| Автор: | Диккенс Ч. Д. |
| Категория: | Роман |
Часть третья
Глава XLIV. Мелкие приключения тюремной жизни и таинственное поведение мистера Винкеля, со включением некоторых подробностей об арестанте из сиротского суда
Мистер Пикквик, растроганный до бесконечной степени удивительной привязанностью своего верного слуги, не обнаружил ни малейшего гнева или неудовольствия по поводу безрассудной торопливости, с какой Самуэль заключил себя в долговую тюрьму на бессрочное время. Ему только слишком хотелось узнать имя бессовестного кредитора, не оказавшего молодому человеку никакой пощады; но относительно этого пункта мистер Уэллер решился хранить глубочайшее и упорное молчание.
- И стоит ли вам, сэр, расспрашивать об этом? - сказал мистер Уэллер. - Кредитор мой - человек без души, без сердца, ростовщик и такой ужасный скряга, что готов, при случае, повеситься за какую-нибудь копейку. Его ничем нельзя усовестить.
- Но послушайте, Самуэль, - возразил мистер Пикквик, - это ведь такая ничтожная сумма, что уплатить ее ничего бы не стоило. И притом, решаясь здесь оставаться со мною, вы должны были припомнить, что я мог бы употребить вас с большей пользою, если бы вам можно было выходить в город, когда вздумается.
- Очень вам благодарен, сэр, - отвечал мистер Уэллер с важностью, - но мне казалось, что уж лучше бы этого не делать.
- Не делать - чего, Самуэль?
- Не унижаться перед этим бессовестным кредитором.
- Да тут не было бы никакого унижения, если бы вы просто заплатили ему свой долг.
- Прошу извинить, сэр, - отвечал Самуэль, - это было бы с моей стороны большим одолжением и милостью, а беспардонный ростовщик не заслуживает ни милости, ни одолжения. Нет, уж что сделано, то сделано, и вы, сэр, не извольте беспокоиться из-за таких пустяков.
Здесь мистер Пикквик, волнуемый разными недоумениями, начал слегка потирать кончик своего носа, и на этом основании мистер Уэллер счел приличным свести свою речь на другие предметы.
- Я поступил в этом случае по правилу, сэр, так как и вы, я думаю, поступаете всегда по известным правилам, - заметил Самуэль, - а это приводит мне на память одного джентльмена, который из-за правила лишил себя жизни. Ведь об этом, я полагаю, вы слышали, сэр?
Предложив этот вопрос, Самуэль приостановился и посмотрел исподлобья на своего господина.
- Нет, вы попадаете не всегда в цель, Самуэль, - сказал мистер Пикквик, стараясь улыбнуться наперекор своему внутреннему беспокойству, - слава джентльмена, о котором говорите вы, еще не достигала до моих ушей.
- Неужели! - воскликнул мистер Уэллер. - Вы изумляете меня, сэр, потому что этот джентльмен был человек известный и служил в одной из правительственных контор.
- Право?
- Уверяю вас, сэр, и если сказать правду, сэр, это был презабавный джентльмен! - сказал мистер Уэллер. Наблюдая чистоту и опрятность, он, когда на дворе стояла скверная погода, надевал всегда резиновые калоши с пожарное ведро величиной, и все его рубашки сшиты были из заячьей шкуры. Он копил деньги по правилу, каждый день переменял белье тоже по правилу, никогда не говорил со своими родственниками из опасения, чтобы не попросили у него денег взаймы, и в то же время, сэр, это был прелюбезнейший джентльмен. Он стригся два раза в месяц по принятому правилу и, ради экономических расчетов, заключил с портным контракт, чтобы тот каждогодно доставлял ему по три фрака и брал назад его старое платье. Любя во всем аккуратность, он обедал каждый день в одном и том же месте, где заплатите только один шиллинг и девять пенсов и уж режьте говядины, сколько душе угодно. И аппетит его был такого рода, что трактирщик, бывало, со слезами рассказывал, как он обжирался всяких, этак, трюфелей, рюфлей и свинтюфлей, не говоря уже о том, что в зимнюю пору, усаживаясь после обеда у камина с кочергой в руках, он переводил углей по крайней мере на четыре с половиной пенса