Большие надежды.
Глава двадцать пятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава двадцать пятая. (старая орфография)

Глава двадцать пятая.

Бентлей Друммель был до того надутый малый, что даже дулся на книгу, как будто бы сочинитель этой книги нанес ему какое-то кровное оскорбление; еще менее любезно относился он к знакомым. Он был крайне тяжел на подъем, тяжел в каждом движении и понимании; даже лицо у него было ленивое и язык до того неповоротлив, что болтался у него так же тяжело, как тяжело он болтался, ничего не делая, по комнатам. Он был, одним словом, ленив, горд, скуп, скрытен и подозрителен. Он был сыном богатых людей из Соммерсетского графства, которые холили и нежили это сочетание драгоценных качеств до тех пор, пока не открыли, что он уже перерос, а остался олухом. Бентлей Друммель явился к мистеру Покету, когда был уже выше ростом этого джентльмена и на полдюжины голов глупее большинства джентльменов.

Мать Стертопа, болезненная женщина, очень баловала сына и держала его дома, не смотря на то, что ему давно уже была пора поступать в школу; он боготворил ее и преклонялся перед нею. У него были нежные, женственные черты лица и... "он вылитая мать, как вы это видите, хотя вы никогда не видели ее", - сказал мне Герберт. Само собою разумеется, я сошелся с ним больше, чем с Друммелем и мы, начиная с первых же вечеров нашего катанья на лодках, всегда возвращались домой рядом, переговариваясь из лодки в лодку, тогда как Бентлей Друммель ехал всегда один вдали от нас, пробираясь вдоль нависшого берега и среди камышей. В таких случаях он напоминал собой какое то неприятное земноводное создание, принесенное откуда то течением. Когда я думаю о нем, мне всегда представляется, как он едет позади нас, выбирая самые темные места, а наши лодки скользят в это время посреди самой реки, освещенные днем солнцем, а ночью луной.

Герберт сделался самым близким товарищем моим и другом. Я предложил ему место в своей лодке, что служило ему предлогом, чтобы чаще бывать в Гаммерсмите, а участие мое в половинной плате за его квартиру побуждало меня часто ездить в Лондон. Таким образом мы во все часы дня и ночи проезжали это пространство между Лондоном и Геммерсмитом. Я навсегда сохранил приятное воспоминание об этой дороге (хотя в настоящее время она уже не так красива, как тогда) по которой я так часто ездил в дни юности и надежд.

Я прожил месяца два в семье мистера Покета, когда к нам заявились вдруг мистер и мистрисс Камилла. Последняя была сестрой мистера Покета. Джиорджиана, которую я вместе с ней видел у мисс Хевишем, также посетила нас. Она была двоюродной сестрой мистера Покета; это была пренеприятная старая дева, которая признавала в религии одну лишь суровость и сердце которой преисполнено было желчи и злобы. Все трое ненавидели меня всею алчностью и разочарованием своим. Тем не менее, благодаря занятому мною вдруг положению, они льстили мне, и самым низким, отвратительным образом. К мистеру Покету они относились как к взрослому ребенку, который не понимает своих собственных интересов, и говорили, как я слышал, что к нему надо быт снисходительным. На мистрисс Покет они смотрели с презрением, хотя признавали, что бедняжка должна была тяжело разочароваться в жизни, потому что и сами они испытывали горечь этого чувства.

Вот среди какой обстановки пришлось мне жить и заниматься своим образованием. Я скоро усвоил себе все привычки человека богатого и истратил множество денег, количество которых достигло в несколько месяцев баснословной суммы. Временами, однако, я волей неволей брался за книгу. В последнем, впрочем, нет никакой заслуги с моей стороны, так как у меня все же было настолько здравого смысла, что я мог понять свои недочеты. Благодаря мистеру Покету и Герберту я делал успехи; и тот и другой всегда были готовы поддержать меня и удалить все препятствия с моей дороги, а потому мне надо было превратиться в такого олуха, как Друммель, чтобы не понимать своей пользы.

Прошло несколько недель после того, как я виделся с мистером Уэммиком, когда я написал ему, что хочу побывать у него и вместе с ним отправиться к нему вечером. Он ответил мне, что это доставит ему большое удовольствие и что он будет ждать меня в конторе до шести часов. Я пришел в назначенное время, когда он собирался уходить и прятал ключ от сундука у себя на спине.

