| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая
Глава XXXII. Холостой вечер в квартире Боба Сойера, студента хирургии
Мир и тишина в квартале Боро, в улице Лант, разливают меланхолическое спокойствие на всякую чувствительную душу. Здесь вы всегда найдете целые десятки домов, отдаваемых внаймы за самую филантропическую цену. Дом в Лантской улице никак не подойдет, в строгом смысле слова, под разряд резиденций первого сорта; но тем не менее Лантская улица - самое вожделенное место для всякого смертного с философской натурой. Если вы желаете уединиться от шумной толпы и удалить себя от соблазнов лукавого света, я готов, по чистой совести, рекомендовать вам Лантскую улицу, как единственное убежище в целом Лондоне, где вы иной раз не увидите ни одной человеческой души, хотя бы пришлось вам от утра до вечера просидеть у открытого окна.
В этом счастливом захолустьи приютились с незапамятных времен праздношатающиеся переплетчики и букинисты, дюжины две прачек, два-три тюремных агента по части неоплатных должников, небольшое количество домовладельцев, занятых работами на доках, пять-шесть модисток и столько же художников по части портняжного искусства. Большинство жителей промышляет преимущественно отдачей меблированных покойчиков внаймы или посвящает свою деятельность здоровому и сердцекрепительному занятию мытья и катанья многосложных принадлежностей мужского и женского туалета. Главнейшие черты оседлой жизни в этой улице с ее внешней стороны: зеленые ставни, билетики о сдаче комнат на окнах, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков на косяках; главнейшие виды животного царства: трактирный мальчик, юноша с горячими пирогами и бородатый муж с лукошком картофеля на своих могучих плечах. Народонаселение ведет кочевую жизнь и по большей части исчезает по ночам в конце каждой четверти года13. Казенные доходы собираются очень редко в этой уединенной долине, поземельная пошлина сомнительна, и водяное сообщение весьма часто прерывается.
Мистер Боб Сойер и неизменный друг его Бен Аллен сидели задумавшись перед камином в скромной квартире первого этажа. Был вечер, и они ожидали мистера Пикквика с его друзьями. Приготовления к принятию гостей были, по-видимому, окончены. Зонтики из коридора были взяты и поставлены в темный уголок за дверью гостиной, шаль и шляпка хозяйской служанки не украшали более лестничных перил; на половике перед наружной дверью были одни только калоши, забрызганные грязью. В коридоре на окне весело горела сальная свеча, озаряющая мрачный путь в квартиру студента медицины. Мистер Боб Сойер самолично путешествовал за крепкими напитками в погреб иностранных вин и воротился домой, сопутствуемый мальчиком, который, чтоб не ошибиться домом, шел по его следам с корзинкой бутылок. Горячий пунш, приготовленный в спальне, уже давно шипел в объемистом сосуде из красной меди; маленький столик для карточной игры, покрытый зеленым сукном, был поставлен в гостиной на приличном месте. Рюмки и стаканы, взятые на этот случай из ближайшего трактира и у хозяйки, были аккуратно расставлены на подносе, который пока что скрывался за дверью на площадке.
Но несмотря на эти в высшей степени удовлетворительные признаки домашнего комфорта, лоб мистера Боба Сойера, сидевшего перед камином, был омрачен каким-то зловещим облаком думы, гнетущей его мозг. Выражение дружеской симпатии проглядывало также весьма резко в чертах мистера Бена Аллена, когда он пристально смотрел на уголья в камине.
После продолжительного молчания, мистер Аллень открыл беседу таким образом:
- Ну да, это нехорошо, что она заартачилась как нарочно на этот случай. Что бы ей не подождать до завтрашнего утра?
- Поди вот, толкуй с нею, - отвечал мистер Боб Сойер: - если она разбушуется, сам черт ее не уломает. Презлокачественная натура!
- Ты бы ее как-нибудь подмаслил.
- Подмаслил, да что в этом толку? Она говорит, что если я сзываю гостей и намерен задавать балы, так мне, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей «этот маленький счетец».
- Неужто она не понимает, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истратив ни гроша?
- Я говорил ей то же самое, да она решительно ничего не хочет слушать: заладила одно и тоже!
- A сколько ты ей должен?
- Безделицу! Всего только за квартал с небольшим, - отвечал мистер Боб Сойер, махнув с отчаяния обеими руками.
