| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая
Глава XXXI. Имеющая совершенно юридический характер
В нижних этажах, по разным углам и закоулкам Темпля9, разбросаны довольно грязные и темные камеры, куда по вечерам в присутственные дни и по утрам в те дни, когда не бывает заседаний, стекаются бесчисленные полчища мелких чиновников и писарей (clerks) с кипами бумаг под мышкой и в широких карманах. Писарь писарю не чета, это всем известно, и наши английские писари разделяются на многочисленные разряды. Первое место занимает, разумеется, писарь привилегированный, заплативший за себя условленную сумму. Его карьера - быть адвокатом или стряпчим (attorney), и он заранее вникает во все таинства своей будущей профессии. Он одет по последней моде, ездит на балы, держит свой экипаж и отличных лошадей, посещает один или два дома в аристократических улицах и отправляется на каникулы в загородный дом своего богатого отца. Словом, это аристократ между писарями. Второе место занимает salaried clerk, писарь, состоящий на жалованьи, и который обязан жить подле конторы своего патрона. Он получает тридцать шиллингов в неделю, и большую часть этого капитала употребляет на свой туалет и увеселения разного рода. У него есть кресла в театре Адельфи и знакомый погребок, где каждую субботу, перед получением нового жалованья, он проматывает свою последнюю копейку. Это довольно грязная и жалкая карикатура на одного из тех молодых денди, которые между завтраком и обедом гуляют целыми стадами на Гросвенор-сквере. Следует затем писарь в строжайшем смысле слова, писарь вечно-цеховой, обреченный судьбою на переписку чужих бумаг от раннего утра до поздней ночи. У него - обширная семья, голодные дети, чахоточная жена, и сам он частенько бывает под хмельком. Это плебей в благородной корпорации писцов. Есть еще писари - конторные мальчишки, которые бегают на свою должность в синих куртках и сизых панталонах. Они питают справедливое презрение к школьным мальчикам, часто на улицах заводят с ними драку и еще чаще угощают себя портером в распивочных лавчонках. Но мы не решаемся исчислять здесь все виды и роды писарей: довольно того, что всех их можно видеть налицо в грязных комнатах Темпля, где в присутственные дни в ходу вся юридическая машина до мельчайшего ее винтика.
В углах и закоулках Темпля сосредоточены публичные конторы по судебной части, и здесь-то составляются всевозможного рода покорнейшие просьбы, подаются требования ко взысканию, сочиняют формальные требования ответчиков к суду и фабрикуются другие более или менее затейливые деловые бумаги, придуманные великобританским уложением для потехи писарей и адвокатов. Это по большей части низенькие, сырые, подернутые плесенью комнаты, где с незапамятных времен на бесчисленных полках шкафов гниют огромные свертки пергамента и бумаги, распространяющие весьма приятный запах, который в ночное время смешивается с благовонными испарениями от мокрых шинелей, разопрелых зонтиков и ароматом сальных огарков.
Недели через две по возвращении в Лондон мистера Пикквика и его друзей, в половине восьмого пополудни, в одну из этих контор явился интересный джентльмен в сером фраке и медных пуговицах с иероглифическими гербами. Его длинные, светлые, напомаженные волосы весьма искусно были подпрятаны под поля обветшалой шляпы, и еще искуснее перетягивались через блюхеровские сапоги его узенькие панталоны, из которых, по-видимому, колени его готовы были выскочить каждую минуту. Интересный джентльмен вынул из своего фрачного кармана длинный и узкий сверток пергамента и подал его, с подобающим почтением, маститому президенту, заседавшему за главным столом. Немедленно маститый президент напечатлел на пергаменте черный штемпель, в котором человеческий глаз, при всех усилиях, не мог разобрать никакой фигуры. Затем интересный юноша с напомаженными волосами вынул еще четыре лоскутка бумаги, где содержались четыре печатных копии пергамента с пробелами, оставленными для включения имен. Заполнив эти бланки, он осторожно положил в карманы все пять документов, расшаркнулся своими блюхеровскими сапогами, поклонился и вышел вон из трущобы. Этот интересный джентльмен с кабалистическими документами в карманах был не кто другой, как наш старинный знакомец, мистер Джексон, письмоводитель господ Додсона и Фогга, которых собственная контора находилась на углу Корнгилля. Вместо того чтобы воротиться с деловым отчетом к своим патронам, он прямо направился быстрыми шагами в гостиницу «Коршуна и Джорджа» и осведомился, не здесь ли проживает некто Пикквик.
- Томми, позовите сюда слугу мистера Пикквика, - сказала буфетчица «Коршуна и Джорджа».
- Не извольте беспокоиться, сударыня, - сказал мистер Джексон, - я пришел по делам, не требующим отлагательства. Будьте так добры, прикажите мне показать комнату мистера Пикквика, и я войду сам.
- Как вас зовут, сэр? - спросил трактирный слуга.
- Джексон, - отвечал клерк.
Слуга взбежал наверх, чтобы доложить о приходе мистера Джексона, но мистер Джексон избавил его от этого труда: он вошел в комнату вместе с ним и не дал ему проговорить ни одного слова.
В этот день мистер Пикквик пригласил к себе на обед своих трех друзей. Они с большим комфортом сидели вокруг камина и прихлебывали вино из стаканов, когда вошел мистер Джексон.
- Здравствуйте, сэр, - сказал мистер Джексон, слегка кивая головой ученому мужу. - Как ваше здоровье, сэр?
