Большие надежды.
Глава тридцать третья.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава тридцать третья. (старая орфография)

Глава тридцать третья.

В своем дорожном платье, обшитом мехом, Эстелла казалась мне еще нежнее, еще прекраснее, чем когда-нибудь. Обращение её было как нельзя более привлекательно; кто бы подумал, что она заботиться о том, чтоб мне поправиться? И я уже воображал, что в этом обнаруживается влияние мисс Хевишем.

Мы стояли на дворе гостинницы и она указывала мне на свои вещи. Когда я все их собрал, мне пришла в голову мысль - до сих пор я, кроме её, ни о чем не думал, - что я даже не знаю куда она едет.

-- Я еду в Ричмонд, - сказала она мне. - Мне объяснили, что есть два Ричмонда, один в Сэрри, другой в Иоркшире. Мой, видите ли, в Сэрри. Отсюда, до него десять миль. Вы мне наймете карету и проводите меня. Вот мой кошелек, вы из него заплатите за. что следует. Нет, нет, вы должны взять кошелек! Нам с вами не приходится разсуждать, мы должны повиноваться данным инструкциям. Мы с вами не вольны поступать, как вздумается.

Говоря это, сна передала мне кошелек, и я надеялся, что слова, её имели свой тарный смысл. Она произнесла их легкомысленно, но не то, чтоб с недовольным видом.

-- За каретой надо еще послать, Эстелла. А покуда, вы отдохнули бы здесь?

-- Да, я здесь отдохну и буду пить чай, и вы должны обо всем позаботиться.

Она подхватила меня за руку, будто и это было так уж положено, и я попросил лакея, глазевшого на дилижанс, как будто он отродясь не видывал такой штуки, провести нас в отдельную комнату. Услышав это, он засуетился, схватил откуда то салфетку, словно она была магический ключ, без которого он не мог найти дороги наверх, и ввел нас в самый черный и темный чулан во всем доме. Комнатка эта была снабжена уменьшительным зеркалом (совершенно излишним предметом, если принять во внимание небольшие размеры комнаты), стклянкою с подливкою из анчоусов и валявшимися в углу коньками. Когда я протестовал против подобной конурки, он провел нас в другую, большую, с обеденным столом человек на тридцать. На решетке камина, в целой груде золы и угольной пыли, валялся смятый, исписанный листок, вырванный из какой-нибудь тетради. Взглянув на эти обгорелые остатки, он покачал головою и спросил у меня: - "чего прикажите", и получил в ответ: "чашку чаю для барыни", вышел в раздумьи.

Мне тогда показалось, да и теперь.еще кажется, судя по смешанному запаху бульона и конюшни в этой комнате, что вероятно конюшенная отрасль хозяйства находилась далеко не в цветущем состоянии, и что вследствие того предприимчивый хозяин пустил своих лошадей на бульон. Но несмотря ни на что, эта комната была для меня лучше всех на свете, потому что в ней была Эстелла. Мне казалось, что с нею я пресчастливо мог бы прожить там целый век. (Но заметьте, в ту минуту я не был счастлив и вполне это сознавал).

-- К кому вы едете в Ричмонд? - спросил я у Эстеллы.

-- Я еду жить и проживаться к одной даме, которая имеет возможность, или, по крайней мере, уверяет, что имеет возможность вывозить меня в общество, и познакомить в нескольких домах, словом, предоставить мне случай других посмотреть и себя показать.

-- Конечно, вы будете очень довольны видеть новые места, новых людей, иметь новых поклонников.

-- Да, конечно.

Она ответила так небрежно, что я заметил:

-- Вы говорите о себе, как-будто о постороннем лице.

-- А почему вы знаете, как я говорю о посторонних? - сказала Эстелла, прелестно улыбаясь. - Не учиться же мне у вас; я говорю, как мне вздумается. Как поживаете вы у мистера Покета?

-- Очень весело, по крайней мере... Мне казалось, что следовало воспользоваться случаем.

-- По крайней мере? - подхватила Эстелла.

-- Так весело, как только может-быть без вас.

-- Ах глупый мальчик, - сказала Эстелла совершенно хладнокровно. - Зачем вы болтаете такия глупости? мне кажется, ваш друг мистер Матью будет почище всей своей семьи.

-- Постойте, постойте, никому, кроме самого себя; я ненавижу такого рода людей. Но, говорят, он действительно очень безкорыстен, и не унижается до мелочной зависти и вражды? Я так слыхала.

-- А я имею достаточные основания, чтоб подтвердить ваши слова.

-- Я думаю, нельзя сказать того же об остальных, - сказала Эстелла с полу-серьезным, полу-шутливым выражением: - Они так надоедают мисс Хевишем всякими доносами на вас. Они следят за каждым вашим шагом, перетолковывают его, пишут письма (нередко анонимные); словом, вы составляете мучение и единственное занятие их жизни. Вы не можете себе представить, как эти люди вас ненавидят.

