Нет прохода.
Действие II

ДЕЙСТВИЕ II

Вендэль ухаживает

Лето и осень прошли. Приближалось Рождество и Новый Год.

В качестве душеприказчиков, честно расположенных выполнить свой долг по отношению к умершему, Вендэль и Бинтрей имели не одно озабоченное совещание по поводу последней воли Уайльдинга. Юрист с самого же начала объявил, что в этом деле прямо невозможно предпринять что-нибудь целесообразное. Те единственные открытые розыски, которые можно было бы предпринять с целью найти потерянного человека, уже были произведены самим Уайльдингом с тем результатом, что время и смерть не оставили никакого следа для поисков. Чтобы печатать объявления и вызывать посредством их претендентов на имущество, необходимо было сообщить обо всем подробно - а действовать так, значило бы поднять на ноги половину мошенников Англии, которые заявились бы с претензиями, что они, именно, и являются настоящими Вальтерами Уайльдингами. «Если нам удастся найти след потерянного человека, то мы воспользуемся представившимся случаем. Если нам не удастся это сделать, то соберемся на другое совещание в первую годовщину смерти Уайльдинга». Так советовал Бинтрей. Так и принужден был поступить Вендэль в данный момент, несмотря на самое ревностное желание выполнить волю своего друга.

Обращаясь от того, что интересовало его в прошедшем, к своим интересам в будущем, Вендэль все еще чувствовал, что перед ним открываются туманные перспективы. Проходил месяц за месяцем со времени его первого визита в Сого-сквэр - и за все это время он говорил Маргарите, что любит ее, только на одном языке - на языке взглядов, который иногда сопровождался при удобном случае языком рукопожатий.

Но что же ему мешало? То единственное неустранимое препятствие, которое было с самого же начала на его пути. Как бы благоприятно ни складывались обстоятельства, все усилия Вендэля поговорить с Маргаритой наедине неизменно заканчивались одним и тем же. Под самыми случайными предлогами, по возможности самым невинным образом Обенрейцер всегда вставал у него на пути.

В последние дни старого года Вендэлю представился неожиданный случай провести с Маргаритой вечер, случай, которым Вендэль решил воспользоваться, чтобы найти возможность переговорить с ней с глазу на глаз. Обенрейцер приглашал его сердечной запиской в Сого-сквэр отобедать с ними в небольшой компании в день Нового Года. «Мы будем только вчетвером», - гласила записка. «Мы будем только вдвоем еще до конца вечера!» - решил Вендэль.

Среди англичан день Нового Года знаменуется только приглашениями на обед и больше ничем. У иностранцев же день этот представляет наиболее удобный случай в году, чтобы поднести и принять подарок. Иногда можно перенять чужой обычай. В этом случае Вендэль, нимало не колеблясь, попытался это сделать. Он затруднялся только решить, какой надо сделать новогодний подарок Маргарите. Ревнивая гордость дочери крестьянина - болезненно чувствительной к неравенству их социального положения - втайне восстала бы против него, если бы он решился сделать богатый подарок. Единственным подарком, которому можно было доверить надежду снискать путь к ее сердцу, был подарок, который мог сделать и бедный человек. Стойко поборов искушение в виде бриллиантов и рубинов, Вендэль купил филигранную брошь генуэзской работы - самое простое и скромное украшение, какое он только мог найти в ювелирном магазине.

Он незаметно вложил свой подарок в руку Маргариты, которую она протянула ему в знак приветствия, когда он пришел к ним в день обеда.

- Вы впервые встречаете день Нового Года в Англии, - сказал он. - Позвольте мне помочь вам сделать его похожим на день Нового Года у вас на родине.

Она поблагодарила его немного принужденно, взглянув на футляр и не зная, что может в нем заключаться. Открыв его и увидев тот простой вид, под которым Вендэль сознательно сделал ей свой маленький подарок в знак памяти, она сразу же поняла те причины, под влиянием которых он действовал. Она повернула к нему свое лицо с ласковым взглядом, который говорил: «Должна сознаться, что вы угодили и польстили мне». Никогда она не была так очаровательна в глазах Вендэля, как в этот момент.

Ее зимнее платье - темная шелковая юбка с черным бархатным корсажем, доходящим до шеи и мягко окружающим ее опушкой из лебяжьего пуха - увеличивало, благодаря контрасту, ослепительную белизну ее лица и красоту ее волос. И только, когда она отвернулась от него к зеркалу и, сняв брошь, которая была на ней, приколола его новогодний подарок, Вендэль отвел от нее свой взор и сделал открытие, что в комнате есть еще другие лица, кроме Маргариты. Он только теперь сообразил, - что руки Обенрейцера нежно завладели его локтями. Он только теперь услышал слова Обенрейцера, благодарившего его за внимание к Маргарите с чуть заметной насмешкой в голосе. («Такой простой подарок, дорогой сэр, и сколько им выказано тонкого такта!»). Он только теперь заметил впервые, что в комнате был еще один гость, кроме него, и единственный при этом, которого Обенрейцер представил ему, как соотечественника и друга. У друга было лоснящееся лицо, друг был достаточно плотной комплекции. По-видимому он был в осеннем периоде человеческой жизни. В течение вечера он обнаружил две необыкновенные способности: способность молчать и способность опорожнять бутылки.

Мадам Дор не было в комнате. Когда они сели за стол, то не было заметно, чтобы для нее предназначалось где-нибудь место. Обенрейцер объяснил, что «у доброй Дор есть простая привычка обедать всегда в полдень. Позднее вечером она принесет свои извинения». Вендэль удивился, неужели по этому случаю добрая Дор переменила свои домашние обязанности и перешла от чистки перчаток Обенрейцера к приготовлению ему обеда? Последнее было во всяком случае верно: все до одного поданные блюда были прямо произведениями кулинарного искусства, которое оставило далеко за собой грубую и элементарную английскую кухню. Обед был положительно превосходен. Что же касается вин, то бессловесный друг только поводил глазами в торжественном восторге. Иногда он говорил: «славно», когда приносилась полная бутылка; иногда вздыхал: «ох», когда убирали пустую бутылку; вот все, что он вносил в веселье вечера.

Молчание иногда бывает заразительно. Занятые своими личными заботами Маргарита и Вендэль, казалось, чувствовали на себе влияние бессловесного друга. Вся ответственность за поддержание разговора легла на плечи Обенрейцера, и он мужественно выдерживал ее. В качестве просвещенного иностранца он раскрыл свое сердце и стал воспевать хвалебные гимны Англии. Когда исчерпывались другие темы для разговора, то он возвращался к этому неистощимому источнику и снова изливал столь же обильный поток слов, как и раньше. Обенрейцер отдал бы руку, глаз или ногу за то, чтобы родиться англичанином. Вне Англии нет ничего того, что соответствовало бы английскому «home», нет ничего подобного уголку у камина, нет такого существа, как красивая женщина. Его дорогая мисс Маргарита не отнесется к нему строго, если он объяснит ее привлекательность тем предположением, что вероятно некогда к их темному и неизвестному роду была примешана английская кровь. Взгляните на этих англичан и посмотрите, что это за рослый, ловкий, плотный и сильный народ! Взгляните на их города! Какое великолепие в их общественных зданиях! Какой удивительный порядок и чистота на их улицах! Подивитесь на их законы, соединившие принцип вечной справедливости с другим вечным принципом фунтов, шиллингов и пенсов! А применение этого принципа ко всем гражданским правонарушениям, начиная от нанесения оскорбления чести человека и кончая нанесением повреждения его носу! Вы обесчестили мою дочь - фунты, шиллинги, пенсы! Вы сбили меня с ног, дав мне по физиономии - фунты, шиллинги, пенсы! Где же остановится материальное благополучие такой страны? Обенрейцер, мысленно предугадывая будущее, был не в силах увидать конец этому благополучию. Обенрейцер просил разрешения выразить свой энтузиазм, по английскому обычаю, тостом. Вот окончен наш скромный маленький обед, вот на столе наш скудный десерт и вот поклонник Англии говорит речь, подчиняясь национальным обычаям! Пью за белые утесы Альбиона, м-р Вендэль, за ваши национальные добродетели, за ваш восхитительный климат и за ваших обворожительных женщин! За ваши очаги, за ваш домашний уют, за ваш habeas corpus и за все ваши другие установления! Одним словом - за Англию. Гип-гип-гип! Ура!

