Нет прохода.
Действие III

ДЕЙСТВИЕ III

В долине

Была приблизительно половина февраля, когда Вендэль и Обенрейцер отправились в свое путешествие. Так как зима стояла суровая, то это время года было неблагоприятно для путешественников; настолько неблагоприятно, что наши два путника, прибыв в Страсбург, нашли его большие гостиницы почти пустыми. И даже те немногие лица, с которыми они повстречались в этом городе, возвращались назад, не доехав до центра Швейцарии, куда они направлялись по делам из Англии или Парижа.

В то время было почти или совершенно невозможно воспользоваться большинством швейцарских железных дорог, по которым теперь туристы проезжают с достаточным удобством. Некоторые дороги еще не прокладывались; другие по большей части еще не были закончены. На тех дорогах, которые были открыты, еще оставались большие участки старой шоссейной дороги, где сообщение в зимнее время года часто прерывалось; на других были слабые пункты, где новым работам грозила еще опасность в случае или жестокого мороза, или быстрой оттепели. В худшее время года нельзя было рассчитывать на пробег поездов по дорогам этого последнего разряда, так как железнодорожное движение было случайным, в зависимости от погоды, или же совершенно прекращалось в течение тех месяцев, которые считались наиболее опасными.

В Страсбурге ходило больше разных россказней о трудностях дальнейшего пути, чем было самих путешественников, чтобы их рассказывать. Многие из этих россказней были по обыкновению крайне дики; но все же большинству наиболее скромных по части чудес рассказов придавалось некоторое значение, благодаря тому неоспоримому обстоятельству, что путешественники возвращались назад. Тем не менее решение Вендэля продолжать свое путешествие было совершенно непоколебимо, так как дорога на Базель была открыта. Таково же было по необходимости решение Обенрейцера, ибо он видел, что положение его безнадежно до крайности: он должен погибнуть или уничтожить ту улику, которую Вендэль вез с собой, хотя бы даже ему пришлось вместе с нею уничтожить самого Вендэля.

Каждый из двух товарищей по путешествию чувствовал к другому далеко не одинаковые чувства. Обенрейцер, на которого кольцом надвигалась гибель, благодаря быстроте действий Вендэля, видел, что с каждым часом круг суживается вследствие энергии Вендэля и ненавидел его со злобою хищного коварного зверя низшей породы. Он всегда инстинктивно чувствовал что-то в душе против него; быть может, из-за той старой розни, которая существует между джентльмэном и крестьянином; быть может, из-за его открытого характера; быть может, из-за его более честных взглядов; быть может, из-за того успеха, который он имел у Маргариты; быть может, из-за всех этих причин, где две последних не были самыми маловажными. Но кроме того теперь он видел в нем охотника, который выслеживал его. С другой стороны Вендэль, все время благородно боровшийся со своим первым смутным недоверием к Обенрейцеру, видел теперь себя обязанным бороться с этими чувством с большей, чем когда либо, силой, напоминая себе: «Ведь он опекун Маргариты. Мы с ним в наилучших дружеских отношениях: он едет вместе со мной по своему собственному побуждению и не может преследовать никаких корыстных целей в этом мало привлекательном путешествии, чтобы разделять его со мной». К этим доводам в пользу Обенрейцера случай прибавил еще одно соображение, когда они прибыли в Базель, после путешествия, которое заняло вдвое больше времени, чем обычно на него требовалось.

Они поздно пообедали и сидели одни в комнате какой-то гостиницы, висящей над Рейном, в этом месте быстрым и глубоким, вздутым и шумным. Вендэль растянулся на диване, а Обенрейцер разгуливал взад и вперед, то останавливаясь у окна и смотря на колеблющееся отражение городских огней в темной воде реки (и, быть может, думая: «Если б только я мог швырнуть его туда!»), то, возобновляя свое расхаживание, устремив глаза в пол. «Где украду у него, если мне удастся это сделать? Где убью его, если мне придется так поступить?» Так шумела ему река, когда он мерно расхаживал по комнатам, так шумела река., так шумела река…

Наконец, дума, тяготившая его, показалась ему столь несносной, что он остановился, решив, что было бы хорошо, если бы его спутник заразился от него своей тяжелой думой.

- Сегодня Рейн шумит, - сказал он с улыбкой, - как старый водопад у нас дома. Тот водопад, который моя мать показывала путешественникам (я уже рассказывал вам об этом). Шум его менялся с погодой, как это всегда бывает с шумом всех падающих и текущих вод. Когда я был учеником у часового мастера, то вспоминал его, и иногда этот шум говорил мне целые дни: «Где ты, мой бедняжечка? Где ты, мой бедняжечка?» Иногда же я вспоминал его шум, когда он бывал глухим, и буря налетала на перевал: «Бум, бум, бум. Бей его, бей его, бей его!» Словно моя мать, когда она бывала в бешенстве… если только она была моей матерью.

- Если она была? - сказал Вендэль, постепенно переменяя свое положение на сидячее. - Если она была? Почему вы говорите: «если»?

- Что я могу знать? - ответил тот небрежно, вскинув руками и затем бессильно опустив их. - Но чего же вы хотите? Я такого темного происхождения, что каким же образом могу сказать что-нибудь определенное? Я был очень молод, а все прочие члены нашей семьи были уже взрослыми мужчинами и женщинами, мои же, так называемые, родители были стары. В подобном случае некоторые предположения вполне возможны.

- Вы сомневались когда либо?..

- Я уже однажды говорил вам, что сомневаюсь в браке этих двух лиц, - ответил он, снова вскинув руками, словно отшвыривал от себя какой-то бесполезный предмет. - Но я сотворен. Я происхожу не из знатной фамилии. Так какое же мне дело до этого?

- Вы по крайней мере швейцарец, - сказал Вендэль, следя за ним взором.

- Почем я знаю? - возразил тот отрывисто, останавливаясь и глядя на него через плечо. - Я говорю вам, вы по крайней мере англичанин. Как вы это знаете?

- Из того, что мне говорили с детства.

- А! Я знаю о себе таким же путем.

- И по своим самым ранним воспоминаниям, - добавил Вендэль, следя за мыслью, которую он не мог отогнать от себя.

- Я также. Я знаю о себе таким же путем, если этот путь достаточен.

- Разве он вас не удовлетворяет?

«приходится». Приходится одно коротенькое слово, но оно сильнее всяких длинных доказательств или рассуждений.

- И вы, и бедный Уайльдинг родились в одном и том же году. Вы были приблизительно ровесниками, - произнес Вендэль, снова задумчиво смотря на него в то время, как тот опять принялся вышагивать взад и вперед.

- Да почти совершенно.

