Рассказ старой леди
(Старая орфография)

Я никогда не поверяла вамъ моей задушевной тайны, мои жилыя племянницы. Въ это Рождество, которое, можетъ статься, будетъ последнимъ въ жизни такой старухи, какъ я, я разскажу вамъ маленькую исторiю. Хотя исторiя эта странна и довольно печальна, но она справедлива. Надеюсь, что все грехи и заблужденiя, которыя находятся въ связи съ ней, я загладила раскаянiемъ и слезами. Быть можетъ, это горестное признанiе будетъ последнее усилiе загладить мои проступки.

Люси и я, въ свое время, были молоды и, по словамъ соседей, хороши собой. И действительно, я полагаю, мы были красавицы, хотя совершенно въ различномъ роде. Люси была кротка и нежна, а я - полна жизни и веселости, резва и беззаботна. Я была старше Люси двумя годами; и, однакоже, скорее могла находиться подъ руководствомъ сестры, нежели руководить или управлять моей сестрой. Впрочемъ, она была такъ добра, такъ скромна и такъ умна, что не нуждалась ни въ чьемъ руководстве; - если требовалось дать советъ, то не я, она умела дать его, и, право, я не помню, чтобы ея сужденiя или понятiя когда нибудь оказались ошибочны. Она была любимицей всего нашего дома. Моя мать умерла вскоре после рожденiя Люси. Ея портретъ, висевшiй въ столовой, имелъ удивительное сходство съ Люси; особенно когда Люси исполнилось семнадцать летъ (портретъ матери былъ писанъ, когда ей только-что минуло восемнадцать), тогда въ чертахъ невозможно было заметить ни малейшей разницы.

Однажды, накануне дня всехъ Святыхъ, общество подругъ - молодыхъ девицъ, изъ которыхъ ни одной не было двадцати летъ, занялось гаданьемъ вокругъ пылавшаго камина, бросая орехи въ яркое пламя, чтобъ услышать, любилъ ли кого нибудь изъ насъ мифическiй "онъ", и если любилъ, то въ какой мере; выливали растопленное олово въ холодную воду, чтобъ потомъ, въ причудливыхъ его формахъ, отъискать какое нибудь сходство съ колыбелью, съ обручальнымъ кольцомъ, съ грудами разсыпаннаго золота или гробомъ; выпускали белки куриныхъ яицъ въ стаканы, до половины наполненные водой, и потомъ, отъискивали себе въ этихъ очертанiяхъ картины своей будущности; изъ всехъ способовъ гаданья - это самый очаровательный. Я помню, для Люси вышла ея собственная фигура, въ лежачемъ положенiи, подобно мраморному надгробному памятнику въ минiатюре; а мне - какое-то смешенiе масокъ, остововъ и другихъ предметовъ, казавшихся пляшущими обезьянами и бесенятами, какiя-то воздушныя линiи, не требовавшiя особенныхъ усилiй отъ воображенiя, чтобъ превратиться въ призраки и привиденiя; имея контуръ человеческой фигуры, оне были тонки и прозрачны. Мы резвились, смеялись, шутили одна надъ другой и были исполнены веселья и невинной безпечности, какъ гнездо молоденькихъ птицъ.

