| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть первая
Глава X. Чудное бескорыстие и некоторые другие весьма замечательные черты в характере мистера Альфреда Джингля
Есть в Лондоне несколько старинных гостиниц, служивших некогда главными квартирами для знаменитых дилижансов, - в те счастливые дни, когда дилижансы играли главную и существенную роль в истории сухопутных путешествий. В настоящее время, после всесильного владычества железных рельсов, осиротелые гостиницы превратились в скромные подворья для сельских экипажей, и столичный житель почти знать не хочет о их существовании, исключительно полезном для одних провинциалов.
В модных частях города их нет и быть не может при настоящем порядке вещей, и путешественник, отыскивая какой-нибудь из подобных приютов, должен забраться в грязные и отдаленные захолустья, оставшиеся здравыми и невредимыми среди всеобщего помешательства на нововведениях всякого рода.
В квартале Боро за Лондонским мостом вы можете, если угодно, отыскать полдюжины старых гостиниц, в совершенстве удержавших свою физиономию давно прошедших времен. Это большие, длинные, закоптелые кирпичные здания с галереями и фантастическими переходами, способными доставить целые сотни материалов для страстных и страшных повестей в сентиментальном роде, и мы не преминули бы обратиться к этому обильному источнику, если б нам пришло в голову рассказать фантастическую сказку.
Поутру на другой день после событий, описанных в последней главе, на дворе гостиницы «Белого оленя», что за Лондонским мостом, на соррейской стороне, долговязый малый, перегнутый в три погибели, ваксил и чистил щеткой сапоги. Он был в черной коленкоровой куртке с синими стеклянными пуговицами, в полосатом нанковом жилете и серых брюках из толстого сукна. Вокруг его шеи болтался красный платок самого яркого цвета, и голова его украшалась белой шляпой, надетой набекрень. Перед ним стояли два ряда сапогов, один вычищенный, другой грязный, и при каждом прибавлении к вычищенному ряду он приостанавливался на минуту от своей работы, чтоб полюбоваться на ее блестящий результат.
На дворе «Белого оленя» не было почти никаких следов кипучей деятельности, составляющей обыкновенную характерность больших гостиниц. Три или четыре громоздких воза, верхушки которых могли бы достать до окон второго этажа в обыкновенном доме, стояли под высоким навесом, распростертым по одну сторону двора, между тем как другой воз, готовый, по-видимому, начать свою дальнейшую поездку, был выдвинут на открытое пространство. В главном здании трактира помещались номера для приезжих, разделенные на два длинных ряда темной и неуклюжей галереей. Из каждого номера, как водится, были проведены по два звонких колокольчика, один в буфет, другой в кофейную залу. Два или три фиакра, один шарабан, две брички и столько же телег покатывались, без всякой определенной цели, по различным частям широкого двора, и вместе с тем тяжелый лошадиный топот и храп давал знать кому следует о присутствии отдаленной конюшни с двумя дюжинами пустых стойл, по которым беспечно разгуливал самодовольный козел, неизменный друг и советник усталых коней. Если к этому прибавить еще с полдюжины людей, спавших на открытом воздухе под навесом сарая, то читатель получит, вероятно, довольно полную картину, какую двор «Белого оленя» представлял в настоящее достопамятное утро.
Раздался громкий и пронзительный звонок, сопровождавшийся появлением смазливой горничной на верхнем конце галереи. Она постучалась в дверь одного из номеров, вошла, получила приказание и выбежала на противоположный конец галереи, откуда было открыто окно во двор.
- Сэм!
- Чего? - откликнулся голос человека в белой шляпе.
- Двадцать второй номер спрашивает сапоги.
- Скажите двадцать второму номеру, что сапоги его стоят смирно и ждут своей очереди.
- Не дурачьтесь, пожалуйста, Сэм: джентльмен говорит, что сапоги нужны ему сейчас, сию минуту! Слышите ли?
- Как не слышать вас, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вот что, касатка: здесь, видите ли, одиннадцать пар сапогов да один башмак, который принадлежит шестому номеру с деревянной ногой. Одиннадцать сапогов, трещетка вы моя, должны быть приготовлены к половине девятого, а башмак к девяти. Что за выскочка двадцать второй номер? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бывает свой черед, как говаривал один ученый, собираясь идти в кабак.
И, высказав эту сентенцию, долговязый малый, перегнувшись в три погибели, принялся с новым рвением за свою работу.