Бен Аллен кашлянул совершенно безнадежным образом и устремил пытливый взгляд на железные прутья каминной решетки.
- Неприятная история! - сказал наконец Бен Аллен. - Что, если ей вздумается при гостях снять дверь или выставить рамы? На что это будет похоже?
- Ужасно, ужасно! - проговорил Боб Сойер.
Послышался легкий стук в наружную дверь.
Мистер Боб Сойер выразительно взглянул на своего друга, и вслед за тем в комнату просунула свою голову чумазая девочка в грязных стоптанных башмаках и черных бумажных чулках. Можно было подумать, что это - заброшенная дочь какого-нибудь престарелого поденщика, который всю свою жизнь сметал пыль с тротуаров и чистил сапоги прохожим.
Прежде чем мистер Боб Сойер произнес свой ответ, девочка вдруг исчезла с такой быстротой, как будто кто-нибудь влепил ей сзади сильный толчок, и едва только окончился этот мистический выход, послышался опять другой стук в дверь, сильный стук, красноречиво выражавший сентенцию следующего рода: «Здесь я! И я войду!»
Еще раз мистер Боб Сойер бросил беспокойный взгляд на своего друга и проговорил нерешительным тоном:
- Войдите!
Но позволение войти было, казалось, совершенно лишним. Лишь только мистер Боб Сойер произнес это слово, в комнату вломилась малорослая особа женского пола, с ухарскими ухватками и бледная от злости. Явление ее предвещало неминуемую бурю.
- Ну, мистер Сойер, - сказала маленькая женщина, стараясь принять по возможности спокойный вид, - если вы потрудитесь покрыть теперь этот маленький счетец, я буду вам очень благодарна, потому что мне надобно сейчас отнести хозяину квартирные деньги. Хозяин дожидается меня внизу.
Здесь маленькая женщина принялась потирать руки и устремила через голову Боба Сойера пристальный взгляд на противоположную стену.
- Мне очень неприятно, сударыня, что я обеспокоил вас некоторым образом, - начал мистер Боб Сойер, - но…
- Ничего, мистер Сойер, - перебила маленькая женщина, - больших беспокойств тут не было. Деньги мне понадобились, собственно, нынешний день, потому что я обещалась заплатить хозяину за прошлый квартал. Мы с ним, знаете, на такой же ноге, как вы со мною. Вы обещались уплатить этот счетец сегодня вечером, мистер Сойер, и я не сомневаюсь, что вы, как честный джентльмен, сдержите свое слово. Вы ведь не то чтоб какой-нибудь надувало, мистер Сойер, - я это знаю.
Выразив это мнение, миссис Раддль закинула голову назад, закусила свои губы и принялась еще крепче потирать руки и пристальнее смотреть на противоположную стену. Это значило, как выразился впоследствии Боб Сойер, что хозяйка его «заводила паровую машину своей злобы».
- Право, мне очень совестно, - начал опять мистер Сойер чрезвычайно смиренным тоном, - но дело в том, сударыня, что со мною еще до сих пор продолжаются непредвиденные неудачи в Сити. Терпеть я не могу это Сити. Как много людей в английском мире, которые всю жизнь встречают непредвиденные неудачи в этом странном месте!
- Очень хорошо, мистер Сойер, - сказала миссис Раддль, твердо становясь на пурпурные листья цветной капусты, изображенной на киддерминистерском ковре, - а мне-то, позвольте спросить, какая нужда до ваших неудач?
- Но уж теперь… право, миссис Раддль, не может быть никакого сомнения, что в середине будущей недели я обделаю аккуратно все свои дела. Тогда мы сквитаемся, и авось вперед уж не будет больше никаких недоразумений между нами.
Этого только и добивалась миссис Раддль. Она вломилась в комнату студента именно за тем, чтоб дать простор своим взволнованным чувствам, и если б внезапно мистер Сойер заплатил ей свои деньги, это, вероятно, озадачило бы ее чрезвычайно неприятным образом… Несколько предварительных комплиментов, сказанных на кухне мистеру Раддлю, совершенно приготовили ее к этой высоко трагической сцене.