Едва замолкла последняя нота здравицы, произнесенной Обенрейцером в честь Англии, едва бессловесный друг успел осушить до дна свой стакан, как веселое пиршество было нарушено скромным стуком в дверь. Вошла служанка и направилась к хозяину, неся в руках маленькую записку. Нахмурив брови, Обенрейцер вскрыл записку. Прочтя ее с выражением неподдельной досады, он передал письмо своему соотечественнику и другу. Вендэль воспрянул духом, следя за всем этим. Не нашел ли он союзника в этой маленькой досадной записке? Не наступал ли, наконец, долгожданный им случай?

- Боюсь, что от этого не отделаешься, - сказал Обенрейцер, обращаясь к своему приятелю-земляку. - Я боюсь, что нам придется пойти.

Бессловесный друг отдал назад письмо, пожал своими тучными плечами и влил в себя последний стакан вина. Его толстые пальцы нежно покоились на горлышке бутылки. При расставании он сжал ее легким объятием любителя. Его выпученные глаза смотрели на Вендэля и Маргариту тускло, как будто через дымку тумана. Он с трудом справился со словами и вдруг сразу разродился такой фразой:

- Мне кажется, - произнес он, - я не отказался бы выпить еще винца.

У него захватило дыхание после такого усилия; он раскрыл рот, чтобы перевести дух и пошел к двери.

- Я так потрясен, так смущен, так огорчен, - начал он. - С одним из моих соотечественников случилось несчастье. Он одинок, он не знает вашего языка, и у нас, у меня и у моего доброго друга, здесь присутствующего, нет никакого иного выхода, как только идти и помочь ему. Что я могу сказать в свое извинение? Как я могу описать свое огорчение, что мне таким образом приходится лишиться чести быть в вашем обществе?

Он сделал паузу, очевидно, ожидая, что Вендэль возьмет шляпу и откланяется. Увидев, что ему, наконец, представляется удобный случай, Вендэль решил не предпринимать ничего подобного. Он ловко встретил Обенрейцера его же собственным оружием.

- Пожалуйста, не тревожьтесь, - сказал он. - Я с величайшим удовольствием подожду здесь, пока вы не вернетесь.

Маргарита сильно покраснела и отвернулась к своим пяльцам, стоящим в углу у окна. Глаза Обенрейцера заволоклись пеленой и на губах его появилась довольно кислая улыбка. Сказать Вендэлю, что нет никакой разумной причины ожидать, что он вернется вскоре, значило бы рисковать обидеть человека, благосклонное мнение которого было для него очень важно в коммерческом мире. Приняв свое поражение с наивозможной любезностью, он объявил, что равным образом почтен и восхищен предложением Вейдэля. «Так откровенно, так дружески, так по-английски!» Он засуетился, очевидно, отыскивая что-то нужное, на минуту скрылся за створчатыми дверями, ведущими в соседнюю комнату, снова вернулся, неся шляпу и пальто, обнял Вейдэля за локти, торжественно объявив, что вернется возможно раньше и исчез со сцены в сопровождении своего бессловесного друга.

Вендэль повернулся к углу у окна, где села с работой Маргарита. Но там, как будто свалившись с потолка или поднявшись из-под пола, сидело в прежней позе, лицом к печке препятствие в лице мадам Дор. Она слегка приподнялась, слегка взглянула через свое широкое плечо на Вендэля и снова грузно шлепнулась в кресло. Была у ней работа? Да. Чистка перчаток Обенрейцера, как и раньше? Нет, штопанье его носков.

Это открытие могло прямо привести в отчаяние. У Вендэля мелькнули две серьезных мысли. Нельзя ли засунуть мадам Дор в печь? Печь не вместила бы ее. Нельзя ли считать мадам Дор не за живую женщину, но за мебель? Нельзя ли бы было так настроить себя, чтобы принимать эту почтенную матрону просто за комод, на котором случайно оставлена черная газовая наколка? Да, так себя можно было настроить. Сравнительно легким усилием Вендэль так и настроил себя. Когда он занял место на старомодном стуле у окна очень близко от Маргариты и ее пялец, комод сделал легкое движение, но из него никакого замечания не последовало. Нужно запомнить, что тяжелую мебель трудно сдвинуть и следовательно у ней есть то преимущество, что можно не бояться опрокинуть ее.

Необыкновенно молчаливая и растерянная, с ярким румянцем, который то исчезал, то появлялся на ее щеках, с лихорадочной энергией, овладевшей ее пальцами, хорошенькая Маргарита наклонилась над своим вышиваньем и работала, как будто бы от этого зависела ее жизнь. Вендэль, едва ли менее ее взволнованный, чувствовал, как важно ее повести с величайшей осторожностью к тому признанию, которое он жаждал сделать, - и еще к другому сладчайшему признанию, которое он страстно желал услышать. Любовь женщины никогда нельзя взять приступом; она уступает незаметно лишь при системе постепенных подходов. Она отказывается идти только окольными путями и прислушивается только к шепоту. Вендэль стал напоминать ей об их прошлых встречах, когда они вместе путешествовали по Швейцарии. Они переживали былые впечатления, припоминали те или иные происшествия счастливого минувшего времени. Постепенно смущение Маргариты улеглось. Она улыбалась, она заинтересовалась, она поднимала взор на Вендэля, ее игла двигалась ленивее, она стала делать неверные стежки в своей работе. Их голоса все понижались и понижались; их лица склонялись все ближе и ближе друг к другу во время их разговора. А что же мадам Дор? Мадам Дор держала себя, как ангел. Она ни разу не оглядывалась, она ни разу не произнесла ни одного слова; она продолжала штопать носки Обенрейцера. Туго натягивая каждый носок на свою левую руку, она время от времени подымала ее на воздух, чтобы осветить свою работу, и были несравненные неописуемые моменты, когда казалось, что мадам Дор сидит вверх ногами, созерцая одну из своих собственных почтенных ног, поднятых вверх. С течением времени эти вздымания стали следовать друг за другом все через большие и большие промежутки. Иногда черная газовая наколка начинала склоняться, быстро опускалась и снова приходила в прежнее положение. Небольшая охапка носков медленно сползла с колен мадам Дор и осталась лежать незамеченной на полу. За носками последовал грандиозный клубок шерсти и лениво покатился под стол. Черная газовая наколка склонилась, опять опустилась вперед, снова поднялась, еще раз склонилась, снова опустилась и уж больше не поднималась. Сложный звук, отчасти похожий на мурлыканье громадной кошки, отчасти на строгание мягкой доски, заглушил притихшие голоса влюбленных и загудел по всей комнате через правильные промежутки времени. Природа и мадам Дор соединились вместе в интересах Вендэля. Лучшая из женщин уснула.

Маргарита встала, чтобы остановить - не храпение - но, позволим себе сказать, чересчур шумное отдохновение мадам Дор. Вендэль положил свою руку на ее ручку и ласково заставил ее сесть снова в кресло.

- Не тревожьте ее, - прошептал он. - Я все ожидал, когда можно сказать вам один секрет. Позвольте мне сказать его сейчас.

Маргарита снова заняла свое место. Она попыталась снова заняться своей иголкой. Это ни к чему не привело: ее глаза изменяли ей; ее рука изменяла ей; она не могла ничего найти.

- Мы беседовали, - сказал Вендэль, - о том счастливом времени, когда мы встретились впервые и впервые путешествовали вместе. Я хочу вам признаться, что я скрыл от вас кое что. Когда мы говорили о моем первом посещении Швейцарии, то я рассказал вам обо всех тех впечатлениях, которые я увез с собой в Англию, кроме только одного. Не сможете ли вы отгадать, какого именно?