Не мог ли Обенрейцер быть потерянным человеком? Благодаря неведомой связи между вещами, не было ли более глубокого смысла, чем он сам думал, в той теории относительно незначительности мира, которая так часто была у него на устах? Не потому ли рекомендательное письмо из Швейцарии последовало так быстро за теми сведениями, которые были сообщены миссис Гольдстроо относительно ребенка, увезенного в Швейцарию, что он был этим ребенком, ставшим взрослым? В мире, где так много неисследованных пучин, это могло быть. Случайность или непреложность - называйте это, как хотите, - которая привела к возобновлению Вендэлем своего знакомства с Обенрейцером, знакомства, перешедшего в близость, и свела их тут в эту зимнюю ночь, была тоже не менее любопытный. Если все это рассматривать в таком свете, то казалось, словно они были связаны стремлением к каким-то непрерывным и ясным целям.

Зароившиеся мысли Вендэля понеслись в высь, а взор его задумчиво следил за Обенрейцером, расхаживавшим взад и вперед по комнате. Река же все время напевала одну и ту же песенку: «Где украду у него, если удастся? Где убью его, если придется?» Тайне умершего друга не угрожало опасности, что Вендэль проговорится; но все же он почувствовал в более слабой степени то же самое бремя истины, под тяжестью которого погиб его друг, и обязанность следовать за каждой путеводной нитью, хотя бы и непонятной. Он тотчас же спросил себя, хотелось бы ему, чтобы этот человек оказался настоящим Уайльдингом? Нет. Хотя он и поборол, насколько мог, свое недоверие к Обенрейцеру, но все же ему не хотелось найти такого заместителя своему покойному простодушному, болтливому и детски-наивному компаньону. Он быстро спросил самого себя, хотелось ли бы ему, чтобы этот человек стал богат? Нет. Он и так уже имел более, чем достаточную власть над Маргаритой, а богатство могло бы еще более увеличить его влияние. Будет ли ему приятно, чтобы этот человек был опекуном Маргариты, когда окажется, что между ним и ею нет никакого родства, хотя бы даже очень смутного и отдаленного? Нет. Но все эти соображения не могли встать между ним и верностью к памяти усопшего. Надо позаботиться, чтобы они промелькнули у него почти бесследно, лишь оставив в нем сознание, что они только промелькнули, а он преклонился перед своей священной обязанностью исполнить свой долг. И он так твердо решил это, что снова стал следить ясным взором за своим спутником, который все еще расхаживал по комнате. Мог ли Вендэль предполагать, что тот не раздумывает с грустью о своем происхождении на свет, а замышляет насильственную смерть другому человеку - и менее всего Вендэлю могло придти в голову, о смерти какого человека тот думал.

Дорога, ведшая от Базеля к Невшателю, оказалась лучшей, чем о ней говорили. Погода, стоявшая последние дни, улучшила ее. В этот вечер, когда стемнело, прибыли погонщики лошадей и мулов и передавали, что на пути не приходится преодолевать никаких трудностей, кроме только испытания терпения, упряжи, колес, осей и кнутов. Сейчас же была подряжена карета и лошади, с тем, чтобы она была подана завтра утром и можно было тронуться в путь еще до рассвета.

- Вы на ночь запираете дверь на ключ, когда путешествуете? - спросил Обенрейцер, стоя у камина в комнате Вендэля и грея свои руки перед тем, как уйти к себе.

- Нет, не запираю. Я сплю крепко.

- Вы так крепко спите? - спросил тот с удивленным взглядом. - Какое счастье!

- Для остальных домочадцев все, что угодно, только не счастье, - ответил Вендэль, - когда приходится стучать утром в запертую дверь моей спальни.

- Я тоже, - сказал Обенрейцер, - оставляю дверь в свою комнату открытой. Но позвольте мне, как человеку, который осведомлен об всем в качестве уроженца Швейцарии, посоветовать вам следующее: всегда, когда вы путешествуете по моей стране, кладите все свои документы - а, конечно, и деньги - под подушку. Всегда в это самое место.

- Вы не льстите своим соотечественникам, - засмеялся Вендэль.

- Мне кажется, что мои соотечественники, - сказал Обенрейцер, слегка прикоснувшись к локтям своего друга в виде пожелания ему доброй ночи и благословения на сонь грядущий, - похожи на большинство людей. А большинство людей всегда возьмет все, что может. Adieu! В четыре утра.

- Adieu. В четыре.

Предоставленный самому себе, Вендель сгреб поленья, засыпал их белой золой, лежавшей на поде очага, и уселся, чтобы собрать свои мысли. Но они все еще витали около последней темы, а шум реки скорее способствовал их возбуждению, чем успокоению. Пока он сидел, погруженный в раздумье, исчезло и то небольшое желание уснуть, какое у него было. Он чувствовал, что будет совершенно бесцельно все-таки пытаться лечь и сидел одетый около камина. Маргарита, Уайльдинг, Обенрейцер, дело, которым он был занят, тысяча надежд и сомнений, которые совершенно не касались этого дела, все это сразу заняло его мысли. Казалось, им овладело все, кроме сна. Расположение к нему совершенно исчезло.

Он просидел уже долго у камина, погруженный в раздумье, когда догорела и потухла свеча. Но это было не важно; было достаточно светло и от пламени огня в камине. Он переменил позу и, положив на спинку кресла руку и опершись на нее подбородком, снова продолжал сидеть и думать.

Но он сидел между камином и кроватью, и когда пламя мерцало от движения воздуха, то его собственная увеличенная тень дрожала на белой стене у изголовья постели. Его поза придавала тени такой вид, словно над ложем склонилась какая-то плачущая и умоляющая фигура. Его глаза следили за ней, пока ему не сделалось жутко от неприятной мысли, что тень походила на тень Уайльдинга, но не на его собственную.

Стоит только немного переменить свое место, и тень исчезнет. Он так и сделал, и порождение его расстроенного воображения исчезло. Он сел теперь в тени небольшого выступа камина, и дверь в комнату оказалась перед ним.

На двери была длинная громоздкая железная щеколда. Он увидел, что она стала медленно и бесшумно подниматься. Дверь чуть-чуть приоткрылась и снова закрылась, словно ее привел в движение только ток воздуха. Но Вендэль видел, что щеколда была приподнята из скобы.

с другой стороны. Затем показалась фигура человека, обернувшегося лицом к кровати, и остановилась неподвижно в дверях, пока не произнесла тихим полушепотом, сделав в то же время шаг вперед: «Вендэль!»

- Что такое? - ответил тот, вскочив со своего места, кто там?

Это был Обенрейцер. Он вскрикнул от удивления, когда Вендэль вырос перед ним не с той стороны, где можно было его ожидать.

- Не в постели? - сказал он, схватив его за оба плеча с инстинктивным стремлением вступить с ним в борьбу. - Тогда, значит, произошло что-нибудь дурное?