-- Вы думаете идти пешком до самого Уольуорза? - спросил он.

-- Разумеется, - отвечал я, - если вы желаете.

-- Очень даже, - сказал Уэммик. - Я целый день сижу за конторкой и не прочь размять себе ноги. Ну, а теперь я скажу вам, что у нас будет на ужин, мистер Пип! Во-первых, тушеное мясо - домашняго приготовления и холодная жареная курица - от кухмистера. У нея должно быть очень нежное мясо; хозяин её был присяжным при разборе наших нескольких дел и мы скоро освободили его. Когда я покупал у него курицу, я напомнил ему об этом и сказал: - "Выберите получше, дружище Брайтон! Пожелай мы только задержать вас подольше и вы просидели бы еще денька два лишних". - Он ответил на это"Позвольте мне подарить вам самую жирную курицу из всей моей лавки". - Я позволил ему, разумеется. Тоже ведь имущество, и тоже ведь движимое. Надеюсь, вы ничего не имеете против престарелого родителя?

Я подумал, что он говорит все о той же курице, когда он добавил: - "У меня в доме есть престарелый родитель". - Я ответил ему то, что требовалось вежливостью.

-- Так вы не обедали еще у мистера Джаггерса? - спросил он.

-- Нет еще,

-- Он говорил мне об этом сегодня, когда услышал, что вы будете у меня. Я думаю, он пригласит вас завтра. Он думает пригласить и ваших товарищей. У вас их трое, не так-ли?

Хотя я не имел обыкновения считать Друммеля в числе своих товарищей, я все же отвечал: - "да!"

-- Так вот, он хочет пригласить всю шайку. - Олово это не особенно польстило мне,- Чем бы он ни угощал вас, он угостит хорошо. Не ждите особенного разнообразия, но все будет превосходное. В доме у него есть еще одна достопримечательность, - продолжал Уэмыик после минутной паузы и я подумал, что он хочет говорить об экономке, - он никогда не запирает на ночь ни окон, ни дверей.

-- И его ни разу не обокрали?

-- В этом вся штука! - отвечал Уэмыик. - Он говорит об этом при всех: - "Хотелось бы мне видеть человека, который посмел бы обокрасть меня!" - Господи, Боже мой! Я сам сотни раз слышал, как он у нас в конторе говорил известным мошенникам: - "Вы знаете, где я живу, знаете, что я ничего не запираю на ключ, почему вы не попробуете устроить дельце у меня? Неужели мне так таки и не удастся соблазнить вас?" И ни один из них, сэр, не смотря на всю любовь свою к деньгам, не решается на такую попытку.

-- Так они боятся его? - спросил я.

-- Боятся его! - отвечал Уэммик. - Я думаю, боятся. Ну, да и он то себе на уме, оттого и вызывает их. Серебра у него ни-ни, сэр! Все из британского металла, каждая ложка.

-- Выгоды, следовательно, не получат большой, - заметил я, - если бы даже... _

-- Зато ему будет большая выгода, - перебил меня Уэммик, - и они знают это. Он держит жизнь их у себя в руках; десятки, сотни людей зависят от него. Он сделает всс, что захочет. Нет возможности даже сказать, чего он не сделает, если захочет.

Я задумался о величии своего опекуна, но тут Уэммик снова заговорил со мной.

-- Что касается отсутствия серебра, то это, знаете ли, касается глубины его души. У реки своя глубина, ну и у него своя глубина. Присмотритесь к цепочке его часов. Основательная!

-- Очень массивная, - сказал я.

-- Массивная? - повторил мистер Уэммик. - Я также думаю. Часы у него золотой хронометр и стоят сто фунтов, ни на один пенс меньше. Знаете-ли, мистер Пип, здесь у нас в городе семьсот воров и все они знают о существовании этих часов, но нет ни одного мужчины, ни одной женщины и даже ребенка между ними, которые не узнали бы малейшого колечка его цепочки и, попадись хотя одно такое колечко им в руки, они отшвырнут его от себя, чтобы не ожечься им.

