Посмертные записки Пикквикского клуба.
Часть третья.
Глава XLII. Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная в пословицу, что в несчастных обстоятельствах порядочный джентльмен легко может наткнуться на знакомство с весьма странными людьми. Здесь же

Часть третья

Глава XLII. Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная в пословицу, что в несчастных обстоятельствах порядочный джентльмен легко может наткнуться на знакомство с весьма странными людьми. Здесь же мистер Пикквик отдает весьма странные приказания своему верному слуге

Когда мистер Пикквик открыл поутру глаза, первым предметом, поразившим его внимание, был Самуэль Уэллер. Он сидел в созерцательном положении на маленьком черном чемодане, и глаза его неподвижно были устремлены на величавую фигуру мистера Смангля, тогда как сам мистер Смангль, уже одетый, приглаженный и причесанный, сидел на своей постели и употреблял, по-видимому, безнадежные усилия привести мистера Уэллера в смущение своим строгим взором. Говорим - безнадежные, потому что пытливый взгляд Самуэля одновременно обнимал и фуражку мистера Смангля, и ноги его, и голову, и лицо, и бакенбарды. Оказывалось по всем признакам, что это наблюдение доставляло ему живейшее наслаждение, без всякого, впрочем, отношения к личным ощущениям наблюдаемого предмета. Он смотрел на Смангля таким образом, как будто этот джентльмен был деревянной статуей или чучелом, набитым соломой вроде туловища Гая Фокса.

- Ну, что? Узнаете вы меня? - спросил, наконец, мистер Смангль, сердито нахмурив брови.

- Да, сэр, теперь я мог бы угадать вас из тысячи мильонов, - весело отвечал Самуэль. - Молодец вы хоть куда, нечего сказать.

- Вы не должны позволять себе дерзкого обращения с джентльменом, сэр, - сказал мистер Смангль.

- Ни-ни, ни под каким видом, - отвечал Самуэль. - Вот погодите, только он встанет, я покажу вам, сэр, образчики самого галантерейного обращения.

Это замечание в высокой степени раздражило мистера Смангля, так как было очевидно, что Самуэль не считает его джентльменом.

- Мивинс! - закричал мистер Смангль.

- Что там у вас? - промычал этот джентльмен из своей койки.

- Что это за дьявол сидит здесь?

- A мне почем знать? - сказал мистер Мивинс, лениво выглядывая из-под одеяла. - К тебе, что ль, он пришел?

- Нет, - отвечал мистер Смангль.

- Ну так столкни его с лестницы взашей, и пусть он лежит, пока я встану, - отвечал мистер Мивинс. - Я приколочу его: вели только ему подождать меня.

И с этими словами мистер Мивинс поспешил опять закутаться в одеяло.

Мистер Пикквик, до сих пор безмолвный свидетель этой сцены, решился сам начать речь, чтобы отстранить всякий повод к дальнейшей ссоре.

- Самуэль! - сказал мистер Пикквик.

- Что прикажете?

- Ничего, кажется, - отвечал Самуэль, бросив взгляд на бакенбарды мистера Смангля; - воздух был спертый и душный, и от этого, говорят, начинает разрастаться скверная трава возмутительного и кровожадного сорта. А впрочем, все было спокойно, сэр.

- Я встану, Самуэль, - сказал мистер Пикквик, - дайте мне одеться.

Мрачные мысли мистера Смангля и враждебные его намерения в отношении к верному слуге мигом испарились, когда мистер Уэллер принялся развязывать чемодан своего господина. При одном взгляде на прекрасные и дорогие вещи, уложенные в чемодан, мистер Смангль получил самое благосклонное мнение не только о мистере Пикквике, но и о Самуэле. Твердым, ясным и звучным голосом он, не задумавшись, объявил во всеуслышание, что мистер Уэллер - самый благовоспитанный оригинал, принадлежащий к превосходной породе людей, которых он способен полюбить всем своим сердцем и всей душою. Что ж касается мистера Пикквика, то привязанность, какую почувствовал к нему мистер Смангль, не имела никаких пределов.

- Теперь, почтеннейший, благоволите сказать, не могу ли я сослужить для вас какую-нибудь службу? - спросил мистер Смангль. - Что я могу для вас сделать?

- Ничего, покамест, очень вам благодарен, - сказал мистер Пикквик.

- Не накопилось ли у вас белья для стирки? Я готов рекомендовать вам чудеснейшую прачку, которая приходит за моими вещами два раза в неделю, и - вообразите, какое дьявольское счастье! - сегодня именно она должна прийти. Не угодно ли, я заверну ваши вещицы с моим бельем?

- Нет, не беспокойтесь, - отвечал мистер Пикквик.

- Помилуйте, что тут за беспокойство! Если порядочный джентльмен не будет, по мере возможности и сил, помогать своему ближнему в годину бедствия и скорби, то, скажите на милость, что ж такое будет значить человеческая природа?