- Что вы хотите сказать? - спросил Вендэль, освобождаясь от его рук.

- Сперва скажите мне: вы чувствуете себя плохо?

- Плохо? Нет.

- Мне приснился дурной сон про вас. Каким это образом я вижу вас вставшим и одетым?

- Мой дружище, я могу точно так же спросить вас, каким это образом я вижу вас вставшим и раздетым.

- Я сказал вам почему. Я видел про вас дурной сон. Я пытался успокоиться после него, но был не в силах. Я не мог решиться оставаться там, где был, не узнав, что вы находитесь в безопасности; и все же не мог решиться войти к вам. Я несколько минут стоял в нерешительности у двери. Так легко смеяться над сном, который не вам снился. Где ваша свеча?

- Догорела.

- У меня есть целая в моей комнате. Не принести ли ее?

- Принесите.

Его комната была расположена вблизи, и он пробыл в отсутствии не более нескольких секунд. Вернувшись со свечей в руке, он встал на колени перед камином и зажег ее. Когда он раздувал для этого угли, то Вендэль, взглянув на него, увидел, что губы его были бледны и он с трудом удерживал их дрожание.

- Да, - сказал Обенрейцер, ставя зажженную свечу на стол, - это был дурной сон. Только взгляните на меня!

Он был босой; его красная фланелевая рубашка была раскрыта на груди, а рукава ее были засучены выше локтей; остальную часть его одежды составляли только кальсоны, доходившие ему до лодыжек и сидевшие на нем в обтяжку. Во всей его фигуре проглядывала какая-то гибкость и дикость, а глаза его были очень блестящи.

- Если бы пришлось бороться с грабителем, как мне снилось, - сказал Обенрейцер, - то вы видите, что я снял с себя все лишнее для этого.

- А также и вооружились, - заметил Вендэль, взглянув на его пояс.

- Дорожный кинжал, который я всегда ношу с собой во время путешествий, - отвечал тот беззаботно, наполовину вытащив его из ножен левой рукой и снова вложив его обратно. - Разве вы не возите при себе таких вещей?

- Ничего подобного.

- Ничего подобного.

- Вы, англичане, так доверчивы! Вам хочется спать?

- Мне хотелось спать все это долго тянувшееся время, но я не мог уснуть.

- Я тоже после своего дурного сна. Мой камин потух, как и ваша свеча. Нельзя ли мне придти и посидеть у вашего? Два часа? Так скоро будет четыре, что не стоит труда снова ложиться спать.

- Я теперь уже совершенно не буду пытаться спать, - сказал Вендэль, - садитесь здесь и составьте мне компанию, милости прошу.

Уйдя к себе, чтобы привести в порядок свой костюм, Обенрейцер вскоре вернулся в халате и туфлях. Затем они оба сели по сторонам камина. Перед этим Вендэль подбросил в камин дров из корзины, стоящей в комнате, а Обенрейцер поставил на стол фляжку и стаканчик к ней.

- Боюсь, что это обыкновенная трактирная водка, - сказал он, наливая, - купленная по дороге и не похожая на вашу из Угла Увечных. Но вашу мы осушили; тем хуже. Холодная ночь, холодное время ночи, холодная страна и холодный дом. Она, может быть, все же лучше, чем ничего; попробуйте ее.

Вендэль взял стаканчик и выпил.

- Ну, как вы ее находите?

- У нее неприятный привкус, - сказал Вендэль, возвращая стакан и слегка передернувшись, - и она мне не нравится.

- Вы правы, - сказал Обенрейцер, слегка отведав и посмаковав водку, - у нее неприятный привкус и мне она не нравится. Фу! Она жжет.

Он выплеснул то, что осталось в стаканчике, в камин.

Оба они оперлись локтями о стол, положили голову на руки и сидели, устремив взор на пылающие поленья. Обенрейцер оставался бдительным и спокойным, но Вендэль, после каких-то нервных подергиваний и вздрагиваний, во время одного из которых он вскочил на ноги и стал дико озираться по сторонам, впал в какое-то чрезвычайно странное сонное состояние. Он вез с собой бумаги в кожаном бумажнике, или портфельчике, лежавшем во внутреннем боковом кармане застегнутой на все пуговицы дорожной куртки. И что бы ему ни снилось во время той летаргии, которая овладела им, но что-то неотступно связанное с этими бумагами выводило его из сонного состояния, хотя он и не мог проснуться. Он запоздал ночью в русских степях (какое-то смутно ему представлявшееся лицо назвало так это место) вместе с Маргаритой, и в то же время чувствовал прикосновение к своей груди чьей-то руки, осторожно прощупывавшей его портфельчик, когда он лежал у костра. Он потерпел кораблекрушение и носился по морю в простой лодке; он потерял всю свою одежду и у него не было ничего другого, кроме старого паруса, чтобы прикрыть свою наготу; и в то же время какая-то неслышная рука, отыскивающая бумаги по всем другим наружным карманам платья, которое на самом деле было на нем, и не находившая их, побуждала его проснуться. Он находился в старом подвале в Углу Увечных, куда была перенесена та самая кровать, которая была и находилась в этой именно комнате, в Базеле, и Уайльдинг (не мертвый, как ему казалось, чему он даже не очень удивился) тряс его и шептал: «Взгляни на этого человека! Разве ты не видишь, что он встал и роется под подушкой? Зачем ему рыться под подушкой, как не для того, чтобы найти те бумаги, которые ты спрятал на своей груди? Проснись!» Но все же он спал и над ним витал рой новых сновидений.

Спокойно сидел его спутник с локтями на столе, положив голову на руки и, наконец, сказал:

- Вендэль! Нас зовут. Пятый час!

Тогда, открыв глаза, он увидал обращенное в его сторону лицо Обенрейцера, с затянутыми пеленой глазами.

- Вы спали тяжелым сном, - сказал тот. - Усталость от продолжительного путешествия и холод!

- Я теперь совершенно проснулся, - воскликнул Вендэль, вскочив с своего места, но стоя еще не твердо на ногах. - А вы совершенно не спали?

- Быть может, я дремал, но мне кажется, что я все время смотрел на огонь. Но так или иначе, мы должны умыться, закусить и трогаться в путь. Пятый час, Вендэль, пятый час!

Это было сказано таким тоном, чтобы разбудить его, потому что Вендэль уже снова почти заснул. Во время приготовлений к путешествию, а также и во время завтрака, он и на самом деле часто засыпал, двигаясь совершенно машинально. Пока не окончился этот холодный, пасмурный день, у Вендэля не оставалось никакого отчетливого воспоминания о дороге, кроме только звенящих колокольчиков, отвратительной погоды, скользящих лошадей, хмурых склонов холмов, мрачных лесов и остановки у какого-то придорожного постоялого двора, где им пришлось пройти через коровник, чтобы попасть в комнату для путешественников. Он мало в чем отдавал себе отчет, кроме только того, что Обенрейцер весь день сидел задумчиво на своем месте и следил за ним пытливым взором.

