Большие надежды.
Глава первая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава первая. (старая орфография)

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

КНИГА 6.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ к журналу "ПРИРОДА И ЛЮДИ"

1909 г.

БОЛЬШИЯ НАДЕЖДЫ.

Перевод М. П. Волошиновой и * * *.
ПОД РЕДАКЦИЕЙ

М. А. Орлова.

С-ПЕТЕРБУРГ.

Книгоиздательство П. П. Сойкина

Глава первая.

Фамилия моего отца была Пиррип, мне же дали христианское имя Филиппа. Я на своем детском языке соединял оба эти имени вместе и таким образом получилось одно более короткое и легкое, а именно Пип. Сам я звал себя Пипом и все меня звали Пипом.

Подтверждением того, что отца моего звали Пиррип, может служить надпись на его надгробном памятнике, а затем показание сестры моей, мистрисс Джо Гарджери, которая была замужем за кузнецом. Я никогда не видел ни отца, ни матери, ни даже их портретов (они жили еще до изобретения фотографии) и представление о их наружности составилось в моем детском воображении по надгробным памятникам. Форма букв на могиле отца внушила мне странную мысль, что он был коренастый, сильный и смуглый мужчина с черными вьющимися волосами. По характеру надписи на могиле матери, ("Джорджиана, жена вышереченного") я по детски заключил, что мать моя была женщина больная, а лицо у нея было покрыто веснушками. Пять маленьких камней ромбоидальной формы в полтора фута длины каждый, которые стояли рядом позади их могилы и были посвящены памяти моих пяти маленьких братьев, в самом еще нежном возрасте отказавшихся от участия в житейской борьбе, внушили мне странную мысль, которую я с благоговением поддерживал в себе, что все они родились, лежа на спине и заложив руки в карманы своих панталон, да так и не вынимали их всю жизнь.

Жили мы в болотистой местности, недалеко от реки и в двадцати милях от моря. Первое самое живое и глубокое впечатление, полученное мною о некоторых явлениях жизни, относится к одному достопамятному сырому вечеру, когда я в первый раз узнал, что мрачное, заросшее крапивой место было кладбище; что Филипп Пиррип, принадлежавший к этому приходу, и Джиорджиана, жена вышереченного, умерли и погребены; что Александр, Варфоломей, Авраам, Товит и Роджер, дети вышереченных, умерли и погребены; что мрачное пустынное место позади кладбища, перерезанное по всем направлениям канавами, плотинами, запрудами, где виднелся повсюду пасущийся скот, - болото; что отливающая свинцом извилистая полоса вдали - река; что находящееся на далеком разстоянии логовище, откуда несется ветер, - море; что маленький, дрожащий от страха при виде всего итого и плачущий комочек - Пип.

-- Перестань реветь! - крикнул чей-то ужасный голос и из-за могилы вблизи церковного портика вынырнул вдруг какой-то человек. - Тише, маленький чертенок, не то я перережу тебе горло.

Ужасный человек в грубой серой одежде и с большой железной колодкой на ноге. Человек без шляпы, в стоптанных башмаках и с старой грязной тряпкой, обмотанной вокруг головы. Человек, промокший насквозь, испачканный грязью, изрезанный камнями, обожженный крапивой и исколотый шиповником. Он хромал и дрожал всем телом, глаза его сверкали и зубы его стучали, когда он схватил меня за шиворот.

-- О, сэр, не перерезывайте мне горло! - молил я его с ужасом. - О, пожалуйста, сэр, не делайте этого!

-- Как тебя зовут? - сказал человек. - Живей!

-- Пип, сэр!

-- А далее, - сказал человек, уставившись на меня. - Да, говори же!

-- Пип... Пип, сэр!

-- Где ты живешь, - сказал человек. - Укажи пальцем!

Я указал в ту сторону, где была наша деревня, находившаяся на берегу реки, на разстоянии одной мили или более от церкви, и окруженная ольховыми деревьями.

Человек смотрел с минуту на меня, затем перевернул меня вдруг вниз головой и опустошил мои карманы. Он ничего не нашел там, кроме куска хлеба. Когда церковь пришла в прежнее положение... - когда он внезапно схватил меня за ноги и перевернул меня головой вниз, мне показалось, будто шпиц её находится у меня под ногами, - когда церковь пришла в прежнее положение, я сидел на высокой надгробной плите и дрожал всем телом, пока он ел мой кусок хлеба.

-- Ну, щенок, - сказал он, облизывая губы, - и щеки же у тебя! _t

Да, щеки у меня были, кажется, пухлые, хотя я был вообще слабый и для своих лет малорослый ребенок.

Я серьезно выразил ему свою надежду, что он не сделает этого и еще крепче ухватился за надгробную плиту, на которую он посадил меня, частью чтобы удержаться на ней, частью чтобы удержаться от слез.

-- Слушай, ты! - сказал человек. - Где твоя мать?

-- Здесь, сэр! - отвечал я.

Он вздрогнул, отбежал на несколько шагов, затем остановился и стал смотреть на меня через плечо.

-- Вот здесь, сэр! - робко сказал я ему. - "Тож, Джорджиана". Это моя мать.

-- О! - сказал он, возвращаясь ко мне. - Так это, значит, твой отец рядом с твоею матерью?

-- Да, сэр! - сказал я. - Он также принадлежал к этому приходу.