- Неужели вы думаете, мистер Сойер, - начала миссис Раддль, постепенно возвышая свой голос, так, чтоб на всякий случай могли ее слышать все ближайшие соседи, - неужели вы думаете, что я перебиваюсь со дня на день для того, чтоб держать в своей квартире тунеядца, который и не думает платить денег? Да разве одна тут квартира идет в расчет? Я покупаю для него яйца, сахар, масло, молоко, и ему не прожить бы без меня ни одного дня. Что ж, сударь мой, долго ли вы намерены рассчитывать на чужой карман? Неужто вы думаете, что трудолюбивая и работящая женщина, которая лет двадцать прожила на одной и той же улице… да, сударь мой, ровно двадцать без трех месяцев: десять лет напротив через улицу и девять лет да девять месяцев с двумя днями в этом самом доме… неужто я должна распинаться из-за каких-нибудь праздношатающихся бродяг, которые только и делают, что курят да пьянствуют, да повесничают, да собак бьют - вместо того чтоб заняться каким-нибудь честным ремеслом? Неужели вы…
- Позвольте, сударыня, - перебил мистер Бенжамен Аллен.
- Вам что угодно? Можете поберечь свои замечания для себя самого, - сказала миссис Раддль, внезапно приостанавливая быстрый поток своей речи и обращаясь к гостю своего постояльца с медленной и величественной торжественностью. - Я и не знала, сэр, что вы имеете какое-нибудь право ввязываться в чужой разговор. Вы, кажется, еще не нанимали моих комнат, сэр.
- Разумеется, не нанимал, - сказал мистер Бенжамен Аллен.
- Очень хорошо, - подхватила миссис Раддль, - в таком случае, молодой человек, продолжайте рубить и резать кости бедных людей в своем госпитале и держите язык свой за зубами, не то здесь найдутся особы, которые порасквитаются с вами, сэр.
- Ах, какая нерассудительная женщина, - пробормотал мистер Бен Аллен.
- Прошу извинить, молодой человек, - сказала миссис Раддль, с трудом удерживая новый припадок гнева, - не угодно ли вам повторить, что вы сейчас изволили сказать?
- Ничего, сударыня, я не имел намерения вас обидеть, - отвечал Бен Аллен, уже начинавший несколько беспокоиться на свой собственный счет.
- Что это за напасти, право! - проговорил мистер Бенжамен Аллен.
- Я спрашиваю вас еще раз, ко мне или нет относится ваше замечание, сэр? - перебила миссис Раддль, возвышая голос на целую октаву и растворяя настежь обе половинки наружной двери.
- Конечно, к вам, - отвечал мистер Бенжамен Аллен.
- Ну да, разумеется, ко мне, - сказала миссис Раддл, отступая постепенно к дверям и возвысив свой голос до самой верхней ноты, чтобы доставить живейшее удовольствие своему супругу, укрывавшемуся на кухне. - Разумеется, разумеется, и всему свету известно, что всякий шарамыжник может безнаказанно обижать меня в моем собственном доме, потому что муженек мой лежит себе, как байбак, не обращая никакого внимания на свою жену, как будто я у него то же, что собака на улице. Нет в нем ни чести, ни стыда (миссис Раддль зарыдала), ему и горя мало, что два головореза вздумали буянить в его собственной квартире… злословить его жену… срамить… позорить… какая ему нужда? Он спит себе, негодный трус… боится глаза показать… трус… трус…
Здесь миссис Раддль приостановилась, желая, по-видимому, удостовериться, пробудился ли ее горемычный супруг; но видя, что попытки ее не произвели желанного эффекта, она медленно начала спускаться с лестницы, заливаясь горючими слезами. В эту минуту вдруг раздался громкий двойной стук в уличную дверь. Раддль застонала и зарыдала во весь голос, заглушая всякий шорох и движение на всем этом пространстве. Когда, наконец, стук, усиливаясь постепенно, повторился до десяти раз, она быстро прошмыгнула в свою комнату и неистово захлопнула дверь.
- Не здесь ли живет мистер Сойер? - спросил мистер Пикквик, когда калитка отворилась.
- Здесь, - отвечала девушка, - в первом этаже. Взойдя на лестницу, поверните направо - тут и есть.
Сделав это наставление, девушка, принадлежавшая, вероятно, к аборигенам этого захолустья, побежала на кухню со свечой в руках, совершенно довольная тем, что выполнила аккуратно все, что могли от нее требовать в подобном случае неизвестные пришельцы.