за один присест. А как любил он читать журналы и газеты! Бывало, только что входит в двери, и уж кричит трактирному мальчишке: «Подать мне „Morning Post", когда дочитает его джентльмен! Да посмотрите, Том, не свободен ли „Times". Дайте мне заглянуть в „Morning Herald", когда будет готов, да не забудьте похлопотать насчет „Chronicle". Теперь, покамест, принесите мне „Advertiser": слышите?» И затем, усаживаясь на стул, он не сводил глаз с часов. За четверть минуты перед тем, как разносчик должен был явиться с вечерним листком, он выбегал к нему навстречу и, вооружившись этой газетой, принимался читать ее с таким неослабным усердием, что приводил в отчаяние всех других посетителей трактира, и особенно одного горячего старичка, который, говорят, уже не раз собирался проучить его, да и проучил бы, если бы слуга не смотрел за ним во все глаза. Так вот, сэр, сидел он тут битых три часа, занимая самое лучшее место, а потом, переходя через улицу в кофейную, выпивал чашку кофе и съедал четыре масляных лепешки. После этого он благополучно отправился домой в Кенсингтон и ложился спать. Однажды он захворал и послал за доктором. Доктор приезжает в зеленой коляске с робинсоновскими подножками, устроенными, как вы знаете, таким манером, что можно из экипажа выйти и опять войти, не беспокоя кучера на козлах. А это было теперь тем более кстати, что у кучера камзол-то был ливрейный, а панталоны просто из сермяги, неизвестной моды и покроя, чего, разумеется, никто не мог заметить, когда он спокойно сидел себе на козлах. «Что с вами?» - говорит доктор. «Очень нездоров», - говорит пациент. «Что вы кушали в последнее время?» - говорит доктор. «Жареную телятину», - говорит пациент. «Еще что?» - говорит доктор. «Еще масляные лепешки», - говорит пациент. «Так оно и есть, - говорит доктор, - я пришлю к вам коробочку пилюль, и вы уж больше не кушайте их». - «Чего - их? Пилюль, то есть?» - говорит больной. «Нет, лепешек», - говорит доктор. «Как? - говорит пациент, привскакивая на своей постели, - я вот уж пятнадцать лет каждый вечер съедаю по четыре лепешки, и это заведено у меня по правилу». - «Ну, так теперь я прошу вас отказаться, на время, от этого кушанья по правилу», - говорит доктор. «Лепешки, сэр, - здоровая пища», - говорит пациент. «Нет, сэр, лепешки - вредная пища», - говорит доктор. - «Но ведь они так дешевы, что за ничтожную сумму набиваешь ими полный желудок», - говорит пациент. «Но вам они обойдутся слишком дорого, - говорит доктор, - вы не должны кушать их даже в том случае, когда бы самим вам предложили за это целую кучу золота и серебра. Съедая по четыре лепешки в сутки, вы подвергаетесь опасности умереть не далее как через полгода». Пациент пристально смотрит ему в глаза, думает, да подумывает, а потом и говорит: «Уверены ли вы в этом, сэр?» - «Я готов отвечать за это своей докторской славой и честным именем благородного человека», - говорит доктор. «Очень хорошо, сэр, - говорит пациент, - а сколько надобно съесть лепешек, чтобы умереть в тот же день?» - «Не знаю», - говорит доктор. «Довольно ли купить их на полкроны?» - говорит пациент. «Довольно, я полагаю», - говорит доктор. «А если купить их на три шиллинга?» - говорит пациент. «В таком случае непременно умрете», - говорит доктор. «Вы ручаетесь?» - говорит пациент. «Ручаюсь», - говорит доктор. «Очень хорошо», говорит пациент, - «спокойной вам ночи, сэр». Поутру на другой день он встал, развел огонь в комнате, заказал на три шиллинга лепешек, поджарил их, съел все до одной, взял пистолет и - застрелился.
- Зачем? - спросил вдруг мистер Пикквик совершенно озадаченный непредвиденным окончанием этой трагической истории.
- Как зачем? - отвечал Самуэль. - Он доказал этим справедливость своего правила, что масляные лепешки - здоровая пища, и притом, действуя всегда по правилу, он ни для кого не хотел изменить своего образа жизни.