Ее глаза упорно рассматривали вышивание, и она слегка отвернулась от Вендэля. Ее красивый бархатный корсаж стал вздымается под брошкой, и поэтому можно было догадаться, что Маргарита взволнована. Она не отвечала. Вендэль беспомощно настаивал на своем вопросе.

- Можете вы угадать, о каком швейцарском впечатлении я еще вам не рассказывал?

Она повернулась к нему лицом, и слабая улыбка задрожала на ее губах.

- Быть может, какое-нибудь впечатление, произведенное на вас горами? - сказала она лукаво.

- Нет, гораздо более драгоценное впечатление, чем это.

- Озерами?

- Нет. Озера не становятся для меня все более дорогими и дорогими воспоминаниями с каждым днем. Озера не связаны с моим счастьем в настоящем и с моими надеждами на будущее. Маргарита! Все, что делает жизнь ценным, зависит для меня от одного слова из ваших уст. Маргарита! Я люблю вас!

Она поникла головой, когда он взял ее за руку. Он притянул ее к себе и взглянул на нее. Слезы показались на ее потупленных глазах и медленно покатились по щекам.

не может быть!

- Между нами, Маргарита, может быть только одно расстояние - то, которое вы установите сами. Моя любовь, моя дорогая, нет ничего выше вашей доброты, нет ничего выше вашей красоты! Ну же, шепните мне одно словечко, которое скажет, что вы станете моей женой.

Она горько вздохнула.

- Подумайте о своей семье, - прошептала она, - и о моей.

Вендэль еще ближе притянул ее к себе.

- Если вы будете настаивать на таком препятствии, - сказал он, - то я подумаю только одно: я подумаю, что оскорбил вас.

Она вздрогнула и подняла на него свой взор.

- О, нет! - простодушно воскликнула она.

В то мгновение, когда с ее губ сорвались эти слова, она спохватилась и сообразила, какой смысл можно придать им. Признание вырвалось у ней вопреки ее воле. Восхитительный румянец залил ее лицо. Она сделала мгновенное усилие, чтобы освободиться из объятий своего возлюбленного. Она с мольбой смотрела на него. Она пыталась заговорить. Слова замерли на ее губах под поцелуем, который Вендэль запечатлел на них.

- Пустите меня, м-р Вендэль, - сказала она слабо.

- Зовите меня Джордж.

Она опустила голову ему на грудь. Все ее сердце стремилось к нему.

- Джордж! - прошептала она.

- Скажите, что вы меня любите.

Ее руки сами нежно обвились вокруг его шеи. Ее губы робко коснулись его щеки и прошептали прелестные слова: «Я вас люблю».

Но в тот момент молчания, который наступил вслед за этими словами, до их слуха ясно долетел, благодаря зимней тишине на улицах, звук открываемой входной двери.

Маргарита вскочила на ноги.

- Пустите меня, - сказала она. - Он вернулся домой.

Она поспешно выбежала из комнаты и, по пути, коснулась плеча мадам Дор. Мадам Дор проснулась с громким зевком, посмотрела сперва через одно плечо, потом через другое, взглянула вниз себе на колени и не нашла ни носков, ни шерсти, ни штопальной иглы. В этот самый момент стали слышны шаги, поднимавшиеся по лестнице.

- Mon Dieu! - произнесла мадам Дор, обращаясь к печке и очень сильно дрожа. Вендэль подобрал с полу носки и клубок и бросил ей через плечо на колени всю эту охапку.

Дверь отворилась, и вошел Обенрейцер. Взглянув сейчас же вокруг себя, он сразу заметил, что Маргариты не было в комнате.

- Как! - воскликнул он, - моей племянницы нет? Моей племянницы не было здесь, чтобы занимать вас в моем отсутствии? Это непростительно. Я сейчас же приведу ее назад.

Вендэль остановил его.

- Я прошу, чтобы вы не беспокоили мисс Обенрейцер, - сказал он. - Вы вернулись, как я вижу, без вашего друга?

- Мой друг остался утешать нашего соотечественника. Душу раздирающая сцена, м-р Вендэль! Вся домашняя утварь у закладчика, семья в слезах. Мы все обнялись молча. Мой замечательный друг один был хладнокровен. Немедленно он послал за бутылкой вина.

- Могу ли я переговорить с вами наедине, м-р Обенрейцер?

- Конечно. - Он повернулся к мадам Дор. - Мое дорогое созданье, вам необходимо отдохнуть, вы едва не падаете от усталости. М-р Вендэль извинит вас.

Мадам Дор поднялась и отправилась боком в свое путешествие от печки до кровати. Она обронила носок. Вендэль подобрал его за нее и открыл одну половину дверей. Она сделала шаг вперед и уронила еще три носка. Вендэль наклонился, чтобы снова поднять их, но Обенрейцер помешал ему, рассыпавшись в извинениях и бросив грозный взгляд на мадам Дор. Мадам Дор реагировала на взгляд тем, что уронила всю кучу носков и затем окончательно растерялась в паническом страхе перед таким несчастьем. Обенрейцер свирепо схватил всю эту кучу обеими руками. «Идите!»- закричал он, замахнувшись своей грандиозной ношей. Мадам Дор произнесла: «Mon Dieu!» - и исчезла в соседней комнате, сопровождаемая градом носков.

- Что должны вы подумать, м-р Вендэль, - сказал Обенрейцер, закрывая дверь, - о подобном прискорбном посвящении вас в домашние неурядицы! Что касается меня, то я сгораю от стыда. Мы начали Новый Год до невозможности скверно, сегодня все неудачи. Пожалуйста, садитесь и скажите, что я могу вам предложить. Не воздадим ли мы должную честь другому вашему благородному английскому институту? Я должен постараться быть тем, что вы называете, весельчаком. Я предлагаю грог.

Вендэль отклонил грог со всем необходимым уважением к этому благородному институту.

- Я хотел бы переговорить с вами по поводу одного вопроса, в котором я чрезвычайно заинтересован, - сказал он. - Вы должны были, м-р Обенрейцер, заметить, что я с самого начала стал не совсем обычно восхищаться вашей прелестной племянницей.

- Вы очень добры. Я благодарю вас от имени своей племянницы.

- Быть может, вы могли с течением времени заметить, что мое восхищение мисс Обенрейцер выросло в другое более нежное и глубокое чувство?..

- Мы скажем в дружбу, м-р Вендэль?

- Скажите в любовь - и мы будем ближе к истине.

Обенрейцер вскочил со своего кресла. Едва различимое движение внезапно обозначилось у него на щеках.

- Вы опекун мисс Обенрейцер, - продолжал Вендэль. - Я прошу вас оказать мне величайшую честь - я прошу вас выдать ее за меня замуж.

Обенрейцер опять бросился в кресло.

- М-р Вендэль, - произнес он, - бы совершенно меня поразили.

- Одно слово прежде, чем я приду в себя. Вы ничего об этом не говорили моей племяннице?

- Я вполне открылся вашей племяннице. И я имею основания надеяться…

- Что! - перебил его Обенрейцер. - Вы сделали предложение моей племяннице, не спросив сперва моего разрешения ухаживать за ней? - Он ударил рукой по столу и впервые с тех пор, как Вендэль познакомился с ним, потерял свое самообладание. - Сэр! - воскликнул он с негодованием, - как назвать такой образ действий? Как честный человек, говорящий с честным же человеком, скажите, чем вы можете оправдать свое поведение?

- Я могу оправдать его только тем, что это один из обычаев, принятых у англичан, - сказал спокойно Вендэль. - Вы же сами восхищаетесь нашими английскими обычаями. Я не могу по чести сказать вам, м-р Обенрейцер, что я сожалею о своем поступке. Я могу только заверить вас, что я действовал так без всякого желания оказать вам умышленно неуважение. Передав вам все это, могу ли я теперь просить вас сообщить мне чистосердечно, какое вы встречаете препятствие, чтобы принять мое предложение?