Еще раздался звонок, и на этот раз явилась на галерее почтенная старушка, сама содержательница «Белого оленя».
- Сэм! - вскричала старушка. - Куда он девался, этот пучеглазый ленивец. Вы здесь, Сэм. Что ж вы не отвечаете?
- Как же мне отвечать, сударыня, когда вы сами кричите? - возразил Сэм довольно грубым тоном. - «Молчи и слушай», говорил один философ, когда…
- Молчи, пустой болтун! Вычистите сейчас же вот эти башмаки для семнадцатого номера и отнесите их в гостиную, что в первом этаже, пятый номер.
- Пятый номер, - говорил Сэм, поднимая башмаки и вынимая кусок мела из своего кармана, чтоб сделать заметку на их подошвах. - Дамские башмаки в гостиной. Это, видно, не простая штучка!
- Она приехала сегодня поутру, - сказала горничная, продолжавшая стоять на галерее, - приехала в почтовой карете вместе с джентльменом, который требует свои сапоги. И вам лучше прямо приниматься за свое дело и не болтать всякого вздора: вот все, что я вам скажу.
- Что ж вы об этом не объявили прежде? - сказал Сэм с великим негодованием, отделяя джентльменские сапоги от грязной группы их товарищей. - Я ведь прежде думал, что он так себе какой-нибудь скалдырник в три пени за чистку. Вишь ты, джентльмен и леди в почтовой карете! Это авось пахнет двумя шилингами за раз.
И под влиянием этого вдохновительного размышления мистер Самуэль принялся за свою работу с таким пламенным усердием, что менее чем в пять минут джентльменские сапоги и башмаки знатной леди сияли самым ярким блеском. Полюбовавшись на произведение своего искусства, он взял их в обе руки и немедленно явился перед дверью пятого номера.
- Войдите! - воскликнул мужской голос в ответ на стук Самуэля.
Он вошел и отвесил низкий поклон, увидев пред собой леди и джентльмена, сидевших за столом. Затем, поставив сапоги у ног джентльмена, а башмаки у ног знатной дамы, он поклонился еще раз и попятился назад к дверям.
- Послушайте, любезный! - сказал джентльмен.
- Чего изволите, сэр?
- Не знаете ли вы, где… где выпрашивают позволение на женитьбу?
- Есть такая контора, сэр.
- Ну да, контора. Знаете вы, где она?
- Знаю, сэр.
- Где же?
- На Павловском подворье, сэр, подле книжной лавки с одной стороны. Мальчишки покажут, сэр.
- Как мальчишки?
- Да так, мальчишки в белых передниках, которые за тем и приставлены, чтоб показывать дорогу джентльменам, вступающим в брак. Когда какой-нибудь джентльмен подозрительной наружности проходит мимо, они начинают кричать: «Позволения, сэр, позволения! Сюда пожалуйте!» Странные ребята, провал их возьми!
- Зачем же они кричат?
- Как зачем, сэр? Они уж, видно, на том стоят. И ведь чем иной раз черт не шутит: они раззадоривают и таких джентльменов, которым вовсе не приходила в голову женитьба.
- Вы это как знаете? Разве самому пришлось испытать?
… да вот хоть и с моим отцом, примером сказать: был он вдовец, сэр, и после смерти своей супружницы растолстел так, что боже упаси. Проживал он в кучерах у одной леди, которая - помяни Бог ее душу - оставила ему в наследство четыреста фунтов чистоганом. Ну, дело известное, сэр, коли деньги завелись в кармане, надобно положить их в банк да и получать себе законные проценты. Так и сделал… то есть оно выходит, что так, собственно говоря, хотел сделать мой покойный родитель, - хотел, да и не сделал.
- Отчего же?