Мистер Снодграс, которому досталось войти последним, принял на себя обязанность запереть калитку железным засовом, что задержало его на несколько минут, так как засов не сразу подчинился усилиям его неопытной руки. Затем почтенные друзья ощупью поплелись наверх, где их принял весьма радушно и учтиво мистер Боб Сойер, который, однако ж, побоялся сойти вниз из опасения наткнуться на неугомонную миссис Раддль.
- Здравствуйте, господа! - сказал горемычный студент. - Очень рад вас видеть. Поостерегитесь: тут стаканы.
Предостережение относилось к мистеру Пикквику, который собирался положить свою шляпу на поднос.
- Ах, что я делаю! - сказал мистер Пикквик. - Прошу извинить.
- Ничего, ничего, - сказал Боб Сойер. - Квартира, как видите, не совсем обширна; но вы этого должны были ожидать, когда собирались навестить молодого холостяка. Прошу покорно. С этим джентльменом вы уж, кажется, знакомы, если не ошибаюсь?
Мистер Пикквик пожал руку Бенжамену Аллену, и этому примеру немедленно последовали его друзья. Лишь только они заняли свои места, послышался опять двойной стук.
- Это, я думаю, Джек Гопкинс, - сказал мистер Боб Сойер. - Тсс! Так и есть. Ну, Джек, пошевеливайся скорее.
По лестнице раздались тяжелые шаги, и через минуту в комнату вошел Джек Гопкинс. На нем был черный бархатный жилет с блестящими медными пуговицами и пестрая рубашка с белыми фальшивыми воротничками.
- Отчего так поздно, Джек? - спросил мистер Бенжамен Аллен.
- Задержали в клинике, - отвечал Гопкинс.
- Что нового?
- Ничего особенного. Два-три кадавера и один переломанный субъект.
- Что? - спросил мистер Пикквик.
- Вы хотите сказать, что пациент у вас выздоровеет? - спросил мистер Пикквик.
- Нет, - отвечал Гопкинс беспечным тоном. - Нет, он умрет непременно, но завтра поутру у нас будет блистательная операция. Можно залюбоваться, когда делает операцию Слешер. Спектакль великолепный!
- Стало быть, мистер Слешер - хороший хирург? - сказал мистер Пикквик.
- Знаменитость! - отвечал Гопкинс. - Недавно он сделал ампутацию мальчику - нужно было отрезать ногу повыше колена. Что ж вы думаете? Мальчик в продолжение операции скушал пять яблоков и тминную коврижку. Потом уже, когда все было кончено, он спросил преспокойно, долго ли будут играть с его ногой? - А нога уж закупорена была в банку.
- Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пикквик в величайшем изумлении.
- Э, полноте! Да это у нас нипочем, - возразил Джек Гопкинс. - Не правда ли, Боб?
- Трын-трава, - подтвердил мистер Боб Сойер.
- Кстати, Боб, - сказал Гопкинс, бросая едва заметный взгляд на внимательное лицо мистера Пикквика, - вчера вечером у нас был прелюбопытный случай. В клинику привезли ребенка, который проглотил ожерелье.
- Проглотил что, сэр? - прервал мистер Пикквик.
- Ожерелье, - повторил Джек Гопкинс, - но, разумеется, не сразу - это было бы слишком много и для вас, не только для ребенка. Не так ли, мистер Пикквик? Ха, ха, ха!
Мистер Гопкинс был, очевидно, в веселом расположении духа. Получив от ученого мужа утвердительный ответ и еще раз позабавившись над своей остротой, он продолжал:
- Дело происходило вот как. Родители ребенка, о котором я имел честь доложить вам, люди бедные. Сестра его купила себе ожерелье - простое ожерелье из больших черных бус. Ребенок, до страсти любивший игрушки, подтибрил это ожерелье, спрятал, поиграл с ним, разрезал нитку, на которой были нанизаны бусы, и проглотил сперва одну бусу. Это показалось ему превосходной забавой, и на другой день он проглотил еще одно зерно.
- Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пикквик. - Какой страшный случай! Прошу извинить, сэр. Продолжайте.