целая вереница длинных узких фургонов, нагруженных бочками с видом и запряженных лошадьми в синих хомутах, с украшенными головами. Транспорт прибыл оттуда, куда направлялись наши путешественники, и Обенрейцер (теперь уже не задумчивый, а веселый и живой) беседовал с передним возницей. Когда Вендэль, быстро пробежавшись взад и вперед по живительному воздуху, расправил свои члены, заставил скорее обращаться свою кровь и стряхнул с себя остатки летаргии, вереница фургонов тронулась: все возницы кланялись Обенрейцеру, проходя мимо него.

- Кто это? - спросил Вендэль.

- Это наши возчики - Дефренье и Компании, - отвечал Обенрейцер. - Это наши бочки с вином.

Он стал напевать что-то и закурил сигару.

- Я был чрезвычайно скучным спутником сегодня, - сказал Вендэль. - Я не знаю, что это было со мной.

- Вы не спали ночью, а в такой холод у тех, кто не привык, часто случается нечто в роде прилива крови к мозгу, - сказал Обенрейцер. - Я часто наблюдал это. Но в конце концов мы, по-видимому, совершили наше путешествие совершенно напрасно.

- Почему напрасно?

- Глава фирмы в Милане. Вы знаете, у нас виноторговля в Невшателе и торговля шелком в Милане. Ну, и вот, случилось так, что шелк внезапно породил ряд более неотложных дел, чем вино, и Дефренье был вызван в Милан. Роллан, второй компаньон, заболел со времени его отъезда, и доктора не позволили ему ни с кем видаться. Вам оставлено в Невшателе письмо, которое уведомит вас об этом. Я имею эти сведения от нашего главного возчика, с которым, как вы видели, я разговаривал. Он был удивлен, увидев меня, и сказал, что должен вам это передать, если вас встретит. Что же вы предпримете? Поедете назад?

- Поеду вперед, - сказал Вендэль.

- Вперед?

- Вперед! Да. Через Альпы в Милан!

Обенрейцер прекратил свое курение, чтобы взглянуть на Вендэля, и затем снова стал медленно курить, посмотрел вверх по дороге, посмотрел вниз по дороге, посмотрел вниз на дорожные камни под своими ногами.

- Мне поручено очень серьезное дело, - сказал Вендэль. - Еще несколько таких пропавших бланков могут быть использованы для подобной же скверной цели или даже худшей; меня просили, не теряя времени, помочь фирме поймать вора; и ничто не заставит меня вернуться обратно.

- Ну? - воскликнул Обенрейцер, вынув изо рта свою сигару, чтобы улыбнуться и протянул руку своему спутнику по путешествию. - Тогда ничто не заставит и меня вернуться обратно. Эй, кучер! Кончайте! Поторапливайтесь! Мы едем дальше!

Они провели в пути всю ночь. Шел снег, а местами была оттепель, и они в большинстве случаев ехали шагом, почти все время останавливаясь, чтобы дать перевести дух забрызганным грязью и выбившимся из сил лошадям. Спустя час после восхода солнца, они остановили лошадей у дверей гостиницы в Невшателе, потратив около двадцати восьми часов, чтобы преодолеть каких-нибудь восемьдесят английских мил.

Поспешно переодевшись и подкрепившись, они отправились вместе в Торговый Дом Дефренье и К^о. Там они нашли письмо, о котором говорил им возчик вина, со вложением образчиков и сличений почерка, необходимых для изобличения подделывателя. Так как Вендэлем уже было принято решение безостановочно спешить дальше, то их задерживал только вопрос о том, через какой перевал они могли бы перейти Альпы? Относительно состояния двух перевалов - С.-Готардского и Симплонского - проводники и погонщики мулов очень расходились в мнениях. К тому же оба перевала были еще довольно далеко, чтобы можно было предупредить путешественников на основании каких бы то ни было последних известий. Но кроме того, они хорошо знали, что снежный обвал мог в один час совершенно изменить весь путь. Все же, в общем, Симплон, казалось, был более надежным путем; Вендэль решил выбрать это направление. Обенрейцер мало или совершенно не принимал участия в разговоре и едва произнес несколько слов.

Они направились в Женеву, в Лозанну, вдоль низменного берега озера в Вевэ, оттуда в извивающуюся спиралью долину, окруженную горными вершинами и, наконец, достигли долины Роны. Шум колес кареты, стучавших и день, и ночь, сделался для них как бы шумом колес больших часов, отбивавших время. Путешествие не разнообразилось переменой погоды после того, как установился продолжительный мороз. На фоне пасмурного желтого неба перед ними вырисовывались Альпийские горные цепи; путники видели на более близких и низких вершинах холмов и на их склонах довольно много снега, который оттенял, в силу контраста, мрачную прозрачность озера, поток и водопад. От снежной белизны деревни казались бесцветными и грязными. Но снега больше не падало и на дороге не было больших снежных сугробов. Довольно плотная белая туманная мгла, висевшая над долиной и оседавшая на волосах и платье путников в виде ледяных игл, вносила единственное разнообразие в окружающую картину. И дни, и ночи напролет раздавался стук колес. И все время они стучали, и одному из путешественников слышался иной напев, отличавшийся от напева Рейна: «Случай украсть у него живого упущен, и я должен убить его».

Они прибыли, наконец, в маленький бедный городок Бриг и подножья Симплона. Они прибыли туда когда стемнело, но все же могли заметить, как ничтожны кажутся творенья людей и сами люди перед горными громадами, нависшими над ними. Здесь они должны были остаться на ночлег и здесь было тепло от огня и лампы, от обеда и вина и от громкой после этого беседы с проводниками и погонщиками. За последние четыре дня еще ни одно человеческое существо не проходило через перевал. Снег, лежащий выше снеговой линии, был слишком мягок для колесного экипажа и не довольно еще тверд для саней. Небо было затянуто тучами, предвещавшими снег. Он собирался идти все эти дни, и то, что его еще до сих пор не было, считалось просто чудом, и все были уверены, что он непременно должен будет пойти. Никакой экипаж не мог проехать. Можно было попытаться переехать на мулах или попробовать перейти горы пешком; но в обоих случаях лучшим проводникам приходилось давать особую возвышенную плату за чрезвычайный риск, при чем плата бралась все равно, удастся ли им перевести через перевал обоих путешественников или придется повернуть назад и доставить их обратно во избежание опасности.

В этом обсуждении положения вещей Обенрейцер не принимал никакого участия. Он молчаливо сидел у огня и курил, пока комната не опустела, и Вендэль не обратился к нему.