Въ одномъ конце нашего обширнаго загороднаго дома находилась комната, посещаемая, какъ носилась молва, привиденiями и запертая моимъ отцомъ изъ предосторожности, чтобъ глупая прислуга не пугала насъ, во время нашего детства; онъ обратилъ ее въ кладовую, входить въ которую никому не представлялось особенной надобности. После обыкновенныхъ гаданiй, кто-то заметилъ, что если одна изъ насъ отправится въ ту комнату, запретъ дверь за собой, станетъ передъ зеркаломъ, не торопясь очиститъ яблоко и, кушая его, будетъ пристально смотреть въ зеркало, - то въ зеркале ясно покажется суженый; только при этомъ нужно сохранить присутствiе духа. Между подругами, я всегда отличалась безразсудной храбростью, и горела безпредельнымъ желанiемъ увидеть апокрифическую особу моего суженаго, потому я охотно вызвалась сделать этотъ опытъ, несмотря на просьбы другихъ девицъ, более робкихъ, не ходить въ страшную комнату. Люси, прильнувъ ко мне, почти со слезами умоляла меня не ходить. Но я не въ силахъ была преодолеть желанiя похвастаться своей неустрашимостью; меня подстрекало и любопытство, и какое-то другое неопределенное чувство. Я въ душе смеялась надъ Люси и надъ подругами, поддерживавшими ея просьбу. Сказавъ несколько словъ, выражавшихъ безумное хвастовство, и взявъ свечку, я прошла, по длиннымъ, безмолвнымъ корридорамъ, въ холодную, мрачную, покинутую комнату. Сердце мое билось отъ страха и душевнаго волненiя, безразсудная голова кружилась отъ верованiя и надежды. На церковной башне пробило четверть перваго, когда я отворила дверь.

Ночь была страшная. Окна тряслись и дребезжали; казалось, они готовы были треснуть отъ натиска чьей-то сильной руки, или сильнаго плеча; ветеръ, разгуливая между ветвями деревъ, завывалъ пронзительно, - каждый кустъ, кажется, стоналъ отъ мучительной боли. Ветви ползучихъ растенiй ударяли въ стекла иногда съ яростью, иногда листьями своими только царапали ихъ, производя длинные, резкiе звуки, какъ будто невидимые духи перекликались между собою. Внутри комнаты было еще хуже. Втеченiе многихъ летъ въ ней укрывались одне крысы: оне бегали за панелями и, вместе съ отрывавшейся отъ стенъ штукатуркой, производили звукъ, подобный стуку цепей, или отголоску шаговъ бегающаго взадъ и впередъ человека. Отъ времени до времени по всей комнате раздавался крикъ: откуда и отъ кого - никто бы не могъ определить; но крикъ внятный и человеческiй; - на дубовый полъ опускались тяжелые удары, и онъ трещалъ подъ моими ногами, какъ тонкiй ледъ; тяжелые удары потрясали все стены. Несмотря на все эти ужасы, я не испугалась. При каждомъ новомъ звуке я прибегала къ разсудку; при каждомъ новомъ стоне или визге, поражавшемъ мой слухъ, я говорила себе: - это крысы... это листья... это птицы въ домовой трубе.... это сова въ кустахъ вьющихся растенiй. Словомъ, ничто не могло поколебать моей неустрашимости, мне все казалось естественнымъ и обыкновеннымъ. Поставивъ свечу на столъ по средине комнаты, передъ разбитымъ старымъ зеркаломъ, и спокойно устремивъ въ него взоры (разумеется вытеревъ сначала пыль съ него), я начала вкушать запрещенный плодъ, внутренне призывая, какъ было внушено мне, появленiе суженаго.

Минуса черезъ десять, я услышала глухой, неопределенный, неземной звукъ; скорее, я почувствовала его, а не услышала. Казалось, будто вокругъ меня махало безчисленное множество крыльевъ и шептало такое же множество глухихъ, могильныхъ голосовъ; меня какъ будто окружала сплошная масса призрачныхъ лицъ, глазъ, рукъ, насмехающихся губъ, - и все это смеялось надо мной и дразнило меня. Мне стало душно. Воздухъ сделался до такой степени тяжелымъ, до такой степени наполненнымъ живыми призраками, что я не могла свободно дышать. Меня давило со всехъ сторонъ: я не могла ни повернуться, ни сделать движенiя, не-чувствуя рукой сгустившихся паровъ. Я услышала мое собственное имя, клянусь въ томъ, услышала его еще разъ и еще; потомъ, последовали взрывы хохота; крылья замахали чаще и сильнее, шептанье превратилось въ невнятный ропотъ; тяжелый, удушливый воздухъ сделался еще тяжеле и удушливее; невыразимая тяжесть, сжимавшая меня со всехъ сторонъ, становилась невыносимою; масса призраковъ, холоднымъ и клейкимъ дыханiемъ своимъ, останавливала на моихъ губахъ мое дыханiе.

