей день: - пожалуй, посмотрите сами, если не верите.

был ли он когда нибудь зверем. Он по прежнему ведет свои дела (в товариществе с сыном) в переулке Урсайн. Грубая оболочка его сердца и грубое вещество, заключавшееся в этой оболочке, уничтожились, и теперь старик Браддльскроггс считается между своими подчиненными добрым и любезным стариком. Он тайно помогал бедным, даже в свои самые зверския времена; и вы, пожалуйста, не верьте (ведь Браддльскроггс говорил иногда вздор, и он знал это), что старая ключница, когда сделалась слепа, то была отправлена в богадельню, что старому Джону Симкоксу не выдавалось количества денег, достаточного на то, чтоб сидеть вечером у "Адмирала Бенбоу", покуривая трубку и попивая эль, или что две сестрицы, мисс Симкокс, при выходе замуж (после сверхъестественных усилий) были оставлены совершенно без приданого. Нет! Зверь вспомнил всех, и был ко всем великодушен.