надо вам и мне? Нам надо по дорожному ранцу и по альпенштоку. Нам не нужен проводник, мы могли быть его проводниками, а не он нашим. мы оставим здесь наши саки и перейдем вдвоем с вами горы. Ведь, мы уже и раньше бывали вместе с вами в горах, а я природный горец и знаю этот перевал. Перевал! - скорее большая дорога! - знаю, говорю, его наизусть. Мы оставим этих жалких бедных парней торговаться с другими; но они не должны нас задерживать под тем предлогом, что им надо заработать себе денег. Ведь, этого-то они только и добиваются.

Вендэль, довольный, что ему не придется вступать в спор и что узел так легко разрубается, и в то же время деятельный, любящий приключения, склонный идти вперед и, именно, вследствие всего этого вполне согласный на сделанное ему предложение, охотно принял его. В два часа они закупили все, что им было нужно для экспедиции, упаковали свои дорожные ранцы и улеглись спать.

На рассвете они нашли почти половину жителей городка, собравшихся на узкой улице, чтобы посмотреть, как они отправляются в путь. Люди толковали друг с другом, собравшись группами; проводники и погонщики шептались в стороне и посматривали вверх на небо; никто не пожелал им доброго пути.

Когда они начали подниматься, луч солнца засиял из-за туч, хотя, впрочем, небо было по-прежнему затянуто ими, и на мгновенье оловянные шпицы городских домов заблестели, так серебряные.

- Хорошее предзнаменование! - сказал Вендэль (хотя оно исчезло во время его слов). - Быть может, наш пример откроет перевал с этой стороны.

- Нет, за нами не пойдут, - возразил Обенрейцер, взглянув вверх на небо и оглянувшись затем на долину. - Мы будем там одни.

В горах

Дорога была довольно хороша для сильных пешеходов, и воздух делался все чище и все легче им дышалось по мере того, как они оба поднимались. Но все небо было затянуто по-прежнему, как оно было затянуто все эти дни. Слух был смущен не менее зрения таким продолжительным ожиданием какой-то перемены, которая, казалось, нависла в воздухе. Тишина была так же тягостна, как и нависшие тучи, или, вернее, туча, так как казалось, что во всем небе всего только одна туча, затянувшая собою весь небесный свод.

Хотя свет не пробивался через эту мрачную пелену, однако, воздух был очень прозрачен и чист. Позади них внизу в долине Роны можно было проследить течение реки во всех ее бесчисленных извивах, страшно мрачной и торжественно печальной в своем однотонном свинцовом оттенке и лишенной всех других цветов. Далеко впереди и высоко над путешественниками нависли ледники и обвалы, готовые низвергнуться на те места, где им нужно будет сейчас проходить; глубоко внизу под ними с правой стороны чернела пропасть и ревел поток; страшные горы вырастали во всех направлениях. Величественный ландшафт, не оживляемый ни пятнами перебегающего света, ни одиноким солнечным лучом, был, однако, чрезвычайно резок в своей дикости. Сердца двух одиноких людей могли бы немного сжаться от жуткого чувства, если бы они прокладывали себе дорогу на протяжении десятков миль и часов среди целого легиона молчаливых и неподвижных людей - таких же людей, как они сами - пристально смотрящих на них с нахмуренным челом. Но насколько же больше должны они сжаться перед легионом могущественнейших творений Природы и перед мрачностью, которая может через одно мгновение превратиться в ярость!

По мере того, как они поднимались, дорога становилась постепенно все более неудобной и трудной. Но бодрость духа Вендэля увеличивалась вместе с тем, как они восходили все выше и выше, оставляя за собой все больше пройденного пространства. Обенрейцер говорил мало и шел вперед к какой-то определенной им цели. Оба они вполне подходили в этой экспедиции в отношении ловкости и неутомимости. Все то, что природный горец читал в различных приметах погоды и что было скрыто для другого, он держал про себя.

- Перейдем ли мы через перевал сегодня? - спросил Вендэль.

- Нет, - ответил его спутник. - Вы видите, что здесь снег лежит гораздо более толстым слоем, чем он лежит на пол-лиги^[1] ниже. Чем выше мы будем подниматься, тем глубже будет снег. Даже сейчас мы скорее бредем, чем идем. А дни так коротки! Будет хорошо, если мы поднимемся до высоты пятого Убежища и переночуем сегодня в Странноприимном доме.

- А нет опасности, что погода разыграется ночью, - спросил тревожно Вендэль, - и нас заметет снегом?

- Вокруг нас достаточно опасностей, - сказал Обенрейцер, бросив тревожный взгляд вперед и посмотрев вверх, - для того, чтобы молчание стало лучшей нашей политикой. Вы слышали о Гантеровском мосте?

- Я переезжал через него однажды.

- Летом?

- Да, в сезон путешествий.

- Да, но это совершенно другое дело в такой сезон, - произнес Обенрейцер с презрительной улыбкой, как будто он был не в духе. - Вы, господа праздные путешественники, не очень много знаете относительно того времени года и того положения вещей, которое существует сейчас на Альпийском перевале.

- Вы мой проводник, - сказал Вендэль в очень хорошем расположении духа. - Я вам доверяю.

- Я ваш проводник, - сказал Обенрейцер, - и я буду сопровождать вас до конца вашего путешествия. Вот мост перед нами.

странным выражением на своем лице.

- Если бы я, как проводник, послал вас туда вперед и подстрекнул крикнуть раза два, то вы могли бы обрушить на себя тонны, тонны и тонны снега, который не только бы убил вас на месте, но одновременно и похоронил бы на страшной глубине.

- Без сомнения, - сказал Вендэдь.

- Без сомнения. Но я, как проводник, вовсе не это должен делать. Итак, проходите молча. Иначе, если мы пойдем так, как мы сейчас идем, то по нашей неосторожности снег может рухнуть и завалит собой еще и меня. Идемте вперед!

На мосту было громадное скопление снега, и такие огромные массы его нависли над нашими путниками с выдавшихся вперед скал, что они словно прокладывали себе путь через грозовое небо, покрытое белыми облаками. Обенрейцер осторожно шел впереди, искусно пользуясь своим альпенштоком, чтобы прощупывать дорогу, и посматривал наверх, подняв плечи, как будто бы противясь даже простой мысли о падении снега с высоты. Вендэль непосредственно следовал за ним. Они были уже на середине своего опасного пути, как вдруг произошел мощный обвал, за которым последовал как бы удар грома, Обенрейцер зажал рукой Вендэлю рот и указал на пройденное ими пространство. Вид его совершенно изменился в один миг. Через него прокатилась лавина и низринулась в поток, белевший внизу на дне пучины.

Появление их в уединенной гостинице, расположенной неподалеку за этим страшным мостом, чрезвычайно изумило людей, заключенных безвыходно в доме.