Мистер Пикквик машинально поставил свой стакан на стол и бросил изумленный взгляд на нежданного пришельца: его память не удержала ни одной черты из физиономии мистера Джексона.
- Я пришел по известному вам делу от господ Додсона и Фогга, - сказал мистер Джексон пояснительным тоном.
При этом имени невольная дрожь пробежала по всему организму ученого мужа.
- Извольте, сэр, идти к моему адвокату, мистеру Перкеру: вы знаете, где он живет, - сказал мистер Пикквик. - Проводите этого джентльмена, - прибавил он, обращаясь к трактирному слуге.
вы понимаете, мистер Пикквик? Честный гражданин немеет перед законом, и там, где соблюдены все законные формы… вы понимаете, сэр?
Здесь мистер Джексон, бросив взгляд на пергамент, облокотился руками на стол и взглянул на всю компанию с победоносной улыбкой.
- Мы не станем терять напрасно слов, милостивые государи, - сказал мистер Джексон, - позвольте узнать прежде всего, кто из вас носит фамилию Снодграса?
При этом вопросе мистер Снодграс припрыгнул на своем стуле, и это энергичное движение послужило для сметливого письмоводителя весьма удовлетворительным ответом.
- А! Я так и думал, - сказал мистер Джексон ласковым тоном. - К вам у меня тоже небольшое дельце… не извольте беспокоиться, сэр.
- Ко мне! - воскликнул мистер Снодграс.
- Вот вам subроеna, то есть приглашение явиться в суд в качестве свидетеля по делу вдовы Бардль и ответчика Пикквика, - продолжал мистер Джексон, вынимая шиллинг из жилетного кармана. - Заседание по этому делу назначается четырнадцатого февраля, и это будет специальный суд присяжных. Это, собственно, вам принадлежит, мистер Снодграс: извольте получить. У меня еще девять приглашений.
Говоря это, мистер Джексон уставил пергамент против глаз мистера Снодграса и вложил шиллинг в его руку.
Мистер Топман между тем смотрел с безмолвным изумлением на таинственные действия письмоводителя. Вдруг Джексон обернулся к нему и сказал:
- Кажется, я не ошибусь, сэр, если осмелюсь назвать вас мистером Топманом?
Мистер Топман взглянул на мистера Пикквика; но, не заметив в чертах этого джентльмена никакого предостерегающего выражения, объявил:
- Да, фамилия моя - Топман.
- A другой джентльмен подле вас, без сомнения, - мистер Винкель? - спросил Джексон.
Мистер Винкель пролепетал утвердительный ответь. Не входя далее ни в какие объяснения, расторопный письмоводитель вручил им обоим по свертку бумаги и по шиллингу.
- Может быть, я вам несколько наскучил, господа, - продолжал мистер Джексон, - но уж заодно прошу извинить: у меня тут вписано еще имя мистера Самуэля Уэллера, мистер Пикквик.
- Пошлите сюда моего слугу, - сказал мистер Пикквик, обращаясь к трактирному слуге.
Озадаченный слуга поспешил исполнить полученное приказание.
- Не угодно ли вам присесть, мистер Джексон, - сказал мистер Пикквик.
Письмоводитель сел. Друзья в изумлении смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Наконец, мистер Пикквик прервал молчание таким образом:
- Поведение ваших патронов, сэр, служит непроницаемой загадкой для всякого честного гражданина; но в этом случае, если не ошибаюсь, Додсон и Фогг намерены употребить против меня свидетельство моих собственных друзей. Так или нет?
- Не знаю, сэр. Мое дело - сторона.
- Какую же другую цель, сэр, могут иметь все эти требования? - продолжал мистер Пикквик.
- Цели могут быть совсем особенные, - возразил Джексон, - но это меня не касается. Спрашивать можете сколько вам угодно; но моя обязанность - молчать.
Здесь мистер Джексон улыбнулся еще раз на всю компанию и принялся выделывать своей левой рукой таинственные жесты без всякого определенного значения и смысла.
- Да, милостивые государи, - сказал он в заключение, - клерки господ Додсона и Фогга могут, конечно, иметь свои более или менее достоверные догадки насчет подобных приглашений; но вы всего лучше сделаете, мистер Пикквик, если с терпением будете ожидать правосудия, которое, смотря по обстоятельствам и следуя требованиям закона, может обвинить или оправдать вас.
Мистер Пикквик бросил взгляд невыразимого презрения на своего ненавистного гостя, и уж из уст его готово было исторгнуться страшное проклятие на главы господ Додсона и Фогга, как в это самое мгновение в комнату вошел его слуга, и проклятие осталось непроизнесенным.
- Самуэль Уэллер? - сказал мистер Джексон вопросительным тоном.
- К вашим услугам, сэр, если вам приятно удостоить меня своим знакомством.
- Вот вам subpoena, мистер Уэллер.
- A как это по-английски, смею спросить?
- Приглашение явиться в суд, и с ним - шиллинг. Извольте получить, мистер Уэллер. Это вам от Додсона и Фогга.
- Недурно. Стало быть, господа Додсон и Фогг посылают мне подарок через ваши руки? Это делает им честь, и, признаюсь, этого я не ожидал от таких джентльменов, как Додсон и Фогг. Свидетельствуйте им от меня нижайшее почтение и скажите, что я готов с превеликим аппетитом пить за их здоровье огуречный рассол.