- Да вот от этих именно крикунов - пострел их побери. Идет он один раз мимо книжной лавки, а они выбежали навстречу, загородили дорогу да и ну кричать: «Позволения, сэр, позволения!» - «Чего?» - говорит мой отец. «Позволения, сэр», - говорит крючок. «Какие позволения?» - говорит мой отец. «Вступить в законный брак», - говорит крючок. «Отвяжись ты, окаянный, - говорит мой отец: - я вовсе не думал об этом». - «А почему ж бы вам не думать?» - говорит крючок. Отец мой призадумался да и стал, стал да и говорит: «Нет, - говорит, - я слишком стар для женитьбы да и толст чересчур: куда мне?» - «О, помилуйте, - говорит крючок, - это у нас нипочем: в прошлый понедельник мы женили джентльмена вдвое толще вас». - «Будто бы!» - говорит мой отец. «Честное слово! - говорит крючок. - Вы сущий птенец в сравнении с ним - сюда, сэр, сюда!» Делать нечего, сэр: идет мой отец, как ручной орангутан за хозяином своим, и вот он входит на задний двор, в контору, где сидит пожилой джентльмен между огромными кипами бумаг, с зелеными очками на носу. «Прошу присесть, - говорит пожилой джентльмен моему отцу, - я покамест наведу справки и скреплю такой-то артикул». - «Покорно благодарим за ласковое слово», - говорит мой отец. Вот он и сел, сэр, сел да и задумался насчет, эдак, разных странностей в человеческой судьбе. «А что, сэр, как вас зовут?» - говорит вдруг пожилой джентльмен. «Тонни Уэллер», - говорит мой отец. «А сколько вам лет?» - «Пятьдесят восемь», - говорит мой отец. «Цветущий возраст, самая пора для вступления в брак, - говорит пожилой джентльмен. - А как зовут вашу невесту?» Отец мой стал в тупик. «Не знаю, - говорит, - у меня нет невесты». - «Как не знаете? - говорит пожилой джентльмен. - Зачем же вы сюда пришли? Да как вы смели, говорит, да я вас, говорит, да вы у меня, говорит». Делать нечего, отец мой струхнул. Место присутственное: шутить нечего. «Нельзя ли, - говорит мой отец, - после вписать невесту?» - «Нет, - говорит пожилой джентльмен, - никак нельзя». «Так и быть, - говорит мой отец: - пишите миссис Сусанну Клерк, сорока трех лет, „Маркиз Гренби": я еще ей ничего не говорил, ну да авось она не заартачится: баба повадливая!» - Пожилой джентльмен изготовил лист, приложил печать и всучил моему отцу. Так и случилось, сэр: Сусанна Клерк не заартачилась, и четыреста фунтиков лопнули для меня раз и навсегда! Кажется, я обеспокоил вашу милость, - сказал Самуэль в заключение своего печального рассказа, - прошу извинить, сэр; но уж если зайдет речь насчет этого предмета, так уж наше почтение - язык без костей.
Простояв с минуту у дверей и видя, что его не спрашивают ни о чем, Сэм поклонился и ушел.
- Половина десятого… пора… концы в воду, - проговорил джентльмен, в котором читатель, без сомнения, угадал приятеля нашего, Альфреда Джингля.
- Куда ж ты, мой милый? - спросила незамужняя тетушка.
- За позволением, мой ангел… вписать… объявить пастору, и завтра ты моя… моя навеки! - сказал мистер Джингль, пожимая руку своей невесты.
- За позволением! - пропищала Рэчел, краснея, как пион.
- За позволением, - повторил мистер Джингль.
- Милый мой поэт! - воскликнула Рэчел.
- Мне ли не быть поэтом, прелестная вдохновительница моей музы! - возгласил счастливый Альфред Джингль.
- Не могут ли нас обвенчать к вечеру сегодня? - спросила Рэчел.
- Не могут, мой ангел… запись… приготовления… завтра поутру.
- Я так боюсь, мой милый: брат легко может узнать, где мы остановились! - заметила померанцовая невеста, испустив глубокий вздох.
- Узнать… вздор!.. переломил ребро… неделю отдыхать… поедет… не догадается… проищет месяц… год не заглянет в Боро… приют безопасный… захолустье - ха, ха, ха!.. превосходно!
- Скорей приходи, мой друг, - сказала незамужняя тетушка, когда жених ее надел свою скомканную шляпу.
- Тебе ли напоминать об этом, жестокая очаровательница? - отвечал мистер Джингль, напечатлев целомудренный поцелуй на толстых губах своей восторженной невесты.
И, сделав отчаянное антраша, кочующий актер перепрыгнул через порог.
- Странная девка! - сказал мистер Джингль, проходя галерею.