- Мы остановимся только передохнуть, - сказал Обенрейцер, стряхивая у очага снег со своей одежды. - У этого джентльмэна очень спешное дело, которое заставляет его идти через перевал; скажите им об этом, Вендэль.

- Безусловно верно, у меня очень спешное дело. Я должен перейти через горы.

- Слышите, все вы. У моего друга очень спешное дело, которое заставляет его идти, и мы не нуждаемся ни в совете, ни в помощи. Я такой же хороший проводник, мои земляки, как и любой из вас. Теперь дайте нам чего-нибудь пить и есть.

Совершенно то же самое и почти в тех же самых выражениях сообщил Обенрейцер изумленной толпе в Странноприимном доме, глазевшей на них, когда они, с наступлением темноты, побороли чрезвычайно увеличившиеся трудности пути и достигли, наконец, места, предназначенного ими для ночлега и снимали теперь у очага свои мокрые башмаки и отряхали снег с одежды.

- Хорошо столковаться сразу друг с другом, мои друзья. У этого джентльмэна…

- …очень спешное дело, - сказал Вендэль, быстро договаривая за него с улыбкой, - которое побуждает меня неотложно перейти через горы. Непременно нужно перейти.

- Вы слышите?.. У него очень спешное дело, которое заставляет его перейти через горы. Непременно нужно перейти. Нам не надо ни совета, ни помощи. Я природный горец и иду в качестве проводника. Не надоедайте нам расспросами об этом, но дайте нам поужинать, выпить вина и лечь в кровать.

В течение всей очень холодной ночи та же зловещая тишина. Опять на рассвете солнце не окрашивает снега в золото и багрянец; тот же неподвижный воздух; то же монотонное пасмурное небо.

- Путники, - окликнул их дружелюбный голос из дверей, когда они уже готовились к походу, с ранцами на спине и альпенштоками в руках, как накануне, - помните, что на опасном пути, предстоящем вам, есть пять убежищ, расположенных близко друг от друга; на дороге стоит деревянный крест, а за ним следующий Странноприимный дом. Не сбейтесь с пути. Если начнется «tourmente» (вьюга), то немедленно спасайтесь в убежище!

- Таково уж ремесло этих бедных парней! - сказал Обенрейцер своему другу и презрительно махнул рукой назад но направлению голоса. - Как они льнут к своим заработкам! Вы, англичане, говорите, что мы, швейцарцы, жадны к наживе. Право, это похоже на правду!

Они разложили по своим двум ранцам те припасы, которыми могли запастись в это утро; эта предосторожность казалась им не лишней. Обенрейцер понес вино, как свою долю ноши; Вендэль - хлеб, мясо, сыр и фляжку с водкой.

Они уже несколько времени с трудом подвигались вперед все выше и выше по снегу, который доходил им теперь до колен на дороге и был неизвестно какой глубины по сторонам ее - и еще прокладывали себе путь, с большим трудом поднимаясь все вперед и выше, через наиболее страшную часть этой ужасной пустыни, когда начал идти снег. Сначала закружились медленно и спокойно всего только несколько хлопьев снега. Но спустя немного времени, снег стал идти гораздо сильнее и внезапно начал крутиться спиралями без всякой видимой причины. Сейчас же вслед за этой переменой на наших путешественников налетел с ревом порыв ледяного ветра. Теперь все звуки и силы, связанные до этих пор, сразу получили свободу.

Одна из тех мрачных галерей, через которые проведена дорога в этом опасном месте - пещера, расширенная сводами страшной мощности, - была неподалеку. Едва они с трудом пробились к ней, как буря забушевала со всею яростью. Завывание ветра, шум бегущей воды, грохотанье падающих вниз масс снега и осколков скал, страшные голоса, которые, казалось, внезапно стали раздаваться не только из глотки этого ущелья, но из всех ущелий целого чудовищного горного хребта, тьма, словно ночью, яростное кружение снежных хлопьев, которые дробились и превращались в пену, ослеплявшую их, безумие всех стихий, ненасытно жаждущих разрушения, мгновенный переход от бешеной ярости к неестественному спокойствию и от вихря потрясающих душу звуков к полной тишине, - все это могло заставить оледенеть кровь людей, находящихся на краю глубокой пропасти, хотя свирепый ветер и без того леденил кровь, став буквально плотным от льдинок и снега.

Обенрейцер, безостановочно расхаживавший взад и вперед по галерее, сделал знак Вендэлю помочь ему отстегнуть пряжки своего ранца. Они могли видеть друг друга, но один не мог слышать слов другого. Вендэль повиновался, и Обенрейцер достал бутылку вина и, налив немного, предложил Вендэлю выпить его, а не водки, чтобы согреться. Вендэль снова повиновался, Обенрейцер, по-видимому, выпил тоже после него, а затем оба они стали расхаживать взад и вперед бок о бок; оба хорошо впали, что отдых или сон равносилен смерти.

Скоро снег начал заваливать своды пещеры. Час спустя, снег лежал уже на такой высоте, что в галерее стало вдвое меньше снова появившегося дневного света. Но теперь снег крепко замерзал по мере своего падения и поэтому можно было пролезть через него или по нему.

Ярость горной бури постепенно уступила свое место снегу, который неизменно падал и падал. Временами ветер еще бушевал, но лишь порывами, и когда он затихал, снег падал тяжелыми хлопьями.

Они пробыли, вероятно, часа два в своей ужасной темнице, когда Обенрейцер, то прокапываясь сквозь снежную стену, то ползя по ней, опустив вниз голову и касаясь спиной свода, проложил себе дорогу из галереи. Вендэль непосредственно следовал за ним, но следовал без всякого ясного понимания или соображения. Базельская летаргия снова охватила его и овладела его чувствами.

Как далеко следовал он за Обенрейцером, выйдя из галереи или с какими препятствиями пришлось ему еще бороться, он не знал. Он очнулся от сознания того, что Обенрейцер бросился на него и что они стали отчаянно бороться в снегу. Он очнулся, вспомнив, что было на поясе у его противника. Он ощупал это, вытащил, ударил им, снова стал бороться, еще раз ударил, сбросил противника с себя и очутился лицом к лицу с ним.

- Я обещал быть вашим проводником до конца вашего пути, - сказал Обенрейцер, - и я сдержал свое обещание. Путь вашей жизни оканчивается здесь. Ничто не может продлить его. Вы спите стоя!

- Ты негодяй! Что ты сделал со мной?

- Ты дурак. Я подмешал тебе снотворного. Ты дважды дурак, потому что я уже раз подсыпал тебе его перед нашим путешествием, чтобы испытать тебя. Ты трижды дурак, так как я вор и подделыватель и через несколько мгновений возьму с твоего бесчувственного тела доказательства того, что я вор и мошенник.