- На третий день утром ребенок проглотил уже две бусы, а там, еще через день, угостил себя тремя, и так далее. В продолжение недели он скушал все ожерелье, ровно двадцать пять бус. Сестра, между тем, девушка сметливая, промышлявшая трудами своих рук, скоро догадалась, что пропало ее ожерелье, которое, должно заметить, было почти единственным ее сокровищем. Можете представить, что она выплакала все глаза, отыскивая свою драгоценность. Все поиски, разумеется, были бесполезны. Через несколько дней семейство сидело за столом и кушало жареную баранину под картофельным соусом. Ребенок был сыт, и ему позволили играть тут же в комнате. Вдруг послышался страшный шум, как будто от крупинок града. - «Что ты там возишься?» спросил отец. - «Я ничего, папенька», - отвечал ребенок. - «Ну, так перестань же», - сказал отец. Последовало кратковременное молчание, и затем в комнате опять поднялся страшный шум. - «Если ты не перестанешь, чертенок, - сказал отец, - я упрячу тебя в темный чулан на хлеб да на воду». - И когда вслед за тем он скрепил свою угрозу толчком, шум и стукотня увеличились по крайней мере во сто раз. - «Тьфу ты, пропасть, - сказал отец, - эта суматоха чуть ли не в нем самом». «Во мне самом, - подхватил ребенок, - я проглотил сестрицыно ожерелье». Ну, само собою разумеется, отец тотчас же схватил ребенка и побежал с ним в госпиталь, а бусы, можете представить, забарабанили такую тревогу, что ротозеи принялись таращить свои глаза и вверх и вниз, желая разгадать, откуда поднимался такой необычайный шум. Этот интересный субъект теперь у нас в госпитале, - заключил Джек Гопкинс, - и его принуждены были закутать солдатской шинелью, чтоб он не беспокоил других пациентов этим дьявольским шумом.
- Необыкновенный, страшный случай! - вскричал мистер Пикквик, ударяя по столу сжатым кулаком.
- О, это пустяки! - сказал Джек Гопкинс. - Не правда ли, Боб?
- Разумеется, пустяки, - отозвался мистер Боб Сойер.
- В нашей профессии, могу вас уверить, сэр, бывают иной раз довольно странные явления, - заметил Джек Гопкинс.
- Можно вообразить! - сказал мистер Пикквик.
За другим стуком в дверь вошел широкоголовый молодой человек в черном парике, а за ним появился цинготный юноша с широким жестким галстуком. Следующим гостем был джентльмен в ситцевой рубашке, украшенной розовыми якорями, и по следам его пришел бледный юноша с огромными серебряными часами. Прибытие щеголеватого джентльмена в батистовой рубашке и лакированных сапогах довершило окончательным образом комплект ожидаемых гостей.
Вечер открылся приличным образом - стаканами пуншу, благоухавшего ромом и лимоном. Затем посреди комнаты поставили зеленый фризовый столик, и последующие три часа посвящены были ученым соображениям по части виста и бостона. Все шло чинно, и раз только, после одного роббера, вышла весьма незначительная размолвка, не имевшая, впрочем, никаких последствий: скорбутный юноша вступил в серьезный разговор с тем самым джентльменом, у которого грудь украшалась эмблематическими изображениями якорей надежды, и намекнул ему деликатно и тонко, что руки его чешутся непреодолимым желанием надавать, в некотором смысле, зуботычин всякому заносчивому джентльмену с якорями на ситцах, на что якорный джентльмен отвечал немедленно, что ладони его зудят лихорадочным стремлением «учинить выпляску» на жирных щеках скорбутистого молокососа. Тем дело и кончилось.
руку. Гости встали и разбрелись по уголкам, чтоб не мешать готовить ужин.
Но приготовления к ужину совершались отнюдь не с такой быстротой, как, может быть, воображает неопытный читатель. Надлежало прежде всего разбудить чумазую девицу, уснувшую на кухне за столом, - за этой церемонией прошло около десяти минут; но, хотя она встала и даже протерла глаза, - нужно было употребить еще четверть часа, чтобы разъяснить ей сущность дела. Человек, которого посылали за устрицами, к несчастью, не получил предварительного наставления откупорить их на самом месте, а известно, что откупоривать устрицы столовым ножом совсем не так удобно, как двузубой вилкой. Устриц достали весьма немного, и еще менее оказалось жареной говядины и ветчины, хотя мальчишка для закупки этой провизии был заблаговременно отправлен в «магазин германских сосисок». Зато портеру было вдоволь, и каждый с превеликим аппетитом кушал сыр, потому что портер был очень крепок. Таким образом ужин оказался вообще весьма удовлетворительным, и компания насытилась.