Мы не станем продолжать длинную нить размышлений, копошившихся в разгоряченном мозгу мистера Джингля, когда он «летел на крылиях любви» за позволением вступить в законный брак: бывают случаи, когда вероломство мужчины приводит иной раз в содрогание самое твердое сердце. Довольно сказать, что кочующий актер, миновав драконов в белых передниках, счастливо добрался до конторы и мигом выхлопотал себе драгоценный документ на пергаменте, где, как и водится, было изъяснено, что «архиепископ кентерберийский приветствует и благословляет добродетельную чету, возлюбленного сына Альфреда Джингля и возлюбленную дщерь Рэчел Уардль, да будут они в законном супружестве» и проч. Положив магический документ в свой карман, мистер Джингль с торжеством направил свои шаги в обратный путь.
Еще не успел он воротиться к своей возлюбленной невесте, как на дворе гостиницы «Белого оленя» появились два толстых старичка и один сухопарый джентльмен, бросавший вокруг себя пытливые взгляды в надежде отыскать предмет, способный удовлетворить его любопытство. В эту самую минуту мистер Самуэль Уэллер ваксил огромные сапоги, личную собственность фермера, который между тем, после утренних хлопот на толкучем рынке, прохлаждал себя в общей зале за легким завтраком из двух фунтов холодной говядины и трех бутылок пива. Сухопарый джентльмен, осмотревшись вокруг себя, подошел к Самуэлю и сказал вкрадчивым тоном:
- Любезнейший!
«Знаем мы вас, - подумал про себя Самуэль, - мягко стелете, да жестко спать. Хочет, вероятно, даром выманить какой-нибудь совет». Однако ж он приостановил свою работу и сказал:
- Что вам угодно?
- Любезнейший, - продолжал сухопарый джентльмен с благосклонной улыбкой, - много у вас народа нынче, а? Вы, кажется, очень заняты, мой милый, а?
Самуэль бросил на вопросителя пытливый взгляд. Это был мужчина средних лет, с продолговатым лицом и с маленькими черными глазами, беспокойно моргавшими по обеим сторонам его инквизиторского носа. Одет он был весь в черном, и сапоги его блестели, как зрачки его глаз, - обстоятельство, обратившее на себя особенное внимание Самуэля. На шее у него красовался белый галстук, из-под которого выставлялись белые, как снег, воротнички его голландской рубашки. Золотая часовая цепочка и печати картинно рисовались на его груди. Он держал в руках свои черные лайковые перчатки и, завязав разговор, забросил свои руки под фалды фрака с видом человека, привыкшего решать головоломные задачи.
- Так вы очень заняты, мой милый, а?
- Да таки нешто: не сидим поджавши ноги, как обыкновенно делал приятель мой портной, умерший недавно от апоплексического удара. Сидим себе за круглым столом да хлеб жуем; жуем да и подхваливаем, а хрена нам не нужно, когда говядины вдоволь.
- Да вы весельчак, сколько я вижу.
- Бывал в старину, когда с братом спал на одной постели. От него и заразился, сэр: веселость - прилипчивая болезнь.
- Какой у вас старый дом! - сказал сухопарый джентльмен, осматриваясь кругом.
- Стар да удал; новый был да сплыл, и где прежде была палата, там нынче простая хата!
- Вы рифмач, мой милый.
- Как грач, - отвечал невозмутимый Самуэль Уэллер.
Сухопарый джентльмен, озадаченный этими бойкими и совершенно неопределенными ответами, отступил на несколько шагов для таинственного совещания со своими товарищами, двумя толстенькими старичками. Сказав им несколько слов, он открыл свою серебряную табакерку, понюхал, вынул платок и уже хотел, по-видимому, вновь начать свою беседу, как вдруг один толстый джентльмен, с весьма добрым лицом и очками на носу, бойко выступил вперед и, махнув рукой, завел свою речь довольно решительным и выразительным тоном:
- Дело вот в чем, любезнейший: приятель мой, что стоит перед вашим носом (он указал на другого толстенького джентльмена), даст вам десять шиллингов, если вы потрудитесь откровенно отвечать на один или два…
- Позвольте, почтеннейший, позвольте, - перебил сухопарый джентльмен, - первое и самое главное правило, которое необходимо соблюдается в таких случаях, состоит в следующем: когда вы поручаете ходатайство о своем деле постороннему лицу, то ваше собственное личное вмешательство может оказаться не только бесполезным, но и вредным, а посему - второе правило - надлежит нам иметь, при существующих обстоятельствах, полную доверенность к этому официальному лицу. Во всяком случае, мистер… (он обратился к другому толстенькому джентльмену) извините, я все забываю имя вашего друга.