Анекдотами и рассказами в этом роде мистер Уэллер забавлял своего господина до позднего часа ночи. Испросив позволение мистера Пикквика, Самуэль нанял, для собственного помещения, особый угол в одной из комнат пятого этажа, у лысого сапожника, который за еженедельную плату согласился разделить с ним свое убогое жилище. Сюда мистер Уэллер перенес свой матрац и койку, взятую напрокат у мистера Рокера. В первую же ночь он водворился здесь, как у себя дома, и смотря на его спокойную физиономию, можно было подумать, что он родился и вырос в этих четырех стенах.
- Всегда, молодой селезень, - отвечал сапожник.
- Не можете ли вы разъяснить мне, почтенный, зачем вы устроили свою постель под этим досчатым столом? - спросил мистер Уэллер.
- A затем, что я привык спать между четырьмя столбами, прежде чем переселился на эту квартиру, - отвечал сапожник. - Здесь я нахожу, что четыре ноги стола могут с некоторым удобством заменять кроватные столбы.
- Вы, я вижу, человек с характером, почтеннейший, - заметил мистер Уэллер.
- Спасибо за ласку, любезнейший, - отвечал сапожник.
В продолжение этого разговора мистер Уэллер распростерт был на матраце в одном углу комнаты, тогда как хозяин его лежал на противоположном конце. Комната освещалась ночником и сапожниковой трубкой, которая под столом имела вид пылающего угля. Разговор этот, при всей краткости, сильно предрасположил мистера Уэллера в пользу его хозяина: он приподнял голову, облокотился на руку и принялся тщательно осматривать физиономию лысого джентльмена, на которого до этой поры ему удалось взглянуть только мимоходом.
Это был мужчина с желтым, землистым цветом лица, какой обыкновенно бывает у мастеров сапожного ремесла, и борода его, как у всех сапожников, имела подобие щетины. Лицо его представляло весьма странную, крючкообразную фигуру, украшенную двумя глазами, которые, вероятно, осмысливались в старину выражением радости и веселья, потому что даже теперь в них отражался какой-то добродушный блеск. Ему было лет под шестьдесят, и Богу одному известно, на сколько годов он состарелся в тюрьме. Ростом был он очень мал, сколько, по крайней мере, позволяла судить об этом его скорченная поза под столом. Во рту торчал у него коротенький красный чубук: он курил и самодовольно посматривал на ночник. Можно было подумать, что он находился в состоянии самого завидного покоя.
- Давно вы здесь, старый ястреб? - спросил Самуэль, прерывая молчание, продолжавшееся несколько минут.
- Двенадцать лет, - отвечал сапожник, закусывая конец чубука. - А за что, вы думаете, посадили меня?
- За долги, верно?
- Нет, любезнейший, я в жизнь никому не был должен ни одного фартинга.
- За что же?
- Угадайте сами.
- Ну, может быть, вы вздумали строиться и разорились на спекуляциях?
- Нет, не отгадали.
- Так неужели за какой-нибудь уголовный проступок? Этого быть не может: вы смотрите таким добряком.
- Вот в том-то и дело, молодой человек, что вам не разгадать этой загадки до седых волос, - сказал сапожник, вытряхивая пепел из трубки и вновь набивая ее табаком. - Меня запрятали сюда за то, что одному человеку пришло в голову сделать меня наследником частицы благоприобретенного им имущества. Наследственные деньги сгубили меня, молодой человек.
- Мудрено что-то, старина, и уж чуть ли вы не отливаете пули на мой счет, - возразил Самуэль. - Я бы очень желал, чтоб какой-нибудь богач устроил этим способом мою погибель.
- Вы не верите мне, общипанный селезень, - сказал сапожник, спокойно покуривая трубку, - на вашем месте и я бы не поверил; но в том-то и штука, что я говорю чистейшую правду.
- Как же это случилось? - спросил Самуэль, готовый наполовину поверить действительности этого непостижимого факта.
теперь, к моему благополучию. Этот мой родственник захворал да и отправился.
- Куда? - спросил Самуэль, начинавший уже чувствовать непреодолимую дремоту после многосложных событий этого дня.
- На тот свет отправился; но куда именно, не могу доложить, - отвечал сапожник, выпуская дым изо рта и через нос.
- A! Так вот что! - сказал Самуэль. - Ну?