После ужина был подан второй кувшин пунша вместе с пачкой сигар и двумя бутылками спиртного. Гости закурили сигары и приготовились пить; но тут вышло одно довольно неприятное обстоятельство, обыкновенное на холостых квартирах. Между столовой посудой, взятой из трактира, замешались четыре хозяйских стакана, заимствованные у миссис Раддль. Чумазой девице вдруг ни с того ни с сего пришло в голову отбирать эти стаканы для мытья, и она обошла всю честную компанию, интересуясь знать, из какой посудины, хозяйской или трактирной, пил свой пунш тот или другой джентльмен. Это было нехорошо, даже очень нехорошо, потому что после этой церемонии отбиранья четыре джентльмена остались вовсе без стаканов. К счастью, Боб Сойер, обнаруживая находчивость, редкую в этих случаях, вооружил джентльменов откупоренными бутылками и предложил каждому из них тянуть из горлышка, сколько душе угодно.
Между тем щеголеватый джентльмен в лакированных сапожках, уже давно изъявлявший бесполезную готовность потешить публику своим неистощимым остроумием, решился теперь, пользуясь удобным случаем, выставить себя в приличном свете. Лишь только чумазая девица унесла стаканы, он начал рассказывать длинную историю об одном политическом герое, которого фамилию он совсем забыл, хотя она вертелась у него на языке. Для пояснения дела он пустился в мелочные подробности относительно многих посторонних обстоятельств, тесно соединенных с настоящим анекдотом, которого, однако ж, он, как нарочно, никак не мог припомнить в эту минуту, хотя эту же самую историю он рассказывал более тысячи раз в последние десять лет.
- Это, однако ж, удивительно; ведь просто, если б вы знали, вертится на языке, а никак не поймаю, - сказал щеголеватый джентльмен в лакированных сапогах.
- Очень жаль, что вы забыли, - сказал мистер Боб Сойер, прислушиваясь между тем, как девушка стучала стаканами внизу, - очень жаль!
- Конечно, жаль, потому что, могу вас уверить, история презанимательная, - сказал щеголеватый джентльмен; - ну, да ничего, стоит подумать каких-нибудь полчаса, и я все припомню.
Наконец, к великому удовольствию хозяина, стаканы, подвергнутые операции вымыванья, снова воротились из кухни. Лицо мистера Боба Сойера быстро прояснилось, и он повеселел в одну минуту.
- Ну, Бетси, - вскричал Боб Сойер с величайшей живостью, - вы, я вижу, предобрая девушка, Бетси. Давайте нам горячей воды, живей!
- Нет горячей воды, - отвечала Бетси.
- Как нет?
- Нет, да и нет, - сказала девушка, делая головой такой отрицательный жест, который мог быть красноречивее всяких голословных возражений; - миссис Раддль запретила давать вам горячую воду.
Изумление, отразившееся яркими чертами на лицах всех гостей, сообщило хозяину новое мужество.
- Послушайте, Бетси, принесите горячей воды, сейчас принесите, не то… - сказал мистер Боб Сойер с отчаянной суровостью.
- Неоткуда мне взять, - возразила чумазая девица, - миссис Раддль перед тем, как ложиться спать, залила весь огонь в кухне и заперла котел.
- О, это ничего, ничего. Не извольте беспокоиться о такой безделице, - сказал мистер Пикквик, заметив борьбу страстей, выразившихся на лице отуманенного хозяина, - холодная вода, в этом случае, ничуть не хуже горячей.
- Я совершенно согласен с вами, - сказал мистер Бенжамен Аллен.
- Хозяйка моя страдает, господа, периодическим расстройством умственных способностей, - заметил Боб Сойер с кислой улыбкой. - Кажется, мне придется проучить ее немного.
- Ну, полно, стоит ли хлопотать из-за этого, - сказал Бен Аллен.
- Очень стоит, - сказал Боб с мужественной решимостью; - заплачу ей свои деньги и завтра же постараюсь дать ей такой урок, которого она долго не забудет.
Бедный юноша! Чего бы он не сделал, чтоб быть вполне искренним в эту минуту!