Читатель давно догадался, что толстенькие старички были не кто другие, как почтенный президент Пикквикского клуба и достопочтенный владелец хутора Дингли-Делль.
- Извините, почтеннейший мистер Пикквик, во всяком другом случае мне будет очень приятно воспользоваться вашим советом в качестве amici curiae; но теперь, при настоящих обстоятельствах, вмешательство ваше с аргументом ad captandam benevolentiam, посредством десяти шиллингов, не может, в некотором роде, принести ни малейшей пользы.
Сухопарый джентльмен открыл опять серебряную табакерку и бросил на своих собеседников глубокомысленный взгляд.
- У меня, сэр, было только одно желание, - сказал мистер Пикквик, - покончить как можно скорее эту неприятную историю.
- Такое желание, почтеннейший, делает вам честь, - заметил худощавый джентльмен.
- И с этой целью, сэр, - продолжал мистер Пикквик, - я решился в этом деле употребить финансовый аргумент, который, сколько мне известно, производит самое могущественное влияние на человека во всех его положениях и возрастах. Я долго изучал людей, сэр, и могу сказать, что знаю их натуру.
- Очень хорошо, почтеннейший, очень хорошо, но вам следовало наперед сообщить лично мне вашу счастливую идею. Почтеннейший мистер Пикквик, я совершенно убежден, вы должны иметь отчетливое понятие о той обширнейшей доверенности, какая обыкновенно оказывается официальному лицу. Если требуется на этот счет какой-нибудь авторитет, то я готов напомнить вам известнейший процесс Барнуэлля3 и…
- Как не помнить Джорджа Барнуэлля, - перебил вдруг Самуэль, бывший до сих пор безмолвным слушателем назидательной беседы, - я знаю этот процесс так же, как вы, и моим всегдашним мнением было то, что молодая женщина одна заквасила здесь всю эту историю: ее бы и под сюркyп. Но об этом, господа, мы потолкуем после, если будет вашей милости угодно. Речь идет теперь о том, чтоб я согласился из ваших рук принять десять шиллингов серебряной монетой: извольте, господа, я согласен. Сговорчивее меня не найти вам дурака в целом свете (мистер Пикквик улыбнулся). Теперь вопрос такого рода: за каким бесом вы хотите дарить мне ваши деньги?
- Нам нужно знать… - сказал мистер Уардль.
- Погодите, почтеннейший, сделайте милость, погодите, - перебил официальный джентльмен.
Мистер Уардль пожал плечами и замолчал.
- Нам нужно знать, - сказал официальный джентльмен торжественным тоном, - и мы спрашиваем об этом вас собственно для того, чтоб не обеспокоить кого-нибудь из домашних, - нам нужно знать: кто теперь стоит в этой гостинице?
- Кто теперь стоит в этой гостинице! - повторил Самуэль, представлявший себе всех жильцов не иначе как под формой костюма, который состоял под его непосредственным надзором. - А вот изволите видеть: в шестом номере - деревянная нога; в тридцатом - гессенские ботфорты с сафьянными отворотами; в каморке над воротами - козловые полусапожки, да еще с полдюжины лежащих сапогов в коммерческом отделении за буфетом.
- Еще кто? - спросил сухопарый джентльмен.
- Постойте… - отвечал Самуэль, пораженный внезапным воспоминанием, - ну да, точно - веллингтоновские сапоги на высоких каблуках, с длинными кисточками, и еще дамские башмаки - в пятом номере.
- Какие башмаки? - поспешно спросил Уардль, который вместе с мистером Пикквиком уже начинал теряться в этом длинном каталоге жильцов «Белого оленя».
- Кто мастер?
- Браун.
- Откуда?
- Из Моггльтона.
- Они! - воскликнул мистер Уардль. - Отыскали, наконец, славу богу! Дома они?
- Башмаки-то, кажись, дома.
- A джентльмен?
- Сапоги с кисточками отправились в Докторскую общину.
- Зачем?
- За позволением жениться.
- Мы не опоздали! - воскликнул мистер Уардль. - Господа, не нужно терять ни одной минуты. Ну, любезнейший, покажите нам этот номер.
- Не торопитесь, почтеннейший, - сказал официальный джентльмен, - сделайте милость, не торопитесь: осторожность на первом плане.
Он вынул из кармана красный шелковый кошелек и, вынув соверен, пристально посмотрел на Самуэля. Тот выразительно оскалил зубы.