садиков и производил впечатление весьма скучного места. Уэммик жил в маленьком деревянном коттэдже, окруженном как бы клочками сада, а верхняя часть его была устроена и выкрашена в роде баттареи, уставленной пушками.

-- Собственная работа, - сказал Уэммик. - Выглядит красиво... не правда-ли?

Я поспешил высказать свое одобрение. Мне казалось, что я никогда еще не видел такого крошечного домика, с такими странными готическими окнами и готической дверью, такой маленькой, - что в нее едва можно было пройти.

-- А вот там, видите, настоящий флагшток, - сказал Уэммик, - а по воскресеньям на нем взвивается настоящий флаг. Теперь слушайте. Когда я перехожу этот мост, я подымаю его, вот так... и всякое сообщение прекращается.

Мост состоял из доски, перекинутой через канаву в четыре фута ширины и в два фута глубины. Любопытнее всего было видеть ту гордость, с которою он поднял эту доску и прикрепил ее; он делал это улыбаясь, не спеша и обдуманно, а не машинально.

-- В девять часов каждый вечер, по Гринвичскому меридиану, - сказал Уэммик, - выстрел из пушки. Вот она, видите? А когда вы услышите ее, вы сами скажете тогда, что это настоящее орудие.

Пушка, о которой он говорил мне, помещалась в отдельной решетчатой крепости на батарее. Защищалась она от непогоды искусстным маленьким сооружением из брезента, устроенным в виде зонтика.

-- Я поставил ее назади, - сказал Уэммик, - чтобы она не была на виду и не давала повода подозревать существование укрепления... Я держусь того принципа что раз у вас есть идея, приводите ее в исполнение и держитесь за нее... Не знаю, таково ли ваше мнение на этот счет...

Я сказал, что держусь того же мнения.

-- А там еще дальше позади у меня помещение для свиньи, для кур и кроликов. Затем, я сам себе сделал парничек и развожу там огурцы, а за ужином вы получите возможность судить о том, какой салат я развожу у себя. Да, сэр, - продолжал Уэммик, улыбаясь на этот раз совершенно серьезно и качая головой, - предположите это маленькое местечко осажденным и вы увидите, что оно выдержит осаду чорт знает сколько времени, благодаря значительному запасу провизии.

Он провел меня к беседке, куда надо было пройти всего каких нибудь двенадцать ярдов, но куда мы шли тем не менее довольно долго, потому что тропинка, по которой мы шли, делала невероятное количество самых причудливых изворотов. В беседке нас уже ждали стаканы с пуншем, который мы охлаждали в маленьком орнаментальном озере, на берегу которого стояла беседка. Озеро это с небольшим островком посредине (быть может салатом для ужина) имело круглую форму; на острове он устроил фонтан. Как только вы приводили в движение небольшое колесо и вынимали пробку из трубки, фонтан тотчас же начинал действовать и подставленная рука ваша становилась мокрой.

-- Я сам себе инженер, плотник, паяльщик, садовник и мастер на все руки, - сказал Уэммик в ответ на мои похвалы. - Дело это прекрасное, знаете-ли оно сметает с души вашей всю грязь Ньюгета и нравится преклонному родителю. Не желаете ли сейчас же познакомиться со стариком? Не стеснит это вас?

Я выразил свою готовность познакомиться и мы отправились в замок, где у камина застали преклонных лет старика в фланелевом сюртуке, очень чистенького, чрезвычайно приятного и веселого, который прекрасно сохранился, но был совершенно глух.

-- Ну-с, почтенный родитель, - сказал Уэммик, пожимая ему руку, - как поживаете?

-- Очень хорошо, Джон, очень хорошо, - отвечал старик.

-- Вот мистер Пип, почтенный родитель, - сказал Уэммик, - мне хотелось бы, чтобы вы разслышали его имя. Кивните ему головой, мистер Пип, он это очень любит. Кивните еще раз, пожалуйста, кивните!

-- Прекрасное это местечко у моего сына, сэр! - крикнул старик в то время, когда я старался кивать ему, сколько мог. - Одно удовольствие, сэр! Следует, чтобы государство после смерти моего сына удержало бы за собой все это место со всеми в нем украшениями и устроило бы здесь гулянье для народа.