Грозное настроение чувств и мыслей Боба Сойера сообщилось мало-помалу его гостям, которые теперь, для подкрепления своих сил, принялись с большим усердием за холодную воду, перемешанную пополам с ямайским ромом первейшего сорта. Влияние сердцекрепительного напитка обнаружилось в скором времени возобновлением неприязненных действий между скорбутным юношей и джентльменом в эмблематической рубашке. Сперва они хмурились и только фыркали друг на друга; но, наконец, скорбутный юноша счел своей обязанностью принять более явные меры для выражения душевного презрения к своему врагу. Последовало объяснение следующего рода:
- Что, Нодди?
- Мне очень неприятно, Сойер, - сказал мистер Нодди, - беспокоить чем-нибудь дружескую компанию, - особенно за твоим столом, любезный друг, очень неприятно; но я вынужден скрепя сердце объявить вам, милостивые государи, что мистер Гонтер - не джентльмен, и вы жестоко ошибались, если считали его джентльменом.
- Мне очень неприятно обеспокоить чем-нибудь жителей улицы, где живешь ты, Сойер, - сказал мистер Гонтер, - но, кажется, я принужден буду потревожить твоих соседей, выбросив из окна господина, который сейчас обращался к вам со своей дерзкой речью, милостивые государи.
- Что вы под этим разумеете, сэр? - спросил мистер Нодди.
- То самое, что говорю, - отвечал мистер Гонтер.
- Желал бы я видеть, как вы это сделаете, сэр, - сказал мистер Нодди.
- Вы через минуту почувствуете это на своих боках, сэр, - сказал мистер Гонтер.
- Не угодно ли вам дать мне свою карточку, сэр, - сказал мистер Нодди.
- Вовсе не угодно, и вы не получите моего адреса, сэр, - отвечал мистер Гонтер.
- Отчего же?
- Оттого, что вы прибьете мою карточку над камином в своей квартире и будете хвастаться перед гостями, будто джентльмен делает вам визиты, милостивый государь.
- Сэр, один из моих приятелей зайдет к вам завтра поутру, - сказал мистер Нодди.
- Хорошо, что вы сказали об этом заранее, благодарю вас, сэр, - отвечал мистер Гонтер, - я распоряжусь, чтоб служанка припрятала подальше мои серебряные ложки и другие вещи, которые легко укладываются в карман.
Неизвестно, чем бы кончился этот жаркий спор, если б хозяин и гости не приняли деятельного участия в примирении враждующих сторон, доказав им с удовлетворительным красноречием, что поведение их, во многих отношениях, предосудительно для всех порядочных людей. На этом основании мистер Нодди объявил во всеуслышание, что отец его такой же достопочтенный джентльмен, как батюшка мистера Гонтера. Мистер Гонтер отвечал, в свою очередь, что его отец совершенно такой же джентльмен, как батюшка мистера Нодди, и что сын его отца ничем не хуже и даже, можно сказать, в тысячу раз лучше такого заносчивого молокососа, как мистер Нодди. Такая декларация могла служить естественным приступом к новой ссоре; но гости и хозяин, после некоторых затруднений, успели восстановить мировую окончательным образом и даже пробудили дружеские чувства в обоих джентльменах. Мистер Нодди, выпив стакан мадеры, признался со слезами на глазах, что он всегда питал душевное уважение и глубокую преданность к мистеру Гонтеру. На это мистер Гонтер, опорожнив стакан пунша, объявил громогласно и торжественным тоном, что он всегда любил мистера Нодди, как своего родного, единоутробного брата. Лишь только произнесены были эти слова, мистер Нодди быстро вскочил со своего стула и великодушно протянул руку мистеру Гонтеру, который, в свою очередь, поспешил заключить в свои братские объятия мистера Нодди. Гости рукоплескали, и каждый признался, что оба джентльмена вели себя истинно достойным образом в продолжение всей этой ссоры.
- Теперь, господа, - сказал Джек Гопкинс, - я желал бы, для восстановления порядка, пропеть вам какую-нибудь из национальных песен.
И мистер Гопкинс, вдохновленный всеобщим «браво», затянул изо всей мочи «Бог да благословит короля» на новый мотив. Хор здесь, собственно говоря, составлял главнейшую эссенцию всей песни, а так как каждый джентльмен пел на тот мотив, который лучше знал, эффект получался поистине великолепный.
Но лишь только хор успел вывести последнюю ноту третьего припева, мистер Пикквик вдруг поднял руку, как будто желая приостановить певцов, и когда молчание восстановилось, он сказал:
- Тсс? Прошу извинить, господа, но мне кажется, будто наверху шумят.