- Введите нас в этот номер без доклада, и соверен будет ваш, - сказал официальный джентльмен.
Самуэль бросил в угол сапоги и повел своих спутников наверх. Пройдя половину галереи во втором этаже, он приостановился и протянул руку.
- Вот ваши деньги, - шепнул адвокат, положив соверен в руку своего спутника.
Самуэль сделал вперед еще несколько шагов и остановился перед дверью. Джентльмены следовали за ним.
- В этом номере? - пробормотал адвокат.
Самуэль утвердительно кивнул головой.
При виде брата и его спутников старая дева испустила пронзительный крик и, бросившись на стул, закрыла лицо обеими руками. Мистер Джингль поспешно свернул пергамент и положил в свой карман. Незваные посетители выступили на середину комнаты.
- Вы бесчестный человек, сэр, вы… вы, - окликнул старик Уардль, задыхаясь от злобы.
- Почтеннейший, почтеннейший, - сказал сухопарый джентльмен, положив свою шляпу на стол, - присутствие духа и спокойствие прежде всего. Scandalum magnum, личное оскорбление, большая пеня. Успокойтесь, почтеннейший, сделайте милость.
- Как вы смели увезти мою сестру из моего дома? - продолжал Уардль.
- Вот это совсем другая статья, - заметил адвокат, - об этом вы можете спросить. Так точно, сэр, как вы осмелились увезти сестрицу мистера Уардля? Что вы на это скажете, сэр?
- Как вы смеете меня об этом спрашивать? - закричал мистер Джингль таким дерзким и наглым тоном, что сухопарый джентльмен невольно попятился назад. - Что вы за человек?
- Что он за человек? - перебил старик Уардль. - Вам хочется знать это, бесстыдная тварь? Это мистер Перкер, мой адвокат. Послушайте, Перкер, я хочу преследовать этого негодяя, судить по всей строгости законов, послать к черту - осудить - истребить - сокрушить! - А ты, - продолжал старик, обратившись вдруг к своей сестре, - ты, Рэчел… в твои лета связаться с бродягой, бежать из родительского дома, покрыть позором свое имя; как не стыдно, как не стыдно! Надевай шляпку и сейчас домой. - Послушайте, поскорее наймите извозчичью карету и принесите счет этой дамы, слышите? - заключил он, обращаясь к слуге, которого, впрочем, не было в комнате.
- Слушаю, сэр, - отвечал Самуэль, появляясь точно из-под земли: он, действительно, оставаясь в коридоре, слушал всю беседу, приставив свое ухо к замочной скважине пятого номера.
- Надевай шляпку, Рэчел, - повторил старик Уардль.
- Не слушайся его, не трогайся с места! - вскричал Джингль. - Господа, советую вам убираться подобру-поздорову… делать вам нечего здесь: невесте больше двадцати одного года, и она свободна располагать собой.
- Больше двадцати одного! - воскликнул Уардль презрительным тоном. - Больше сорока одного!
- Неправда! - отвечала с негодованием незамужняя тетушка, отложившая теперь свое твердое намерение подвергнуться истерическим припадкам.
- Правда, матушка, правда. Просиди еще час в этой комнате, и тебе стукнет все пятьдесят!
Незамужняя тетушка испустила пронзительный крик и лишилась чувств.
- Стакан воды! - кричал раздражительный Уардль. - Принесите-ка лучше ушат и окатите ее с головы до ног: это авось скорее образумит старую девку.
- Зверь, просто зверь! - отозвалась сострадательная старушка, изъявляя совершеннейшую готовность оказать свою помощь незамужней тетушке. - Бедная страдалица!.. выпейте… вот так… повернитесь… прихлебните… привстаньте… еще немножко…
И, сопровождая свою помощь этими и подобными восклицаниями, добрая трактирщица, при содействии своей горничной, натирала уксусом лоб и щеки незамужней тетушки, щекотала ее нос, развязывала корсет и вообще употребляла все те восстановительные средства, какие с незапамятных времен изобретены сестрами милосердия для любительниц истерики и обморока.
- Ну, сестра, полно церемониться. Пойдем!
При этом предложении истерические припадки возобновились с новой силой.
Уже трактирщица готова была обнаружить все свое негодование против насильственных поступков мистера Уардля, как вдруг кочующий актер вздумал обратиться к решительным мерам.