- Я встречаю громадное препятствие в том, - отвечал Обенрейцер, - что моя племянница и вы не одинакового социального положения. Моя племянница - дочь бедного крестьянина, вы же сын джентльмена. Вы оказываете нам честь, - добавил он, снова спускаясь постепенно до своего обычного вежливого уровня в обращении, - которая заслуживает нашей величайшей признательности и мы вам чрезвычайно благодарны. Но неравенство слишком очевидно; жертва слишком велика. Вы, англичане - гордый народ, м-р Вендэль. Я довольно внимательно изучал вашу страну и знаю, что такой брак, как вы предлагаете, произведет здесь скандал. Никто не протянет руки вашей крестьянке жене, и все ваши лучшие друзья вас покинут.

- Одну минуту! - сказал Вендэль, в свою очередь перебивая его. - Я могу считать, без большого высокомерия, что знаю лучше вас свой родной народ вообще и своих друзей в частности. Во мнении каждого, чье мнение может быть ценно, моя жена будет сама вполне достаточным оправданием этого брака. Если бы я не чувствовал уверенности - заметьте, я говорю - уверенности - в том, что я предлагаю ей положение, которое она может принять без малейшей тени унижения, то я никогда бы (как бы мне это ни было тяжело) не просил ее быть моей женой. Быть может, вы предвидите еще другое возражение? Быть может, вы имеете что-нибудь против меня?

Обенрейцер протянул вперед обе руки в виде вежливого протеста.

- Против вас лично? - воскликнул он - Дорогой сэр, уже один этот вопрос горестен для меня.

- Мы оба деловые люди, - продолжал Вендэль, - и вы, конечно, ждете от меня, чтобы я сообщил о тех средствах, которыми я располагаю, чтобы содержать жену. Я могу выяснить свое финансовое положение в двух словах. Я унаследовал от своих родителей состояние в двадцать тысяч фунтов. С половины этой суммы я получаю только пожизненные проценты, которые перейдут к моей вдове, если я умру женатым. Если я умру, оставив после себя детей, то эти деньги будут разделены между ними, когда они станут совершеннолетними. Другая половина моего состояния находится в полном моем распоряжении и помещена в торговлю вином. Я вижу возможность очень значительно улучшить это дело. При настоящем положении вещей, я не могу получать дохода со своего капитала, помещенного в деле, больше тысячи двухсот фунтов в год. Прибавьте еще сюда ежемесячную сумму процентов, получаемых мною пожизненно, и итог достигнет наличного дохода в тысячу пятьсот фунтов в год. У меня имеются вполне верные виды увеличить его еще более в самом непродолжительном времени. Итак, имеете ли вы какое-нибудь возражение по поводу моего финансового положения?

Вытесненный из своего последнего ретраншемента, Обенрейцер поднялся и прошелся взад и вперед по комнате. В данный момент он положительно терялся, что ему сказать и сделать.

- Прежде чем ответить на этот последний вопрос, - сказал он после небольшого размышления, - я прошу позволенья удалиться на момент к мисс Маргарите. Вы только что упомянули, кажется, о том, что, по-видимому, она разделяет то чувство, которое вы соблаговолили выразить ей?

- Я имел неоцененное счастье узнать, - сказал Вендэль, - что она любит меня.

Обенрейцер молча остановился на минуту; его глаза заволокла пелена, и снова слабо различимое изменение сделалось заметно на его щеках.

- Если вы извините меня, что я оставлю вас на несколько мнут, - сказал он с церемонной вежливостью, - то я желал бы иметь возможность переговорить с своей племянницей. - С этими словами он следил поклон и вышел из комнаты.

Мысли Вендэля, предоставленного самому себе, инстинктивно обратились к размышлению о настроении мыслей Обенрейцера (что было неизбежным следствием столь далеко зашедшего разговора). Он ставил препятствия его ухаживанию; он ставит теперь препятствия его браку - браку, сулящему ему выгоды, которые Вендэль не мог не видеть, даже несмотря на свое простодушие. При таком положении вещей, поведение Обенрейцера было необъяснимо. Что же это могло значить?

Стараясь проникнуть в корень ответа на подобный вопрос и вспомнив, что Обенрейцер был приблизительно одного с ним возраста, а также, что Маргарита была, собственно говоря, только дочерью его единоутробного брата, Вендэль задал себе вопрос, с поспешной ревностью влюбленного, не следует ли ему столько же опасаться соперника, сколько и уговаривать опекуна? Но эта мысль лишь промелькнула в его уме и только. Ощущение поцелуя Маргариты, все еще горевшего на его щеке, нежно напомнило ему, что даже минутная ревность была бы теперь изменой по отношению к ней.

По размышлении ему показалось наиболее вероятным, что какая-нибудь личная причина иного сорта могла служить истинным объяснением поведения Обенрейцера. Грация и красота Маргариты были драгоценными украшениями этого скромного дома. Они придавали ему особенную привлекательность в обществе и были особенно важны для общества. Благодаря им Обенрейцер мог иметь некоторое влияние, как бы про запас, на которое он всегда мог рассчитывать, чтобы сделать свой дом привлекательным и которое он был в состоянии всегда выдвинуть вперед в большей или меньшей степени, чтобы добиться успеха в своих личных целях. Был ли он таким человеком, чтобы отказаться от тех выгод, которые ему представлялись, не потребовав по возможности наиполнейшей компенсации за свою потерю? Связь с Вендэлем, благодаря этому браку, предоставляла ему несомненно очень солидные преимущества. Но в Лондоне были сотни людей с несравненно большим влиянием, чем Вендэль. Разве не может быть, что честолюбие этого человека втайне простирается гораздо выше той блестящей перспективы, на которую он мог бы надеяться благодаря предполагаемому браку Вендэля с его племянницей? Когда Вендэль раздумывал над этим вопросом, появился сам Обенрейцер, чтобы ответить или не ответить на него, как это покажет будущее.

Можно было увидеть заметную перемену в лице Обенрейцера, когда он снова занял свое место. Его манеры были менее уверенными, и около его рта были ясные следы недавнего волнения, которое еще не вполне улеглось. Не сказал ли он чего-нибудь относительно Вендэля или себя самого, что задело Маргариту за живое и не столкнулся ли он впервые лицом к лицу с решительно выраженной волей своей племянницы? Это могло быть и не быть. Одно только было очевидно: он походил на человека, который встретил отпор.

- Я говорил со своей племянницей, - начал он. - Я нахожу, м-р Вендиль, что, даже несмотря на ваше влияние, она не настолько слепа, чтобы не видеть тех препятствий к принятию вашего предложения, которые ей ставит общественное положение.

Мгновенная вспышка молнии сверкнула сквозь пелену, заволакивавшую глаза Обенрейцера.

- Вы господин положения, - заметил он тоном язвительной покорности. - Если вы настаиваете, чтобы я согласился с этим, то я сделаю это в таких выражениях. Воля моей племянницы обыкновенно согласовалась с моей волей. Вы встали между нами, и ее воля сделалась теперь вашей. На моей родине мы признаем над собой победу и подчиняемся ей со всей покорностью. Я подчиняюсь со всей покорностью на известных условиях. Вернемтесь к рассмотрению вашего финансового положения. Я имею сделать вам, мой дорогой сэр, одно возражение - самое изумительное, самое смелое возражение, которое может сделать человек в моем положении человеку в вашем.

- Какое это возражение?

- Вы почтили меня, прося руки моей племянницы. В настоящее время я прошу позволения (с величайшей благодарностью и уважением) отклонить это предложение.

- Почему?

- Потому что вы не достаточно богаты.

Это возражение, как и предвидел Обенрейцер, совершенно поразило Вендэля. На мгновенье он лишился дара речи.