Я не боялась. Духъ мой не былъ взволнованъ; но я чувствовала, что находилась подъ влiянiемъ какой-то непонятной для меня чарующей силы; несмотря на то, каждое чувство мое, повидимому, обладало силой, въ десять разъ более натуральной. Я все еще продолжала смотреть въ зеркало, все еще сильно желая появленiя; какъ вдругъ въ зеркале отразилось лицо мужчины, смотревшаго черезъ мое плечо. Мне кажется, я даже теперь могла бы нарисовать портретъ этого лица! Невысокiй лобъ, покрытый коротенькими, курчавыми волосами, черными, какъ смоль, и кончавшимися посредине клинообразно; черные глаза, отененные густыми бровями, съ отблескомъ какого-то Особеннаго света; носъ, съ расширенными более обыкновеннаго ноздрями; тонкiя губы, сложенныя въ улыбку - какъ теперь гляжу на это лицо. А эта улыбка! О! въ ней отражалась и насмешка, и пренебреженiе, и сарказмъ, и победа! даже въ то время она пробудила во мне чувство покорности. Его глаза смотрели прямо въ мои: его взоры и мои впились другъ въ друга. Когда я кончила гаданье, на башне пробило половину перваго. Въ этотъ моментъ, внезапно освобожденная отъ чарующей силы, я быстро обернулась пназадъ, воображая увидеть за собою живое существо. Но вместо того, я только встретила притокъ свежаго воздуха изъ разбитаго окна и безмолвiе ночнаго мрака. Все изчезло; - крылья отлетели, шопотъ замеръ, и я очутилась одна, съ крысами позади панелей, съ совами, гнездившимися въ вьющихся растенiяхъ, и завывающимъ ветромъ.

Полагая, что надо мной хотели подшутить, и что кто нибудь былъ спрятанъ въ комнате, я осмотрела въ ней все уголки. Я заглянула въ сундуки, наполненные вековою пылью и сгнившими бумагами; открыла каминную заслонку, и меня обдало облакомъ сажи и золы; отворила дверцы мрачныхъ шкафовъ и ящики комодовъ, въ которыхъ всякаго рода гадкiя насекомыя устроили себе жилища, и куда дневной светъ не заглядывалъ втеченiе целыхъ поколенiй; - но ничего не нашла. Удостоверившись, что въ комнате не было человеческаго существа, и что въ ту ночь никто не приходилъ туда, - не приходилъ туда никто втеченiе многихъ месяцевъ, если не летъ, - и все еще сохраняя отчаянную храбрость, я пошла обратно въ гостинную. Но, оставляя комнату, я чувствовала, что за мной что-то или кто-то вышелъ въ двери; проходя длинные корридоры, я ощущала, будто это что-то находилось позади меня. Я шла медленно; сознанiе, что меня преследуетъ кто-то, не ускоряло шаги мои, но замедляло ихъ; - я была убеждена, что, выходя изъ комнаты, я вышла не одна. При входе въ гостинную, - когда яркiй огонь въ камине и сильный светъ лампы явились предо мной съ какимъ-то особеннымъ выраженiемъ привета и радости, - при входе въ гостинную, повторяю я, водъ самымъ ухомъ моимъ раздался хохотъ и по открытой шее пробежало горячее дыханiе. Я быстро оглянулась назадъ; но хохотъ замолкъ и въ глубокомъ мраке длиннаго корридора я увидела две светлыя точки, две горящiя, пламенныя точки, которыя, быстро превратившись въ пару глазъ, отененныхъ густыми бровями, пристально смотрели на меня.