- Эй, малый, - сказал он, - приведите констебля.
…
- Ничего не хочу знать, - перебил мистер Джингль, - она свободна располагать собою, и никто против ее собственной воли не смеет разлучить ее с женихом.
- О, не разлучайте меня! - воскликнула незамужняя тетушка раздирательным тоном. - Я не хочу, не могу…
Новый истерический припадок сопровождался на этот раз диким воплем.
- Почтеннейший, - проговорил вполголоса сухопарый джентльмен, отводя в сторону господ Пикквика и Уардля. - Почтеннейший, положение наше очень незавидно. Мы стоим, так сказать, между двух перекрестных огней, и, право, почтеннейший, если рассудить по закону, мы не имеем никакой возможности сопротивляться поступкам леди. Я и прежде имел честь докладывать вам, почтеннейший, что здесь надобно согласиться на пожертвования.
- В чем же собственно должны заключаться эти пожертвования? - спросил мистер Пикквик.
- Да вот видите ли, почтеннейший, друг наш стоит между двух огней. Чтобы с честью выпутаться всем нам из этой перепалки, необходимо потерпеть некоторый убыток в финансовом отношении.
- Делайте, что хотите: я согласен на все, - сказал мистер Уардль. - Надобно во что бы ни стало спасти эту дуру, иначе она погибнет с этим негодяем.
- В этом нет ни малейшего сомнения, - отвечал адвокат. - Мистер Джингль, не угодно ли вам пожаловать с нами в другую комнату на несколько минут?
- Как же это, почтеннейший, - сказал сухопарый джентльмен, затворяя за собою дверь, - неужели никаких нет средств устроить это дело? Сюда, почтеннейший, сюда, на пару слов к этому окну: мы будем тут одни, садитесь, почтеннейший, прошу покорно. Между нами, почтеннейший, говоря откровенно, - согласитесь, почтеннейший, вы увезли эту леди из-за денег: не так ли, почтеннейший?
Мистер Джингль нахмурил брови.
- Ну да, точно так, почтеннейший, я понимаю, что вы хотите сказать, и заранее вам верю. Мы с вами люди светские, почтеннейший, и хорошо понимаем друг друга… не то, что эти простаки. Нам ничего не стоит провести их: не так ли, почтеннейший?
Мистер Джингль улыбнулся.
сотни-другой, да и то едва ли.
- Мать старуха, - сказал мистер Джингль многозначительным тоном.
- Истинная правда, почтеннейший, я не спорю, - сказал адвокат, откашливаясь и вынимая платок из кармана, - вы справедливо изволили заметить, что она . Миссис Уардль происходит от старинной фамилии, почтеннейший, старинной во всех возможных отношениях. Основатель этой фамилии прибыл в Англию с войском Юлия Цезаря и поселился в Кентском графстве. Всего замечательнее то, почтеннейший, что только один из членов этой фамилии не дожил до девяноста лет, да и тот погиб насильственной смертью в середине XVI века. Старушке теперь семьдесят три года, почтеннейший: старенька, я согласен с вами, и едва ли проживет она лет тридцать.
Сухопарый джентльмен приостановился и открыл табакерку.
- Что же вы хотите этим сказать? - спросил мистер Джингль.
- Да вот не угодно ли табачку, почтеннейший… не изволите нюхать? И прекрасно - лишний расход. Вижу по всему, почтеннейший, что вы прекрасный молодой человек и могли бы отлично устроить в свете свою карьеру, если б был у вас капиталец, а?
- Вы не понимаете меня?
- Не совсем.
- Я объясню вам эту статью в коротких словах, потому что вы человек умный и живали на свете. Как вы думаете, почтеннейший, что лучше: пятьдесят фунтов и свобода или старая девица и долговременное ожидание?
- Пятидесяти фунтов мало, - сказал мистер Джингль, вставая с места. - Не сойдемся.
- Полтораста фунтов, так и быть, - отвечал мистер Джингль холодным тоном.
- Что вы, почтеннейший, бог с вами! - возразил адвокат. - Ведь все это дело, говоря по совести, выеденного яйца не стоит.
- Однако ж, вы сами предложили пятьдесят.
- И довольно.
- Как это можно, помилуйте! Семьдесят, если угодно.
- Не сойдемся, - сказал мистер Джингль, вставая опять со своего места.
- Куда ж вы так спешите, почтеннейший? Погодите. Восемьдесят фунтов - согласны?