- Ваш доход равен тысяче пятистам фунтам в год, - продолжал Обенрейцер. - В моей несчастной стране я упал бы перед вашим доходом на колени и воскликнул бы: «Какое княжеское состояние!» В богатой Англии я сижу себе в кресле и говорю: «Скромное независимое положение, дорогой сэр, и ничего больше». Быть может, этого вполне достаточно для жены из вашего круга, которой не надо воевать из за общественных предрассудков. Но недостаточно больше, чем вдвое, для жены - иностранки низкого происхождения, против которой восстали все ваши общественные предрассудки. Сэр, если когда-нибудь моя племянница выйдет за вас, то ей сразу же придется взвалить на себя тяжелый труд, как вы его называете, чтобы занять свое место в обществе. Да, да, вы не так на это смотрите, но это останется, неизменно останется моей точкой зрения. Ради своей племянницы, я требую, чтобы этот тяжелый труд был бы облегчен ей, насколько возможно. Если ей могут помочь те или иные материальные преимущества, то они должны быть предоставлены ей по чистой справедливости. Теперь скажите мне, м-р Вендэль, может ли ваша жена иметь на ваши полторы тысячи фунтов в год дом в фешенебельном квартале, ливрейного лакея, который бы открывал ей дверь, дворецкого, который прислуживал бы за ее столом, карету и лошадей для выездов? Я читаю ответ на вашем лице, на котором написано: нет. Прекрасно. Скажите мне еще одну вещь, и наш разговор будет окончен. Если взять большую часть ваших образованных благовоспитанных и прелестных соотечественниц, то верен или нет тот факт, что леди, у которой есть дом в фешенебельном квартале, ливрейный лакей, который открывает ей двери, дворецкий и лошади для выездов, что эта леди с самого уже начала выигрывает в уважении женщин четыре шага вперед? Да или нет?

- Переходите прямо к делу, - сказал Вендэль. - Вы рассматриваете этот вопрос только с точки зрения выработки условий? Каковы же ваши условия?

- Наименьшие условия, дорогой сэр, - возможность обеспечить ваше жене эти четыре шага с самого уже начала. Удвойте ваш теперешний доход - в Англии на меньшие средства невозможно сделать этого даже при самой строгой экономии. Вы только что сказали, что очень надеетесь увеличить прибыльность своего дела. Работайте и увеличьте eel В конце концов я добрый малый! В тот день, когда вы удовлетворите моим условиям, представив неоспоримые доказательства, что ваш доход поднялся до трех тысяч фунтов в год, просите у меня руки моей племянницы, и она ваша.

- Могу я спросить, упомянули ли вы об этом соглашении мисс Обенрейцер?

- Конечно. Она сохранила ко мне последнюю небольшую долю внимания, которое пока еще не всецело поглощено вами, м-р Вендэль; и она согласилась на мои условия. Другими словами, она подчиняется тому, чтобы ею руководило желание опекуном ей блага и лучшее, чем ее, знание опекуном света.

Он откинулся на спинку кресла, твердо уверенный в своей позиции и вполне владея своим замечательным характером.

Какая бы то ни было открытая защита своих интересов в том положении, в котором оказался теперь Вендэль, была по-видимому безнадежной (по крайней мере в данный момент). Он буквально чувствовал, что у него нет точки опоры под ногами. Были ли возражения Обенрейцера чистосердечными результатами того, с какой точки зрения рассматривал он это дело или же он просто откладывал брак, надеясь в конце концов совершенно его расстроить, но в том и другом случае всякое сопротивление со стороны Вендэля было в данный момент одинаково бесполезно. Ничем нельзя было помочь и оставалось только согласиться, выдвинув по возможности со своей стороны наиболее выгодные для себя условия.

- Я протестую против тех условий, которые вы налагаете на меня, - начал он.

- Это вполне естественно, - сказал Обенреицер. - Смею заявить, что я сам бы протестовал против них, будь я на вашем месте.

- Скажем, однако, - продолжал Вендэль, - что я принимаю ваши условия. В этом случае, вы должны разрешить мне выставить в свою очередь два условия. Прежде всего я ожидаю, что мне будет разрешено видеться с вашей племянницей.

- Ага! Видеться с моей племянницей и так ее настроить, чтобы она также торопилась вступить в брак, как и вы сами? Предположим, я отвечу «нет»! Вы быть может станете видеться с ней без моего разрешения?

- Безусловно!

- Ваше возражение относительно моего дохода, - продолжал Вендэль, - совершенно ошеломило меня. Я хочу обеспечить себя от всякого повторения такого сюрприза. Вы требуете от меня при вашей теперешней точке зрения на мою способность вступить в брак ежегодного дохода в три тысячи фунтов. Могу ли я быть уверен, что в будущем, когда вы ближе познакомитесь с Англией, ваша оценка не повысится еще более?

- Иными словами, - сказал Обенрейцер, - вы сомневаетесь в моих словах.

- Разве вы рассчитываете поверить мне на слово, когда я уведомлю вас, что удвоил свой доход? - спросил Вендэль. - Если меня не обманывает память, то минуту назад вы требовали от меня бесспорных доказательств?

- Прекрасный удар, м-р Вендэль! Вы соединяете в себе остроту ума иностранца с положительностью англичанина. Примите мои наилучшие поздравления. Примите также мое письменное ручательство.

Он поднялся, сел за письменный стол, стоявший у стены, написал несколько строк и передал их Вендэлю с низким поклоном. Обязательство было совершенно ясно и подписано и датировано с величавшей тщательностью.

- Удовлетворены вы такой гарантией?

- Удовлетворен.

- Рад слышать это, очень рад. У нас была маленькая схватка - и мы ведь вели себя оба удивительно ловко. В данный момент наши дела приведены в порядок. Я не желаю зла. Вы не желаете зла. Давайте, м-р Вендэль, обменяемся хорошим английским рукопожатием.

Вендэль подал ему руку, немного сбитый с толку внезапными переходами Обенрейцера из одного настроения в другое.

- Когда я могу надеяться снова увидеть мисс Обенрейцер? - спросил он, поднявшись, чтобы идти.

- Почтите меня вашим посещением завтра, - сказал Обенрейцер, - и мы тогда устроим это. Соорудим грог перед вашим уходом? Нет? Хорошо, хорошо! Мы оставим грог до того момента, когда у вас будет три тысячи в год и вы будете готовы к свадьбе. Ага! Когда это будет?

- Я подсчитывал, несколько месяцев тому назад, доходность своего дела, - сказал Вендэль. - Если это вычисление правильно, то я удвою свой настоящий доход…

- И женитесь! - добавил Обенрейцер.

- И женюсь, - повторил Вендэль, - через год, считая от сегодняшнего дня. Покойной ночи.

Вендэль получает дурные известия

Когда Вендэль вышел на следующее утро в свою контору, то скучная коммерческая рутина Угла Увечных показалась ему изменившей свою физиономию. Теперь и Маргарита была заинтересована в деле! Вся эта деловая машина, которую привела в ход смерть Уайльдинга, так как надо было определить обороты фирмы: подвести баланс по книгам, подсчитать долги, составить инвентарь и тому подобное - превратились теперь в машину, которая указывала шансы за и против скорого брака. Пробежав итоги, представленные ему счетоводом, и проверив сложения и вычитания, сделанные клерками, Вендэль обратил далее внимание на инвентарную ведомость и послал в погреба за отчетом, желая просмотреть его.

Наружность погребщика, когда он просунул голову в дверь кабинета своего хозяина, заставляла подозревать, что в это утро должно быть произошло что-то очень необыкновенное. В движениях Джоэ Лэдля было что-то напоминавшее живость! В лице Джоэ Лэдля было что-то положительно похожее на хорошее расположение духа!

- В чем дело? - спросил Вендэль. - Не случилось ли чего?

- Я хотел бы упомянуть об одном, - отвечал Джоэ. - Молодой мастер Вендэль, я никогда не выдавал себя за пророка.

