Нет прохода.
Действие IV

ДЕЙСТВИЕ IV

Часы-замок

Прелестное место действия - Невшатель; прелестный месяц - апрель; прелестное помещение - контора нотариуса; прелестное лицо в ней - сам нотариус: розовый, сердечный, славненький старичок, главный нотариус Невшателя, известный по всему кантону под именем maître'а Фохта. И по своей профессии, и сам по себе нотариус был очень популярен. Бесконечные услуги, оказанные им, и его бесчисленные странности сделали его уже много лет тому назад одним из выдающихся общественных деятелей этого прелестного швейцарского городка. Его длинный коричневый фрак и черная шляпа, как у лодочника, были в числе местных достопримечательностей: он, кроме того, носил табакерку, которая с точки зрения своих размеров считалось в народе не имеющей себе равной во всей Европе.

В конторе нотариуса было другое лицо, не столь приятное, как сам нотариус. Это был Обенрейцер.

Необычайно идиллической была эта контора, которой никогда не нашлось бы равной в Англии. Она помещалась на чистеньком заднем дворе, отгороженном от хорошенького цветника. Козы щипали траву около дверей, а корова помещалась в полдюжине футов от клерка, составляя ему компанию. Кабинетом maître'а Фохта была светлая и вылощенная комнатка со стенами, обшитыми панелями, похожая на игрушечку. Смотря по времени года, розы, подсолнечники, мальвы заглядывали в окна. Пчелы maître'а Фохта жужжали в конторе целое лето, влетая через одно окно и вылетая через другое, часто навещая ее во время своих дневных трудов, словно можно было сделать мед из приятного характера maître'а Фохта. Большой музыкальный ящик на каминной доске часто наигрывал из увертюры к Фра-Дьяволо или выводил сцену избрания Вильгельма Телля с таким веселым щебетаньем, которое приходилось прекращать силой при входе клиента, но которое неудержимо раздавалось снова, едва тот поворачивал спину.

- Мужайтесь, мужайтесь, дружище! - говорил maître Фохт, слегка похлопывая Обенрейцера по коленке с отеческим и ободряющим видом. - Вы с завтрашнего утра начнете новую жизнь здесь, в моей конторе.

Обенрейцер, одетый в траур и сдержанный в своих манерах, поднес руку, в которой был белый носовой платок, к сердцу.

- Благодарность здесь, - сказал он. - Но здесь нет слов, чтобы выразить ее.

- Та-та-та! Не толкуйте мне о благодарности! - заметил maître Фохт. - Я питаю отвращение к зрелищу удрученного горем человека. Я вижу, что вы удручены и протягиваю вам инстинктивно свою руку. Кроме того, я еще не настолько состарился, чтобы позабыть дни своей юности. Ваш отец послал мне моего первого клиента. (Дело шло о пол-акре виноградника, который редко давал каких-нибудь несколько гроздей). Разве я ничего не должен сыну вашего отца? Я должен ему отплатить за его дружескую обязательность, и я плачу за нее вам. Это, мне кажется, довольно ясно объяснено, - прибавил maître Фохт, придя в чрезвычайно хорошее расположение духа от своих слов. - Позвольте мне вознаградить себя за свои добродетели щепоткой табаку!

Обенрейцер опустил глаза вниз, словно был даже недостоин видеть, как нотариус задаст себе понюшку табаку.

- Окажите мне последнее одолжение, monsieur, - сказал он, подняв, наконец, свой взор. - Не действуйте, подчиняясь первому побуждению. До сих пор вы имеете только общее понятие о моем положении. Выслушайте все дело во всех его подробностях, со всеми за и против, прежде чем брать меня в свою контору. Пусть мои надежды на вашу благосклонность будут признаны вашим здравым смыслом так же, как и вашим превосходным сердцем. В таком случае я смогу высоко поднять свою голову перед злейшими из своих врагов и составить себе новую репутацию на развалинах той, которую я потерял.

- Как вам угодно, - сказал maître Фохт. - Вы хорошо говорите, мой сын. Вы будете искусным юристом когда-нибудь.

- Подробности не многочисленны, - продолжал Обенрейцер. - Мои бедствия начинаются со времени случайной смерти моего покойного спутника по путешествию, моего погибшего дорогого друга мистера Вендэля.

- Мистера Вендэля, - повторил нотариус. - Да, совершенно верно. Я слышал об этом и читал об этой фамилии несколько раз в течение этих двух месяцев. Это фамилия того несчастного джентльмена, англичанина, который был убит на Симплоне. Когда вы получили рану, от которой у вас этот рубец на щеке и шее.

- От моего собственного ножа, - сказал Обенрейцер, дотрагиваясь до того, что должно было быть безобразной раной в момент ее нанесения.

- От вашего собственного ножа, - согласился нотариус, - когда вы старались спасти своего спутника. Хорошо, хорошо, хорошо. Это было очень хорошо. Вендэль!.. да!.. Мне недавно несколько раз приходила в голову странная мысль, что у меня как будто однажды был клиент с такой фамилией.

- Но, ведь, monsieur, мир так мал! - заметил Обенрсйцер. Однако он постарался запомнить, что у нотариуса однажды был клиент с такой фамилией.

- Как я уже сказал, monsieur, смерть этого дорогого товарища по путешествию послужила началом моих бедствий. Что происходит вслед за этим? Я спасаюсь. Прихожу в Милан. Меня очень холодно принимает Дефренье и К^о. Немного спустя, Дефренье и К^о против меня? Ответа нет. Я спрашиваю, что же я должен думать? Отвечают: «Monsieur Обенрейцер волен думать, что ему угодно. Для Дефренье и Компании совершенно не важно, что думает monsieur Обенрейцер». И это все.

- Великолепно. Это все, - согласился нотариус, взяв порядочную щепотку табаку.

- Но разве этого достаточно?

- Этого недостаточно, - сказал maître Фохт. - Фирма Дефренье принадлежит к числу моих друзей - сограждан - очень уважаемых, очень чтимых, - но фирма Дефренье не должна молча губить репутацию человека. Вы можете ответить на жалобу истца. Но как вы вчините иск против молчания?