Говоря это, мистер Уэллер лукаво подмигивал старшине глазами и немилосердно комкал в руках бумагу, полученную от письмоводителя.
Исполнив свое дело, мистер Джексон сделал вид, будто надевает перчатку, которую, ради приличия, держал всегда в своей руке, и потом, сделав учтивый поклон, юркнул из дверей. Через полчаса он был уже в своей конторе перед лицами господ Додсона и Фогга.
В эту ночь мистер Пикквик спал очень дурно, и его воображение беспрестанно рисовало ненавистный образ вдовы Бардль вместе со всеми кляузами и крючками, придуманными и пущенными в ход на его погибель. Поутру на другой день, после завтрака, он, в сопровождении своего слуги, отправился к Грейскому скверу в гостиницу «Лебедя», где жил его адвокат.
- Самуэль! - сказал мистер Пикквик, озираясь кругом, когда они достигли конца Чипсайда.
- Что вам угодно, сэр?
- Куда теперь идти?
- В Ньюгетскую улицу.
- О чем вздыхаете, сэр? - спросил Самуэль.
- Да так, мой друг, что-то взгрустнулось, - отвечал мистер Пикквик. - Этот проклятый суд назначен, кажется, на четырнадцатое число будущего месяца?
- На четырнадцатое февраля, сэр, - сказал Самуэль, - выбор удивительно замечательный.
- Отчего же замечательный?
- Да ведь это, сэр, валентинов день10, и вы, конечно, знаете, что Валентин шутить не любит, когда дело идет о наказании преступного возлюбленного.
Улыбка мистера Уэллера не пробудила ни малейшего луча веселости в душе ученого мужа. Мистер Пикквик круто повернул в Ньюгетскую улицу и, повесив голову, безмолвно продолжал свой путь.
Так они прошли несколько десятков шагов, думая каждый о своих собственных делах. Самуэль все время держался в нескольких шагах от своего господина; но вдруг ему пришла счастливая мысль сообщить старшине весьма интересный анекдот, возникший в его душе вследствие естественного сцепления идей, пробужденных видом внешних предметов. В мгновение ока он догнал ученого мужа и, указывая ему на дом, мимо которого они проходили, сказал:
- Видите вы эту колбасную лавку?
- Вижу.
- Это, сэр, знаменитая фабрика сосисок.
- Право?
- Я вам говорю. Года за четыре на этом месте произошла удивительная оказия.
- Какая?
- Не случалось ли вам слышать, как однажды изчез, неизвестно куда, почтенный джентльмен, торговавший ветчиной и колбасой в огромном размере?
- Его убаюкали, Самуэль, заборковали11, может быть? - спросил мистер Пикквик с беспокойством.
- Нет, сэр, - отвечал мистер Уэллер, - и я вам осмелюсь доложить, что бывают на свете предиковинные вещи. Джентльмен этот, сэр, был хозяином вот этой самой колбасной, которую вы видите. Он изобрел для своего ремесла патентованную паровую машину, где, так сказать, в одно мгновение ока огромнейшие камни могли растираться посредством чудодейственного жернова в мельчайший порошок и превращаться в сосиски первейшего сорта. Он выхлопотал даже привилегию на свои патентованные сосиски. Он гордился своим изобретением и смотрел, бывало, целыми часами, как работает его хитрая машина, приготовляя удивительные завтраки для джентльменских желудков. Вообще, сэр, он был совершенно счастлив и этой машиной, и двумя курчавыми мальчишками, которые бегали вокруг, называя его своим милым папашей; но беда в том, что судьба навязала ему на шею ехидную жену, отравлявшую весь этот домашний комфорт. От криков этой ведьмы дрожал, бывало, весь дом и дребезжали стекла, как от землетрясения. - «Послушай-ка, ты, моя душенька, - говорит однажды горемычный муж, потерявший всякое терпение, - если ты будешь продолжать эту потеху, - говорит он, - я уеду в Америку, чтоб отвязаться от тебя. Помяни мое слово». - «По мне, пожалуй, ты можешь провалиться сквозь землю, - говорит жена: - посмотрю я, как американцы уживутся с таким шайтаном». Затем она еще пуще окрысилась на бедного мужа, побежала в столовую и начала вопить во всю улицу, что вот, дескать, гадкий муж собирается отправить ее на тот свет и что ей давно житья нет в собственном доме. Эта комедия продолжалась часа три, до тех пор, пока ее глаза не закатились под лоб и она со всего размаха грянулась на пол, брыкаясь при этом и руками, и ногами. Очень хорошо-с. На другой день супруг ее пропал. Он не взял ни денег из хозяйственной кассы, ни запасного платья из своего гардероба: стало быть, он не уехал в Америку. На другой день он не воротился, и так прождали его напрасно целую неделю. Хозяйка напечатала объявление в газетах, публично извещая, что она во всем готова простить своего мужа, пусть только он придет домой. Такое объявление, конечно, делало ей великую честь, тем более что муж, собственно говоря, ни в чем не был виноват перед ней; но и после этой уловки он все-таки не воротился. Напрасно искали его во всех каналах, и напрасно два месяца подряд приносили к дверям колбасной лавки трупы всех утопленников и удавленников: ни один труп не представил ни малейшего сходства с пропавшим мужем, и соседи мало-помалу успокоились в том предположении, что колбасник пропал без вести. «Туда ему и дорога», - сказала неутешная супруга и, отложив всякие попечения, принялась торговать сосисками и колбасами. Однажды вечером приходит в ее лавку пожилой худощавый джентльмен и спрашивает сердитым голосом: «Вы, что ли, содержательница этой лавки?» - Я, - говорит она, - чего вам угодно? - «Я пришел, сударыня, - говорит он, - потребовать от вас отчета, за какие напасти намерены вы подавить своими проклятыми сосисками меня и все мое семейство? И кто вам сказал, сударыня, что медные пуговицы с гербами обойдутся вашей торговле дешевле свиного мяса?» - Как пуговицы! - говорит она. - Объяснитесь, милостивый государь. - «Нечего тут объяснять, - говорит пожилой джентльмен, развертывая клочок оберточной бумаги, где было штук двадцать или тридцать пуговичных половинок, - какой черт, сударыня, надоумил вас приправлять пуговицами эти проклятые сосиски? Хороша начинка!» - Ах! Ах! Это пуговицы моего супруга! - кричит вдова, и тут же с нею делаются страшные истерические корчи. - «Что это значит?» - визжит пожилой джентльмен, побледневший, как полотно. - Все теперь ясно для меня! - визжит вдова. - Муж мой, в припадке безумия, превратил себя самого в сосиски!