- Ни один пророк, насколько я слыхал об этой профессии, - продолжал Джоэ, - никогда не проводил большей части своей жизни под землей. Ни один пророк, чего бы они там ни принимали в себя через поры тела, никогда не пропитывался вином с утра до ночи в течение целого ряда лет. Когда я говорил молодому мастеру Уайльдингу относительно перемены им названия фирмы, что в один прекрасный день он увидит, что счастье фирмы изменилось - выставлял ли я себя пророком? Нет, не выставлял. Но произошло ли то, что я ему предсказывал? Да, произошло. Во времена Пеббельсона Племянника, молодой м-р Вендэль, никогда и не слыхали о такой вещи, как ошибка в товаре, доставленном в нашу фирму. А теперь такая ошибка случилась. Пожалуйста, заметьте, что она произошла раньше, чем мисс Маргарита пришла к нам. Вот почему это не противоречит тому, что я говорил относительно влияния мисс Маргариты на счастье. И прочтите-ка это, сэр, - заключил свою речь Джоэ и обратил его внимание на одно место в отчете, ткнув в него своим указательным перстом, который, казалось, не принимал в себя сквозь поры ничего замечательнее грязи.

- Не таков мой характер, чтобы каркать над тем домом, где я служу, но я чувствую некоторую печальную обязанность просить вас прочесть это.

Вендэль прочел нижеследующее:

- «Замечание касательно швейцарского шампанского. В последней партии, полученной от фирмы Дефренье и К^о, была обнаружена неправильность». Вендэль остановился и справился в записной книжке, лежавшей около него. - Это было еще при м-ре Уайльдинге, - сказал он. - Сбор винограда был чрезвычайно хорош, и он приобрел целиком всю партию вина. Швейцарское шампанское расходится очень хорошо, не так ли?

- Я не говорю, что оно расходится плохо, - отвечал погребщик. - Оно может портиться у наших покупателей, оно может рвать бутылки в их руках. Но я не могу сказать, что оно плохо расходится у нас.

Вендэль стал продолжать чтение записки: «Мы нашли число ящиков совершенно соответствующим тому, которое было занесено в книги. Но шесть ящиков, очень незаметно отличавшихся от остальных но клейму, были вскрыты и оказалось, что в них прислано красное вино вместо шампанского. Мы предполагаем, что при отправке вина из Невшателя ошибка произошла вследствие сходства в клеймах. Было найдено, что ошибка не распространилась на другие ящики, кроме этих шести».

- Это все! - воскликнул Вендэль, отбросив от себя записку.

Взор Джоэ Лэдля угрюмо следил за летящим клочком бумаги.

- Я рад, сэр, видеть, что вы относитесь к этому легко, - сказал он. - Что бы ни случилось, для вас будет всегда утешением вспоминать, что вы сначала отнеслись к этому легко. Иногда одна случайность ведет за собой другую. Один случайно роняет на мостовую апельсинную корку, другой случайно наступает на нее, и вот работа для госпиталя, и человек, изувеченный на всю жизнь. Я рад, что вы относитесь к этому легко. Во времена Пеббльсона Племянника мы не отнеслись бы легко к этому, пока не увидали бы конца. Не желая каркать над домом, я все же хотел бы, чтобы все это окончилось для вас удачно. Не в обиду будь это сказано, сэр, - сказал погребщик, открывая дверь, чтобы уйти, но снова обернулся и, прежде чем закрыть ее за собой, бросил на Вендэля взгляд, полный предостережения, - я пьяница и меланхолик, согласен с вами. Но я старый слуга Пеббльсона Племянника, и я желаю, чтобы для вас окончилось удачно это недоразумение с шестью ящиками красного вина.

Оставшись один, Вендэль разсмеялся и взялся за перо. «Чтобы не забыть об этом, я хорошо сделаю, если напишу несколько строк Дефренье и К^о», - подумал он. Он тут же и написал это письмо в таких выражениях:

«Милостивые Государи.

Мы составляли инвентарь и заметили маловажную ошибку в последней партии шампанского, отправленного нам вашим домом. В шести ящиках прислано красное вино, которое мы возвращаем вам при сем. Дело можно легко исправить, если вы пошлете нам шесть ящиков шампанского, буде его можно достать, или в противном случае, если вы кредитуете нас стоимостью шести ящиков по последнему счету (пятьсот фунтов), уплаченному нами вашему дому. Ваши покорные слуги

Уайльдинг и К^о».

Это письмо было отослано на почту, и мысль о нем тотчас же улетучилась из головы Вендэля. У него были другие и гораздо более интересные мысли. В этот же день немного позднее он сделал визит Обенрейцеру, как это было между ними условлено. Тогда же ими было выбрано несколько вечеров в неделю, которые он мог проводить с Маргаритой, впрочем, всегда в присутствии третьего лица. Обенрейцер вежливо, но решительно настаивал на этом условии. Он сделал единственную уступку, предоставив Вендэлю самому выбрать, кто будет этим третьим лицом. Положившись на прошлый опыт, Вендэль без малейшего колебания выбрал ту превосходную женщину, которая штопала Обенрейцеру носки. Когда мадам Дор услышала о возлагаемой на нее, ответственности, то ее умственные способности проявились внезапно в новой фазе своего развития. Она подождала, пока Обенрейцер не отвел от нее своего взора, а затем взглянула на Вендэля и неловко подмигнула ему.

Протекало время - счастливые вечера с Маргаритой наступали и проходили. На десятое утро с того момента, как Вендэль написал письмо швейцарской фирме, на его конторке появился от нее ответ вместе с другими только что полученными письмами:

«Милостивые Государи.

к совершенно неожиданному открытию. Дело чрезвычайно важно как для вас, так и для нас. Подробности его таковы.

Не имея более того шампанского последнего сбора, которое было послано вам, мы сделали распоряжение о кредитовании вашей фирмы стоимостью шести ящиков, как это было указано вами. Для этого нужно было соблюсти некоторые формальности, принятые у нас при ведении дел, которые потребовали справки в книге наших банкиров, а также и в нашей счетной книге В результате справок явилась моральная уверенность в том, что наш дом не мог получить такого перевода, о каком вы упоминаете, и фактическая уверенность, что подобный перевод не был уплачен нашему счету в банке.

Едва ли нужно при таком положении дел беспокоить вас сообщением подробностей. Деньги были бесспорно украдены во время их пересылки от вас к нам. Некоторые особенности, замеченные нами, касающиеся того способа, которым было совершено мошенничество, заставили нас сделать тот вывод, что вор вероятно рассчитал, что ему удастся выплатить нашим банкирам недостающую сумму раньше, чем будет сделано неизбежное открытие при подведении нами баланса в конце года. Это произошло бы, при обычном ходе вещей, приблизительно через три месяца. В течение этого периода мы могли бы положительно ничего не знать о совершенной краже, если бы не ваше письмо.

Мы упоминаем об этом последнем обстоятельстве для того, чтобы оно могло яснее показать вам, что здесь мы имеем дело не с обыкновенным вором. Мало того, мы даже не можем подозревать, кто этот вор. Но мы надеемся, что вы поможете нам предпринять расследование, рассмотрев расписку (конечно, поддельную), которая без сомнения должна была прийти к вам от нашего дома. Будьте любезны взглянуть на нее и посмотрите, написана ли она целиком от руки или же она печатного и занумерованного образца, так что для заполнения требуется только проставить сумму. Выяснение этого по-видимому весьма обыкновенного вопроса есть дело чрезвычайной важности, уверяем вас. С большим беспокойством ожидая вашего ответа, остаемся с величайшим почтением и предупредительностью

Дефренье и К^о».

Вендэль положил письмо на конторку и с минуту не мог придти в себя от того удара, который на него обрушился. Как раз в то время, когда для него чрезвычайно важно увеличить обороты своего дела, ему грозит потеря в пятьсот фунтов. Достав из кармана ключ и открывая железный шкап в стене, в котором хранились книги и бумаги торгового дома, Вендэль подумал о Маргарите.