- Ваше чувство справедливости, мой дорогой патрон, - отвечал Обенрейцер, - констатирует одним словом жестокость этого дела. Но останавливается ли оно на этом? Нет. Ибо, что происходит вслед за этим?

- Это точно, мой бедный мальчик, - сказал нотариус, кивнув раза два головой, чтобы ободрить его, - особа, находящаяся под вашей опекой, возмущена против вас из-за всего этого.

- Возмущена - это слишком мягко сказано, - возразил Обенрейцер. - Особа, находящаяся под моей опекой, восстает с ужасом против меня. Эта особа оказывает мне неуважение. Эта особа убегает от моей власти и скрывается (мадам Дор вместе с нею) в доме английского юриста, мистера Бинтрея, который отвечает на ваши обращения к ней с требованием подчиниться моей власти тем, что она не сделает этого.

- И который после этого пишет, - сказал нотариус, отодвигая свою громадную табакерку, чтобы найти в бумагах, лежавших под ней, письмо, - что он прибудет для совещания со мной.

- Правда? - спросил Обенрейцер, немного раздосадованный. - Прекрасно, monsieur. Разве у меня нет никаких законных прав?

- Разумеется, есть, мой бедный мальчик, - ответил нотариус. - Все, кроме преступников, имеют свои законные права.

- А кто же называет меня преступником? - сказал свирепо Обенрейцер.

- Никто решительно. Будьте тверды под тяжестью несправедливости. Если бы фирма Дефренье назвала вас преступником, то, конечно, мы знали бы, как нам рассчитаться с ними.

Произнося эти слова, он протянул очень короткое письмо Бинтрея Обенрейцеру, которое тот теперь прочел и передал обратно.

- Говоря, что он прибудет для совещания с вами, - заметил Обенрейцер, к которому снова вернулось его хладнокровие, - этот английский юрист хочет сказать, что он прибудет отрицать мою власть над особой, находящейся под моей опекой.

- Вы так думаете?

- Я в этом уверен. Я знаю его. Он упрям и придирчив. Скажите мне, дорогой нотариус, можно ли оспаривать мое право, пока лицо, опекаемое мною, не станет совершеннолетним?

- Абсолютно невозможно.

- Я буду указывать на это. Я заставлю ее подчиниться мне. Я обязан этим вам, сударь, - произнес Обенрейцер, переменяя свой раздраженный тон на тон признательной кротости, - вам, который так доверчиво принял оскорбленного человека под свое покровительство и к себе на службу.

- Успокойтесь, - сказал maître Фохт. - Ни слова больше об этом теперь, и никаких благодарностей! Будьте здесь завтра утром прежде, чем придет другой клерк - между семью и восемью. Вы найдете меня в этой комнате; и я сам ознакомлю вас с вашим делом. Проваливайте! Проваливайте! мне надо писать письма. Не хочу больше слышать ни одного слова.

Отпущенный с такой великодушной грубостью и удовлетворенный тем благоприятным впечатлением, которое он произвел на старика, Обенрейцер мог на досуге возвратиться к той заметке, которую сделал про себя относительно того, что у maître'а Фохта был однажды клиент по фамилии Вендэль.

- он невольно взглянул через плечо, - его имени. Разве мир так мал, что я не могу отделаться от него даже теперь, когда он умер? Перед смертью он сознался, что обманул доверие умершего и неправильно унаследовал имущество. И я должен был подумать об этом. И я должен был отойти, чтобы мое лицо могло напомнить ему об этом. Почему мое лицо, разве это меня касаясь? Я уверен, что он сказал это, так как его слова звучат у меня в ушах до сих пор. Нет ли чего относящегося к ним в архиве этого старого идиота? Чего-нибудь такого, что могло бы поправить мои дела и очернит его память? Он все расспрашивал о моих самых ранних воспоминаниях в ту ночь в Базеле. К чему это, не было ли у него какой-нибудь цели?

Два самых больших козла maître'а Фохта нацелились рогами на Обенрейцера, чтобы согнать его с места, точно за непочтительный отзыв об их хозяине. Поэтому он поднялся и оставил скамейку. Но он долго проходил один по берегу озера, опустив голову на грудь и погружаясь в глубокую задумчивость.

На следующее утро между семью и восемью он снова заявился в контору. Там он нашел нотариуса, готового принять его, за работой над несколькими бумагами, полученными в предыдущий вечер. В немногих ясных словах maître Фохт объяснил обычный обиход конторы и те обязанности, выполнение которых возлагалось на Обенрейцера. Еще оставалось пять минут до восьми, когда было объявлено, что все предварительные инструкции уже даны.

- Я познакомлю вас с домом и конторой, - сказал maître Фохт, - но должен сперва спрятать эти бумаги. Они получены от муниципальных властей и о них нужно особенно позаботиться.

Тут Обенрейцер увидел, что ему везет в розысках того помещения, где сохраняются секретные бумаги его хозяина.

- Не могу ли я заменит вас, maître, - спросил он, - и спрятать эти документы, куда вы укажете?

Maître Фохт тихонько рассмеялся про себя; запер портфель, в котором ему были присланы бумаги, и протянул его Обенрейцеру.

- Ну, хорошо, попробуйте, - сказал он. - Все мои важные бумаги сохраняются вон там.

Он указал на тяжелую дубовую дверь, густо усаженную гвоздями, в дальнем конце комнаты. Подойдя с портфелем в руках к двери, Обенрейцер к своему изумлению сделал открытие, что не было никакой возможности отворить ее снаружи. На двери не было ни ручки, ни засова, ни ключа (постепенное нарастание удивления!), ни замочной скважины.

- В эту комнату ведет еще вторая дверь? - сказал Обенрейцер, обращаясь к нотариусу.

- Нет, - ответил maître Фохт. - Угадывайте снова.

- Там есть окно?

- Ничего подобного. Окно заложено. Единственный вход через эту дверь. Вы сдаетесь? - воскликнул maître Фохт с величайшим триумфом. - Прислушайтесь, мой дружище, и скажите мне, не слышите ли вы чего-нибудь внутри?