Говоря таким образом, мистер Смангль придвинулся к чемодану на самое близкое расстояние и бросил вокруг себя лучезарные взоры самой пламенной и бескорыстной дружбы.

- Не прикажете ли, почтеннейший, почистить немного ваши фраки? - продолжал мистер Смангль. - Я позову слугу.

- Благодарим за ласку, любезнейший, - возразил Самуэль, отвечая за своего господина. - Если мы сами станем себя чистить, не беспокоя слугу, то это всем доставит удовольствие, как выразился однажды школьный учитель, когда молодые джентльмены не изъявили желания быть высеченными слугой.

- Ну-с, а насчет белья-то? Не хотите ли я положу ваши рубашки в свою корзинку для отправления к прачке? - сказал Смангль, отворачиваясь от Самуэля к мистеру Пикквику с беспокойным видом.

- Нет, уж не хлопочите лучше, - возразил Самуэль, - ваша корзинка, думать надобно, битком набита и без нашего белья.

Этот ответ сопровождался чрезвычайно выразительным и даже инквизиторским взглядом на ту особенную часть в костюме мистера Смангля, которая обыкновенно служит свидетельством в искусстве прачки управлять джентльменским бельем. Озадаченный и смущенный мистер Смангль отступил от чемодана и принужден был, по крайней мере, на этот раз, отказаться от своих видов на кошелек и гардероб нового арестанта. Скрепя сердце он махнул рукой и спустился в буфет, где, за отсутствием других лакомств, позавтракал двумя сигарами, купленными накануне за счет мистера Пикквика.

Мистер Мивинс, не любивший курить, остался в постели и, выражаясь его собственными словами, «позавтракал выхрапкой натощак» теми блюдами, которые заготовляются голодным воображением для всякого джентльмена с пустым карманом и пустейшим желудком. В былые времена мистер Мивинс, восстав от сна, любил угощать себя сосисками и колбасой, но с той поры, как мелочной лавочник написал для него длинный счет во всю аспидную доску, эти угощения прекратились сами собой.

Сытный завтрак для мистера Пикквика был устроен в небольшой комнате подле буфета, носившей поэтическое название «покойничка», где, кроме других удовольствий, любознательный наблюдатель мог еще пользоваться той несравненной выгодой, что ушей его весьма исправно достигал каждый звук, произносившийся в буфете и общей зале. Окончив этот завтрак и отправив Самуэля по разным необходимым поручениям, мистер Пикквик спустился в контору посоветоваться с мистером Рокером насчет более приличного помещения для себя в тюремном замке.

- Так вы хлопочете, сэр, насчет более приличного помещения? - спросил мистер Рокер, заглядывая в конторскую книгу огромного формата. Помещений у нас вдоволь, мистер Пикквик. Ваш артельный билет будет, я полагаю, номер двадцать седьмой, в третьем этаже.

- Мой… что вы сказали? - спросил мистер Пикквик.

- Не совсем, - отвечал, улыбаясь, мистер Пикквик.

- Странно; это, однако ж, ясно, как день, - сказал мистер Рокер. - Вы получите артельный билет на двадцать седьмой номер в третьем этаже, и те, которые станут жить с вами в одной комнате, будут вашими артельщиками²⁴.

- A сколько их там? - спросил мистер Пикквик.

- Трое, - отвечал Рокер.

Мистер Пикквик кашлянул.

- Один из них - священник, - продолжал мистер Рокер, выписывая какой-то вензель на клочке бумаги, - другой - мясник.

- Неужели! - воскликнул мистер Пикквик.

- Мясник, сэр, мясник, - повторил Рокер, поправляя кончик пера на одном из своих ногтей, - каким он был пройдохой в свое время, если бы вы знали, сэр! Помните ли вы Тома Мартина, Недди, а? - заключил Рокер, обращаясь к другому джентльмену в конторе, который соскабливал грязь со своих башмаков с помощью перочинного ножа о двадцати пяти штуках, приспособленных к житейскому обиходу.

- Еще бы мне не помнить! - отвечал этот джентльмен, делая особенное ударение на личном местоимении.

- Ведь вот подумаешь, что значит все это житейское-то море-океан! - сказал мистер Рокер, медленно покачивая головой с боку на бок и рассеянно поглядывая из-за решетчатого окна, как будто перед умственным его взором проносились восхитительные сцены первой его молодости. - Будто вот вчера только он задал тузов горемычному угольщику на набережной около Лисьего холма. Вижу, словно теперь, как ведут его под руки два полицейских сторожа: был он пьян мертвецки, один глаз подбит и залеплен сахарной бумагой, а сзади бежит бульдог, тот, что после искусал мальчишку. Как время-то бежит, Недди, а?