- Ну, вот он и оставил после себя пять тысяч фунтов, - продолжал сапожник.
- Это очень хорошо, - заметил Самуэль.
- Одна тысяча пришлась на мою долю, так как я женат был на его родственнице.
- Прекрасно, - пробормотал мистер Уэллер.
- Окруженный целой толпой племянников и племянниц, он знал, что они непременно перессорятся после его смерти из-за этого имения.
- Это уже как водится, - заметил Самуэль.
- Поэтому он делает меня душеприказчиком, - продолжал старик, раскуривая новую трубку, - и оставляет мне все имущество по конфиденции, дабы я разделил его сообразно требованию завещания.
- Что это значит - по конфиденции? - спросил Самуэль.
- Это уж так выражаются по закону, - отвечал сапожник.
- Темновато выражается закон, и от этого, должно быть, вышла беда. Однако ж, продолжайте.
- И вот, сударь мой, когда я только что хотел было приняться за исполнение этого завещания, племянницы и племянники, все до одной души, поголовно ополчились на меня и устроили caveat27.
- Это что значит?
- Законный инструмент, которым хотят сказать, кому следует: «Не двигайся с места».
- Хороший инструмент. Ну?
- Но вот, сударь мой, ополчившись против меня, они все также перегрызлись между собою и принуждены были взять caveat обратно из суда, а я заплатил за все издержки по этому делу. Лишь только я расплатился, как одному племяннику опять пришло в голову подать просьбу, чтоб высокопочтенные судьи занялись пересмотром этого завещания. Дело закипело снова, в судейской конторе исписали шесть стоп бумаги, и один старый глухой джентльмен настрочил резолюцию в таком тоне: «Поелику завещатель был, очевидно, не в своем уме, когда подписывал свою духовную, то вышеозначенный мастер сапожного цеха присуждается сим отказаться от своей доли наследства, возвратив оную законным наследникам, и также обязуется, без всякого замедления, уплатить суду все юридические потери и убытки по текущему делу». - Я подал апелляцию, и по моей просьбе дело перешло на рассмотрение к трем или четырем джентльменам, которые уже слышали о нем подробно в другом суде, где они считаются адвокатами сверх комплекта, - с той только разницей, что там называют их докторами, а в этом другом суде - делегатами. И вот эти господа, по чистой совести, утвердили и укрепили во всей силе резолюцию глухого старого джентльмена. После того я перенес весь этот процесс в Канцлерский суд и вот в нем-то и купаюсь до сих пор и, как надо полагать, буду купаться до скончания жизни. Адвокаты мои уже давно вытянули из моего кармана законную тысячу фунтов наследства, и я посажен в тюрьму на том основании, что не доплатил сотни фунтов судебных проторей и убытков. Некоторые джентльмены советовали мне подать жалобу в парламент, и я бы не прочь от этого, да только им, видишь ты, недосужно навещать меня в этом месте, а мне тоже неудобно было путешествовать к ним. Длинные мои письма надоели им и прискучили мало-помалу, и теперь уж они совсем забыли это каверзное дело. Вот и вся чистейшая истина, без преувеличений и прикрас, как в этом могли бы поручиться около пятидесяти особ за стенами этого тюремного замка, в котором, по всей вероятности, суждено мне умереть.
Сапожник остановился, желая удостовериться в произведенном впечатлении; но Самуэль в эту минуту уже спал, и было очевидно, что конец истории не достигнул его ушей. Арестант испустил глубокий вздох, вытряхнул пепел из трубки, завернулся в одеяло, и скоро отрадный сон сомкнул его глаза.
Поутру на другой день мистер Пикквик сидел один в своей комнате за чашкой чаю, между тем как Самуэль Уэллер в комнате башмачника ваксил господские сапоги и чистил платье. В это время кто-то постучался в дверь, и прежде чем мистер Пикквик успел произнести: «Войдите!» - за порогом его жилища показалась косматая голова и грязная бархатная фуражка, в которых великий человек немедленно угадал личную собственность мистера Смангля.
должно быть, славные ребята: они стучат во все двери, и жильцы наши бранят их на чем свет стоит за это беспокойство.
- Ах, боже мой, как это глупо с их стороны! - воскликнул мистер Пикквик, быстро вставая с места. - Я не сомневаюсь, что это некоторые из моих близких друзей: я ожидал их еще вчера.