-- Ты горд, как полишинель, не правда-ли, почтенный родитель? - сказал Уэммик, не спуская глаз со старика, и выражение лица его при этом заметно смягчилось. - Вот тебе поклон, - вот тебе и второй, - и он отвесил еще более низкий поклон. - Ты любишь это, не правда-ли? Если вы не утомились, мистер Пип... я знаю, это утомляет людей незнакомых... кивните ему еще раз. Вы представить себе не можете, как это правится ему.

трубку, сколько лет непрестанного труда стоило ему, чтобы привести свою дачу в настоящее цветущее состояние.

-- Это ваша собственность, мистер Уэммик?

-- О да! - сказал Уэммик. - Я время от времени прикупал землю по клочкам. Да, это мое собственное трудовое, клянусь Св. Георгом!

-- В самом деле? Надеюсь и мистеру Джаггерсу нравится ваша дача?

-- Никогда не видел, - сказал Уэммик, - и никогда не слышал о ней. Никогда не видел старика... никогда не слышал о нем. Нет! Контора одно, а частная жизнь другое. Когда я иду в контору, замок остается позади, а когда я иду в замок, контора остается позади меня. Если это не очень неприятно вам, то вы очень обяжете меня, если будете поступать так же. Я, так сказать, раздваиваюсь и держусь разно дома и в конторе.

-- Близится время выстрела, - сказал Уэммик, откладывая в сторону свою трубку. - Это уж удовольствие для старика.

Мы вернулись в замок, где старик стоял у камина и накаливал кочергу; глаза его блестели от удовольствия предстоящей великой церемонии. Уэммик держал в руке часы и не спускал с них взора до тех пор, пока не наступил момент, когда он взял у старика раскаленную до красна кочергу и отправился на батарею. Вскоре после того, как он вышел, раздался такой сильный выстрел, что весь маленький коттэдж вздрогнул, готовый, казалось, развалиться, и зазвенели находившияся в нем чашки и стаканы. Старик, который, как мне показалось, едва не упал с кресла, но удержался за него руками, вскрикнул восторженно:

-- Выстрел! Я слышал его!

знаменитый подлог, две бритвы, несколько локонов волос и рукописи с исповедью приговоренных к казни, о которых мистер Уэммик отозвался, что "все это до последняго слова ложь, сэр!"

Все эти вещи были разложены между красиво сгруппированными образчиками китайского фарфора и стекла, различными безделушками, сделанными самим хозяином музея, и шпильками для чистки трубки, выточенными преклонным родителем. Музей этот помещался в комнате, куда меня ввели вскоре после моего прихода и которая была не только гостиной, но в то же время и кухней, судя по кастрюле, стоявшей на плитке камина, и вертелу, висевшему там же.

В доме прислуживала опрятно одетая девочка подросток, которая целый день ухаживала за стариком. Когда она накрыла стол для ужина, для нея спустили подъемный мост, чтобы она могла уйти, а затем снова подняли его на всю ночь. Ужин был превосходен и хотя в замке чувствовался запах сырости и гнили, а свиной хлев можно было бы, по моему, поместить несколько дальше, я тем не менее был вполне доволен сделанным мне радушным приемом. Все понравилось мне также и в моей комнатке, внутри маленькой башенки, не смотря на то, что между мною и флагштоком был до того низкий и тонкий потолок, что мне казалось, когда я лежал уже в постели, будто шест флагштока, того и гляди, воткнется мне в лоб.

Уэммик встал очень рано и я боюсь сказать, что мне показалось, что он чистил мои сапоги. После этого он отправился в сад и я из своего готического окна видел, как он, желая доставить удовольствие преклонному родителю, самым старательным образом кивал ему головой. Завтрак оказался таким же прекрасным, как и ужин, а в половине восьмого мы отправились в Литтль-Бритейн. По мере того, как мы подвигались вперед, Уэммик становился все суше и суровее и смолк совершенно, подойдя к конторе. Когда же наконец мы вошли в его деловую комнату и он вынул из за спины ключ, он забыл, повидимому, и Уольуорз, и замок, и подъемный мост, и беседку, и озеро, и фонтан, и старика, как будто все это разлетелось в пух и прах с последним выстрелом его пушки.