Обенрейцер прислушивался с минуту и отскочил от двери.

- Знаю! - воскликнул он. - Я слышал об этом, когда был здесь в ученьи у часовых дел мастера. Братья Перрэн окончили, наконец, свои знаменитые часы-замок - и вы приобрели их?

- Браво! - сказал maître Фохт. - Это часы-замок! Да, мой сын. Вот еще один образец того, что добрые граждане этого города называют: «Дурачествами дядюшки Фохта». От всей души рад! Пусть смеются все, кто хочет. Но никакой вор не сможет украсть у меня моего замка. Никакая земная сила, кроме разве тарана или бочонка с порохом, не сможет сдвинуть с места этой двери, пока мой маленький часовой, там внутри - мой почтенный друг, который идет «Тик-Тик», так я и зову его - не скажет:- «Откройся!» Толстая дверь повинуется маленькому Тик-Тик, а маленький Тик-Тик повинуется мне! Вот! - воскликнул дядюшка Фохт, щелкнув пальцами. - Защита от воров всех христианских стран!

- Нельзя ли мне посмотреть их в действии? - спросил Обенрейцер. - Извините меня за любопытство, дорогой maître! Вы знаете, я был когда-то сносным работником в часовом деле.

- Разумеется, вы должны увидеть их в действии, - сказал maître Фохт. - Сколько сейчас времени? Без одной минуты восемь. Подождите, и через минуту вы увидите, что дверь сама отворится.

Через одну минуту тяжелая дверь плавно, мягко и бесшумно открылась изнутри, словно ее отпустили на волю какие-то невидимые руки, и за нею оказалась темная комната. С трех сторон стены были заполнены от пола до потолка полками. На полках были расставлены друг на друге целые ряды ящиков с изящной деревянной инкрустацией швейцарской работы и на их передней стороне были надписаны (по большей части причудливо раскрашенными буквами) имена клиентов нотариуса.

Maître Фохт зажег восковую свечу и вошел в комнату.

- Вы должны посмотреть на эти часы, - сказал он горделиво. - Я обладаю величайшей диковинкой во всей Европе. Только взоры немногих привилегированных лиц могут взглянуть на нее. Я оказываю эту привилегию сыну вашего доброго отца - вы будете одним из тех немногих избранных, которые входят со мной в эту комнату. Смотрите! Вот они на правой стене около двери.

- Заурядные часы, - воскликнул Обенрейцер. - Нет! Не заурядные! У них всего только одна стрелка.

- Ага! - сказал maître Фохт. - Это не заурядные часы, мой друг. Нет, нет. Эта одна стрелка ходит по циферблату. Как я ставлю ее, так ею и регулируется тот час, в который дверь должна отвориться. Посмотрите! Стрелка указывает на восемь. Дверь и отворилась в восемь, как вы сами видели.

- Открывается ли она более одного раза в течение двадцати четырех часов? - спросил, Обенрейцер.

- Более одного раза? - повторил нотариус с величайшим презрением. - Вы не знаете, мой добрый друг, моего Тик-Тик! Он столько раз открывает дверь, сколько я его попрошу. Все, что ему надо - это указания, и он получает их здесь. Взгляните под циферблат. Тут находится стальной полукруг, вделанный в стену, а вот стрелка (называемая регулятором), которая ходит по нему и останавливается там, где я выберу. Пожалуйста, обратите внимание, что на этом стальном полукруге нанесены цифры, которыми я руководствовался. Цифра I означает: открывай раз в сутки. Цифра II означает: открывай дважды в сутки и т. д. до конца. Я ставлю регулятор каждое утро по прочтении своих писем, когда выясняется, какова будет моя дневная работа. Хотите посмотреть, как я его сейчас поставлю? Что сегодня? Среда. Хорошо! Это день собрания нашего стрелкового клуба; занятий сегодня предстоит немного; я дарю вам полдня, сегодня после трех часов не будет никакой работы. Прежде всего давайте спрячем этот портфель с муниципальными бумагами. Так! Нет надобности беспокоить Тик-Тик просьбой открыть дверь до восьми часов следующего утра. Хорошо! Я оставляю стрелку циферблата на восьми; ставлю опять регулятор на I и закрываю дверь; дверь останется закрытой до восьми часов завтрашнего утра, и никто не сможет открыть ее.

Проницательный Обенрейцер мгновенно увидел те средства, при помощи которых он мог бы заставить часы-замок обмануть доверие своего хозяина и предоставить хозяйские бумаги в его распоряжение.

- Стойте, сэр! - воскликнул он в тот момент, когда нотариус собирался закрыть дверь. - Мне кажется, словно что-то шевелится между ящиками… там на полу?

Maître Фохт на мгновение повернулся к нему спиной, чтобы посмотреть, в чем дело. В ту же минуту ловкая рука Обенрейцера передвинула регулятор с цифры I на цифру II. Если только нотариус не взглянет еще раз на стальной полукруг, то дверь откроется сегодня в восемь часов вечера, так же, как и завтра в восемь утра, и никто кроме Обенрейцера не узнает об этом.

- Ничего нет! - сказал maître Фохт. - Ваши бедствия расшатали вам нервы, мой сын. Какая-нибудь тень, отброшенная от моей свечки, или какой-нибудь бедный жучок, живущий среди бумаг старого юриста, бросившийся бежать от света. Стойте! Я слышу, что ваш - сослуживец - клерк уже в конторе. За работу! За работу! И постройте сегодня первую ступень, которая поведет к вашим новым удачам!

Он с большим добродушием стал выталкивать Обенрейцера из комнаты, потушив свечу, бросив последний любовный взгляд на свои часы, скользнувший без всяких дурных последствий по циферблату под ними, и запер дубовую дверь.

В три часа контора была закрыта. Нотариус и все его служащие, кроме только одного, пошли смотреть на стрельбу из винтовок. Обенрейцер же сослался на то, что он не расположен принимать участие в публичном празднестве. Никто не знал, куда он девался. Решили, что он ускользнул, чтобы предаться уединенной прогулке.