- Ваши друзья! - вскричал Смангль, схватив мистера Пикквика за руку. - Ни слова больше. Будь я проклят, если с этой минуты они не будут также и моими друзьями. Мивинс тоже будет считать их своими друзьями. Ведь этот Мивинс, скажу я вам, собаку съел на все руки, не правда ли, почтеннейший? - заключил мистер Смангль с великим воодушевлением.
- Я еще так мало знаю этого джентльмена, - сказал мистер Пикквик, - что…
- Ни полслова больше, ни четверть слова! - перебил Смангль, ухватившись за плечо мистера Пикквика. - Вы узнаете его вдоль и поперек не далее как сегодня и, уж разумеется, будете от него в восторге. У этого человека, сэр, - продолжал Смангль, принимая торжественную позу, - такие комические таланты, что он был бы истинным сокровищем для Дрюриленского театра.
- Неужели?
- Клянусь честью. Послушали бы вы, как он декламирует лучшие места из наших национальных комедий: просто трещат уши, и глазам не веришь. Вот что! И уж я поручусь заранее, что вы полюбите его больше всех своих друзей, иначе быть не может. Водится за ним один только маленький грешок… ну, да это пустяки, вы знаете.
Когда мистер Смангль при этом намеке тряхнул головой и бросил на своего собеседника сочувственный взгляд, мистер Пикквик, в ожидании дальнейших объяснений, проговорил только: «А!» - и с беспокойством взглянул на дверь.
- А! - повторил мистер Смангль, испуская тяжелый и продолжительный вздох. - Лучшего товарища и собеседника не найти вам в целом мире, за исключением, разумеется, одного только этого недостатка. Если бы, примером сказать, в эту самую минуту дедушка его вышел из могилы и явился перед его глазами, он бы непременно попросил у него взаймы фунтов двести под собственную свою расписку на гербовом листе в восемнадцать пенсов.
- Ах, боже мой! - воскликнул мистер Пикквик.
- Это уж так верно, как я имею честь разговаривать с вами, - подтвердил мистер Смангль. - А что и того вернее: он прокутил бы эти деньги в какую-нибудь неделю, а там опять стал бы просить взаймы, уж, конечно, без отдачи.
- Вы сообщаете мне очень замечательные подробности, - сказал мистер Пикквик, - только знаете, когда мы этак разговариваем с вами, приятели мои, вероятно, слишком беспокоятся, что не могут отыскать меня в этом месте.
- О, это ничего, я сейчас проведу их, - сказал Смангль, делая шаг к дверям, - прощайте! Я уж, разумеется, не стану вас беспокоить, когда вы будете принимать друзей. - Да, кстати…
При этой последней фразе мистер Смангль вдруг остановился, запер дверь и, пересеменивая на цыпочках к мистеру Пикквику, сказал ему на ухо:
- Не можете ли вы, почтеннейший, ссудить мне полкроны до конца будущей недели - а?
Мистер Пикквик с трудом удержался от улыбки; но, сохраняя, однако ж, по возможности спокойный вид, вынул требуемую монету и положил ее на ладонь мистеру Сманглю, после чего этот джентльмен, таинственно прищурив левым глазом и кивнув головой, выюркнул из дверей, отправившись таким образом на поиски за тремя джентльменами, с которыми он и воротился через несколько минут. Затем, еще раз подмигнув мистеру Пикквику в удостоверение, что не забудет своего долга, он окончательно удалился из его жилища, и великий человек остался наедине со своими друзьями.
- Ах, милые друзья мои, - сказал мистер Пикквик, попеременно пожимая руки мистера Топмана, мистера Винкеля и мистера Снодграса, - как я рад, что наконец вижу вас в своей печальной квартире!
Весь триумвират приведен был в трогательное умиление при взгляде на великого человека. Мистер Топман плачевно покачал головой; мистер Снодграс, снедаемый душевной скорбью, приставил к своим глазам носовой платок; мистер Винкель удалился к окну и зарыдал.
- С добрым утром, господа! - закричал Самуэль, входя в эту минуту с сапогами и вычищенным платьем своего господина. - Прочь тоска и печали. Приветствую вас, джентльмены!