Джентльмен, к которому относились все эти замечания, был, по-видимому, весьма степенного и вовсе не разговорчивого десятка. Он промычал в ответ какой-то односложный звук, вероятно, утвердительного свойства, и мистер Рокер, прерывая нить поэтических воспоминаний, принужден был взять перо и обратиться к делам обыкновенной жизни.

- A кто между ними третий джентльмен? - спросил мистер Пикквик, встревоженный несколько описанием своих будущих товарищей.

- Кто бишь этот Симпсон, Недди? - сказал мистер Рокер, обращаясь опять к своему молчаливому собеседнику.

- Какой Симпсон? - сказал Недди.

- Ну, тот, что живет в двадцать седьмом наверху в той артели, куда мы должны проводить этого джентльмена.

- Ах, да! - отвечал Недди. - Теперь он ничего, собственно говоря, то есть нуль.

- Как нуль? - спросил мистер Пикквик.

- Да так-с. Сперва он был конокрадом; а теперь просто мошенник, с вашего позволения.

- Ну да, я так и думал, - подтвердил мистер Рокер, закрывая книгу и вручая мистеру Пикквику маленький лоскуток бумаги, - вот вам и билет, сэр.

своих действий. Убежденный, однако ж, в необходимости поговорить наперед и познакомиться со своими будущими товарищами, он поспешил взобраться на лестницу третьего этажа.

Несколько минут бродил он по темной галерее, стараясь разобрать номера на дверях, и, наконец, принужден был обратиться к мальчику из буфета, который был занят чисткой оловянной кружки.

- Не можете ли сказать мне, мой милый, где тут двадцать седьмой номер? - спросил мистер Пикквик.

- Пройдите еще пять дверей, - отвечал мальчик, - увидите по левой руке, прямо в дверях, портрет джентльмена с трубкой во рту: это и есть двадцать седьмой номер.

Соображаясь с этим указанием, мистер Пикквик сделал еще несколько шагов и заметил, наконец, начерченный мелом портрет вышеозначенного джентльмена, по чьей физиономии он постучал согнутым указательным пальцем сперва тихонько, а потом несколько погромче. Повторив этот процесс несколько раз без всякого успеха, он слегка приотворил дверь и заглянул.

В комнате был всего один только джентльмен, да и тот, казалось, не хотел обратить ни малейшего внимания на то, что могло произойти вокруг него. Он высунулся из окна таким образом, чтобы не потерять равновесия, и с большим усердием старался плюнуть на центральный пункт шляпы одного из приятелей, гулявших внизу во дворе. Напрасно мистер Пикквик откашливался, чихал, сморкался и пробовал говорить: джентльмен, углубленный в свое интересное и многотрудное занятие, ничего не видел и не слышал. Наконец, после некоторого колебания, мистер Пикквик подошел к окну и легонько дернул его за фалды фрака. Незнакомец быстро выставил свои голову, руки и плечи и, озирая мистера Пикквика с ног до головы, спросил его довольно угрюмым тоном, какого дьявола ему надобно здесь.

- Мне кажется, - сказал мистер Пикквик, взглянув на свой билет, мне кажется, это должен быть двадцать седьмой номер в третьем этаже.

- Ну?

- Я пришел сюда вследствие вот этой бумаги, которую мне вручили в конторе этого заведения.

- Подайте ее сюда.

Мистер Пикквик повиновался.

- Рокер, черт бы его побрал, мог бы, я думаю, отправить вас к другой артели, - сказал мистер Симпсон (то был он, прежний конокрад и теперешний мошенник) после кратковременной паузы, в продолжение которой лицо его приняло самое пасмурное и угрюмое выражение.

Мистер Пикквик был собственно таких же мыслей; но из учтивости не сказал ничего.

Мистер Симпсон погрузился на несколько минут в глубокое раздумье и потом, выставив опять свою голову из окна, испустил пронзительный свист, сопровождавшийся громким произнесением какого-то слова. Какой смысл заключался в этом слове, мистер Пикквик не мог догадаться с первого раза; вскоре, однако ж, оказалось, что это было, по всей вероятности, прозвище мистера Мартина, потому что вслед за свистом раздавались на дворе многочисленные голоса, кричавшие: «Мясник! Мясник!» - таким тоном, каким обыкновенно этот промышленный класс людей возвещает о своем приближении поварам и кухаркам.

Последующие события оправдали справедливость догадки мистера Пикквика. Через несколько секунд, задыхаясь от ускоренных движений, вбежал в комнату широкий и плечистый, растолстевший не по летам джентльмен в синем китайчатом камзоле и жокейских сапогах с длинными голенищами и круглыми носками. По пятам его следовал другой джентльмен в истасканном черном сюртуке и тюленьей фуражке. Пуговицы сюртука его были застегнуты от первой до последней, и заплывшее жиром багряно-красное лицо его обличало в нем любителя джина, каким он и был действительно.