Он еще был в кладовой, разыскивая поддельную расписку, как вдруг голос, раздавшийся совсем сзади него, заставил его вздрогнуть.

- Тысячу извинений, - сказал голос, - боюсь, что я вам помешал.

Он обернулся и очутился лицом в лицу с опекуном Маргариты.

- Я зашел, - продолжал Обенрейцер, - чтобы узнать, но могу ли я быть вам полезным. Мне приходится съездить на несколько дней по своим делам в Манчестер и Ливерпуль. Может быть вы дадите мне какие-нибудь поручения в связи с моей поездкой? Я вполне к вашим услугам в качестве коммивояжера торгового дома Уайльдинг и К^о.

- Извините меня на минуту, - сказал Вендэль. - Я сейчас буду беседовать с вами. - Он снова повернулся и продолжал рыться в бумагах. - Вы приходите как раз в тот момент, когда дружеские советы более чем когда либо драгоценны для меня, - снова заговорил он. - сегодня утром я получил очень дурные известия из Невшателя.

- Дурные известия! - воскликнул Обенрейцер. - От Дефренье и К^о?

- Да. Перевод, посланный нами им, украден. Мне угрожает потеря пятисот фунтов. Что это?

Резко повернувшись и взглянув в комнату вторично, Вендэль увидел свой ящичек с конвертами опрокинутым на пол и Обенрейцера, стоявшего за коленях и собиравшего содержимое.

докончить свою фразу.

- Не беспокойтесь, - сказал Вендэль. - Клерк поднимет все это с полу.

- Это неприятное известие! - повторял Обенрейцер, настойчиво продолжая собирать конверты. - Это неприятное известие!

- Если вы прочтете письмо, - сказал Вендэль, - то вы найдете, что я ничего не преувеличил. Оно лежит вскрытое там на моей конторке.

Он снова принялся за поиски и через минуту нашел поддельную расписку. Она была занумерованного и печатного образца, как это было описано швейцарской фирмой. Вендэль записал нумер и число. Положив расписку на место и замкнув железную кладовую, он имел время заметить, что Обенрейцер читает письмо в амбразуре окна в самом дальнем конце комнаты.

Обенрейцер поднялся и медленно подошел к конторке.

- Маргарита будет огорчена этим известием не меньше меня, - сказал он любезно. - Что же вы думаете предпринять?

- Я в руках Дефренье и К^о,- отвечал Вендэль. - Так как я совершенно не знаком с обстоятельствами дела, то могу делать только то, что они мне посоветуют. Расписка, которую я только что нашел, оказывается, занумерованного и печатного образца. Кажется, они считают чрезвычайно важным, чтобы она была найдена. Вы познакомились с их способами ведения дел, когда служили у них в Швейцарии. Можете ли догадаться, что они имеют в виду?

- Давайте я посмотрю расписку, - сказал он.

- Вы больны? - спросил Вендэль, испуганный переменой в его лице, которое только сейчас впервые можно было ясно разглядеть. - Пожалуйста, подойдите к камину. Мне кажется, вы дрожите - надеюсь, вы не больны?

- Нет! - сказал Обенрейцер. - Вероятно, я простудился. Ваш английский климат мог бы пощадить человека, восхищающегося вашими английскими обычаями. Позвольте мне взглянуть на расписку.

Вендэль отворил железную кладовую. Обенрейцер взял кресло и пододвинул его прямо к камину. Он протянул обе руки над огнем.

побольше огня. Тот поспешил исполнить приказание с гибельной расторопностью. Когда он шагнул вперед и поднял ящик с углем, то зацепил ногой за складку ковра и высыпал весь свой груз на решетку камина. От этого пламя мгновенно потухло и показалась струя желтого дыма, в котором нельзя было заметить ни малейшего признака огня.

- Дубина! - прошептал Обенрейцер, бросив на слугу такой взгляд, который тот помнил долго еще спустя.

- Может, вы перейдете в комнату клерков? - спросил Вендэль. - У них там есть печка.

- Нет, нет. Пустяки!

Вендэль протянул ему расписку. Казалось, что желание Обенрейцера исследовать ее потухло так же внезапно и так же окончательно, как и огонь в камине. Он только взглянул на документ и сказал:

- Я напишу в Невшатель с вечерней почтой, - сказал Вендэль, спрятав расписку вторично. - Нам следует подождать и посмотреть, что из этого выйдет.

- С вечерней почтой, - повторил Обенрейцер. - Постойте-ка. Вы получите ответ через восемь или девять дней. Я вернусь назад раньше. Если я могу быть вам полезным, в качестве коммивояжера, то, может быть, вы пожелаете уведомить меня до этого времени. Вы пошлете мне письменные инструкции. Я буду с большим интересом ожидать, когда вы получите ответ из Невшателя. Кто знает? В конце концов, мой дорогой друг, это может оказаться ошибкой. Мужайтесь! мужайтесь! мужайтесь! - Он вошел в комнату, как человек, который не дорожит временем. Теперь же он схватил свою шляпу и попрощался с видом человека, который не может терять ни одной минуты.

Оставшись один, Вендэль прошелся задумчиво по комнате.

Прежнее впечатление, которое производил на него Обенрейцер, совершенно не согласовалось с тем, что он слышал и видел во время только что происходившего разговора. Он готов был впервые предаться сомнению, не слишком ли поспешно и строго составил он в этом случае свое мнение о другом человеке. Удивление и сожаление Обенрейцера, когда он услышал об известии, полученном из Невшателя, носили на себе очевиднейшие признаки искреннего чувства, а не вежливого участия, выраженного по этому поводу. Озабоченный своими собственными тревогами, которые ему приходилось переживать, страдая, по всей очевидности, от первых коварных приступов серьезной болезни, он был похож на человека, да и говорил, как человек, который действительно огорчен тем несчастьем, которое произошло с его другом. До сих пор Вендэль тщетно пытался изменить свое первоначальное мнение об опекуне Маргариты ради нее самой. Все благородные инстинкты его натуры соединились теперь воедино и восставали против очевидности, казавшейся неопровержимой до сего времени. «Кто знает? - думал он. - Ведь я мог в конце концов неверно прочесть физиономию этого человека».

ответ вместе с другими только что полученными письмами.

«Дорогой сэр.

Мой старший компаньон, monsieur Дефренье, вызван по неотложным делам в Милан. За его отсутствием (и с его полного согласия и разрешения) я снова пишу вам теперь по поводу пропавших пятисот фунтов.

Ваше открытие, что поддельная расписка сделана по образцу наших занумерованных и печатных бланков, причинило неизъяснимое огорчение и удивило моего компаньона и меня самого. В то время, когда был украден ваш перевод, существовало всего три ключа, которыми открывался денежный сундук, где неизменно хранились бланки наших расписок. Один ключ был у моего компаньона, другой у меня. Третий был в распоряжении джентльмена, который в это время занимал доверенное место в нашем торговом доме. Мы могли бы с одинаковым основанием заподозрить одного из нас, как и это лицо. Тем не менее, теперь подозрение падает на него. Я не могу решиться сообщить вам, кто это лицо, пока есть хоть небольшая надежда, что оно может оказаться невинным после того расследования, которое мы должны теперь произвести. Простите мое молчание, причина его уважительна.

Форма, которую должны теперь принять наши розыски, довольно проста. Почерк вашей расписки должен быть сравнен компетентными лицами, находящимися в нашем распоряжении, с некоторыми образчиками почерка, имеющимся у нас. Я не могу послать вам этих образчиков по деловым причинам, которые вы, наверное, одобрите, когда о них узнаете. Я должен просить вас послать мне расписку в Невшатель, но, обращаясь с этой просьбой, я должен сопровождать ее следующим необходимым предостережением.