Дом и контора пробыли закрытыми всего только несколько минут, когда дверь гардероба в комнате нотариуса открылась и оттуда вылез Обенрейцер. Он направился к окну, растворил ставни, удостоверился в том, что может незаметно улизнуть через сад, вернулся опять в комнату и уселся в удобном кресле нотариуса. Он был заперт в доме и ему оставалось прождать пять часов до восьми.

Он старался как-нибудь скоротать эти пять часов: то читая книги и газеты, лежавшие на столе, то погружаясь в раздумье, то расхаживая взад и вперед по комнате. Стало заходить солнце. Обенрейцер закрыл ставни перед тем, как зажечь свечу. Когда она была зажжена, Обенрейцер уселся с часами в руках, устремив взор на дубовую дверь; время подходило все ближе и ближе.

Он стал читать одно за другим имена на наружных рядах ящиков. Ни одной фамилии, похожей на «Вендэль». Он отодвинул наружный ряд и стал рассматривать задние ящики. Они были более стары и потерты. На четырех первых, которые он осмотрел, были написаны французские и немецкие фамилии. На пятом была надпись, которую почти нельзя было прочесть. Он вынес этот ящик в комнату и стал внимательно его рассматривать. На нем стояла густо покрытая пятнами и пылью от времени фамилия: «Вендэль».

Ключ от ящика висел тут же на тесемке. Обенрейцер отомкнул ящик, вынул четыре отдельных документа, которые лежали в нем, развернул их на столе и принялся читать. Он не провел за этим занятием и одной минуты, как выражение на его лице нетерпения и жадности сменилось выражением страшного удивления и разочарования. Но после небольшого раздумья он снял с документов копии. Затем положил бумаги обратно, поставил ящик на место, запер дверь, потушил свечу и улизнул.

Когда крадущиеся шаги этого убийцы и вора смолкли в саду, у парадной двери дома остановились твердые шаги нотариуса и еще кого-то, шедшего вместе с ним. На маленькой улице горели фонари и освещали нотариуса, держащего в руке ключ от своих дверей.

- Милости прошу, не проходите мимо моего дома, мистер Бинтрей, - сказал он. - Сделайте мне честь, войдя в него. В городе справляют один из наших полупраздничных дней - наш стрелковый праздник - но моя прислуга сейчас вернется. Забавно, что вы обратились ко мне с вопросом, как вам пройти к гостинице. Давайте закусим и выпьем, прежде чем вы пойдете туда.

- Благодарю вас, но не сегодня, - сказал Бинтрей. - Могу ли я прийти к вам завтра в десять утра?

- Я буду очарован, сэр, что мне так скоро представляется случай загладить обиды моего оскорбленного клиента, - ответил добрый нотариус.

- Да, - возразил на это Бинтрей, - ваш оскорбленный клиент очень хорош во всех отношениях… но… одно слово на ухо.

Он шепнул что-то нотариусу и зашагал прочь от него. Когда экономка Фохта возвращалась домой, то она увидела, что он стоит неподвижно у дверей и все еще держит в руке ключ, а дверь все еще не открыта.

Победа Обенрейцера

Место действия опять переносится - к подножью Симплона на швейцарской стороне.

В одной из мрачных комнат мрачной маленькой гостиницы в Бриге сидели вдвоем мистер Бинтрей и maître Фохт и держали друг с другом профессиональный совет. Мистер Бинтрей рылся в своем ящике с письмами. Maître Фохт обратил свои взоры на запертую дверь, окрашенную в коричневый цвет, якобы под красное дерево, которая вела в следующую комнату.

- Не пора ли ему быть здесь? - спросил нотариус, меняя свое положение и бросив взгляд на вторую дверь в другом конце комнаты, окрашенную в желтый цвет, якобы под ель.

- Он уже здесь, - ответил Бинтрей, прислушиваясь на мгновенье.

Слуга открыл желтую дверь, и вошел Обенрейцер.

После сердечного приветствия maître'у Фохту, которое, по-видимому, привело нотариуса в немалое смущение, Обенрейцер со сдержанной и сухой вежливостью поклонился Бинтрею.

- По какому поводу меня заставили приехать из Невшателя к подножию этих гор? - осведомился он, опускаясь на стул, который ему указал английский юрист.

- Вы будете вполне удовлетворены в этом отношении еще до конца нашей беседы, - отвечал Бинтрей. - Теперь же, позвольте мне перейти сразу к делу. Между вами, мистер Обенрейцер, и вашей племянницей происходила переписка. Я здесь нахожусь, чтобы представлять собою вашу племянницу.

- Другими словами, вы, юрист, находитесь здесь, чтобы представлять собою несоблюдение закона?

закона - это ваша точка зрения. Я нахожусь здесь, чтобы устроить компромисс между вами и вашей племянницей - это моя точка зрения.

- Для компромисса должны быть две стороны, - возразил на это Обенрейцер. - Я, в данном случае, отказываюсь быть одной из них. Закон дает мне власть следить за поступками моей племянницы, пока она не станет совершеннолетней. Она еще не совершеннолетняя, и я требую по праву своей власти.

В этот момент maître Фохт попытался заговорить. Бинтрей успокоил его с сострадательной кротостью в тоне голоса и манерах, как будто бы успокаивал любимое дитя.

- Нет, мой почтенный друг, ни слова. Не волнуйтесь понапрасну; предоставьте это мне. - Он повернулся и снова обратился к Обенрейцеру: - Я не могу ничего представить себе подобного вам, мистер Обенрейцер, разве только гранит - но даже и он разрушается с течением времени. В интересах мира и спокойствия - ради вашего собственного достоинства - уступите немного. Дело идет только о передаче вашей власти другому лицу, которое мне известно и которому можно довериться, так как оно никогда не потеряет из виду вашей племянницы ни днем, ни ночью!

- Вы напрасно тратите и свое время, и мое, - ответил на это Обенрейцер. - Если моя племянница не признает моей власти в течение недели с этого дня, то я буду взывать к закону. Если вы будете сопротивляться закону, я возьму ее силой.