- Этот молодец, - сказал мистер Пикквик, слегка ударяя по голове своего слугу, когда тот, стоя на коленях, застегивал полусапожки на ногах своего господина, - этот молодец вздумал арестовать самого себя, чтобы не разлучаться со мною.
- Как! - воскликнули в один голос друзья мистера Пикквика.
- Арестант! - воскликнул мистер Винкель с необыкновенным волнением.
- Эгой, сэр! - отвечал Самуэль, приподнимая голову. - Что новенького с вашей честью?
- Я было надеялся, Самуэль, что… ничего, ничего, - стремительно сорвалось с языка у мистера Винкеля.
В словах и манерах мистера Винкеля обнаруживалось такое странное и необыкновенное расстройство, что мистер Пикквик бросил на своих друзей изумленный взор, требуя от них объяснений этого явления.
- Мы сами не знаем, - сказал мистер Топман, отвечая громко на этот безмолвный вопрос. - Он был очень беспокоен в эти последние два дня, и обращение его сделалось необыкновенно странным, так что он решительно не похож на себя. Мы уж принимались его расспрашивать, да только он ничего не объяснил нам.
- Тут, право, нечего и объяснять, - сказал мистер Винкель, краснея, как молодая девушка, под влиянием проницательных взоров мистера Пикквика. - Уверяю вас, почтенный друг, что со мною ничего особенного не случилось. Мне вот только необходимо на несколько дней отлучиться из города по своим собственным делам, и я хотел просить вас, чтобы вы отпустили со мной Самуэля.
Изумление на лице мистера Пикквика обнаружилось в обширнейших размерах.
- Мне казалось, - продолжал мистер Винкель, - что Самуэль не откажется поехать со мною; но уж теперь, конечно, нечего об этом думать, когда он сидит здесь арестантом. Я поеду один.
Когда мистер Винкель произносил эти слова, мистер Пикквик почувствовал с некоторым изумлением, что пальцы Самуэля задрожали на его полусапожках, как будто он был озадачен неожиданной вестью. Самуэль взглянул также на мистера Винкеля, когда тот кончил свою речь, и они обменялись выразительными взглядами, из чего мистер Пикквик весьма справедливо заключил, что они понимают друг друга.
- Не знаете ли вы чего-нибудь, Самуэль? - спросил мистер Пикквик.
- Нет, сэр, ничего не знаю, - отвечал мистер Уэллер, принимаясь застегивать остальные пуговицы с необыкновенной поспешностью.
- Правду ли вы говорите, Самуэль?
- Чистейшую, сэр, - ничего я не знаю, и не слышал ничего вплоть до настоящей минуты. Если в голове у меня и вертятся какие-нибудь догадки, - прибавил Самуэль, взглянув на мистера Винкеля, - я не вправе высказывать их из опасения соврать чепуху.
- Ну, и я не вправе предлагать дальнейшие расспросы относительно частных дел своего друга, как бы он ни был близок к моему сердцу, - сказал мистер Пикквик после кратковременной паузы, - довольно заметить с моей стороны, что я тут ровно ничего не понимаю. Стало быть, нечего и толковать об этом.
Выразившись таким образом, мистер Пикквик свел речь на другие предметы, и мистер Винкель постепенно начал приходить в спокойное и ровное состояние духа, хотя не было на его лице ни малейших признаков беззаботного веселья. Друзьям представилось слишком много предметов для разговора, и утренние часы пролетели для них незаметно. В три часа мистер Уэллер принес ногу жареной баранины, огромный пирог с дичью и несколько разнообразных блюд из произведений растительного царства, со включением трех или четырех кружек крепкого портера - все это было расставлено на стульях, на софе, на окнах, и каждый принялся насыщать себя, где кто стоял. Но, несмотря на такой беспорядок и на то, что все эти кушанья были приготовлены в тюремной кухне, друзья произнесли единодушный приговор, что обед был превосходный.
После обеда принесли две или три бутылки отличного вина, за которым мистер Пикквик нарочно посылал в один из лучших погребов. К вечеру, перед чаем, эта порция повторилась, и когда, наконец, очередь дошла до последней, то есть шестой бутылки, в средней галерее раздался звонок, приглашавший посторонних посетителей к выходу из тюрьмы.