- Мало.
- Нельзя. Рассудите сами: девять фунтов стоили мне почтовые прогоны; три - позволение, итого двенадцать; вознаграждение за хлопоты положим сто, итого сто двенадцать. Сколько же, по вашему, должно стоить оскорбление личной чести и потеря невесты?
- Э, полноте, почтеннейший! Я уже сказал, что мы хорошо понимаем друг друга. Стоит ли нам распространяться насчет этих последних пунктов? Сто фунтов для круглоты счета: хотите?
- Сто двадцать.
- Право, почтеннейший, охота вам из такой малости… Ну, я напишу вексель.
- Срок платежа я назначу послезавтра, - сказал адвокат, обращаясь к мистеру Уардлю, - а вы между тем увезите вашу сестрицу.
Мистер Уардль сделал утвердительный знак.
- Ну, почтеннейший, стало быть, мы помирились на сотне фунтов?
- На ста двадцати.
…
- Пишите, мистер Перкер, и пусть он убирается к черту, - перебил старик Уардль.
Мистер Джингль взял написанный вексель и положил в карман.
- Теперь - вон отсюда, негодяй! - закричал мистер Уардль.
- Почтеннейший…
чем…
- Почтеннейший, почтеннейший…
- Погодите, Перкер. - Вон отсюда, негодяй!
- Сию минуту, - отвечал с невозмутимым спокойствием кочующий актер. - Прощай, Пикквик, прощай, любезный.
Если бы равнодушный зритель мог спокойно наблюдать физиономию великого человека в продолжение последней части этой беседы, он не мог бы надивиться, каким образом пожирающий огонь негодования не расплавил стекол его очков: так могуч и величественно свиреп был теперь гнев президента Пикквикского клуба! Кулаки его невольно сжались, щеки побагровели и ноздри вздулись, когда он услышал свое собственное имя, саркастически произнесенное презренным негодяем. Однако ж он укротил свои бурные порывы и - невероятное чудо! - нашел в себе твердость духа - неподвижно стоять на одном месте.
самое сердце великого мужа. Раздираемый самой отчаянной яростью, он схватил чернильницу, бросил ее со всего размаха и неистово побежал вперед. Но мистер Джингль исчез в эту минуту, и великий человек, сам не зная как, очутился в объятиях Самуэля.
- Куда вы бежите, сэр? - сказал эксцентрический слуга. - Мебель, я полагаю, дешева в ваших местах, а у нас покупаются чернильницы на чистые денежки, мистер… не имею чести знать вашего имени, государь мой. Погодите малую толику: какая польза вам гнаться за человеком, который, провал его возьми, мастерски составил свое счастье? Он теперь на другом конце квартала, и уж, разумеется, его не видать вам, как своих ушей.
Мистер Пикквик, как и все люди, способен был внимать голосу убеждения, кому бы он ни принадлежал. Мыслитель быстрый и могучий, он вдруг взвесил все обстоятельства этого дела и мигом сообразил, что благородный гнев его будет на этот раз совершенно бессилен и бесплоден. Он угомонился в одно мгновение ока, испустил три глубоких вздоха, вынул из кармана носовой платок и благосклонно взглянул на своих друзей.
Говорить ли нам о плачевном положении мисс Уардль, оставленной таким образом своим неверным другом? Мистер Пикквик мастерски изобразил эту раздирательную сцену, и его записки, обрызганные в этом месте горькими слезами сострадания, лежат пред нами: одно слово, и типографские станки передадут их всему свету. Но нет, нет! Покоряясь голосу холодного рассудка, мы отнюдь не намерены сокрушать грудь благосклонного читателя изображением тяжких страданий женского сердца.
Медленно и грустно два почтенных друга и страждущая леди возвращались на другой день в город Моггльтон. Печально и тускло мрачные тени летней ночи ложились на окрестные поля, когда путешественники прибыли, наконец, в Дингли-Делль и остановились перед входом в Менор-Фарм.
3
«George Barnwell» - заглавие известной трагедии Пилло (Pilloe), основанной на истинном происшествии. Главное лицо трагедии, Барнуэлль, обкрадывает своего хозяина и умерщвляет своего дядю. К этому был он побужден своей любовницей. Эту трагедию еще не так давно представляли каждый год в лондонских театрах, и немудрено, что Самуэль Уэллер знает ее содержание. Примечание переводчика