Попавшийся в ловушку человек пытался стряхнуть с себя оцепенение, но его роковая власть над ним была так сильна, что он, даже и услышав эти слова, все же бессмысленно удивлялся, кто из них ранен и чью это он видел кровь, которой был забрызган снег.

- Что я сделал тебе, - спросил он с трудом и неясно, - что ты стал… таким подлым убийцей?

- Сделал мне? Ты уже погубил меня хотя бы тем, что дошел до конца своего пути. Твоя проклятая неугомонность встала между мной и тем временем, в которое, как я рассчитывал, мне удалось бы вернуть обратно деньги. Что ты мне сделал? Ты вставал у меня на пути - не раз, не два, но постоянно, постоянно, постоянно. Пробовал ли я с самого начала избавиться от тебя или нет? От тебя нельзя было избавиться. Поэтому-то ты и умираешь здесь.

Вендэль пытался связно мыслить, пытался связно говорить, пытался поднять с земли альпеншток с железным наконечником, который он выпустил из рук; но, не будучи в силах достать до него, он пытался удержаться на колеблющихся ногах без его помощи. Все напрасно, все напрасно! Он оступился и тяжело упал вперед на край бездны.

Почти засыпая, с угасающим сознанием, не будучи в силах подняться на ноги, с каким-то туманом перед глазами, с притупленным чувством слуха, он сделал такое отчаянное усилие, что, опершись на руки, мог видеть своего врага, стоявшего спокойно над ним, и слышать, что он говорил ему.

- Ты называешь меня убийцей, - сказал Обенрейцер с ужасным смехом. - До такого названия мне очень мало дела. Но, ведь, в конце концов, я ставил свою жизнь против твоей, так как я окружен опасностями и, быть может, никогда не выйду отсюда живым. Вьюга снова поднимается. Снежные вихри уже закружились. Теперь я должен получить бумаги. Моя жизнь зависит от каждой минуты.

- Стой! - закричал Вендэль страшным голосом и стал подниматься, качаясь, на ноги, собрав свои силы с последним проблеском энергии, еще таившейся в нем, и сжал своими обеими руками воровские руки, дотронувшиеся до его груди. - Стой! Прочь от меня! Благослови, Боже, мою Маргариту! К счастью, она никогда не узнает, как я умер. Отойди от меня и дай мне взглянуть в твое преступное лицо. Пусть оно напомнит мне… что-то… чего я не успел сказать.

Видя, как он борется с таким трудом со своими мыслями, и не зная, не обладает ли он, быть может, сейчас силой дюжины людей, его противник не двигался. Безумно смотря на него сверкающим взором, Вендэль, запинаясь, произнес следующие бессвязные слова:

- Не будет… доверие… умершего… обмануто мною… принимавшиеся за родителей… неправильно унаследованное имущество… подумайте об этом.

Когда его голова склонилась на грудь и он снова опустился на краю пропасти, как раньше, воровские руки еще раз направились торопливо и озабоченно к его груди. Он сделал конвульсивную попытку вскрикнуть: «Нет!», в отчаянии перевернулся и скатился в бездну, ускользнув от вражеского прикосновения, подобно привидению в кошмарном сне.

Буря в горах снова разбушевалась и снова затихла. Страшные горные голоса замерли, поднялся месяц и мягко и беззвучно падал снег.

Из дверей Странноприимного дома вышли двое людей и две больших собаки. Люди заботливо стали озираться по сторонам и взглянули на небо. Собаки начали кататься но снегу, хватали его в пасти и взрывали своими лапами.

Один из них обратился к другому:

- Мы можем теперь попытаться. Мы, быть может, найдем их в одном из пяти убежищ.

собой.

Внезапно собаки перестали прыгать по снегу, остановились, глядя вниз на подъем, подняли носы кверху, затем зарылись ими в снег, стали чрезвычайно волноваться и, наконец, залились обе вместе густым громким лаем.

Оба человека взглянули на обеих собак. Обе собаки взглянули, по крайней мере, с таким же умом на лица обоих людей.

- Тогда, au secours^[2]. Помогайте! На выручку! - закричали оба человека. Собаки понеслись скачками вперед с радостным, глубоким, благородным лаем.

- Еще двое сумасшедших! - сказали люди, пораженные изумлением, и стали смотреть при свете месяца вдаль, не двигаясь со своего места. - Возможно ли в такую погоду! И один из них женщина!

Обе собаки держали в зубах по концу платья женщины и тащили ее за собой. Она гладила их по голове, поднимаясь за ними, и шла но снегу привычным шагом. Не так шел тащившийся за нею толстяк, который выбился из сил и совсем согнулся.

- Дорогие проводники, дорогие друзья путешественников. Я из вашей страны. Мы ищем двух джентльменов, переходящих через перевал, которые должны были придти в Странноприимный дом в этот вечер.

- Они приходили уже в него, ma'amselle.

- Слава Богу! О, слава Богу!

- Но, к несчастью, они снова покинули его. Сейчас мы отправляемся их искать. Мы выжидали, пока прекратится вьюга. Она была здесь, наверху, ужасна.

- Дорогие проводники, дорогие друзья путешественников! Позвольте мне идти с вами. Позвольте мне идти с вами, ради любви к Богу! Один из этих джентльменов должен стать моим мужем. Я люблю его, о, я его так нежно люблю. О, так нежно! Вы видите, я не из слабых, вы видите, я не устала. Я природная дочь крестьянина. Я докажу вам, что хорошо знаю, как привязать себя к вашим веревкам. Я сделаю это собственными своими руками. Клянусь, что я буду храбра и полезна вам. Но только позвольте мне идти с вами, позвольте мне идти с вами! Если с ним случилось какое-нибудь несчастье, моя любовь найдет его, когда уже ничто другое не сможет. Умоляю вас на коленях, дорогие друзья путешественников! Ради той любви, которую ваши дорогие матери питали к вашим отцам!

Добрые грубые парни были тронуты.

- В конце концов, - шептали они друг другу, - она говорит совершенную правду. Она знает горные дороги. Смотри, как удивительно, что она дошла сюда. На что касается monsieur, ma'amselle?

- Дорогой мистер Джоэ, - сказала Маргарита, обращаясь к нему на его языке, - вы останетесь в доме и будете ждать меня, не правда ли?

- Коли бы только мое знатье, который из вас двух посоветовал это, - заворчал Джоэ Лэдль, уставившись на обоих проводников с величайшим негодованием, - то я взлупил бы вас на шесть пенсов и заплатил бы полкроны за протори и убытки. Нет, мисс. Я буду неотступно следовать за вами, пока во мне останется хоть сколько-нибудь сил, и умру за вас, если не смогу сделать ничего лучшего.