-- Но надеюсь, они этим не вредят мне? - сказал я.

Вместо ответа Эстелла покатилась со смеху. Это меня очень удивило, и я смотрел на нее в недоуменьи. Когда она перестала смеяться, а смеялась она от души, я спросил ее недоверчиво:

-- Надеюсь, вы не стали бы радоваться, еслиб они могли сделать мне какой-нибудь вред.

-- О нет, нет, вы можете быть уверены, что я смеюсь потому, что все их попытки не удаются, - сказала Эстелла. - О эти люди, как они бьются и мучатся!

Она снова захохотала и даже теперь, когда я знал причину её смеха, он все еще оставался для меня загадкою; я не мог сомневаться в его искренности, а с другой стороны, я тут не находил ничего особенного смешного, и подозревал, что под этим что-нибудь кроется; она казалось угадала мою мысль и ответила на нее.

-- Вы не можете понять как я рада, когда эти люди остаются в дураках. Вы не взросли в том странном доме; а я взросла. Вы не прошли той школы постоянных, глухих интриг, скрывающихся под личиною сочувствия и сожаления и разных других нежных чувств; а я прошла. Вы не знаете, что такое значит в детские годы с каждым днем все более и более убеждался в гнусности всех окружающих; а я знаю.

Теперь Эстелла была далеко от смеха; эти воспоминания нахлынули на нее с необыкновенною силою. Ни за что на свете не желал бы я быть причиною её гневных взглядов.

-- Я могу сказать вам только две вещи, - продолжала Эстелла. - Во-первых, что, не смотря на пословицу, что капля за каплей камень точит, вы можете быть уверены, что эти люди никогда, с сотни лет не успеют очернить вас в глазах мисс Хевишем. Во-вторых, я вам скажу, что это все из-за меня они так хлопочут и делают столько подлостей; вот вам в том моя рука.

И она шутливо подала мне руку. Мрачное её настроение ужо исчезло. Я схватил её руку и поднес ее к губам.

-- Смешной мальчик, - сказала она. - Видно вас ничто не образумит! Или вы, может-быть, целуете мою руку, с тем же чувством, с каким я когда-то дала вам поцеловать мню щеку?

-- Какое же то было чувство? - спросил я.

-- Постойте, дайте мне припомнить... то было чувство презрения ко всем льстецам и пройдохам.

-- Если я скажу - да, то могу ли я опять поцеловать вас в щеку?

-- Вы бы попросили прежде, чем целовать руку. Но, впрочем, можете и теперь, если хотите.

Я наклонился к ней, её лицо было спокойно, как лицо статуи. - Ну-с, - сказала Эстелла, ускользнув, как только я прикоснулся к её щеке. - Ведь вы должны позаботиться, чтоб мне дали чаю, и потом отвезти меня в Ричмонд.

Этот неожиданный оборот её речи, напоминавший мне, что наши отношения были насильственно-обязательны, что мы были ни что иное как куклы в чужих руках, очень огорчил меня; впрочем, все в наших отношениях огорчало меня.

Каково бы ни было её обращение со мною, я не мог довериться ей, я не мог надеяться на нее и, несмотря на то, я шел наперекор своим надеждам, своей уверенности. Но зачем повторять одно и тоже тысячи раз! Так всегда было со мною.

Я позвонил и снова потребовал чаю. Лакей появился с своей магической салфеткой, принося один за одним, по крайней мере, пятьдесят различных снарядов и приборов, необходимых для чаю, но о самом чае и помину не было. Тут был поднос, чашки с блюдцами, тарелки, ножи, вилки, (даже точила), ложки, (различных сортов), солонки; скромная маленькая решеточка с жареным хлебом, под громадным железным колпаком; кусочек мягкого масла в груде петрушки, словно Моисей в нильских камышах; бледный хлеб с пригорелой верхней коркой, усыпанной сахаром и еще чем-то, и наконец, пузатый семейный самовар, внесенный лакеем с выражением невыносимого страдания и утомления. Доставив все это, он снова пропал, и после долгого отсутствия возвратился с каким-то драгоценным коробцем, заключавшим в себе сушеные листья или, вернее, целые сучки. Я бросил несколько этого материала в горячую воду и, наконец, успел добыть для Эстеллы чашку, право, не знаю чего.

покатившись вдоль Ньюгэтской улицы, мы скоро очутились под теми стенами, которых я теперь так стыдился.

-- Что это за место? - спросила Эстелла.

Я было попытался не узнать, но потом ответил на её вопрос. После того, как она взглянула на это здание и потом отшатнувшись проговорила: - несчастные! - я ни за что в мире не сознался бы в своем посещении.