в свою патентованную машину, или кто-нибудь его пихнул. Достойно замечания, сэр, что пожилой сухощавый джентльмен, страстный любитель сосисок, не мог с этой поры даже слышать о них.
Вскоре после этого трогательного повествования господин и слуга прибыли в квартиру мистера Перкера. Лоутон, главный его конторщик, стоял подле приотворенной двери, разговаривая весьма небрежно с каким-то горемыкой в истасканном сюртуке, в сапогах без подошв и в перчатках без пальцев. Во всех чертах его тощего лица ярко отражались следы продолжительных страданий, и он, по-видимому, живо чувствовал свое крайнее унижение, потому что тотчас же отпрянул назад в темный угол, едва завидел нового пришельца.
- Как это жаль… право, - сказал незнакомец с глубоким вздохом.
- Конечно, жаль, - повторил Лоутон, выводя своим пером какие-то каракули на косяке двери. - Не хотите ли заочно передать ему ваше поручение?
- A когда, примерно сказать, он должен воротиться назад? - спросил незнакомец.
- Не знаю, право, - отвечал Лоутон, делая мистические знаки мистеру Пикквику, когда незнакомец потупил свои глаза.
- И вы полагаете, что мне было бы бесполезно дожидаться его здесь? - продолжал незнакомец, тоскливо посматривая на дверь конторы.
- О, да, я в этом совершенно уверен, - отвечал конторщик, продолжая рисовать каракули на косяке. - На этой неделе уже нечего ждать, а пожалуй, может случиться, он не воротится и на будущей неделе, потому что вообще, уезжая за город, Перкер никогда не торопится возвращением домой. Уж таков его обычай.
- Как? Он за городом! - воскликнул мистер Пикквик. - Боже мой, что ж теперь нам делать?
- Не уходите, мистер Пикквик, - сказал Лоутон, - у меня для вас письмо.
Переминаясь с ноги на ногу, незнакомец еще раз потупил глаза в землю, и в это мгновение сметливый конторщик бросил многозначительный взгляд на ученого мужа, давая таким образом знать, что он разыгрывает плутовскую роль, которой, однако ж, мистер Пикквик не мог постигнуть.
- Войдите, мистер Пикквик, прошу покорно, - сказал Лоутон. - Что ж, вы оставите какое-нибудь поручение, мистер Уатти, или потрудитесь завернуть в другой раз?
- Будьте так добры, попросите его сказать, что там у них сделано по моему делу, - сказал незнакомец умоляющим тоном: - да, ради бога, не забудьте этого, мистер Лоутон, - ведь от этого зависит судьба целого семейства.
- Нет, не забуду, положитесь на меня, - отвечал конторщик.
- Войдите, мистер Пикквик. Прощайте, мистер Уатти; вы, верно, пройдетесь по бульвару; погода превосходная, не так ли?
Но так как незнакомец все еще медлил и был, очевидно, в нерешительном положении, то мистер Лоутон без церемонии захлопнул дверь в ту минуту, как Самуэль Уэллер успел войти в контору за своим господином.
- Уф, надоел, проклятый! - сказал Лоутон, бросая перо на стол, с видом оскорбленного человека. - В жизнь не видал такого неотвязчивого банкрота! Его дела уж года четыре лежат у нас под спудом, а он, чего доброго, еще снова притащится сюда недели через две. Такой неотвязный, право! Пожалуйте сюда, мистер Пикквик. Перкер дома и, разумеется, будет рад вас видеть. С этим банкротом - можете вообразить! - я проваландался у дверей минут двадцать и промерз чуть не до костей.
Говоря это, конторщик поворочал уголья в камине и потом, бросив кочергу, пошел в комнату своего принципала; мистер Пикквик последовал за ним.
- А, это вы, почтеннейший, - воскликнул мистер Перкер, шумно приподнимаясь со своего стула. - Ну, почтеннейший, как идут ваши дела? Нет ли чего новенького насчет наших приятелей в Корнгилле? Додсон и Фогг, я слышал, держали ухо востро. О, это славные ребята, я знаю!
Говоря это, маленький адвокат засадил в нос огромную щепоть табака, как будто в доказательство своего почтения к искусству господ Додсона и Фогга.