была истина, и что никакiе доводы, никакiя насмешки не въ состоянiи поколебать моего убежденiя. Милая Люси, заметивъ мою бледность и дикое выраженiе въ глазахъ, обвила мою шею руками и, когда наклонялась она поцаловать меня, я почувствовала, что тоже самое горячее дыханiе опахнуло мои губы, и сестра моя вскрикнула:

-- Ахъ, Лиззи! твои губы жгутся, какъ огонь!

И действительно, оне жглись, и жглись после того долгое время. Невидимое существо находилось при мне, не оставляя меня ни днемъ, ни ночью: - оно находилось при мне во время сна; его шепчущiй голосъ часто пробуждалъ меня отъ тревожныхъ сновиденiй; оно находилось при мне среди белаго дни и въ глубине ночи, озаряемой луннымъ светомъ; не покидая меня ни на минуту, оно деятельно работало въ моей голове и сердце, какъ будто оно было приковано ко мне. Какъ легкое, но холодное облако, оно пролетало между пленительными глазками моей сестры и моими, и до такой степени затемняло мое зренiе, что я съ трудомъ могла усматривать ихъ красоту. Оно заглушало голосъ моего отца; такъ, что слова отца становились для меня смутны и невнятны.

Спустя несколько времени, въ наше соседство прiехалъ какой-то иностранецъ. Онъ купилъ Гринъ-Гау, заброшенное старое именье на берегу реки, именье, въ которомъ никто не жилъ втеченiе многихъ и многихъ летъ, - никто не жилъ съ техъ поръ, какъ молодая госпожа, мистриссъ Брэйтуэйтъ, однажды, поутру, вскоре после свадьбы, была найдена въ реке запутанная въ речной камышъ и корни плакучей ивы, удавленная и утопленная, а ея мужъ - мертвый, неизвестно отъ чего, на паперти часовни. Съ техъ поръ, это место слыло проклятымъ; все обходили его. Не смотря на то, пронеслась молва, что какой-то чужеземецъ, долго жившiй на востоке, некто мистеръ Феликсъ, купилъ это именье и ехалъ поселиться въ немъ. И въ самомъ деле, въ одинъ прекрасный день, все населенiе нашего маленькаго городка Торнгилля было сильно встревожено, потому что по улицамъ его промчалась дорожная карета, сопровождаемая другой каретой, биткомъ набитой индейцами, и неграми, темнокожими людьми странной наружности; это мистеръ Феликсъ прiехалъ принято во владенiе Гринъ-Гау.

Черезъ несколько времени, мой отецъ отправился къ нему съ визитомъ, и я, какъ хозяйка дома, была его спутницей. Гринъ-Гау изменилось, какъ будто волшебствомъ; отецъ и я сказали это въ одно слово, при въезде въ железныя ворота, ведущiя на широкую аллею. Запущенный садъ представлялъ собою массу растенiй свежихъ и зеленыхъ, и для меня большею частью новыхъ; заглохшiе кустарники приведены были въ порядокъ. Домъ, роскошно украшенный теперь, казалось, увеличился въ своихъ размерахъ; полусогнившiя трельяжныя аллеи, поросшiя травою и вьющимися растенiями, покрылись розами и жасминами, цветъ которыхъ, я помню, произвелъ на меня сильное впечатленiе, потому что я считала деломъ невозможнымъ, чтобы могли они цвести въ такое время года. Словомъ, это былъ волшебный дворецъ, и мы не могли надивиться, почему Гринъ-Гау оставался такъ долго необитаемымъ. Чужеземные слуги въ восточныхъ костюмахъ, съ кольцами, ожерельями и серьгами; запахъ сандала, камфоры и мускуса; занавески, вместо дверей, иныя изъ бархата и золотой парчи; видъ роскоши, о которой я, простенькая провинцiальная девушка, не имела ни малейшаго понятiя, - все это производило на меня такое впечатленiе, что мне казалось, будто я перенесена была въ неведомую страну. Мистеръ Феликсъ вышелъ встретить насъ. Отдернувъ занавесъ, которая, повидимому, была вся изъ золота и пламени, потому что яркiе, пламеннаго цвета, узоры сплетались и какъ будто дрожали за золоте, - онъ ввелъ насъ во внутреннiй покой, где ослабленный светъ, воздухъ, пропитанный благоуханiемъ, статуи, птицы съ перьями, блиставшими какъ живые алмазы, великолепiе матерiй и роскошь меблировки приводили меня въ недоуменiе. Я чувствовала, будто какая-то невидимая сила навела на меня летаргическiй сонъ, подъ влiянiемъ котораго я слышала одинъ только звучный голосъ и видела одинъ только образъ нашего чужеземнаго хозяина дома.