его держаться начеку. Против него существует только одна единственная улика, и эта улика в ваших руках, поэтому он перероет небо и землю, чтобы найти и уничтожить ее. Я самым усиленным образом советую вам не доверять почте пересылку расписки. Пошлите мне ее с кем-нибудь, не теряя ни минуты, но для своего поручения выбирайте только такого человека, который долго прослужил в вашем учреждении, привык путешествовать, умеет говорить по-французски; храброго и честного человека и сверх того, такого человека, которому можно доверять, что он не позволит никому искать с ним в пути знакомства. Не говорите никому, абсолютно никому, кроме вашего посланного, о том обороте, который приняло теперь это дело. Благополучная пересылка расписки может зависеть от вашего буквального исполнения совета, который я даю вам в конце этого письма.

Мне остается только прибавить, что всякий возможный выигрыш во времени является в данный момент чрезвычайно важным. У нас пропал не один бланк расписок, и невозможно сказать, какие еще могут быть совершены новые мошенничества, если мы упустим время и не наложим своих рук на вора.

Ваш покорный слуга Ролланд.

^о)».

Кто был этот заподозренный человек? В положении Вендэля казалось бесполезным задавать себе подобный вопрос.

Кого надо послать в Невшатель с распиской? Храбрые и честные люди были в Углу Увечных, стоило только позвать. Но где человек, привыкший путешествовать за границей, умеющий говорить по-французски и на которого можно было бы безусловно положиться, что он не позволит никому завязать с собою по дороге знакомство. Под рукой был всего один человек, который отвечал всем этим требованиям, и этот человек был сам Вендэль.

Было жертвой оставить свои дела, еще большей жертвой было оставить Маргариту. Но вопрос о пятистах фунтах зависел от этого еще не законченного расследования, а monsieur Роллан настаивал на буквальном исполнении своего совета в таких выражениях, с которыми нечего было шутить. Чем больше Вендэль думал об этом, тем яснее вырисовывалась перед ним необходимость, и он решил: «Еду!»

Едва эта мысль промелькнула в его голове, как дверь отворилась, и в комнату вошел Обенрейцер.

- Мне говорили в Сого-сквэре, что вас ждали домой вчера вечером, - сказал Вендэль, идя к нему на встречу. - Хорошо покончили в провинции с делами? Чувствуете себя лучше?

Тысячу благодарностей. Обенрейцер покончил с делами чудесно. Обенрейцеру бесконечно лучше. Ну, а теперь, какие новости? Есть письмо из Невшателя?

- Очень странное письмо, - отвечал Вендэль. - Дело приняло новый оборот, и письмо настаивает - без всяких исключений для кого-либо - чтобы наш ближайший образ действий был сохранен мною в глубочайшем секрете.

- Безусловно они должно быть позабыли обо мне, - снова начал он, - в противном случае они не сделали бы такого исключения.

- Мне пишет monsieur Роллан, - сказал Вендэль. - И, как вы говорите, он, должно быть, действительно, позабыл про вас. Это обстоятельство совершенно ускользнуло от моего внимания. Я только что хотел посоветоваться с вами, когда вы вошли в комнату. И вот я связан формальным запрещением, которое не может, вероятно, распространяться на вас. Как это досадно!

Затянутые пеленой глаза Обенрейцера внимательно устремились на Вендэля.

Доверитесь ли вы мне? Я получил письма, которые заставляют меня немедленно ехать в Швейцарию. Посылки, документы, все, что угодно - я мог бы все это отвезти от вас Дефренье и Роллану.

- Вы как раз такой человек, какой мне нужен, - ответил Вендэль. - Не более пяти минут тому назад я решил, с большой неохотой, что придется ехать в Невшатель самому, так как я не мог найти здесь никого, кто был бы в состоянии заменить меня. Позвольте, я еще раз просмотрю письмо.

Он отворил кладовую, чтобы достать письмо. Обенрейцер, бросив прежде всего взгляд вокруг себя, чтоб убедиться, что они одни, сделал один, два шага и остановился в ожидании, измеряя Вендэля взглядом. Вендэль был выше ростом и, - несомненно, также более сильный из них двоих. Обенрейцер отошел от него в сторону и стал греться у камина.

Тем временем Вендэль в третий раз перечел последнюю часть письма. В ней заключалось ясное предостережение - в нем была вполне определенная фраза, которая настаивала на буквальном исполнении совета. Рука, ведшая Вендэля в потемках, руководила им только при этом условии. На карту была поставлена большая сумма; нужно было подтвердить страшное подозрение. Если он будет действовать на свой страх и если случится что-нибудь, что может расстроить все планы, то кто тогда будет виноват? Как деловому человеку, Вендэлю оставался только один выход. Он снова запер письмо.

- Чрезвычайно досадно, - сказал он Обенрейцеру, - что забывчивость со стороны monsieur Роллана влечет за собой серьезные неудобства для меня и ставит меня в нелепое и ложное положение по отношению к вам. Но что же я могу сделать? Я принимаю участие в очень серьезном деле и действую совершенно впотьмах. У меня нет иного выбора и мне остается только руководиться не своим собственным пониманием, но письмом, в котором даются мне инструкции. Вы меня понимаете, не правда ли? Вы, ведь, знаете, что не будь я связан этим письмом по рукам и по ногам, я бы с величайшей радостью принял ваши условия?

- прибавил Обенрейцер. - Вы так же, как и я, уезжаете немедленно?

- Немедленно. Но сперва я должен, конечно, повидаться с Маргаритой!

- Ну, несомненно, несомненно! Повидайтесь с ней сегодня вечером. Заходите и захватите меня с собой по дороге на вокзал. Ведь, мы вместе едем сегодня вечером с почтовым?

- Сегодня вечером с почтовым.

Вендэль подъехал к дому в Сого-сквэре гораздо позднее, чем мечтал. Деловые затруднения, вызванные его неожиданным отъездом, встречались целыми десятками. Большая часть времени, которое он надеялся посвятить Маргарите, была безжалостно поглощена его делами в конторе, которыми было немыслимо пренебречь.

- В вашем распоряжении всего только несколько минут, Джордж, - сказала она. - Но мадам Дор была так добра ко мне, что мы можем пробыть эти несколько минут вдвоем. - Она обвила его шею руками и шепнула ему быстро:- Не оскорбили ли вы чем-нибудь мистера Обенрейцера?

- Я? - воскликнул изумленный Вендэль.

- Тише! - произнесла она, - я хочу говорить шепотом. Вы знаете ту маленькую фотографию, которую я получила от вас. Сегодня днем она случайно оказалась на каминной доске. Он взял карточку в руки и стал ее рассматривать - и я увидела в зеркало его лицо. Я знаю, что вы оскорбили его. Он беспощаден, он мстителен, он скрытен, как могила. Не ездите с ним, Джордж, не ездите с ним!

- Моя любовь, - возразил Вендэль, - вы позволяете своему воображению рисовать вам всякие страхи! Обенрейцер и я, мы никогда не были лучшими друзьями, чем в данный момент.

- Обенрейцер! - воскликнула эта превосходная особа шепотом и немедленно грузно шлепнулась на свое место у печки.

Обенрейцер вошел с сумкой курьера, перекинутой через плечо.

- Вы готовы? - спросил он, обращаясь к Вендэлю. - Не могу ли взять что-нибудь от вас? У вас нет дорожной сумки? А я запасся ею. Вот здесь отделение для бумаг, готовое к вашим услугам.

- Благодарю вас, - сказал Вендэль. - У меня с собой только одна важная бумага, и об этой бумаге я обязан позаботиться сам. Вот она здесь, - прибавил он, дотронувшись до своего бокового кармана, - и здесь она должна лежать, пока мы не приедем в Невшатель.

и стал прощаться с мадам Дор.

- Adieu, моя очаровательная племянница! - сказал он, обращаясь затем к Маргарите.

- En route, мой друг, в Невшатель! - Он слегка хлопнул Вендэля по боковому карману и пошел к дверям.

Последний взгляд Вендэля был обращен на Маргариту. Последние слова Маргариты, сказанные ему, были: «Не ездите!»