- То есть, почтеннейший, вы смотрите на них со своей, джентльменской, точки зрения, не углубляясь в сущность юридического искусства, и по-своему вы правы, мистер Пикквик. Ну, и мы тоже не дремали все это время. Я завербовал на свою сторону сержанта12 Сноббина.
- Хороший это человек? - спросил мистер Пикквик.
- Хороший человек? - возразил мистер Перкер. - Сержант Сноббин, почтеннейший, стоит, так сказать, выше всех юридических профессий. Он сделает втрое против всякого адвоката второй руки, и такого доки, смею уверить, не найти нам с вами на всем пространстве Трех Соединенных Королевств. Сержант Сноббин водит за нос всех этих судей, и уголовных, и гражданских.
Новая щепоть табака скрепила окончательно высокую рекомендацию адвоката.
- Они требуют в суд моих друзей, - сказал мистер Пикквик.
- Так и должно быть, - отвечал Перкер, - Додсон и Фогг не прозевают этого случая. Друзья ваши могут быть отличными свидетелями, так как они видели вас в интересном положении.
- Но ведь она упала в обморок по собственной воле, - заметил мистер Пикквик, - она сама бросилась в мои объятия.
- Очень вероятно, почтеннейший, - возразил Перкер, - очень вероятно и даже очень естественно. Я, со своей стороны, нравственно убежден, что иначе и не могло быть; но кто же это может доказать, почтеннейший?
- Они также требовали в суд моего слугу, - сказал мистер Пикквик, приведенный в некоторое затруднение неожиданным вопросом своего адвоката.
- Самуэля? - сказал Перкер.
Мистер Пикквик отвечал утвердительно.
- Ну да, почтеннейший, это уж само собою разумеется. Я мог вам предсказать за целый месяц, что они не прозевают этого случая. Додсон и Фогг понимают свое дело. Я имел честь вам докладывать, почтеннейший, что благоразумный джентльмен отнюдь не должен вмешиваться в свое дело, когда он вверил его адвокату. Теперь вы сами должны отвечать за последствия, каковы бы они ни были.
Заключив эту сентенцию, мистер Перкер вытянул с большим достоинством шею и стряхнул табак с воротников своей рубашки.
- Зачем же, скажите на милость, им понадобился мой слуга? - спросил мистер Пикквик после молчания, продолжавшегося две или три минуты.
- Но ведь вы посылали его на свою прежнюю квартиру?
- Посылал.
- Из этого, на основании юридических соображений, прямо следует, что вы предлагали вдове Бардль мировую сделку, на которую она, разумеется, не согласилась. Впрочем, я не думаю, чтобы судьи могли что-нибудь вытянуть от вашего слуги.
- И мне тоже кажется, - сказал мистер Пикквик, улыбаясь при мысли, что Самуэль должен будет свидетельствовать против него. - Что ж мы будем делать?
- Ну, а если приговор будет окончательно против меня? - сказал мистер Пикквик.
Мистер Перкер улыбнулся, понюхал табаку с продолжительными расстановками, помешал огонь кочергой, пожал плечами и обнаружил намерение хранить выразительное молчание.
- Неужели вы думаете, милостивый государь, что я должен, в таком случае, заплатить за убытки? - сказал мистер Пикквик, наблюдавший с напряженным вниманием эту многознаменательную форму телеграфного ответа.
Перкер опять принялся без всякой видимой надобности мешать огонь и сказал:
- Немудрено, почтеннейший, немудрено.
- Нет, очень мудрено, и я объявляю вам заранее мое неизменное намерение - не подчиняться суду крючкотворов, - сказал мистер Пикквик выразительным тоном. - Да, Перкер, я не буду тогда отвечать ни на какие требования, и ни один пенни не перейдет из моего кармана в сундуки Додсона и Фогга. Это моя решительная, непреложная воля.
И в подтверждение этой непреложности мистер Пикквик ударил кулаком по столу.
- Очень хорошо, почтеннейший, очень хорошо, - сказал Перкер. - Вы можете действовать по благоусмотрению.
- Конечно, могу, - поспешно отвечал мистер Пикквик. - Где живет сержант Сноббин?
- В Линкольнской Палате, на Старом сквере.
- Я желаю немедленно видеть его, - сказал мистер Пикквик.
- Видеть сержанта Сноббина! - воскликнул Перкер в припадке величайшего изумления. - Как это можно, почтеннейший! Видеть сержанта Сноббина! Да понимаете ли вы, почтеннейший, что тут нужна особая консультация, требующая значительного времени и даже значительных издержек? Нет, нет, почтеннейший, и не думайте теперь о таком свидании.
Но мистер Пикквик решился непременно настоять на своем, и следствием его настойчивости было то, что не далее как через десять минут адвокат и его клиент благополучно прилетели в контору великого сержанта Сноббина.
Это была довольно просторная комната с огромным письменным столом подле камина, украшенного вычурными фресками. Время и чернильные пятна почти совершенно уничтожили природный цвет материи, покрывавшей стол, но, после тщательного наблюдения, можно было догадаться, что это была первоначально фризовая материя зеленого цвета. На столе валялись многочисленные пачки бумаг, перевязанных красными шнурками, и за столом сидел пожилой конторщик с полными и румяными щеками, обличавшими совершеннейшее состояние его здоровья. Джентльменский вид конторщика и массивная золотая цепь, украшавшая его грудь, свидетельствовали неоспоримо наглядным образом, что контора мистера сержанта Сноббина имела обширнейшую и выгодную практику в юридических делах.