Оба джентльмена, каждый в свою очередь, прочитали билет мистера Пикквика, и один из них отозвался, что это была «штука», другой выразил твердое убеждение, что тут должна быть «закорючка». Выразив чувствования такими энергичными и совершенно удобопонятными терминами, джентльмены искоса перемигнулись между собой и потом устремили пытливые взоры на почтенную фигуру мистера Пикквика.

- И как нарочно в такую пору, когда приобрели мы эти превосходные постели! - сказал священник, обозревая три грязные матраца в углу комнаты, где подле них стояли разбитая умывальница, ведро, таз и разбитое блюдечко с желтым мылом. - Пренеприятная история.

Мистер Мартин выразил такое же точно мнение в сильнейших выражениях. Мистер Симпсон присовокупил несколько дополнительных замечаний насчет бессовестности и жестокосердия тюремных стражей и потом, засучив рукава, начал промывать зелень к обеду.

В продолжение всей этой сцены мистер Пикквик занимался пытливым обозрением комнаты и нашел, что она чрезвычайно грязна и пропитана запахом весьма неблаговонным. Не было никаких следов ковра, занавесок или штор. Не было и перегородки для кладовой или чулана. Лишних вещей, конечно, не имелось в наличности у жильцов; но все же тут в глаза постороннего наблюдателя весьма неприятно бросались черствые и подернутые плесенью корки хлеба, куски гнилого сыра, мокрые тряпки, яичные скорлупы, куски говядины, разные принадлежности мужского туалета, обломки тарелок, ножи без черенков, вилки без трезубцев, раздувательные мехи без рукояток, и прочее, и прочее. Все это было разбросано по полу маленькой комнаты, которая служила и гостиной, и столовой, и спальней для трех праздных джентльменов, не озабоченных никакой служебной или ученой деятельностью.

- Это авось можно будет как-нибудь уладить, - заметил мясник после продолжительного молчания. - Вы сколько, старичок, согласитесь взять от нас на утек?

- Прошу извинить, - отвечал мистер Пикквик, - что вы сказали? Я не понял вас?

- За сколько можно вас выплатить вон отсюда? - сказал мясник. - Артель обыкновенно платит два шиллинга шесть пенсов. Хотите взять три бобa²⁵?

бендер, - подхватил джентльмен духовного звания.

- Ну, это уж, я полагаю, чересчур: довольно и двух пенсов, - заметил мистер Мартин. - Что ж вы на это скажете, старичина? Мы намерены выплатить вас на утек за три шиллинга шесть пенсов в неделю. Идет?

- И вдобавок поставим галлон пива могарычу, - присовокупил мистер Симпсон. - Согласны, что ли?

- И разопьем его на месте, - добавил священник. - Ну?

- Извините, господа, я совсем не знаю правил этого заведения, и язык ваш для меня совершенно непонятен, - отвечал ошеломленный мистер Пикквик. - Точно ли могу я поместиться в какой-нибудь другой комнате? Мне казалось, что нет.

При этом вопросе мистер Мартин бросил на своих двух приятелей в высшей степени изумленный взор, и затем каждый джентльмен многозначительно указал большим пальцем правой руки через левое плечо. Жест этот, который весьма неточно принято называть «понимай наоборот», производит очень приятное впечатление, если его делают леди или джентльмены, привыкшие действовать дружно: он выражает легкий и игривый сарказм.

- Может ли он поместиться в другой комнате! - воскликнул мистер Мартин с улыбкой сожаления. - Каково?

- Ну, если бы, примером сказать, пришлось мне быть таким новичком в житейских делах, я согласился бы целиком съесть свою шляпу и проглотить пряжку, - заметила духовная особа.

- И я бы то же сделал, клянусь честью, - добавил бывший промышленник по лошадиной части.

После этой знаменательной прелюдии три однокашника уведомили в один голос мистера Пикквика, что деньги в тюрьме имеют совершенно такую же ценность, как и за стенами Флита, и что с помощью звонкого металла он может здесь в одно мгновение получить все, что ему угодно.

- И я могу получить для себя особую комнату? - спросил мистер Пикквик.

- Еще бы! Да вы заикнитесь только, и не далее как через полчаса будет у вас просто джентльменский апартамент с мебелью и декорациями, - отвечал священник.

И затем, к общему удовольствию, последовала разлука. Мистер Пикквик еще раз спустился в тюремную контору, а три однокашника отправились в буфет прокутить пять шиллингов, занятых у него духовной особой нарочно для этой цели.

- Я наперед знал, что дойдет до этого, - сказал мистер Рокер с умилительной улыбкой, когда мистер Пикквик объяснил ему причину своего вторичного прихода. - Не говорил ли я вам, Недди?