Немедленно воцарилась глубочайшая тишина. Мистер Боб Сойер побледнел.
И все сомнения исчезли в одну минуту, когда хозяин отворил дверь.
- Мистер Сойер, мистер Сойер! - визжал женский голос с лестницы второго этажа.
- Что вы под этим разумеете, мистер Сойер? - отвечал скоропалительно пронзительный голос. - Мало вам не платить за квартиру и жить мошенническими средствами на чужой счет четыре месяца - вы еще вздумали пьянствовать и дебоширничать до двух часов ночи. Куда вы запрятали свою совесть, мистер Сойер? Ведь от вас дребезжат стекла и весь дом идет ходуном. Того и гляди, наедет пожарная команда. Вон, вон отсюда всех этих мерзавцев!
- В самом деле, как вам не стыдно, мистер Сойер? - сказал мистер Раддль, вошедший за своей супругой в халате и спальной ермолке.
- Толкуй вот тут с ними про стыд и совесть! - закричала миссис Раддль. - Тебе бы давно следовало прогнать арапником всю эту ватагу, храбрый ты человек!
- Я бы и прогнал, душечка, если б во мне было человек двенадцать, - отвечал мистер Раддль миролюбивым тоном, - но ты видишь, лапочка, что они превосходят меня численной силой.
- Они уйдут, сударыня, уйдут сию же минуту, - отозвался несчастный Боб. - Да, господа, уж не лучше ли вам уйти, - продолжал он, обращаясь к своим гостям: - мне в самом деле казалось, что вы уж чересчур пересолили.
- Ах, как это жаль! - сказал щеголеватый джентльмен. - Мы ведь только что разгулялись: погодить бы еще полчасика!
Дело в том, что щеголеватый джентльмен начал мало-помалу припоминать интересную историю, которой ему не удалось рассказывать в свое время.
- Этого, однако ж, мы не стерпим, господа, - сказал отчаянный франт в лакированных сапогах.
- Нет, нет, Джек, перестань, пожалуйста, - сказал Боб Сойер, - песня превосходная, но мы уж докончим ее в другое время. Ведь беда, если она переполошит весь дом, - народ буйный, черт их побери!
- Послушай, Боб, чего тут робеть? - заметил Джек Гопкинс. - Одно слово, любезный, и я перебью все окна, повыломаю все двери, переломаю всю мебель. Ну, Боб, прикажи, душечка!
- Спасибо, любезный друг, спасибо за доброе расположение, - проговорил несчастный Боб Сойер, - я никогда не сомневался в твоей дружбе; но теперь, право, не лучше ли нам покончить.
- Что ж, мистер Сойер, скоро ли уйдут эти грубияны? - завизжал опять пронзительный голос миссис Раддль.
- Уйдут! - заголосила миссис Раддль, перегибаясь через лестничные перила в то самое время, как мистер Пикквик, в сопровождении Топмана, выходил из гостиной. - Уйдут, а за каким дьяволом они приходили, смею спросить?
- Сударыня, - возразил мистер Пикквик, - позвольте вам заметить…
- Ах ты, старый карапузик, и он туда же, - взвизгнула миссис Раддль, еще больше перегнувшись через перила. Ведь ты годишься в дедушки всем этим ребятам, пьянчужка ты забулдыжный! Прочь, прочь, негодный пузан!
на печальный лад, проводил их до Лондонского моста и дорогой сообщил по секрету мистеру Винкелю, что он, Бен Аллен, намерен дать урок всякому джентльмену, который бы вздумал ухаживать за его сестрой Арабеллой, так как он уже давно предназначил ее руку своему закадычному другу, Бобу Сойеру. Выразив таким образом эту отчаянную решимость, он залился горчайшими слезами и, махнув рукой, отправился в обратный путь на свою квартиру, до которой, однако ж, не суждено было ему добраться в эту ночь. Постучавшись без всякого успеха в двери двух или трех домов, он прилег, наконец, на крылечных ступеньках колбасной лавки, в твердой уверенности, что спит перед дверью своей комнаты, которую второпях не успел отпереть.
событий наступающего утра.
Примечания
13
Тогда, то есть, когда надобно платить за квартиру. Дни трехмесячного срока в Лондоне расчисляются обыкновенно на 25-е марта, 23-е июня, 29-е сентября и 25-е декабря. Примечание переводчика