Большие надежды.
Глава тридцать шестая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава тридцать шестая. (старая орфография)

Глава тридцать шестая.

Наши дела шли день от дня хуже; долги росли, мы часто сводили счеты и "оставляли поля", а время между тем быстро летело. Я был уже совершеннолетний, а еще, как предсказывал Герберт, тайна моей судьбы не разоблачилась.

Герберт сам достиг совершеннолетия восемью месяцами прежде меня. Так как это событие не ознаменовалось никакою существенною переменою в его положении, то оно и не. произвело никакого впечатления в гостинице Бернарда. Но день моего рождения мы ожидали с бездною надежд и самых невозможных предположений, потому что оба были убеждены, что мой опекуна не может не сказать мне по этому случаю чего-нибудь решительного.

Я приложил возможные старания, чтоб все в Литль-Бритейн знали, когда будет день моего рождения. Накануне я получил оффициальную записку от Уэммика, уведомлявшую меня, что мистер Джаггерс желал бы меня видеть завтра, около пяти часов пополудни. Это- меня окончательно убедило, что должно случиться что-нибудь очень важное и я, с трепетом и необыкновенною исправностью, отправился на следующий день в назначенный час к своему опекуну.

В первой комнате встретил и поздравил меня Уэммик; разговаривая со мною, он случайно потер себе нос бумажкой, вид которой мне очень понравился. Но он ни слова не сказал о ней, а кивнул головою на дверь, приглашая меня войти в кабинет моего опекуна. Был ноябрь месяц и мистер Джаггерс стоял перед огнем, прислонившись спиною к карнизу камина и заложив руки под фалды фрака.

-- Ну, Пип, - сказал он: - сегодня следует вас называть - мистером Пипом. Поздравляю вас, мистер Пип.

Мы пожали друг другу руку (он никогда долго не жал руку) и я поблагодарил его.

-- Возьмите стул, мистер Пип, - сказал мой опекун.

Я сел; он продолжал стоять в прежнем положении, и только, поводя бровями, пристально смотрел на свои сапоги. Мне стало неловко; мною овладело то же чувство, которое я испытал когда-то, давно, когда каторжник меня посадил на надгробную плиту. Страшные слепки на стенах, казалось, делали неимоверные усилия, чтоб разслушать разговор.

-- Ну, любезнейший, - начал мой опекун, обращаясь и мне, будто я был свидетель, сидевший на судебной скамье: - я желал бы сказать вам несколько слов.

-- Сделайте одолжение.

-- Как велики, полагаете, вы, ваши расходы? - сказал мистер Джаггерс, нагибаясь, чтоб взглянуть на пол и потом закидывая голову назад и глядя в потолок.

-- Как велики мои расходы, сэр?

-- Как велики ваши расходы? - повторил он, все еще глядя в потолок.

Подождав немного, он обвел взором всю комнату и остановил платок на полпути к носу, дожидаясь моего ответа.

Я последнее время так часто занимался поверкою счетов, что совершенно сбился с толку, и не был в состоянии ответить на этот вопрос. Я так и сказал своему опекуну. Ответ, кажется, понравился ему. Он заметил:

-- Я так и думал.

И с самодовольным видом высморкал нос.

-- Ну, любезнейший, я вам задал один вопрос, - сказал Джаггерс. - Теперь не имеете ли вы каких-нибудь. вопросов задать мне?

-- Задайте один, - сказал Джаггерс.

-- Не откроется ли мне сегодня мой благодетель?

-- Нет. Задайте другой.

-- Скоро ли объяснится тайна.

-- Оставьте этот вопрос на минутку в стороне, - сказал Джаггерс: - и спросите что-нибудь другое.

Я подумал. Оставался только один вопрос.

-- Приходится ли мне получить что-нибудь сегодня.

На этот вопрос мистер Джаггерс с торжествующим видом отвечал:

-- Я так и думал, что кончится этим!

Он позвал Уэммика и приказал подать себе знакомую мне бумажку. Уэммик подал ему и тотчас же удалился.

-- Ну-с, мистер Пип, - сказал Джаггерс: - потрудитесь теперь выслушать. Вы не стесняясь брали отсюда деньги; ваше имя частенько встречается в расходной книге, но вы, без сомнения, уже наделали долгов?