ими очарована. Его манеры отличались особенной грацiей. Онъ былъ очень радушенъ къ намъ, и заставилъ насъ пробыть у него довольно долгое время. Провожая насъ по своему поместью, онъ показывалъ, где сделаны уже имъ, где предполагалъ онъ сделать улучшенiя, и говорилъ обо всемъ этомъ съ такимъ пренебреженiемъ къ местнымъ затрудненiямъ и издержкамъ, что еслибъ онъ былъ принцомъ волшебныхъ сказокъ, то и тогда не могъ бы говорить свободнее. Для меня онъ былъ более, чемъ привлекателенъ. Онъ часто обращался ко мне съ разговоромъ. Понижая при этомъ свой голосъ и близко наклоняясь ко мне, онъ бросалъ на меня такiе взгляды, отъ которыхъ приходилъ въ трепетъ каждый мой нервъ и каждая фибра. Я заметила, что это вниманiе тревожило моего отца, и когда мы распрощались, и спросила, понравился ли ему нашъ новый соседъ. - Не очень, Лиззи, отвечалъ онъ съ серьёзнымъ и почти недовольнымъ видомъ, какъ будто онъ заметилъ слабость, которую я сама едва ли сознавала въ себе. Мне показалось въ то время, что отецъ мой былъ и суровъ и несправедливъ.

Въ мистере Феликсе не было ничего положительно дурнаго, а потому мой отецъ не могъ обнаруживать недоверчивости и подозренiя, не нарушая условiй светскаго приличiя; къ тому же, добрый отецъ мой былъ вполне джентльменъ, и непозволилъ бы себе неучтивости даже передъ врагомъ. По этому, мы очень часто виделись съ чужеземцомъ, который поставилъ себя въ нашемъ доме на дружескую ногу: онъ, такъ сказать, насильно овладелъ расположенiемъ отца и Люси; ни отецъ, ни Люси не любили его, но не могли отказать ему въ гостепрiимстве! Онъ владелъ такимъ удивительнымъ тактомъ, что отказать ему отъ дома не решился бы даже самый грубый и суровый человекъ.

Подъ его влiянiемъ я постепенно становилась совсемъ другимъ существомъ. Въ одномъ только отношенiи я была счастливее прежняго: - меня покинули и голосъ и невидимый образъ, не отстававшiе отъ меня ни на минуту. Съ той поры, какъ я познакомилась съ Феликсомъ, непрiятное преследованiе прекратилось. Действительность поглотила свою тень. Но ни въ какомъ другомъ отношенiи влiянiе этого человека не было для меня благотворно. Помню, я, бывало, сама замечала въ себе раздражительность, когда Феликса не было вблизи меня. Въ доме решительно все не нравилось мне. После роскоши блеска его дома, все казалось мне пустымъ и ничтожнымъ, старымъ и беднымъ; даже самыя ласки родныхъ и подругъ моего детства были для меня скучны и ненавистны. Все, кроме Люси, потеряло свою прелесть: ей я по прежнему была верна; въ отношенiи къ ней я ни въ чемъ не изменилась. Но ея влiянiе на меня находилось въ какой-то странной, удивительной борьбе съ влiянiемъ Феликса. При немъ я чувствовала, что меня уносила быстрина какого-то потока. Его слова отзывались какою-то таинственностью и приводили въ трепетъ весь мой организмъ: когда я слушала его, передъ воображенiемъ моимъ проносились мiры, которые до того не открывались мне, - проносились, какъ волшебные сады изъ арабскихъ сказокъ.