Он поднялся на ноги, произнося эти последние слова. Maître Фохт еще раз оглянулся на коричневую дверь, которая вела в следующую комнату.

- Имейте какую-нибудь жалость к бедной девушке, - стал ходатайствовать за нее Бинтрей. - Вспомните, что она совсем недавно потеряла своего возлюбленного, погибшего ужасной смертью! Разве ничто не тронет вас?

- Ничто.

Бинтрей в свою очередь поднялся на ноги и взглянул на maître'а Фохта. Рука Фохта, лежавшая на столе, стала дрожать. Взор его был прикован к коричневой двери, словно силой непреодолимого очарования. Обенрейцер, наблюдавший подозрительно за ним, тоже взглянул в этом направлении.

- Там кто-то подслушивает! - воскликнул он, быстро обернувшись назад и бросив взгляд на Бинтрея.

- Там подслушивают двое, - ответил Бинтрей.

- Кто же это?

- Вы увидите сами.

Ответив так, он возвысил свой голос и произнес следующее слово - одно обыкновенное слово, - которое ежедневно и ежечасно на устах всякого:

- Войдите!

Коричневая дверь отворилась. Опираясь на руку Маргариты, с исчезнувшим с лица загаром, с забинтованной и висевшей на перевязи правой рукой, перед убийцей предстал Вендэль, человек, воскресший из мертвых.

В последовавший за этим момент молчания, пение птички в клетке, висевшей снаружи во дворе, было единственным звуком, раздававшимся по комнате. Maître Фохт дотронулся до Бинтрея и указал ему на Обенрейцера.

- Посмотрите на него! - сказал нотариус шопотом.

Потрясение парализовало всякое движение в теле негодяя, кроме движения крови. Его лицо стало похожим на лицо трупа. Единственный след краски, оставшейся в нем, была синевато-багровая пурпуровая полоса, указывавшая на направление того рубца, где его жертва нанесла ему рану в щеку и шею. Безмолвный, бездыханный, без движений, без проблеска жизни во взоре, он, при виде Вендэля, словно был поражен на месте этой смертью, в жертву которой обрек его.

- Кто-нибудь должен сказать ему, - произнес maître Фохт. - Не сказать ли мне?

ître'а Фохта жестом, он отпустил Маргариту и Вендэля такими словами:

- Цель вашего появления здесь достигнута, - сказал он. - Если вы теперь соблаговолите удаляться, то это сможет помочь мистеру Обенрейцеру прийти в себя.

Это помогло ему. Едва они оба прошли в комнату и закрыли за собой дверь, как он с облегчением и глубоко вздохнул. Он стал искать глазами около себя стул, с которого встал, и опустился на него.

- Дайте ему срок перевести дух! - взмолился maître Фоэт.

- Нет, - сказал Бинтрей. - Я не знаю, как он им воспользуется, если я дам ему его. - Он снова повернулся к Обенрейцеру и продолжал:- Я должен перед самим собой, - произнес он, - я не допускаю, обратите на это внимание, чтобы должен был сделать это перед вами - объяснить свое участие во всем этом и изложить все, что было сделано по моему совету и под моей исключительной ответственностью. Можете вы меня выслушать?

- Я могу вас выслушать.

- Припомните то время, когда вы отправились в Швейцарию с мистером Вендэлем, - начал Бинтрей. - Не прошло еще двадцати четырех часов с того момента, как вы покинули Англию, как ваша племянница совершила такой акт благоразумия, которого не могла предвидеть даже ваша проницательность. Она последовала за своим нареченным супругом в его путешествии, не испросив ни у кого ни совета, ни разрешения, не выбрав для своей защиты лучшего спутника, чем погребщик из заведения мистера Вендэля.

- Для чего она последовала за мной в путешествие и как это случилось, что погребщик оказался тем лицом, которое отправилось с нею?

потому, что она совершенно правильно считала вас способным на преступление ради своих интересов или ради удовлетворения своей вражды. Что же касается погребщика, то он был единственным из всех других служащих в заведении мистера Вендэля, к кому она обратилась (едва вы уехали), чтобы узнать, не случилось ли чего между его хозяином и вами. Один только погребщик мог рассказать ей кое-что. Бессмысленное суеверие и совершенно обыкновенный случай, происшедший с его хозяином в хозяйском же погребе, соединились в уме этого человека с мыслью о том, что мистеру Вендэлю грозит опасность быть убитым. Ваша племянница захватила его врасплох и довела до такого признания, которое увеличило в десять раз овладевшие ею страхи. Поняв значение зла, которое он причинил, этот человек, по своему собственному побуждению, постарался загладить свою ошибку, поскольку это было в его власти. «Если мой хозяин в опасности, мисс, - сказал он, - то мой долг последовать также за ним, и более, чем мой долг, позаботиться о вас». Оба они отправились вместе, и вот впервые оказывается, что суеверие имеет свои полезные стороны. Оно укрепило вашу племянницу в ее решении предпринять эту поездку и оно повело к спасению человеческой жизни. До сих пор вы меня понимаете?

- До сих пор я вас понимаю.