Поведение мистера Винкеля, загадочное в утреннее время, приняло теперь совершенно торжественный характер, когда, наконец, он, под влиянием виноградного напитка, приготовился окончательно проститься со своим почтенным другом. Когда мистер Топман и мистер Снодграс вышли из комнаты и начали спускаться с первых ступеней лестницы, мистер Винкель остановился на пороге перед глазами мистера Пикквика и принялся пожимать его руку с неописуемым волнением, в котором проглядывала какая-то глубокая и могущественная решимость.
- Прощайте, почтенный друг, - сказал мистер Винкель со слезами на глазах.
- Благослови тебя бог, мой милый! - отвечал растроганный мистер Пикквик, с чувством пожимая руку своего молодого друга.
- Эй! Что ж ты? - закричал мистер Топман с лестничной ступени.
- Прощайте, почтенный друг!
- Прощай, мой милый! - сказал мистер Пикквик.
Затем следовало еще «прощай», еще и еще, и когда этот комплимент повторен был около дюжины раз, мистер Винкель отчаянно уцепился за руку своего почтенного друга и принялся смотреть на его изумленное лицо с каким-то странным выражением отчаяния и скорби.
- Ты хочешь сказать что-нибудь, мой милый? - спросил наконец мистер Пикквик, утомленный этим нежным церемониалом.
- Нет, почтенный друг, нет, нет, - сказал мистер Винкель.
- Ну, так прощай, спокойной тебе ночи, - сказал мистер Пикквик, тщетно покушаясь высвободить свою руку.
- Друг мой, почтенный мой утешитель, - бормотал мистер Винкель, пожимая с отчаянной энергией руку великого человека, - не судите обо мне слишком строго, бога ради, не судите, и если вдруг услышите, что я доведен был до какой-нибудь крайности всеми этими безнадежными препятствиями, то я… я…
- Что ж ты еще? - сказал мистер Топман, появляясь в эту минуту на пороге комнаты мистера Пикквика. - Идешь или нет? Ведь нас запрут.
- Иду, иду, - отвечал мистер Винкель.
И, еще раз пожав руку мистера Пикквика, он вышел наконец из дверей.
В ту пору как великий человек смотрел с безмолвным изумлением за своими удаляющимися друзьями, Самуэль Уэллер побежал за ними вдогонку и шепнул что-то на ухо мистеру Винкелю.
- О, без сомнения, в этом уж вы можете положиться на меня, - сказал громко мистер Винкель.
- Благодарю вас, сэр. Так вы не забудете, сэр? - проговорил Самуэль.
- Нет, нет, не забуду, - отвечал мистер Винкель.
- Желаю вам всякого успеха, сэр, - сказал Самуэль, дотрагиваясь до своей шляпы. - Я бы с величайшим удовольствием готов был ехать с вами, сэр; но ведь, извольте сами рассудить, старшина без меня совсем пропадет.
- Да, да, вы очень хорошо сделали, что остались здесь, - сказал мистер Винкель.
И с этими словами пикквикисты окончательно скрылись из глаз великого человека.
- Странно, очень странно, - сказал Пикквик, возвращаясь назад в свою комнату и усаживаясь в задумчивой позе на софе перед круглым столом. - Что бы такое могло быть на уме у этого молодого человека?
И он сидел в этом положении до той поры, пока, наконец, не раздался за дверью голос Рокера, тюремщика, который спрашивал, можно ли ему войти.
- Прошу покорно, - сказал мистер Пикквик.
- Благодарю вас, благодарю, - отвечал мистер Пикквик. - Не угодно ли рюмку вина?
- Вы очень добры, сэр, - сказал мистер Рокер, принимая поданную рюмку. - Ваше здоровье, сэр!
- Покорно вас благодарю, - сказал мистер Пикквик.
- A я пришел доложить вам, почтеннейший, что хозяин-то ваш ужасно захворал со вчерашней ночи, - сказал мистер Рокер, поставив на стол опорожненную рюмку.
- Как! Захворал тот арестант, что переведен сюда из высшего апелляционного суда? - воскликнул мистер Пикквик.
- Да-с, только уж, я полагаю, почтеннейший, что ему недолго быть арестантом, - отвечал мистер Рокер, повертывая в руках тулью своей шляпы таким образом, чтоб собеседник его удобно мог прочесть имя ее мастера.
