Большие надежды.
Глава двадцать первая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава двадцать первая. (старая орфография)

Глава двадцать первая.

Пока мы шли таким образом, я несколько раз присматривался к мистеру Уэммику, желая знать, на что он похож при дневном свете, и увидел рядом с собой человека сухощавого и небольшого роста, с широким деревянным лицом, которому тупой резец не сумел, повидимому, придать какое либо выражение. На нем виднелись, правда, следы этого резца, которые могли бы придать ему известное выражение, будь материал мягче, а резец тоньше и острее, но в виду тупости инструмента получались вместо черточек какие то углубления. Резец пытался, повидимому, три или четыре раза произвести кое-какие улучшения в области носа, но тут же и отказался от попытки смягчить это лицо. Судя по неряшливому состоянию его белья, я вывел заключение, что он холостяк и что ему приходится переносить много лишений и потерь; он носил четыре траурных кольца и кроме того брошку с изображением женщины и плакучей ивы над могилой, на которой стояла урна. Я заметил также, что вся часовая цепочка его обвешана была кольцами и печатками, которые служили ему вероятно, тяжелым воспоминанием об отошедших друзьях. Глаза у него были блестящие, - маленькие, проницательные и черные, - губы тонкия и прорез рта широкий. На вид ему казалось, по моему, от сорока до пятидесяти лет.

-- Так вы никогда не бывали раньше в Лондоне? - спросил меня мистер Уэммик.

-- Нет, - отвечал я.

-- И я когда то -был здесь новичком, - сказал мистер Уэммик. - Даже подумать странно!

-- А теперь вы, вероятно, хорошо ознакомились с городом?

-- Разумеется, - отвечал мистер Уэммик. - Теперь мне известна вся его жизнь.

-- Худой это верно город? - спросил я больше для того, чтобы сказать что нибудь, чем из желания получить какие либо сведения.

-- Здесь в Лондоне вас когда угодно надуют, ограбят, убьют. - Народу здесь, да и везде, впрочем, достаточно найдется для таких штук.

-- Из-за вражды и злобы, - сказал я, желая несколько смягчить его слова.

-- О! Не знаю, вражда тут или злоба, - отвечал мистер Уэммик. - Дело тут не в этом... ради выгоды люди на все бывают готовы.

-- Это еще хуже.

-- Вы думаете? - спросил мистер Уэммик. - Впрочем, и я сказал бы то же самое.

Шляпа мистера Уэммика была сдвинута на затылок и он шел, устремив взгляд вперед; вид у него был очень сосредоточенный и ничто на улице не привлекало, повидимому, его внимания. Рот у него был устроен таким образом, что казался постоянно улыбающимся. Мы успели подняться на Хольборн-Гилл прежде, чем я догадался, что улыбка эта механическая и что он на самом деле никогда не улыбается.

-- Вы знаете, где живет мистер Матью Покет? - спросил я.

-- Да! В Гаммер-Смите, в западной части Лондона, - сказал он, кивая головой в ту сторону.

-- Далеко это?

-- Порядочно... миль пят.

-- Вы знакомы с ним?

-- Да вы никак подвергаете меня формальному допросу, - сказал мистер Уэммик, пристально всматриваясь в меня. - Да, я знаком с ним... знаком.

нибудь утешительное, когда он сказал вдруг, что мы уже пришли в гостинницу "Бернард". Это но успокоило меня, однако, ибо я предполагал, что здание это представляет собой целый отель, который содержится мистером Бернардом и в сравнении с которым наш "Синий Вепрь" ничто иное, как таверна. И вдруг оказалось, что мистер Бернард безплотный дух, фикция моего воображения, что нет никакой гостинницы, а существует коллекция грязнейших ветхих домов, столпившихся друг подле друга.

Мы вошли в калитку, прошли длинный проход и вышли на мрачный квадратный двор, напомнивший мне кладбище. Мне показалось, что и деревья здесь угрюмые, и воробьи угрюмые, и кошки угрюмые, и дома (полдюжины или около этого) угрюмые, и что нигде и ничего не видел я до такой степени угрюмого. Окна целого ряда квартир, из которых состоял этот дом, служили настоящей выставкой старых, вылинявших штор и занавесок, уродливых цветочных горшков, битых стекол, лома и гнили, нищеты и упадка. На окнах пустых комнат наклеены были надписи: "сдается", "сдается", "сдается"; можно было подумать, что новые бедняки не придут больше сюда и что мстительная душа Бернарда жаждет постепенного истребления настоящих жильцов и погребения их под неосвященным молитвой грунтом мостовой. Грязный траурный слой сажи и копоти покрывал это заброшенное творение Бернарда и посыпал пеплом главу его в знак покаяния и смирения. Все это оскорбляло чувство зрения. Но чувство обоняния оскорблялось не менее запахом сухой гнили и мокрой гнили и всякой гнили, который шел из заброшенных подвалов и с крыш, запахом крыс, и мышей, и клопов, и стойл, и всякой грязи, настоятельно требовавшей применения какой нибудь обеззараживающей жидкости.

Это начало исполнения моих больших надежд, было столь неожиданно, что я с неудовольствием взглянул на мистера Уэммика.