Когда я возвращалась къ моей очаровательной сестре, ея светлые взоры и святой огонь, горевшiй въ глубине ея глазъ, ея нежный голосъ, говорившiй о священныхъ радостяхъ Неба и кратковременности земныхъ удовольствiй, напоминали и пробуждали во мне прежнее мое существованiе, возвращали меня въ то положенiе, въ которомъ я провела счастливые годы. Но эти враждебныя влiянiя почти убивали меня; казалось, они разделяли на части мою душу и разрывали на-двое мое бытiе; потому-то я и была печальна, - печальнее, чемъ можно было ожидать отъ такой веселой и беззаботной девушки, какою я была до той поры.

Нерасположенiе моего отца къ Феликсу усиливалось съ каждымъ днемъ, а Люси, которая въ жизнь свою не сказала суроваго слова, съ перваго раза отказалась допустить мысль о добрыхъ качествахъ въ немъ или согласиться, что онъ имеетъ хотя малейшее право на похвалу. Бывало, прильнувъ ко мне, она нежно и страстно умоляла меня, - какъ мать умоляетъ заблуждающееся дитя, - остановиться, пока есть время, и возвратиться въ объятiя техъ, кто искренно любилъ меня. - Твоя душа, Лиззи, для насъ уже более не существуетъ, - говорила она: - отъ любви, которою ты некогда наделяла насъ, остается теперь одна только тень! - Но одно слово, одинъ взглядъ Феликса, и я забывала все увещанiя и все мольбы той, которая до сихъ поръ была моимъ идоломъ и закономъ.

себе произносить слова, которымъ бы никогда не следовало западать въ мое сердце. Напрасно - отецъ мой былъ неумолимъ.

скрылся въ гостинной зараньше, я никогда не могла объяснить себе это внезапное появленiе.

-- Вашъ отецъ, Лиззи, говорилъ обо мне? - сказалъ онъ съ выразительной улыбкой.

Я молчала.

-- И запретилъ вамъ видеться со мной? - продолжалъ онъ.

-- И вы намерены повиноваться?

-- Нетъ, сказалъ я, темъ же тономъ, - какъ будто я говорила во сне.

Онъ снова улыбнулся. На кого онъ былъ похожъ при этой улыбке? я не могла припомнить, а между темъ знала, что онъ имелъ сходство съ человекомъ, котораго я где-то видела - съ лицомъ, которое являлось въ моей памяти, но являлось какъ бы въ туманной отдаленности, не приближаясь на такое разстоянiе, чтобъ можно было определить его съ точностью.

-- Вы правы, Лиззи, - сказалъ онъ: - есть узы сильнее родительской власти, - узы, которыхъ никакой человекъ не имеетъ права, не имеетъ силы разорвать. Приходите завтра въ полдень въ Нижнiй переулокъ, мы поговоримъ объ этомъ побольше.

ни разу! казалось, это чувство было такъ хорошо понятно намъ обоймъ, что не нужно было никакихъ уверенiй.

Я отвечала утвердительно, и закрыла лицо руками. Я хотела укрыться отъ совести, упрекавшей меня за это первое неповиновенiе отцу. Когда я приподняла голову, Феликса уже не было. Онъ ушелъ такъ же таинственно, какъ и вошелъ: - ни малейшаго шелеста шаговъ не было слышно.