-- К несчастью, я должен сказать "да".

-- Конечно, вы должны сказать "да", в том нет сомнения, - сказал мистер Джаггерс.

-- Да, сэр.

-- А не спрашиваю сколько у вас долгов, потому что вы сами того не знаете, а еслиб и знали, так не сказали бы, непременно убавили бы. Да, да, любезнейший, - продолжал он, увидев, что я собираюсь протестовать, и махая мне рукою, чтоб я молчал. - Вам, кажется, что вы бы этого не сделали, но, поверьте, наверно сделали бы. Вы меня извините, но я лучше вас знаю. Ну-с, возьмите вот эту бумажку. Взяли вы ее? Хорошо-с Теперь скажите мне, что это такое!

-- Это банковый билет в пятьсот фунтов, - ответил я.

-- Это банковый билет в пятьсот фунтов, - повторил мистер Джаггерс, - И эта недурная сумма денег - как вы думаете?

-- Могу ли я думать иначе!

-- Нет, нет, отвечайте прямо, - сказал мистер Джаггерс.

-- Итак, вы считаете эту сумму, без сомнения, недурною. Ну-с, Пип, так знайте же, что она принадлежит вам. Это вам подарок на сегодняшний день в доказательство основательности ваших надежд. Таков будет ваш ежегодный доход де тех пор, пока ваш благодетель заблагоразсудит открыться вам. Вы сами возьмете теперь в руки денежные дела, и только в каждую четверть будете получать от Уэммика сто двадцать пять фунтов; все это, конечно, до тех пор, пока вы будете иметь дело с самим источником вашего благополучия, а не с его доверенным лицом. Я вам уже прежде сказал, что я здесь только доверенное лицо. Я действую сообразно данным инструкциям и мне за то платят. Я нахожу их крайне неблагоразумными, но, ведь, мне не за то платят, чтоб я разсуждал об их достоинствах и недостатках.

Я начал было распространяться о признательности, которую я питаю к своему благодетелю за его щедрость, как Джаггсрс остановил меня, сказав холодно:

-- Мне, ведь, не платят за то, чтоб я передавал ваши слова.

Он оправил фалды своего фрака и снова насупив брови, принялся разглядывать свои сапоги.

Помолчав немного я сказал:

-- Я вам задал один вопрос, мистер Джаггерс, и вы сказали мне повременить с минутку. Надеюсь, я не сделаю ничего дурного, если во второй раз его предложу?

-- Что ж это было?

Я вперед знал, что он не поможет мне выйти из неловкого положения, но необходимость снова сделать вопрос совершенно сконфузила меня.

-- Вероятно ли, что мой патрон, - начал я заикаясь: - тот источник, о котором вы говорили, скоро... здесь я из деликатности запнулся.

-- Что ж скоро? - подхватил мистер Джаггсрс. - Покуда это еще не вопрос.

Скоро ли он приедет в Лондон? - сказал я, тщетно пытаясь найти более точное выражение. - Или потребует меня к себе?

-- Ну, вот видите ли, - отвечал мистер Джаггерс, в первый раз глядя на меня: - видите ли, я теперь должен напомнить вам о том вечере, когда мы в первый раз встретились. Что я вам сказал тогда?

-- Вы сказали, что, может быть, мой благодетель откроется чрез несколько лет.

-- Именно так, - сказал мистер Джаггерс: - вот вам и мой ответ.

Мы взглянули друг другу в глаза. Я чувствовал, что дыхание мое ускорялось вследствие желания выведать у него что-нибудь. Но, я видел также, что он замечает мой трепет, и с этим исчезала надежда добиться от него разъяснения тайны.

-- Думаете ли вы, что и теперь еще дожидаться этого надо несколько лет?

Мистер Джаггерс покачал головой, но он отрицал этим не самый вопрос, а вообще возможность добиться у него ответа. Страшные слепки, когда я взглянул на них, казалось, с усиленным вниманием прислушивались к нашему разговору, что придавало им выражение, будто они готовились чихнуть.