-- А, - сказал он, не поняв моего взгляда, - здешнее уединение напоминает вам деревню.... и мне также.

Он провел меня в угол двора и поднялся со мною в верхний этаж по крайне непрочной лестнице, которая грозила ежеминутно разсыпаться в прах, так что верхние жильцы могли в один прекрасный день выглянуть из своих дверей и увидеть, что они не могут больше спуститься вниз. На дверях значилось: "Мистер Покет Младший", а на ящике для писем я увидел полоску бумаги с надписью: "Вернусь скоро".

-- Он не думал, вероятно, что вы так скоро приедете, - объяснил мне мистер Уэммик. - Вам ничего больше не ну ясно?

-- Нет, благодарю вас, - отвечал я.

-- Я заведую кассой, - продолжал мистер Уэммик, - и поэтому мы часто будем видеться с вами. До свиданья.

-- До свиданья.

Я протянул руку. Мистер Уэммик взглянул на меня с таким видом, как будто думал, что я желаю чего нибудь. Но затем, видя, что это не то, сказал:

-- Да... Да! Вы, я вижу, привыкли пожимать руку.

Я очень сконфузился, думая, что это не в лондонских обычаях, но отвечал утвердительно.

-- Я отвык от этого, - сказал мистер Уэммик. Очень рад, разумеется, познакомиться с вами. До свиданья!

Когда мы пожали друг другу руку и он ушел, я отворил окно на площадке лестницы и едва не лишился головы: подпорки подгнили и окно спустилось вниз с быстротою гильотины. К счастью я не успел еще высунуться из окошка. После такого происшествия, я решил удовольствоваться туманным видом гостинницы сквозь стекла окна, покрытого наросшей на нем корой грязи, и грустно думал о том, что рассказы о Лондоне очень преувеличены.

Понятие мистера Покета младшого о слове "скоро" не согласовалось, очевидно, с моим. Я чуть не до сумасшествия налюбовался видом из окна и в течение полутора часа успел несколько раз написать пальцем свое имя на каждом стекле окна, пока услышал, наконец, на лестнице чьи то шаги. Передо мною постепенно появились шляпа, голова, галстук, жилет, панталоны, сапоги члена человеческого общества моих приблизительно лет. Из под мышки каждой руки у него торчал бумажный пакет, а в одной руке, кроме того, он держал корзину с клубникой; сам он еле переводил дух.

-- Мистер Пип? - спросил он.

-- Мистер Покет? - спросил я.

-- Бог мой! - воскликнул он. - Мне так жаль... я знал, что дилижанс ваш приходит сюда в полдень, но я не думал, что вы приедете на нем. Дело в том, что я выходил, имея собственно вас в виду... я не извиняюсь, нет!.. Я думал, что вы приедете из деревни и не прочь будете покушать фруктов за обедом, а потому отправился в Ковент-Гарден на фруктовый рынок.

По некоторой причине я почувствовал вдруг, что глаза мои готовы выскочить из головы. Я высказал ему благодарность за внимание, начиная думать в то же время, что я вижу сон.

-- Бог мой! - сказал мистер Покет младший. - Эта дверь всегда так упрямится.

Он бросился отворять дверь, продолжая держать пакеты с ягодами под мышками и выжимая из них сок. Видя это, я предложил ему отдать эти пакеты мне, на что он согласился с приятной улыбкой и принялся сражаться с дверью, как с каким то диким зверем. Дверь отворилась в тот момент, когда он этого не ожидал, так что он покачнулся назад прямо на меня, а я покачнулся назад прямо на противоположную дверь и оба мы расхохотались. Но я продолжал чувствовать, что глаза мои выскакивают из головы и что я вижу все это во сне.

вам будет приятнее пробыть завтра со мною, а не с ним, и погулять но Лондону. Я очень счастлив, что могу показать вам Лондон. Что касается вашего стола, то вы, надеюсь, не найдете его худым... Я заказал его в ближайшей кофейной и велел принести его сюда, и (я обязан это сказать) на ваш счет, как сказал мне мистер Джаггерс. Относительно квартиры должен сказать, что она не отличается роскошью, потому что я сам должен зарабатывать себе кусок хлеба, а отец мой ничего не может дать мне, хотя, имей он даже что нибудь, я и тогда ничего не взял бы от него. Не думайте, пожалуйста, что скатерть, ложки и посуда принадлежат мне, все это из ресторана. Вот моя маленькая спальня; несколько сырая, но у Бернарда все сыро. А вот ваша спальня; мебель взята на прокат, но я уверен, что она отвечает своему назначению; если желаете чего нибудь, я сейчас пойду и принесу мигом. Комнаты эти в стороне; мы будем одни и не будем, надеюсь драться. Но, Бог мой! Простите меня, я все время заставляю вас держать фрукты. Позвольте мне сюда эти пакеты. мне так стыдно!

Я стоял против мистера Покета младшого, передавая ему один за другим оба пакета, и в ту же минуту увидел, что с гладами его происходит тоже, что и с моими. Отскочив назад, он сказал:

-- Боже спаси меня! Никак это тот самый мальчишка!