- Неужели, - воскликнул мистер Пикквик, - вы меня пугаете.
- Пугаться тут нечего, - сказал мистер Рокер, - он-таки давненько страдал чахоткой, и вчера вечером, бог знает отчего, у него вдруг усилилась одышка, так что теперь он еле-еле переводит дух. Доктор сказал нам еще за шесть месяцев перед этим, что одна только перемена воздуха может спасти этого беднягу.
- Ну, сэр, этого нельзя сказать, - отвечал Рокер, продолжая вертеть свою шляпу, - чему быть, того не миновать; я полагаю, что он не избежал бы своей участи и у себя дома на мягких пуховиках. Сегодня поутру перенесли его в больницу. Доктор говорит, что силы его очень ослабели. Наш смотритель прислал ему бульону и вина со своего собственного стола. Уж, конечно, смотритель не виноват, если этак что-нибудь случится, почтеннейший.
- Разумеется, смотритель не виноват, - поспешил согласиться мистер Пикквик.
- Только я уверен, - сказал Рокер, покачивая головой, - что ему едва ли встать со своей койки. Я хотел держать десять против одного, что ему не пережить и двух дней, но приятель мой, Недди, не соглашается на это пари и умно делает, я полагаю, иначе быть бы ему без шести пенсов. - Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, почтеннейший.
- Постойте, постойте! - сказал мистер Пикквик. - Где у вас эта больница?
Мистер Пикквик схватил шляпу и, не говоря ни слова, пошел за своим проводником.
Тюремщик безмолвно продолжал свой путь и, наконец, остановившись перед дверьми одной комнаты верхнего этажа, сделал знак мистеру Пикквику, что он может войти. То была огромная и печальная комната с двумя дюжинами железных кроватей вдоль стен, и на одной из них лежал человек, или, правильнее, остов человека, исхудалый, бледный, страшный, как смерть. Он дышал с величайшим трудом, и болезненные стоны вырывались из его груди. Подле этой постели сидел низенький мужчина, с грязным передником и в медных очках: он читал Библию вслух протяжным голосом. То был счастливый наследник джентльменского имущества.
Больной положил руку на плечо этого человека и просил его прекратить чтение. Тот закрыл книгу и положил ее на постель.
- Открой окно, - сказал больной.
в один общий рокот. Временами громкий крик праздной толпы превращался в неистовый хохот, и тут же слышался отрывок из песни какого-нибудь кутилы, возвращавшегося из таверны, - сцены обыкновенные на поверхности волнующегося моря человеческой жизни. Грустно и тошно становится на душе, когда вы рассматриваете их при своем нормальном состоянии души и тела: какое же впечатление должны были произвести звуки на человека, стоявшего одной ногой на краю могилы!
- Нет здесь воздуха, - сказал больной слабым и едва слышным голосом. - Здоров он и свеж на чистом поле, где, бывало, гулял я в свои цветущие годы; но жарок он, душен и сперт в этих стенах. Я не могу дышать им.
Наступило кратковременное молчание, и тем временем мистер Пикквик подошел к постели в сопровождении мистера Рокера. Больной притянул к себе руку своего старого товарища и дружески начал пожимать ее своими руками.
- Я надеюсь, - говорил он, задыхаясь, таким слабым голосом, что предстоящие слушатели должны были склонить свои головы над его изголовьем, чтобы уловить неясные звуки, исходившие из этих холодных и посинелых губ, - надеюсь, милосердный Судья отпустит мне мои прегрешения, содеянные на земле. Двадцать лет, любезный друг, двадцать лет страдал я. Сердце мое разрывалось на части, когда умирал единственный сын мой: я не мог благословить его и прижать на прощанье к своему родительскому сердцу. Страшно, ох, страшно было мое одиночество в этом месте. Милосердный Господь простит меня. Он видел здесь на земле мою медленную и тяжкую смерть.
Зрители переглянулись. Тюремщик склонил свою голову над изголовьем и быстро отступил назад.
- Вот он и освободился, господа! - сказал мистер Рокер.
Освободился… да: но и при жизни он так был похож на мертвеца, что нельзя точно сказать, когда он умер.
Примечания
27
Примечание переводчика