Философический владелец универсального перочинного ножа промычал утвердительный ответ.

- Я знал, что вы потребуете для себя особой комнаты, - сказал мистер Рокер. - Ведь вам понадобится, конечно, и мебель?

- Без всякого сомнения, - отвечал мистер Пикквик.

- Ну, в таком случае вы можете взять ее у меня напрокат: это уж здесь так заведено.

- С большим удовольствием.

ее за один фунт в неделю. Надеюсь, это для вас недорого?

- Недорого, - сказал мистер Пикквик.

- В таком случае, пожалуйте со мной, - сказал Рокер, надевая шляпу с великой поспешностью: - мы уладим это дело минут в пять, никак не больше. Ах, почему бы вам с самого начала не сказать об этом, мистер Пикквик?

Дело, как предсказал тюремщик, устроилось с необыкновенной скоростью. Арестант из высшего апелляционного суда, получивший право отдавать свою комнату внаймы, прозябал здесь с незапамятных времен, так что уже давно потерял и родственников, и друзей, и дом, и богатство, и счастье. Обеспокоиваемый временами весьма неприятным недостатком в насущном куске хлеба, он с жадностью выслушал предложение мистера Пикквика и охотно согласился уступить ему свою комнату за двадцать шиллингов в неделю. С этой суммой ему легко было попасть за дешевую цену в артель к одному или двум однокашникам в какой-нибудь каморке.

В продолжение этого торга мистер Пикквик осматривал фигуру незнакомца с болезненным участием. Это был высокий, худощавый, мертвенно-бледный человек человек в старом изношенном сюртуке и штиблетах, с провалившимися щеками и беспокойными, блуждающими глазами. Губы его были бескровны, кости тонки и остры. Было ясно, что железные зубы заточения и всех возможных лишений пилили его лет двадцать кряду.

- Где же вы сами будете жить, сэр? - спросил мистер Пикквик, положив деньги за первую неделю на шатающийся стол.

Незнакомец взял их дрожащей рукой и отвечал, что он еще сам не знает. Он пойдет наперед и посмотрит, куда ему можно будет передвинуть свою койку.

- Мне кажется, сэр, - сказал мистер Пикквик, протягивая к нему свою руку с чувством искреннего соболезнования, - мне кажется, сэр, вы принуждены будете жить в каком-нибудь шумном и тесном месте.

- Очень может статься.

- Ну, так я покорнейше прошу вас располагать этой комнатой, как своей собственной, когда вам нужен будет покой или когда кто-нибудь из ваших друзей придет навестить вас.

- Друзей? Друзья придут навестить меня?! - перебил незнакомец удушливым голосом, производившим какое-то странное дребезжание в его горле. - Да если бы лежал я на дне глубокого рва или в грязной и зловонной яме, запаянный и забитый железными гвоздями в своем свинцовом гробу, - и тогда свет не мог бы забыть меня в такой мере, как забыт я теперь. Я мертвец - мертвец для общества, и нет между людьми живой души, которая позаботилась бы о существовании узника, осужденного нашим законом. Меня придут навестить друзья? Меня? Великий боже! Был я свеж и молод, когда нога моя впервые переступила через порог этой тюрьмы, - и вот стал я стариком, согбенным под тяжестью лет и скорби: человеческая рука не закроет моих глаз, когда я умру, и никто даже не скажет: «Нет его, наконец, и - слава богу!»

Неестественное возбуждение чувства, распространившее необыкновенный свет на лице этого человека, когда он говорил, тотчас же исчезло после заключения этой речи. Он судорожно сжал обе руки и, пошатываясь с боку на бок, поковылял из комнаты.

- На него-таки находит временами, - сказал мистер Рокер, улыбаясь, - все они иной раз бывают очень похожи на слонов, и если что-нибудь расшевелит их невзначай, тогда, что называется, пиши пропало.

Сообщив это филантропическое замечание, мистер Рокер вступил в дальнейшие переговоры, и следствием их было то, что в комнате мистера Пикквика появились в короткое время: ковер, шесть стульев, стол, софа, складная кровать, чайник и другие мелкие принадлежности, необходимые в житейском быту. За весь этот комфорт мистер Пикквик условился платить двадцать семь шиллингов с половиной в неделю.

- Ну-с, теперь еще чего не угодно ли вам, мистер Пикквик? - спросил Рокер, озираясь вокруг с величайшим удовольствием и весело побрякивая в сжатой ладони деньгами, полученными за первую неделю.

- Да, мне нужно еще попросить вас кой о чем, - отвечал мистер Пикквик, размышлявший о чем-то в продолжение нескольких минут. - Нет ли у вас тут людей, которых можно отправлять за разными поручениями и посылками?

- Отправлять в город?

- Да. Я разумею таких людей, которые, не быв арестантами, могут выходить за ворота, когда их посылают.