Ага! - пробормотал он с задумчивым видом. - У кого же ты живешь?... Если предположить, что ты останешься в живых... так как я этого не решил еще.

-- У моей сестры, сэр!.. У мистрисс Джо Гарджери... жены Джо Гарджери, кузнеца, сэр!

-- Кузнеца?! - воскликнул он и взглянул на свою ногу.

Мрачно посматривал он несколько раз то на свою ногу, то на меня и вдруг подошел к надгробной плите, где я сидел, схватил меня за обе руки и, дерзка за них, опрокинул меня назад, как только мог, так что глаза его грозно смотрели на меня сверху вниз, а я безпомощно смотрел на него снизу вверх.

-- Ну, слушай! - сказал он. - Дело идет о том, оставить ли мне тебя в живых или нет? Знаешь ты, что такое напилок?

-- Да, сэр!

-- А съестное знаешь?

-- Да, сэр!

При каждом вопросе он опрокидывал меня все больше и больше с тою целью, вероятно, чтобы внушить мне мысль о моей безпомощности и опасности, которой я подвергался.

-- Ты достанешь мне напилок! - Он наклонил меня еще ниже. - Ты принесешь мне чего-нибудь съестного! - Еще ниже. - Принесешь то и другое мне! - Еще ниже.. - А не принесешь, так я вырву из тебя сердце твое и печенку - Еще ниже.

-- Не будете ли так добры, сэр, поставить меня головой вверх... быть может, голова моя перестанет тогда кружиться и мне легче будет слушать вас.

В ответ на это он так меня перекувыркнул, что мне показалось, будто даже церковь перепрыгнула через свой собственный шлиц. После этого он схватил меня за руки, поставил на надгробную плиту и обратился ко мне с следующими ужасными словами:

-- Завтра рано утром ты принесешь мне напилок и чего-нибудь поесть. Все это ты принесешь мне вот на ту старую баттарею. Ты это сделаешь и затем никогда ни единым словом, ни единым знаком не покажешь никому, что ты видел такого человека, как я, или вообще кого-нибудь, и тогда только ты останешься в живых. Смей только не послушаться меня и обмолвись хоть одним словечком, так сейчас у тебя вырежут сердце и печенку и съедят. Не думай, что я здесь один. Тут вместе со мной прячется еще один молодой человек, а в сравнении с этим молодым человеком я настоящий ангел. Он слышит каждое слово, что я тебе говорю. Молодой человек этот отлично знает, как справиться с таким мальчиком, как ты, и с его сердцем, и с его печенкой. Напрасно такому мальчику прятаться от этого молодого человека. Пусть себе мальчик запирает двери на замок, пусть забирается в теплую постель, пусть закутывается со всех сторон своим одеялом, пусть считает, что он в полной безопасности, молодой человек все таки тихонько, тихонько проберется к нему и вытащит из дому. Мне большого, большого труда стоило удержать этого молодого человека, чтобы он не расправился с тобою. Ах, как трудно было не пускать его к тебе! Ну, что ты скажешь на это?

Я сказал ему, что завтра рано утром принесу ему напилок и разных кусочков еды, какие только найду.

"убей меня Бог, если я не приду!"

Я повторил эти слова и он поставил меня на землю.

-- Смотри-же! - продолжал он. - Помни, что тебе надо сделать и не забывай молодого человека. Ступай теперь домой!

-- Спо... спокойной ночи, сэр! - еле пролепетал я.

и колючих кустарников, которые росли по краям зеленой насыпи, и мне казалось, что он нарочно обходит могилы, из боязни, чтобы оттуда не высунулись руки мертвецов, которые схватят его за ноги и потащат к себе в могилы.

Дойдя до церковной ограды, он перелез через нее, как человек, у которого ноги окоченели и не сгибаются; тут он остановился и взглянул в мою сторону. Как только я увидел это, так тотчас пустился во все лопатки домой. Продолжая бежать, я на некотором разстоянии оглянулся назад через плечо и увидел, что он идет в реке, по прежнему обхватив себя обеими руками и с трудом переступая больной ногой по огромным камням, которые разбросаны там и сям для удобства пешеходов во время проливных дождей и разливов реки.

Болото виднелось на горизонте и казалось теперь длинной чертой полосой, когда я снова остановился, чтобы взглянуть на него; река также казалась горизонтальной полосой, но только далеко не такой широкой и не такой черной, а небо позади них превратилось в целый ряд красных полос с промежуточными между ними черными. На самой окраине реки я еле различал всего только два чернеющих предмета, которые стояли прямо; один из них была, веха, подле которой причаливали рыбаки; это была крайне безобразная штука, представлявшая собою шест, на верхушке которого, торчала опрокинутая вверх дном бочка без обручей. Другой предмет была виселица и на ней остатки цепей, на которых был когда-то повешен пират. Человек шел то направлению к последней, как будто он был этим пиратом, который вернулся к жизни и явился сюда, чтобы его снова повесили. Мысль эта привела меня в неописанный ужас и мне показалось, будто коровы также, подняли головы и смотрели вслед ему, хотя я не понимал, о чем оне собственно могли думать. Я оглянулся кругом, нет ли где по соседству ужасного молодого человека, но нигде не увидел ни малейших признаков его присутствия. На меня снова напал ужас и я, не останавливаясь ни на минуту, пустился бежать домой.