-- Говорят, что мистер Джаггерс лучше всех знает тайны этого страшного места, - сказал я, желая свалить вину на кого-нибудь другого.

-- Он, я думаю, знает тайны всех на свете, - тихо проговорила Эстелла.

-- Вы, вероятно, часто с ним видитесь?

-- Я привыкла видать его от времени до времени, с тех пор как себя помню. Но я теперь знаю его не лучше, чем знала, когда еще не умела говорить. А как-то вы с ним ладите?

-- Раз свыкнувшись с его вечною недоверчивостью, я "поладил с ним" очень хорошо.

-- И вы с ним близко познакомились?

-- Я обедал у него, в его собственном доме.

-- То-то, я думаю, любопытное место, - сказала Эстелла с выражением отвращения.

-- Действительно, очень любопытное место.

Не думаю, чтоб даже с нею я мог слишком разговориться о своем опекуне, но я вероятно рассказал бы ей об обеде в Джерардстрите, еслиб нас вдруг не обдало ослепительным светом газа. Он живо напомнил мне те чувства, которые когда-то возбуждал во мне, и я несколько времени был поражен словно блеском молнии.

И так мы перешли к другому разговору; мы говорили преимущественно о местах, по которым проезжали, и о том, какие части Лондона лежат направо, какие налево. Город был почти неизвестен Эстелле, потому что она постоянно находилась при мисс Хевишем, до своего путешествия, а тогда она только два раза проезжала мимо Лондона. Я спросил ее, не поручен ли моему опекуну надзор над нею, покуда она здесь, но она с живостью вскричала: - Боже избави!

Я не мог не заметить, что она старалась прельстить меня, старалась покорить мое сердце, и конечно успела бы в том, будь задача во сто раз труднее. Но это не делало меня счастливым; даже еслиб она не намекала, что мы оба находимся в зависимости, я чувствовал, что она овладела моим сердцем потому только, что ей так хотелось.; в ней не было того нежного чувства, которое бы ручалось, что она никогда не сокрушит, не бросит его.

Когда мы проезжали чрез Гаммерсмит, я показал ей дом мистера Покета и выразил свои надежды, что так как оттуда недалеко до Ричмонда, то я буду иметь случай видеться с нею.

-- О конечно, конечно, мы будем видеться; им уже, кажется, писали о вас.

Я спросил ее, большое ли это семейство?

-- Нет, их только двое, мать и дочь. Мать занимает важное положение в обществе, но не прочь, кажется, увеличить свои доходы.

- Я удивляюсь, как мисс Хевишем могла так скоро снова с вами разстаться?

-- Это входит в её планы, Пип, - сказала она вздыхая, как бы от утомления. - Я должна постоянно писать ей, и в определенные сроки ездить к ней. Я должна постоянно сообщать ей известия о себе и о брильянтах, потому что теперь они почти все мои.

старых деревьев перед домом были обрезаны в формы столь же оффициальные и неестественные, как те фижмы и парики, но и они, казалось, не далеко отстали от мертвецов, когда-то обитавших в этом доме и им, повидимому, было суждено скоро отправиться той же дорогой.

Хриплый, старый колокольчик не раз, вероятно, возвещавший появление какой-нибудь зеленой фижмы, брильянтовой шпаги или красного каблучка, важно нарушил тишину лунной ночи, и две молодые краснощекия девушки выбежали навстречу Эстеллы. Вскоре все её чемоданы и ящики исчезли за дверьми сеней; сна подала мне руку, улыбнулась и, пожелав доброй ночи, также скрылась за дверью. Несколько минут стоял я, раздумывая, как бы я был счастлив, еслиб жил в этом доме, вместе с нею, хотя и сознавал в то же время, что я никогда не был счастлив в её присутствии.

С разбитым сердцем сел я в карету, чтоб возвратиться в Гаммерсмит. В дверях нашего дома, я встретил маленькую Джэн Покет, возвращавшуюся с какого-то детского вечера, в сопровождении своего возлюбленного. И я завидовал этому мальчику, не смотря на то, что он находился под командой у Флопсон.

Мистер Покет был на лекции. Он прекрасно читал о домохозяйстве, и его брошюры о воспитании детей и об обращении с прислугой, считались лучшими руководствами по этой части. Но мистрисс Покет была дома и в ужасных хлопотах; она застала Бэби, играющого с игольником, который ему дали, чтобы занять его во время отсутствия Миллерс, (отлучившейся на минутку с своим родственником гвардейцем). При тщательном осмотре, в иголках оказался большой недочет, так что действительно можно было сомневаться в безвредности подобного приема, будь он употреблен как внутреннее или наружное средство, в особенности, если принять во внимание нежный возраст пациента.

Покет преспокойно принялась за свою родословную Великобритании, предписав Бэби выспаться, как лучшее лекарство, я раздумал: - нет, лучше не раскрою...