- Как не быть, почтеннейший! Найдутся и такие люди. Вот, примером сказать, проживает у нас один вертопрах, у которого есть какой-то приятель на Бедной Стороне: он рад из-за какой-нибудь безделицы бегать по всему городу. Послать за ним?

- Сделайте одолжение, - отвечал мистер Пикквик. - Ах, нет… постойте. Вы, кажется, сказали: на Бедной Стороне? Мне бы хотелось видеть эту сторону. Я сам пойду к нему.

Бедной Стороной в долговой тюрьме, как показывает, впрочем, самое наименование, называется та часть Флита, куда сажают самых бедных, нищих должников. Арестант, отправляемый на Бедную Сторону, не платит ничего ни в артель, ни за свой уголок в общей комнате, холодной и сырой. Несчастные содержатся здесь за счет доброхотных подаяний от сострадательных лиц, которые, время от времени, оставляют на их долю в своих завещаниях более или менее значительную сумму. Еще памятно время, когда за несколько лет перед этим каждый англичанин мог видеть на лицевой стене Флита род железной клетки, где сидел какой-нибудь горемыка с голодными взорами и, побрякивая жестяной кружкой, взывал жалобным голосом к проходящим: «Сжальтесь, милостивые господа, над бедными заключенными, сжальтесь, милостивые господа!» Сбор из этой кружки разделялся между бедными узниками, и каждый из них по очереди должен был исправлять унизительную должность сборщика в железной клетке.

²⁶.

Печальные мысли быстро пробегали одна за другой в премудрой голове мистера Пикквика, когда он взбирался наверх по узкой и грязной лестнице, у подножия которой расстался со своим проводником. Взволнованный грустной картиной, нарисованной пылким его воображением, великий человек машинально вступил в общую арестантскую, имея весьма смутное понятие о месте, где он находился, и о цели своего визита.

Беглый взгляд на комнату привел его в себя. И лишь только мистер Пикквик поднял свои глаза на фигуру человека, сидевшего в мечтательном положении перед камином, шляпа невольно выпала из его рук, и он остановился неподвижный и безмолвный от великого изумления.

Да, так точно. Глаза не обманули мистера Пикквика. То был не кто другой, как сам мистер Альфред Джингль, в грязных лохмотьях и без верхнего платья, в пожелтелой коленкоровой рубашке, с длинными волосами, беспорядочно разбросанными по его щекам. Черты лица его изменились ужасно. Он сидел перед разведенным огнем, облокотившись головой на обе руки, и вся его фигура обличала страшную нищету и отчаяние.

Подле Джингля, беспечно прижавшись к стене, стоял дюжий и здоровый мужчина, похлопывавший изорванным охотничьим бичом по жокейскому сапогу, украшавшему его правую ногу: левая обута была в старую и дырявую туфлю. Это был беззаботный житель полей и лесов. Лошади, собаки и пьянство завели его сюда. На одиноком сапоге его торчала покрытая ржавчиной шпора, и временами он вздергивал ее кверху, лаская сапог охотничьей плетью. Из уст его вырывались звуки, которыми обыкновенно охотники погоняют своих лошадей. Несчастный воображал в эту минуту, что он перескакивает через какой-то трудный барьер на скачках с препятствиями.

На противоположной стороне комнаты сидел старик на небольшом деревянном сундуке. Глаза его неподвижно устремлены были в землю, и на его лице нетрудно было разглядеть все признаки глубочайшего отчаяния и безнадежной скорби. Маленькая девочка, вероятно, дочь его, суетилась вокруг него и старалась бойкими и шумными движениями пробудить его притупленное внимание; но старик не видел, казалось, и не слышал ничего. Этот детский голосок был для него пленительнее всякой музыки в былое время, и эти глазки бросали радужный свет на его лицо; но теперь он был и глух и нем для возлюбленной малютки. Тело его огрубело от физических недугов, и чувства души его парализировались неисцелимо.

Были еще посреди комнаты два или три человека, которые вели между собою вдохновенный разговор. Тут же слабая и худощавая женщина, вероятно, жена одного из арестантов, поливала с большим старанием одряхлевший остов какого-то растения, которому, очевидно, не суждено было разрастись свежими и зелеными листьями в этом месте.

Таковы были предметы, представившиеся глазам мистера Пикквика, когда он озирался вокруг себя с безмолвным изумлением. Необычайный шум при входе в комнату какого-то лица вдруг пробудил его внимание. Обернувшись к дверям, мистер Пикквик прямо наткнулся своим взором на нового пришельца и в нем, через все его лохмотья и нищету, он немедленно угадал знакомые черты мистера Иова Троттера.

- Мистер Пикквик? - вскричал Иов.

- Э? - воскликнул Джингль, припрыгивая на своем месте. - Мистер… Так оно и есть… странное место… поделом вору и мука… сам виноват… да!