- О том преступлении; которое вы совершили, - продолжал Бинтрей, - я получил первые сведения от вашей племянницы, написавшей мне письмо. Вам достаточно будет узнать, что ее любовь и смелость помогли ей найти тело вашей жертвы и поддерживали ее дальнейшие усилия, с помощью которых она вернула его к жизни. В то время, как он лежал под ее попечением беспомощный в Бриге, она написала мне, чтобы я приехал к нему. Прежде чем уехать, я уведомил мадам Дор, что мне известно, где находится мисс Обенрейцер и что она в безопасности. В свою очередь мадам Дор уведомила меня, что на имя вашей племянницы прибыло письмо, надписанное вашей рукой, которую она узнала. Я взял его с собой и распорядился пересылать все другие письма, которые могли прийти. Приехав в Бриг, я нашел мистера Вендэля вне опасности и немедленно же решил посвятить свои силы на то, чтобы ускорить наступление того дня, в который можно было бы свести с вами счеты. Дефренье и К^о выпроводили вас от себя на основании подозрения, действуя при этом в силу уведомления, присланного частным образом мною. После того, как с вас была сорвана ваша фальшивая личина, оставалось сделать дальнейший шаг и лишить вас вашей власти над племянницей. Чтобы добиться этого, я не только не испытывал ни малейшего угрызения совести, роя под вашими ногами яму, куда вы должны были свалиться во мраке, но даже чувствовал некоторое профессиональное удовольствие, побивая вас вашим же собственным оружием. По моему совету от вас заботливо скрывали истину до сегодняшнего дня. По моему совету ловушка, в которую вы попались, была подставлена для вас именно здесь (теперь вы знаете так же хорошо, как и я, для чего это было сделано). Было всего только одно верное средство лишить вас того дьявольского самообладания, которое до сих пор делало из вас страшного человека. Это средство было испробовано и (смотрите на меня, как вам угодно) оно оказалось удачным. Последнее, что останется еще сделать, - заключил Бинтрей, доставая две небольших уже написанных бумаги из своего ящика с письмами, - это освободить вашу племянницу. Вы покушались на убийство и совершили подлог и воровство. В обоих случаях у нас против вас уже имеются улики. Если вы будете признаны виновным в этих преступлениях, то вы знаете так же хорошо, как и я, что станется с вашей властью над вашей племянницей. Лично я предпочел бы воспользоваться именно таким оборотом дела. Но меня удерживают от этого такие соображения, против которых я не в силах возражать, и наше свидание должно окончиться, как я уже говорил вам, компромиссом. Подпишите эту бумагу, в которой вы отказываетесь от всякой власти над мисс Обенрейцер и ручаетесь, что никогда не появитесь снова ни в Англии, ни в Швейцарии. Я же подпишу прощение, которое обеспечивает вас от всяких дальнейших преследований с нашей стороны.

ître'а Фохта со странной усмешкой, зазмеившейся на его губах и со странным блеском, светящимся сквозь пелену, застилавшую его глаза.

- Чего вы ждете? - спросил Бнитрей.

Обенрейцер указал на коричневую дверь.

- Позовите их обратно, - отвечал он. - Мне нужно нечто сказать в их присутствии, прежде чем я уйду.

- Скажите это мне, - возразил Бинтрей. - Я отказываюсь звать их обратно.

ître'у Фохту.

- Помните, вы говорили мне, что у вас был когда-то клиент англичанин по имени Вендэль? - спросил он.

- Ну, ладно, - отвечал нотариус. - Что же из этого?

- Maître Фохт, ваши часы-замок изменили вам.

- Что вы хотите сказать?

Целую минуту нотариус смотрел растерянно то на Обенрейцера, то на Бинтрея в беспомощном удивлении. Придя в себя, он отвел в сторону своего коллегу-юриста и быстро сказал ему на ухо несколько слов.

Лицо Бинтрея - которое сперва верно отразило удивление, выразившееся на лице maître'а Фохта - внезапно изменило свое выражение. Одним прыжком он ринулся с ловкостью молодого человека к двери, ведущей в следующую комнату, вошел в нее, пробыл там одно мгновенье и вернулся в сопровождении Маргариты и Вендэля.

- Ну, мистер Обенрейцер, - сказал Бинтрей, - последний ход в игре остается за вами. Делайте его.

- Прежде чем отказаться от своего положения в качестве опекуна этой девицы, - сказал Обенрейцер, - мне нужно разоблачить одну тайну, в которой она заинтересована. Делая свое разоблачение, я вовсе не претендую на ее внимание к такому рассказу, который она или кто другой из здесь присутствующих должны будут принять на веру. У меня имеются письменные доказательства, копии с оригиналов, подлинность которых может удостоверит сам maître Фохт. Запомните это и позвольте мне перенести вас сразу к давно прошедшему времени - к февралю месяцу тысяча восемьсот тридцать шестого года.

- Мое первое доказательство, - начал Обенрейцер, вынимая из своей записной книжки бумагу. - Это копия с письма, написанного одной англичанкой (замужней) своей сестре - вдове. Об имени особы, написавшей письмо, я умолчу, пока не дойду до конца. Имя же особы, которой письмо написано я хочу обнаружить. Оно адресовано: «Миссис Джэн Анне Миллер, Грумбриджские Колодцы, Англия».

Вендэль вздрогнул и открыл рот, чтобы заговорить. Бинтрей сейчас же остановил его, как останавливал maître'а Фохта.

- Нет, - сказал упрямый юрист. - Предоставьте это мне.

Обенрейцер продолжал далее:

- вынужденная жить здесь ради его здоровья. Они собираются через неделю переезжать в новое свое местожительство, на Невшательское озеро, и будут в состоянии принять миссис Миллер через две недели с этого времени. После этого, автор входит далее в важные интимные подробности. Она бездетна в течение целого ряда лет и у нее с мужем теперь уже нет никакой надежды иметь детей; они одиноки; им нужен какой-нибудь интерес в жизни; они решили усыновить ребенка. Тут начинается важная часть письма, и поэтому отсюда я буду читать его вам слово в слово.

Он перевернул первую страницу письма и стал читать следующее:

«…Не посодействуешь ли ты нам, моя дорогая сестра, в осуществлении нашего нового проекта? Будучи англичанами, мы хотим усыновить английское дитя. Мне кажется, что это можно сделать в Воспитательном Доме: поверенные моего мужа в Лондоне объяснят тебе, каким образом. Предоставляю выбор тебе, но только с соблюдением нижеследующих условий: ребенок должен быть мальчиком, не старше одного года. Пожалуйста, извини за беспокойство, которое я тебе причиняю своей просьбой. Не привезешь ли ты наше усыновленное дитя к нам вместе со своими ребятами, когда поедешь в Невшатель?