- Да, в кабинете, только он дьявольски занят, мистер Перкер, - отвечал конторщик. - Видите ли, какая тут пропасть бумаг, а он еще не успел подписать ни одной, хотя за юридические консультации мы уже давно получили деньги по всем этим пунктам.
Говоря это, мистер Моллард улыбнулся и запустил в свой нос огромную щепоть табака, как бы в доказательство своих юридических талантов.
- Вот это называется практикой! - сказал Перкер.
- Да, практика не совсем дурная, - сказал самодовольно конторщик, вынимая из своего кармана огромную серебряную табакерку, - от нас беспрестанно требуют мнений и советов.
- Как же иначе? При этом, почтеннейший, должно вам заметить, что мистер Сноббин пишет таким почерком, которого сам черт не разберет, кроме меня. Поэтому я должен всегда переписывать его мнения, а за переписку… вы понимаете? Ха, ха, ха!
- Как не понимать, почтеннейший! - сказал мистер Перкер.
- С таким принципалом, смею сказать, вам не житье, а масленица. Ха, ха, ха!
При этом сержантский конторщик засмеялся опять, но засмеялся втихомолку тем внутренним, безмолвным смехом, который весьма не нравился ученому мужу. Если сердце ваше надрывается от досады и тоски, вы вредите только самому себе; но коли вы смеетесь про себя, втихомолку, такой смех не предвещает ничего доброго вашим ближним.
- Нет, не считаю.
- Жаль, не то я, пожалуй, сию минуту изготовил бы для вас векселек. Впрочем, и то сказать, при такой громаде наличных денег, какая вам нужда заботиться о старых должниках? Ведь у вас, почтеннейший, денег-то куры не клюют. Ха, ха, ха!
Эта выходка, по-видимому, пришлась как нельзя более по вкусу делового человека, и он захохотал опять своим таинственно безмолвным смехом.
- Однако ж, знаете ли что, почтеннейший мистер Моллард, - сказал Перкер, вдруг принимая степенный вид и отводя в сторону конторщика великого юриста, - вы должны уговорить своего принципала, чтоб он согласился теперь принять меня и моего клиента.
- Почему же нет, сэр? - подхватил мистер Пикквик, услышавший начало этих совещаний.
- A потому, сэр, что везде и во всем порядочный джентльмен обязан сообразоваться с заведенным порядком, - отвечал мистер Моллард. - Изложите свое дело на бумаге обстоятельно и подробно, и мистер Сноббин в свое время тоже даст вам на бумаге удовлетворительный ответ. Таков порядок юридической консультации. На личное свидание вы отнюдь не должны были рассчитывать, тем более что для мистера Сноббина драгоценна каждая минута.
Мистер Перкер, между тем, бросил довольно строгий взгляд на ученого мужа и сказал многозначительным тоном:
- Я говорил вам, почтеннейший, и теперь повторяю снова, раз и навсегда: всякий порядочный джентльмен, вверяя свое дело адвокату, должен положиться на него во всем, или адвокат не отвечает ни за что. Личное ваше вмешательство здесь неуместно и совершенно бесполезно.
Прерванное совещание вновь началось между деловыми людьми. Долго беседовали они, нюхая табак и размахивая руками; мистер Пикквик уже не слышал больше ни одного слова, и сущность консультации осталось для него непроницаемой тайной. Моллард, по-видимому, убежденный неотразимыми доказательствами опытного адвоката, согласился, наконец, испросить для него аудиенцию у своего принципала. Он пошел в его кабинет и через минуту, возвращаясь оттуда на ципочках, возвестил Перкеру и мистеру Пикквику, что мистер Сноббин, принимая в уважение обстоятельства дела, соглашается, в виде исключения, дать им аудиенцию на самое короткое время.
Мистер сержант Сноббин был поистасканный джентльмен лет сорока пяти или, может быть, пятидесяти, с желто-бледным лицом и впалыми щеками землистого цвета. Его угрюмые и мутные глаза обличали в нем одного из тех неутомимых тружеников, которые посвящают свою жизнь головоломным кабинетным трудам, сухим, безжизненным, убивающим душу. Лорнет, висевший у него на черной широкой ленте, служил для постороннего наблюдателя несомненным доказательством, что мистер Сноббин был близорук. Волосы были у него чрезвычайно редки и торчали клочками на его голове: это могло зависеть, во-первых, от того, что почтенный юрист не имел привычки заботиться о своей прическе, а во-вторых, от того, что он целую четверть века носил судейский парик, который теперь висел подле него на деревянном гвозде. Следы свежей пудры на воротнике его фрака и дурно вымытый белый галстук, в измятом и скомканном виде торчавший на его шее, свидетельствовали, что мистер Сноббин, по возвращении из суда, еще не успел сделать приличной перемены в своем костюме. Остальные статьи его туалета обличали также высшую степень небрежности и неряшества, свойственных всем великим людям юридической профессии. Деловые книги с ременными застежками, груды бумаг разной величины и разных цветов, письма и конверты всевозможных форматов были разбросаны по всему пространству огромного стола без всякого покушения на комфорт и порядок. Кабинетная мебель страдала от чрезмерной ветхости английской болезнью; дверцы книжных шкафов подернулись плесенью и спокойно гнили на своих заржавелых петлях; пыль на коврах подымалась облаками при каждом шаге; оконные шторы покрылись желтизной от дряхлости и грязи, и вообще все предметы в кабинете делового человека свидетельствовали неоспоримым образом, что мистер сержант Сноббин, погруженный телом и душою в свои головоломные занятия, не обращал ни малейшего внимания на внешние удобства жизни.