С этими словами мистер Джингль опустил но бокам руки туда, где когда-то были его карманы, и, склонив подбородок на грудь, упал опять на стул.

Мистер Пикквик был глубоко растроган при виде этих двух негодяев, доведенных до ужасного состояния нищеты. Не нужно было никаких объяснений: невольный и жадный взгляд мистера Джингля на кусок баранины, принесенный ему сердобольным Иовом, красноречивейшим образом истолковал ему всю сущность дела. Кротко и ласково взглянул он на Джингля и сказал:

- Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, любезнейший: не хотите ли со мной выйти на минуту?

- С большим удовольствием, - отвечал Джингль, быстро вставая с места, - парк с решетками… стены зубчатые… лужайка романтическая… не велика… для публики всегда открыта… владельцы дома на даче… хозяйка отчаянно заботится о жильцах… да.

- Вы забыли надеть сюртук, - сказал мистер Пикквик, когда они вышли из дверей.

- Нечего забывать, - отвечал Джингль. - В закладе… хорошая родня… дядя Том… нельзя… надобно есть… натура требует пищи.

- Что вы под этим разумеете?

- Последний сюртук, почтеннейший… был да сплыл… физические нужды… телесные потребности… человек немощен. Кормился сапогами… две недели. Шелковый зонтик… слоновая рукоятка… еще неделю… честное слово… спросите Иова… все знает.

- Кормился три недели сапогами и шелковым зонтиком со слоновой рукояткой - боже мой! - что это значит? - воскликнул мистер Пикквик, который читывал о подобных вещах только в описаниях кораблекрушений.

- Сущая правда, - подтвердил Джингль, тряхнув головой. - Все спустил в лавку ростовщика… небольшие деньги… огромные проценты… ничего нет больше… все они мерзавцы.

- А! - сказал мистер Пикквик, успокоенный несколько этим объяснением. - Теперь я понимаю вас. Вы заложили свой гардероб ростовщику.

… Иов тоже… тем лучше… прачке не платить, скоро шабаш… слягу в постель… умру… поделом вору и мука… шабаш!

Все эти будущие подробности своей жизненной перспективы мистер Джингль передал с обыкновенной торопливостью, поминутно моргая глазами и корча свою физиономию в жалкую улыбку. Но мистер Пикквик легко заметил это неискусное притворство, и ему даже показалось, что глаза Джингля были увлажены слезами. Он бросил на него взгляд, исполненный самого глубокого сострадания.

- Почтенный человек, - пробормотал Джингль, закидывая свою голову и с чувством пожимая руку мистера Пикквика. - Неблагодарный пес… стыдно плакать… не ребенок… не выдержал… лихорадочный пароксизм… слабость… болезнь… голоден. Заслужил по делам… сильно страдал… очень… баста!

И, не чувствуя более сил притворяться хладнокровным, несчастный человек сел на лестничной ступени, закрыл лицо обеими руками и зарыдал, как дитя.

- Ну, полно, полно, - сказал мистер Пикквик, растроганный до глубины души. - Вот я посмотрю, что можно для вас сделать, когда будут прояснены все обстоятельства нашего дела. Надобно поговорить с Иовом. Да где он?

- Здесь я, сэр, - откликнулся Иов, выступая на лестничную ступень.

Описывая в свое время наружность этого молодца, мы сказали, кажется, что глаза у него заплыли жиром; но теперь, в эпоху нищеты и скорби, они, по-видимому, хотели выкатиться из своих орбит.

- Здесь я, сэр, - сказал Иов.

Иов подошел.

- Вот вам, любезный, вот вам!

Что! Пощечину? Когда говорят: «Вот вам!» - так обыкновенно разумеют пощечину на повседневном языке. И мистер Пикквик, рассуждая эгоистически, мог бы при этом удобном случае разразиться самой звонкой пощечиной: он был обманут, одурачен и жестоко оскорблен этим жалким негодяем, который теперь совершенно был в его руках. Но должны ли мы сказать всю правду? В кармане мистера Пикквика произошел внезапный звон, и когда вслед за тем он протянул свою руку горемычному Иову, глаза его заискрились живейшим удовольствием, и сердце переполнилось восторгом. Совершив этот филантропический подвиг, он, не говоря ни слова, оставил обоих друзей, пораженных превеликим изумлением.

По возвращении в свою комнату, мистер Пикквик уже нашел там своего верного слугу. Самуэль обозревал устройство и мебель нового жилища с чувством какого-то угрюмого удовольствия, весьма интересного и забавного для посторонних глаз. Протестуя энергично против мысли о постоянном пребывании своего господина в тюремном замке, мистер Уэллер считал своей нравственной обязанностью не приходить в восторг от чего бы то ни было, что могло быть сделано, сказано, внушено или предложено в этом месте.