На другой день мы встретились: - то было уже не первое свиданье подобнаго рода. Изо дня въ день, по его приказанiю, я тайкомъ уходила изъ дому прогуляться съ нимъ по Нижнему переулку, который, какъ носилась молва, посещали привиденiя, и который потому всегда былъ пустыненъ. Тамъ мы гуляли или сидели подъ засохшимъ вязомъ и разговаривали по целымъ часамъ. Но въ его разговорахъ я не все понимала: въ его словахъ, въ тоне его голоса отражались какое-то величiе и таинственность, которыя брали верхъ надъ моимъ разсудкомъ, но не просвещали его, производили въ душе моей скорее смущенiе, чемъ убежденiе. Дома я придумывала какiя нибудь причины моимъ продолжительнымъ отлучкамъ; Феликсъ приказывалъ говорить, что я была у вдовы Тоддъ, слепой старушки, и читала ей библiю. И я повиновалась; - хотя, говоря это, я чувствовала, съ какимъ печальнымъ выраженiемъ Люси устремляла на меня свои взоры, - я слышала тихую ея молитву о прощенiи моихъ греховъ.

Люси занемогла съ появленiемъ цветовъ и летняго солнышка, ея жизнь увядала заметнее и заметнее. Я уже после узнала, что не болезнь, а горе убивало ее. Видъ невыразимаго страданiя, отражавшагося на ея лице, во всю мою жизнь не покидалъ меня. Причиною этого страданiя была я, которой бы следовало умереть за нее. Но даже и самая болезнь ея не могла остановить меня! Отъ времени до времени я ухаживала за ней по прежнему, съ нежностью и любовiю сестры; но иногда на несколько часовъ покидала ее, - въ долгiе летнiе дни, - чтобъ погулять въ Нижнемъ переулке и подышать въ созданномъ мною мiре поэзiи и страстной любви. Возвратясь домой, я часто заставала сестру мою въ слезахъ, - и знала, что она плачетъ обо мне, о той, которая некогда отдала ей жизнь свою, чтобъ только избавить сестру отъ минутной печали. Я бросалась передъ ней на колени; терзаемая стыдомъ и раскаянiемъ, я обещала ей съ наступленiемъ утра начать свое исправленiе; клялась употребить все усилiя, чтобъ сбросить съ себя чарующую силу, подъ влiянiемъ которой находилась. Но наступавшее утро снова подчиняло меня тому же очарованiю и заставляло забывать все мои обещанiя и клятвы.

а онъ мне, и что я должна выполнить законъ, начертанный звездами на небе. Я противилась этому. Я говорила о гневе отца и о болезни сестры. Я умоляла его пожалеть меня, не вынуждать меня къ такому ужасному согласiю, и, при потухавшихъ лучахъ осенняго солнца, просила его отложить это еще на несколько времени.

Въ этотъ день я не согласилась на его предложенiе, - не согласилась и на другой день, не соглашалась втеченiе многихъ последующихъ дней. Наконецъ, онъ победилъ меня. Я согласилась, и онъ поцаловалъ шарфъ, который я носила на шее. До этой минуты онъ не прикасался губами даже къ руке моей. Я согласилась бросить сестру, которая, мне очень хорошо было известно, умирала; я согласилась бросить отца, вся жизнь котораго была посвящена любви и попеченiю о детяхъ; я решилась положить пятно на наше имя, незапятнанное до того времени. Я согласилась променять всехъ, кто любилъ меня, - всехъ, кого я любила - на чужеземца.

Къ побегу все было приготовлено, даже сплошныя массы облаковъ свинцоваго цвета и завывающiй и втеръ, - эти приличные спутники зла и отчаянiя моей души. Въ тотъ день Люси было хуже; но еслибъ я знала, что, оставляя ее, я иду на верную смерть, и тогда бы я не остановилась. Еслибъ голосъ Феликса позвалъ меня на эшафотъ, я бы пошла непременно. Побегъ назначенъ былъ въ полночь на первое ноября. Я поцаловала спящую сестру. Она была въ бреду. Схвативъ меня за руку, Люси громко вскричала: - Лиззи, Лиззи! воротись! но чарующая сила увлекала меня, и я вышла изъ комнаты, провожаемая слабымъ крикомъ, прерываемымъ рыданiемъ: не ходи! не ходи Лиззи! Воротись ко мне!