При входе клиентов он писал, и перо его скрипело немилосердно, быстро перебегая от одной строки к другой. Когда Перкер поклонился и представил его вниманию своего клиента, мистер Сноббин осторожно воткнул в чернильницу свое перо, пригласил гостей садиться и, погладив свою левую ногу, сделал знак, что они могут говорить.
- Имя моего клиента - Пикквик, - начал Перкер, сделав предварительно подобострастный поклон.
- Ну?
- Ну?
- Вам, кажется, известны отчасти подробности этого дела.
- Меня ангажировали защищать его на специальном суде присяжных?
- Так точно.
- И деньги внесены в мою контору?
Сержант понюхал табаку и приготовился ожидать дальнейших объяснений.
- Прежде чем вы окончательно примете на себя официальную обязанность нашего защитника, сэр, - сказал Перкер, - мистер Пикквик желает лично вас удостоверить, что жалоба против него, с нравственной точки зрения, не имеет ни малейших оснований и он идет на суд с чистым сердцем и чистыми руками; в противном случае, если б на совести его лежало какое-нибудь пятно, он бы прекратил этот процесс в самом начале, удовлетворив справедливым требованиям вдовы Бардль. Так ли я излагаю ваши мысли, почтеннейший? - заключил маленький адвокат, обращаясь к мистеру Пикквику.
- Совершенно так, - отвечал мистер Пикквик.
Вооружившись очками, сержант Сноббин осмотрел ученого мужа с ног до головы, при чем едва заметная улыбка проскользнула по его морщинистому лицу. Затем, обращаясь к Перкеру, он проговорил:
Перкер пожал плечами.
- Вы намерены пригласить свидетелей?
- Нет.
Улыбка на лице сержанта приняла более определенный смысл. Он энергично покачал ногой и потом, облокотившись на спинку кресел, кашлянул два-три раза с выражением очевидного сомнения.
юристу с выразительной речью:
- Я не сомневаюсь, сэр, что мое желание воспользоваться в настоящем случае вашей опытностью и талантами может для такого джентльмена, как вы, показаться странным и даже необыкновенным.
Мистер Сноббин обнаружил готовность принять степенный вид, но улыбка опять незаметно пробежала по лицу его.
- Джентльмены вашей профессии, сэр, - продолжал мистер Пикквик, - видят по большей части изнанку человеческой природы, и перед вами, во всей наготе, открывается ее дурная сторона. Как судья и адвокат, вы знаете по собственному опыту, как часто судьба честного человека зависит от юридических эффектов. Почем знать, может быть, даже вам, сэр, случалось употреблять обоюдоострое оружие закона против особ, совершенно непорочных и чистых перед судом своей собственной совести. Само собой разумеется, вы, как и другие великие юристы, увлекаетесь в подобных случаях единственным желанием облагодетельствовать своих клиентов, не обращая внимания на то, что они, может быть, руководствуются исключительно эгоистическими побуждениями, заглушающими в них врожденное чувство совести и долга. Вот почему в общем мнении почтенное сословие юристов считается подозрительным, недоверчивым и даже криводушным. Имея в виду все эти соображения, я был бы, конечно, не вправе сетовать, если б вы, в свою очередь, подозревали во мне, как в будущем своем клиенте, низкие побуждения и мысли, недостойные честного джентльмена; тем не менее, однако ж, я считаю своей обязанностью рассеять такие подозрения, если уже они закрались в вашу душу. Итак, сэр, позвольте еще раз повторить вместе с моим адвокатом, что я совершенно невинен в этих гнусных кляузах, которые взводят против меня вдова Бардль и ее бесчестные адвокаты. Знаю очень хорошо и заранее уверен, что содействие ваше на суде присяжных будет для меня бесценно; но если вдруг вы еще сколько-нибудь сомневаетесь в моем благородстве, я готов великодушно отказаться от вашей помощи и даже прошу вас покорнейше не принимать в таком случае никакого участия в моем деле.
Прежде чем мистер Пикквик добрался до половины своей речи, сержант Сноббин перестал его слушать, и заметно было по всем признакам, что мысль его бродила далеко от назидательных сентенций, излагаемых ученым мужем. По-видимому, он совсем забыл о своих клиентах и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридические мнения, накопившиеся в его голове; но мистер Перкер снова пробудил его внимание, предложив к его услугам свою золотую табакерку.
- Мистер Функи, - отвечал Перкер.
- Функи… Функи… никогда я не слыхал такой фамилии, - проговорил сержант. - Это, должно быть, еще молодой человек.
- Да, он очень молод, - отвечал Перкер. - Он был в суде только один раз.
- Когда?
… этому, кажется, будет уже два или три года.
Мистер Сноббин позвонил, и через минуту вошел в кабинет его конторщик.
- Мистер Моллард, потрудитесь немедленно послать за господином… как бишь его?
- Функи, - подхватил Перкер. - Он живет в Гольборнской палате, на Грейском сквере. Велите сказать, что я очень желаю его видеть.
Мистер Моллард отправился исполнить возложенное на него поручение. Сержант Сноббин впал в задумчивость, из которой он вышел не прежде, как по прибытии самого мистера Функи.