Я должна добавить еще несколько слов относительно желаний моего мужа, относящихся к этому делу. Он решил уберечь ребенка, которого мы делаем своим собственным, от каких бы то ни было огорчений и потери самоуважения в будущем, что могло бы произойти благодаря открытию его настоящего происхождения. Он будет носить имя моего мужа и будет воспитан в уверенности, что он, действительно, наш сын. Его право на унаследование всего того, что мы ему оставим, будет обеспечено за ним не только согласно английским законам, касающимся таких случаев, но также и согласно швейцарским законам, так как мы прожили столь долго в Швейцарии, что возникает вопрос, нельзя ли нас рассматривать в качестве лиц, «водворенных» в этой стране. Остается принять только единственную предосторожность, чтобы предупредить всякое последующее раскрытие тайны в Воспитательном Доме. Но на беду наша фамилия очень редко встречается, поэтому, если мы будем фигурировать в книгах этого учреждения в качестве лиц, усыновляющих ребенка, то как раз и может случиться, что от этого произойдут те или иные нежелательные последствия. Твоя же фамилия, моя дорогая, такая фамилия, которую носят тысячи других лиц. Поэтому, если ты согласишься фигурировать в книгах, то можно не бояться никаких разоблачений с этой стороны. Мы переезжаем по приказанию доктора в такую часть Швейцарии, где наши домашние дела совершенно неизвестны, а ты, как я поняла из твоих слов, собираешься нанять новую няньку для поездки, когда вы тронетесь в путь, чтобы посетить нас. При таких обстоятельствах может показаться, что это мой ребенок, которого везут ко мне под попечением моей сестры. Единственная прислуга, которую мы берем с собой отсюда - моя собственная горничная, на которую можно смело положиться. Что же касается юристов в Англии и Швейцарии, то они уже по профессии хранители секретов, и мы можем чувствовать себя совершенно спокойными в этом отношении. Вот тебе и весь наш маленький невинный заговор! Пиши, моя любимая, с обратной почтой и сообщи мне, что ты примешь в нем участие».

- Я приберегаю имя автора до конца, - ответил Обенрейцер, - и перехожу к своему второму доказательству - на этот раз это, как вы видите, всего только к бумажке в несколько строк. Это меморандум, переданный швейцарскому юристу, составлявшему документы, на которые есть ссылка в только что прочитанном мною письме, написанный в таких выражениях: «Принят от Английского Воспитательного Дома для подкидышей 3-го марта 1836 г. младенец мужеского пола, названный в Заведении Вальтером Уайльдингом. Лицо, фигурирующее в книгах в качестве усыновителя ребенка - миссис Джэн Анна Миллер, вдова, действующая в данном случае от имени своей замужней сестры, водворившейся в Швейцарии». Терпение! - заметил Обенрейцер, когда Вендэль, отмахнувшись от Бинтрея, вскочил на ноги. - Я не буду долго скрывать имени. Еще две маленьких бумажки, и я окончу. Третье доказательство! Удостоверение доктора Ганца, еще до сих пор практикующего в Невшателе, помеченное июлем 1838 года. Доктор удостоверяет (вы можете сами сейчас же это прочесть), во-первых, что он пользовал усыновленного ребенка во время его детских болезней; во-вторых, что за три месяца до времени выдачи этого удостоверения, джентльмен, усыновивший ребенка, умер; в-третьих, что в день выдачи удостоверения вдова этого джентльмэна и ее горничная, взяв с собой усыновленного ребенка, покинули Невшатель, чтобы вернуться в Англию. Теперь остается прибавить к этому еще одно звено, и моя цепь доказательств будет закончена. Горничная оставалась у своей хозяйки до ее смерти, последовавшей только несколько лет тому назад. Горничная может клятвенно заверить тождественность усыновленного ребенка от его детства до юности, от его юности до возмужалости, в каковом возрасте он находится теперь. Вот ее адрес. В Англии - и вот, мистер Вендэль, четвертое и последнее доказательство!

- Почему вы обращаетесь ко мне? - сказал Вендэль, когда Обенрейцер швырнул на стол записанный адрес.

Обенрейцер повернулся к нему, охваченный внезапно безумным торжеством.

Потому что вы этот человек! Если моя племянница выйдет замуж за вас, то она выйдет за незаконнорожденного, вскормленного общественной благотворительностью. Если моя племянница выйдет за вас, то она выйдет за самозванца без роду и племени, скрывающегося под личиной джентльмэна хорошего положения и фамилии.

- Браво! - воскликнул Бинтрей. - Удивительный вывод, мистер Обенрейцер! Нужно только сказать еще пару слов, чтобы дополнить его. Она выходит замуж - исключительно благодаря вашим усилиям - за человека, получающего в наследство недурное состояние, за человека, происхождение которого заставит его гордиться более, чем когда либо, своей крестьянкой женой. Джордж Вендэль, давайте поздравим друг друга, как содушеприказчики! Последнее земное желание нашего дорого покойного друга исполнено. Мы нашли потерянного Вальтера Уайльдинга. Как только что сейчас сказал мистер Обенрейцер, вы этот человек!

Эти слова были оставлены Вендэлем без внимания. В этот момент от был полон только одним чувством, он слышал только один голос. Рука Маргариты пожала его руку. Ее голос прошептал ему: «Я никогда не любила тебя, Джордж, так, как люблю теперь!»

Майский день. В Углу Увечных веселая сцена, камины дымятся, патриархальная столовая увешана гирляндами, и миссис Гольдстроо, почтенная экономка, очень занята. Ведь, в это ясное утро молодой хозяин Угла Увечных женится на его молодой хозяйке далеко отсюда, в маленьком городке Бриге в Швейцарии, лежащем у подножия Симплонского перевала, где она спасла ему жизнь.

Колокола весело звонят в маленьком городке Бриге, через улицу протянуты флаги, слышны выстрелы из ружей и громкая музыка на духовых инструментах. Разукрашенные флагами бочки с вином выкачены под просторный тент на большой дороге перед гостиницей; тут будет шумный пир и угощенье для всех и каждого. Вместе с этими колоколами и знаменами, драпировками, спускающимися из окон, раскатами выстрелов и отзвуками духовой музыки волнуется весь маленький городок Бриг, как и сердца его простых жителей.