Мне предстояло вытти изъ дома чрезъ большую, старую, посещаемую призраками комнату, о которой я говорила при начале разсказа и подъ окнами которой ждалъ меня Феликсъ. Вскоре после полночи я отворила дверь. На этотъ разъ, холодъ, сырость и мракъ отняли у меня присутствiе духа. Разбитое зеркало по прежнему стояло по средине. Проходя мимо, я механически посмотрела на него. Только тогда я вспомнила, что ровно годъ времени прошло съ техъ поръ, когда я, гадая, смотрела въ него. Какъ и тогда, комната, бывшая такъ мертвенно безмолвна, наполнилась звуками, которые слышала я прежде. Размахиванье крыльевъ и безсчетное множество шепчущихъ голосовъ рекой текли вокругъ меня; и снова я увидела въ зеркале тоже самое лицо, которое видела прежде, - увидела ту же насмешливую улыбку, выражавшую теперь какое-то торжество, тотъ же самый жгучiй взглядъ огненныхъ глазъ, низкiй лобъ, и черные, какъ смоль, волосы. Все было тамъ; - все, что я видела въ минуты гаданья и подле него: изъ зеркала смотрелъ на меня Феликсъ. Когда я обернулась поговорить съ нимъ, комната была пуста. Ни одного живаго существа въ ней не было; изъ звуковъ только и были слышны тихiй хохотъ, шопотъ отдаленныхъ голосовъ и размахиванье крыльевъ. Вследъ за этимъ раздался стукъ въ окно и съ нимъ вместе голосъ Феликса: - пора, Лиззи, пора!

Я черезъ силу, едва-едва могла подойти къ окну, - и въ тотъ моментъ, когда рука моя хотела отворить его, между нимъ и мною очутилась бледная фигура, въ беломъ одеянiи; ея лицо было бледнее полотна, обвивавшаго ея станъ. Ея волосы спускались на грудь, ея голубые глаза пристально и печально смотрели въ мои глаза. Она молчала; а между темъ казалось какъ будто изъ устъ ея изливался целый потокъ нежныхъ чувствъ и моленiй, какъ будто я слышала слова безсмертной любви. Это была Люси: она стояла предо мной въ этомъ жестокомъ полуночномъ холоде; - чтобъ спасти меня, она жертвовала своею жизнью. Феликсъ снова и нетерпеливо окликнулъ меня. При этомъ оклике фигура повернулась и, удаляясь, манила меня, манила меня нежно, съ любовiю, съ мольбою и потомъ постепенно изчезла. На башне пробило половину перваго, и я опрометью побежала изъ ужасной комнаты въ комнату сестры. Я нашла ее мертвую на полу; ея волосы были спущены на грудь, и одна рука имела положенiе, какъ будто Люси, въ минуту смерти, умоляла кого-то и манила къ себе.

авантюристъ, который прослышалъ о богатстве моего отца и, заметивъ мой слабый и мечтательный характеръ, началъ действовать на него для достиженiя своей цели. Я знаю только, что отлетевшая душа моей сестры спасла меня отъ гибели, и что Люси умерла, чтобъ спасти меня. Она все видела и знала, и для моего спасенiя, жертвуя собою, совершила последнiй и высокiй подвигъ. Она умерла ровно въ половине перваго, и въ половине же перваго появилась мне, не допустивъ меня совершить позорный поступокъ.

Вотъ причина, почему я не была за-мужемъ, и почему канунъ дня Всехъ Святыхъ я провожу въ молитве у могилы сестры. Я разсказала вамъ эту исторiю сегодня, предчувствуя, что мне не дожить до последняго дня октября, и что прежде, чемъ появятся на земле яркiя, зимнiя звезды, я буду покоиться въ могиле.