- Ничего, сэр, - отвечал мистер Уэллер.

- Помещение довольно удобное, Самуэль?

- Да, так себе, - отвечал Самуэль, озираясь вокруг себя с недовольным видом.

- Видели ли вы мистера Топмана и других наших друзей?

- Привезли вы мои вещи?

В ответ на это мистер Уэллер указал на различные пачки и узлы, аккуратно расположенные в углу комнаты.

- Слушаю. Извольте говорить.

- Да и старому тоже, - заметил мистер Уэллер.

- Правда ваша, Самуэль, - сказал мистер Пикквик, - но старики иногда заходят сюда, вследствие своего собственного упрямства, а молодые люди могут быть приведены в это место неизвинительным эгоизмом, то есть самолюбием тех, кому они служат. Этим-то молодым людям, думаю я, неприлично оставаться здесь. Понимаете ли вы меня, Самуэль?

- Нет, сэр, не могу взять в толк, - отвечал мистер Уэллер.

- Попробуйте понять.

однажды извозчик, когда снегом залепило ему всю рожу.

- Я вижу, вы понимаете меня, мой друг, - сказал мистер Пикквик. - Во-первых, вам никак не следует проводить в праздности свои лучшие годы; а во-вторых, должнику, посаженному в тюрьму, было бы до крайности нелепо держать при себе слугу. Самуэль, - заключил мистер Пикквик, - на время вы должны оставить меня.

- На время, сэр? Так-с, смекаем, - сказал мистер Уэллер довольно саркастическим тоном.

- Да, на то время, как я останусь здесь, - продолжал мистер Пикквик. - Жалованье вы будете получать от меня по-прежнему. Кто-нибудь из моих друзей, вероятно, с удовольствием возьмет вас, хоть бы из уважения ко мне. И если я когда-либо отсюда выйду, Самуэль, - добавил мистер Пикквик с притворной веселостью, - даю вам честное слово, что вы немедленно опять воротитесь ко мне.

- Насчет этой материи, сэр, у меня имеется в виду одно-единственное рассуждение, - сказал мистер Уэллер важным и торжественным тоном. - Не вам бы об этом говорить, и не мне бы слушать. Перестанем об этом толковать, и дело в шляпе.

- Так вы не шутите, сэр? Не шутите? - спросил мистер Уэллер твердым и решительным тоном.

- Нет, Самуэль.

- Очень хорошо-с: и я не стану шутить. Счастливо оставаться.

С этими словами мистер Уэллер надел шляпу и поспешно вышел из комнаты своего господина.

Но в длинной галерее уже не раздавалось эхо от шагов, и Самуэль Уэллер исчез.

Примечания

24

По-английски chum - слово, которое в этом значении едва ли может быть переведено на какой-нибудь из европейских языков. Это собственно тюремный термин, возникший от особенных обычаев, неизвестных на европейском континенте. Постараемся объяснить приблизительно смысл этих слов. Главный корпус тюрьмы, о которой идет здесь речь, состоит из длинного каменного здания, параллельного Фаррингтонской улице. Он называется Masler’s Side. Внутреннее размещение очень просто: в каждом из пяти этажей проведена длинная и узкая галерея от одного конца до другого, с бесчисленными дверями направо и налево. Подле этого здания стоит особый корпус, назначенный собственно для бедных арестантов, которые не в состоянии платить за свое содержание в тюрьме. Все они ели и спали в одной общей комнате, разделенной деревянными перегородками на особые каморки или конуры. Если арестант при входе в тюрьму объявлял, что у него есть деньги, ему предстояло одно из двух: или идти на так называемую «варфоломеевскую ярмарку», то есть в нижний этаж, где устроены те самые маленькие казематы, в которых, как выразился мистер Пикквик, не может никаким способом жить существо, одаренное разумной душой; или он мог отправляться наверх, в лучшие номера. В том и другом случае арестант должен был платить за себя один шиллинг и три пенни в неделю, с той разницей, что в каземате он мог жить один, а наверху ему надлежало подвергнуться так называемому chummage, или артельной системе. Могло случиться, что арестант получал для себя одного целую комнату, в том случае, когда все другие комнаты были уже полны; но к нему приводили нового арестанта, который в отношении к нему должен был называться chum, артельщик, однокашник. От этого нового товарища можно было освободиться, заплатив ему четыре шиллинга и шесть пенсов в неделю. Этот последний заключал, в свою очередь, торговую сделку с другими арестантами, соглашавшимися поставить в своей комнате лишнюю кровать для нового жильца. Все они, в отношении один к другому, становились chums. Повторяем еще, что все эти и многие другие обычаи, дававшие повод ко многим печальным явлениям, исчезли в настоящее время.

25

Боб, судя по смыслу, соответствует шиллингу; бендер - шести пенсам. Примечание переводчика

26

Примечание переводчика