беспрестанно заикаясь, что, впрочем, отнюдь не было его природным недостатком. Робкий, степенный и стыдливый, он сознавал свою юридическую неопытность и очень хорошо понимал, что его взяли здесь на подмогу за неимением лучшего юриста. Он трепетал перед сержантом и до крайности был вежлив с адвокатом ученого мужа.
- Кажется, я никогда не имел удовольствия вас видеть, мистер Функи, - сказал с надменным снисхождением сержант Сноббин.
Мистер Функи поклонился. Он имел удовольствие видеть великого юриста и привык с детских лет завидовать его громкой славе.
- Если не ошибаюсь, вы назначены помощником моим в процессе вдовы Бардль против Пикквика? - сказал сержант.
Если б мистер Функи был ловкач в юридическом смысле, он не преминул бы при этом вопросе приставить ко лбу указательный палец и припомнить, точно ли было к нему препровождено такое назначение в ряду других бесчисленных дел, которыми он постоянно был занят от раннего утра до глубокой ночи. Но невинный, как младенец, мистер Функи покраснел и поклонился в другой раз.
На это следовало отвечать, что он еще не удосужился до сих пор вникнуть в сущность дела; но мистер Функи читал эти бумаги денно и нощно, только о них и думал и во сне и наяву с той поры, как его сделали несколько недель тому назад помощником сержанта, а потому ничего нет удивительного, если он теперь покраснел еще больше и поклонился в третий раз.
- Вот это мистер Пикквик, - сказал Сноббин, указывая пером на ученого мужа. - Познакомьтесь с ним.
Мистер Функи поклонился мистеру Пикквику с тем глубоким почтением, с каким обыкновенно молодой юрист приветствует своего первого клиента. Затем он опять обратил свои взоры на сержанта.
- Вам, я полагаю, не мешает посоветоваться с мистером Пикквиком, - сказал сержант. - Возьмите его с собой и постарайтесь внимательнее выслушать, что станет говорить мистер Пикквик. Консультация будет у нас после.
важности относительно одного, умершего лет за сто, джентльмена, который осмелился запахать большую дорогу, ведущую к какому-то неизвестному пункту из другого, тоже неизвестного пункта.
Мистер Функи никак не хотел первым выйти из дверей великого юриста и скромно потащился сзади, когда Перкер и его клиент, оставив кабинет, выбрались на площадь перед домом. Долго ходили они взад и вперед и долго рассуждали о процессе ученого мужа. Результат их конференции не имел определенного характера, и юристы остались при том мнении, что заранее никак нельзя угадать приговор суда присяжных. Хорошо, по крайней мере, то, что на их стороне был сержант Сноббин: это, утверждали юристы, должно было служить великим утешением для мистера Пикквика.
После конференции, продолжавшейся около двух часов, мистер Пикквик забежал опять в квартиру своего адвоката, разбудил Самуэля, спавшего все это время безмятежным сном, и потом они оба отправились в Сити.
Примечания
9
После парламента высшее судебное место, где президентом всегда бывает лорд-канцлер, называется Chancery. Затем следует так называемый. Храм, или Temple, куда принадлежат четыре судебные палаты (Inns of Court), которых названия читатель не раз встретит в этой и последующих главах. Это: «Inner Temple, Middle Temple, Lincoln’s Inn и Gray’s Inn». В старину Chancery тоже имело до десяти судебных палат; но в настоящее время осталась от них только одна, называемая «Clifford’s Inn». На современном языке «Inn» значит собственно гостиница, трактир; но первоначально смысл его был тот же, что Mansion, дворец, и в этих дворцах жили прежде разные вельможи, которые уступили свои резиденции студентам юриспруденции и народного права. Так, Gray’s Inn, четвертая судебная палата Темпля, получила свое имя от лорда Эдмонда Грея Уильтона, который отдал студентам свою резиденцию в начале шестнадцатого века. В настоящее время этим именем называется целый квартал, населенный почти исключительно чиновниками, студентами и писарями. Имя Темпля происходит от рыцарей ордена Иоанна Иерусалимского, Темплиеров, которые отдали юристам свои дворцы с принадлежащими к ним угодьями, церквами и садами, в 1346 году, в царствование Эдуарда Третьего. В отношении к изучению юриспруденции и народного права Англия резко отличается от всех европейских государств. Английские университеты, состоявшие первоначально под ведением туземного духовенства, никогда в своих стенах не давали приюта юридическим наукам, и юриспруденция, со всеми своими отраслями, преподавалась в этих Inns of Court, которые все сосредоточены в столице подле судебных мест, courts of law. Начало этих учреждений относят к царствованию Генриха III.
10
День Валентина - английский народный праздник, когда, по народному присловью, каждая голубка промышляет для себя голубка; девушка, встретив в этот день первого мужчину, называет его своим Валентином: мужчина в свою очередь называет своей Валентиной первую девушку, которую удалось ему увидеть. Разумеется, между влюбленными такие встречи устраиваются заранее, и Валентин обыкновенно женится на своей Валентине. Приветствия, подарки и письма, полученные в этот день, называются также валентиновскими.
11
За несколько лет перед этим между английскими мошенниками распространился особый промысел, невиданный и неслыханный нигде - убивать людей с той единственной целью, чтоб продавать их трупы в анатомические театры для медицинских операций. В этом ремесле особенную известность заслужил некто Burke, ирландец, которого, наконец, поймали и казнили в 1829 году. От имени его англичане сделали глаголь to burke, борковать, то есть убивать людей для анатомического театра. Примечание переводчика
12
Так называется адвокат высшего разряда.