Накануне ночью была буря, и горы покрыты снегом. Но солнце сегодня ярко, мягкий воздух свеж, оловянные шпицы маленького городка Брига блестят, как серебряные и Альпы похожи на отдаленные алые облака, вырисовывающиеся на фоне глубокой синевы неба.

Наивные жители маленького городка Брига построили через улицу арку из зеленых ветвей, под которой должна пройти с триумфом из церкви только что повенчанная пара. С этой стороны на арке сделана надпись: «Честь и любовь Маргарите Вендэль», потому что народ гордится ею до энтузиазма. Всем страстно хочется сделать сюрпризом такое приветствие невесте под ее новым именем, и поэтому отдано распоряжение, чтобы ее повели в церковь окольными кривыми улицами, не объясняя причины этого. План, который не трудно привести в исполнение в маленьком извилистом городке Бриге.

англичанин, известный в народе под именем Зоэ Ладелля. Посмотрите же на мадам Дор, в безукоризненной чистой паре собственных перчаток, - она не поднимает рук на воздух, но обвилась ими вокруг шеи невесты; чтобы обнять ее, мадам Дор, оставаясь верной себе до конца, повернулась к обществу своей широкой спиной.

- Простите меня, моя красавица, - жалобно просит мадам Дор, - за то, что я всегда была его кошкой!

- Кошкой, мадам Дор?

- Обязанной сидеть и караулить мою такую очаровательную мышку, - таково было объяснение слов мадам Дор, сопровождаемое покаянным всхлипыванием.

- Что вы говорите? Ведь вы были нашим лучшим другом! Джордж, моя радость, скажи же это мадам Дор. Разве она не была нашим лучшим другом?

- Вы оба так великодушны, - плачет мадам Дор, утешаясь и немедленно снова предаваясь скорби. - Но я начала с того, что была кошкой.

- Ах! Но словно кошка из волшебной сказки, добрая мадам Дор, - говорит Вендэль, целуя ее в щеку, - вы были истинной женщиной. А в качестве истинной женщины вы склонялись в симпатиях своего сердца на сторону истинной любви.

- Я не желаю лишать мадам Дор ее доли в объятиях, которые все продолжаются, - вставил мистер Бинтрей с часами в руках, - и не осмеливаюсь мешать чем-нибудь тому, чтобы вы все трое составили там в углу группу в роде трех Граций. Я только говорю, что, мне думается, уже время двигаться. Каково ваше мнение по данному вопросу, мистер Лэдль?

и это принесло мне огромную пользу. В Углу Увечных я бывал слишком много под ней. На вершине Симплетона я был гораздо много выше нее. Я нашел середину здесь, сэр. И если я когда-нибудь буду ее придерживаться в течение всего остатка моих дней во время веселой пирушки, то это будет за тостом, и я думаю произнести его сегодня: «Дай им, Боже, обоим счастья!»

- Я тоже! - говорит Бинтрей. - А теперь, monsieur Фохт, давайте станем с вами двумя марсельцами и allons, marchons, рука под руку!

Собравшиеся сходят вниз к дверям, где их ждут все, идут спокойно в церковь и счастливый брак совершается. Когда церемония еще продолжается, нотариуса вызывают на улицу. Когда оно оканчивается, он возвращается, становится позади Вендэля и трогает его за плечо.

- Выйдите на один момент к боковым дверям, monsieur Бендэль. Один. Оставьте madame со мною.

У боковых дверей церкви уже известные нам два человека из Странноприимного дома. Они в снегу и утомлены от дороги. Они желают ему счастья и затем каждый кладет свою широкую руку на плечо Вендэля и один из них говорит ему тихим голосом в то время, как другой пристально смотрит на него:

- Мои носилки здесь? Почему?

- Тс!.. Ради вашей супруги. Ваш тогдашний спутник…

- Что с ним?

Говоривший взглядывает на своего товарища, а тот на него.

- Он прожил несколько дней в первом убежище, monsieur. Погода была то хорошая, то плохая.

- И что же?

- Он прибыл в наш Странноприимный дом третьего дня, подкрепил силы, соснув на полу перед очагом, закутавшись в свой плащ, и решил идти далее до наступления темноты в следующий Странноприимный дом. Он очень боялся этой части пути и думал, что на завтра она будет еще хуже.

- Ну?

- Убила его?

- Мы отрыли его задохшимся и совершенно истерзанным в клочки! Но, monsieur, относительно madame. Мы принесли его сюда на носилках, чтобы похоронить. Мы должны подняться по улице с той стороны. Madame не должна видеть. Будет очень нехорошо пронести носилки под аркой, перекинутой через улицу, пока madame не пройдет под ней. Когда вы будете спускаться, мы все, сопровождающие носилки, опустим их вниз на камни второй улицы по правую руку и станем перед ними. Но не позволяйте madame поворачивать голову по направлению ко второй улице справа. Уже нельзя терять времени. Madame будет встревожена вашим отсутствием. Adieu!

Вендэль возвращается к новобрачной и берет ее руку под свою неизувеченную руку. У главных дверей церкви их ожидает красивая процессия. Они занимают в ней свое место и спускаются вниз по улице среди звона колоколов, выстрелов из ружей, развевавшихся флагов, звуков музыки, восклицаний, улыбок и слез взволнованного города. Головы обнажаются, когда она проходит, ей целуют руки, все благословляют ее: «Пусть покоится благословение Небес на этой милой девушке. Смотрите, как она идет в сиянии своей молодости и красоты; она, которая так благородно спасла ему жизнь!»

Около угла второй улицы справа он заговаривает с ней и обращает ее внимание на окна на противоположной стороне. Когда угол благополучно пройден, он говорит: «Не оглядывайся, моя любовь, я имею некоторые основания просить тебя об этом», - и сам оборачивается. Тогда, бросив взгляд назад вглубь улицы, он видит, что люди с носилками поднимаются одиноко под аркой в то время, как он с Маргаритой и их свадебный кортеж спускаются вниз к сияющей долине.

под редакцией М. А. Орлова.