Положение месяца показывало, что чрезвычайно важно не терять ни минуты времени, к тому же и собаки выказывали признаки чрезвычайного беспокойства; поэтому проводники быстро пришли к определенному решению. Соединявшая их обоих веревка была заменена другой, более длинной; вся партия была перевязана между собой, Маргарита шла второй, а погребщик последним; так они тронулись в путь по направлению к убежищам. Действительное расстояние до них было ничтожным; все пять убежищ и следующий Странноприимный дом в придачу лежали на протяжении двух миль; но страшная дорога была покрыта снегом и лежала под белым покровом.

и были спокойны. Однако, когда партия остановилась у противоположного выхода, где буря особенно бушевала и где снежные сугробы были глубоки, собаки стали волноваться и бегали вокруг одного места в поисках за чем-то.

Так как было известно, что справа лежит большая пропасть, то они отклонились слишком сильно влево и должны были с бесконечным трудом возвращаться на настоящую дорогу через глубокие снежные поля. Проводник, ведший весь отряд, вытянувшийся в линию, остановил его и начал ориентироваться, когда одна из собак стала разрывать снег немного впереди них. Они все продвинулись вперед, нагнулись, чтобы разглядеть это место, предполагая, что кто-нибудь, может быть, засыпан здесь и увидели, что снег запятнан и что пятна на нем красного цвета.

Тут они заметили, что другая собака заглядывает через край в пропасть, упершись в землю передними лапами, чтобы не упасть вниз, и дрожит всем своим телом. Потом к ней присоединилась и та собака, которая нашла пятно на снегу, и они обе стали бегать взад и вперед, повизгивая и беспокоясь. Наконец, они остановились вместе на краю бездны и, подняв свои морды, заунывно завыли.

- Там внизу кто-то лежит, - сказала Маргарита.

то опуская их, так как глубоко внизу свет месяца боролся с черными тенями ночи. Резкий крик, вырвавшийся из уст Маргариты, нарушил долгое молчание.

- Боже! На выдающемся уступе, где ледяная стена нависает над потоком, я вижу очертания человеческого тела.

- Где, ma'amselle, где?

- Смотрите туда! На ледяном выступе, там, под собаками!

Вожак отодвинулся от края со скорбным видом и все молчали. Но не все были бездеятельны, потому что Маргарита в несколько секунд быстрыми и ловкими пальцами отвязала и себя, и проводника от вершки.

- Здесь только две, ma'amselle; но в Страноприимном доме…

- Если он жив - я знаю, что это мой возлюбленный - то он умрет раньше, чем вы сможете вернуться. Дорогие проводники! Благословенные друзья путников! Взгляните на меня. Посмотрите на мои руки. Если они отказываются меня слушать или неверно двигаются, то удержите меня силой. Если они тверды и движения их верны, то помогите мне спасти его!

Она обмотала вокруг себя веревку под грудью и под мышками, сделана из нее нечто в роде корсажа, навязала на ней узлы, сложила ее конец с концом другой веревки, ссучила и сплела оба конца вместе, связала их друг с другом, поставила ногу на узел, затянула его и передала веревки обоим проводникам, чтобы они стянули узлы еще крепче.

- Она действует под внушением свыше, - говорили они друг другу.

Вы видите, что когда ее опустят ко мне - посмотрите на эту веревку, которой я сейчас обмотана, - я смогу обвязать ее крепко и надежно вокруг его тела. Живого или мертвого я доставлю его наверх или умру вместе с ним. Я люблю его! Что я могу еще вам сказать!

Они обернулись к ее спутнику, но он лежал на снегу без чувств.

- Спустите меня вниз к нему, - сказала она, взяв два маленьких бочонка, которые они несли, и повесив их на себя, - или я разобьюсь вдребезги! Я крестьянка и не знаю никаких головокружений и боязни; это для меня пустяки и я пламенно люблю его! Спустите меня вниз!

- Ma'amselle, ma'amselle, он должно быть умирает или уже умер.

- Умирает ли он или умер, все же голова моего супруга должна лежать на моей груди, иначе я разобьюсь вдребезги!

а они все опускали, опускали и опускали ее, пока до них не долетел крик: «Довольно!»

- Это, действительно, он? Что, он умер? - крикнули они вниз, заглядывая в пропасть.

- Он без чувств, - донесся до них голос, - но его сердце бьется. Оно бьется на моей груди.

- Как он лежит?

- На ледяном выступе, - долетел крик. - Лед тает под ним и будет таять подо мной. Поспешите. Если мы умрем вместе, я буду рада.

водки поставили его на ноги, но он бредил и совершенно не сознавал, где он.

Проводник же остался на страже на краю пропасти и беспрерывно кричал вниз: «Мужайтесь! Они скоро будут здесь. Как ваши дела?» И до него долетел голос: «Его сердце еще бьется у меня на груди. Я грею его в своих объятиях. Я сбросила с себя веревку, потому что лед тает под нами, и веревка может разлучить меня с ним, но я не боюсь».

Месяц зашел за горные вершины, и вся пропасть погрузилась во тьму. Сверху слышен голос: «Как у вас там?» Снизу доносится: «Мы опускаемся все ниже, но его сердце еще бьется у меня на груди».

Наконец, нетерпеливый лай собак и отблеск света на снегу возвестили, что приближается помощь. Двадцать или тридцать человек, фонари, факелы, носилки, веревки, одеяла, дрова, чтобы развести большой костер, укрепляющие и возбуждающие средства, все это быстро появилось. Собаки перебегали от одного человека к другому, от одной вещи к другой и кидались к краю пропасти с немой мольбой: спешите, спешите, спешите! Сверху слышен крик: «Благодарение Богу, все готово. Как у вас там?»

Снизу доносится: «Мы все опускаемся и мы смертельно замерзли. Его сердце более не бьется у меня на груди. Пусть никто не спускается вниз, чтобы не увеличить нашей тяжести. Спустите только веревку».

ее.

Среди мертвой тишины долетает снизу крик: «Поднимайте! Тихонько!»

Они могли видеть, как сжалась ее ослабевшая фигурка, когда он повис в воздухе.

Они не издали ни одного восклицания, когда одни из них клали его на носилки, а другие опускали другую крепкую веревку. Снова среди мертвой тишины долетел снизу крик: «Поднимайте! Тихонько!» Но когда они подхватили ее у края пропасти, тогда они стали ликовать, тогда они стали плакать, стали возносить благодарения Небу, стали целовать ее ноги, ее платье, тогда собаки стали ласкаться к ней, лизали ее ледяные ручки и согревали своими честными мордами ее окоченевшую грудь!

Она вырвалась от них всех, упала на него, бросившись к носилкам, и положила свои обе любящие руки на сердце, которое уже замолкло.

1

Лига = 3 географических мили.

2

На помощь.