-- Постойте! - сказал мистер Джаггерс, потирая себе ляжки. - Я вам прямо скажу, мой друг Пип, вам не следует меня об этом и спрашивать. Вы это поймете еще лучше, если я вам скажу, что этот вопрос может ввести меня в неприятности. Постойте! Я пойду далее, я скажу вам еще нечто.

-- Когда ваш благодетель откроется вам, - сказал мистер Джаггерс, выпрямляясь: - тогда уж вы сами будете иметь с ним дело. Когда это лицо откроется, мои обязанности оканчиваются. Когда это лицо откроется, мне и нужды не будет до вас. Это все, что я имею вам сказать.

Мы переглянулись, и я задумчиво опустил глаза. Из его последних слов я заключил, что мисс Хевишем, по какой-нибудь причине или, может быть, совсем без причины, не сообщила Джаггерсу, что она предназначает меня для Эстеллы, что он был недоволен этим, завидовал мне, или, наконец, что он открыто противился этим планам и не хотел иметь никакого с ними дела. Подняв глаза, я увидел, что он все время не спускал с меня своего проницательного взгляда.

-- Если это все, что вы имеете мне сказать, сэр, - заметил я: - то мне не остается ничего более говорить.

Он кивнул головою в знак согласия и, вынув свои часы - грозу всех воров, - спросил, где я намерен обедать? Я ответил: "дома, с Гербертом". Как водится, в свою очередь, я попросил его осчастливить нас своим присутствием и он тотчас же согласился. Но он настаивал идти вместе со мною для того, чтоб я не вздумал ради него входить в излишние расходы, а ему еще нужно было написать письма два, три и, разумеется, вымыть руки. Я сказал, что посижу покуда с Уэммиком.

Дело в том, что когда пятьсот фунтов очутились у меня в кармане, в голове моей зашевелилась мысль, которая уже не раз приходила мне на ум и мне показалось, что Уэммик именно человек, с которым можно посоветоваться об этом деле, он уже собирался уходить, запер сундук, покинул конторку, поставил обе свечи с щипцами на полочку около дверей, чтоб разом их потушит, сгреб уголья в камине, так чтоб они не могли вывалиться, приготовил шляпу и пальто и стоял, постукивая себя ключем в грудь, в виде полезного гимнастического упражнения, после стольких часов усидчивого труда.

-- Мистер Уэммик, сказал я: - я бы желал посоветоваться с вами; мне бы хотелось помочь одному другу.

Уэммик стиснул рот и молча покачал головою, как бы желая сказать, что он даже не подает своего мнения о такой пагубной страсти.

-- Этот друг, - продолжал я: - старается добиться чего-нибудь на торговом поприще, и ему очень трудно начинать без капитала. Ну-с, я бы хотел ему помочь.

-- Деньгами? - сухо спросил Уэммик.

-- Мистер Пип, - сказал Уэммик, я бы желал перечесть с вами по пальцам все мосты вверх по Темзе. Ну-с вот будет Лондонский - раз; Саутворкский - два; Блякфрайерзский - три; Ватерлоский - четыре; Весминстерский - пять; Воксолский - шест. И он отсчитывал все эти мосты, ударяя ключем по ладони. Как видите, их ровно шесть, выбирайте любой.

-- Я не понимаю вас, - сказал я.

-- Выберите себе мост, мистер Пип, - продолжал Уэммик, вместо ответа; - и пойдите прогуливаться по своему мосту, и остановитесь над среднею аркою вашего моста, и бросьте ваши деньги в Темзу, вот и конец им. Одолжите ваши деньги другу, и конец им будет тот же! Да к тому же в этом будет еще меньше пользы и удовольствия.

И говоря это, он широко раскрыл рог.

-- На то и сказано, - отвечал Уэммик.

-- И так, ваше мнение, - спросил я, почти с негодованием: - что человек никогда не должен...

-- Ссужать, давать другу движимое имущество? - сказал Уэммик. - Конечно, нет, исключая того случая, когда хочешь от него отделаться и то еще вопрос, сколько можно на это пожертвовать.

-- И это, спросил я: - и это ваше убеждение, мистер Уэммик?

-- А-га! - подхватил я, хватаясь за его увертку. - Но будет ли это вашим убеждением в Уольворте.

-- Мистер Пип, - серьезно ответил он: - Уольворт сам по себе, а контора сама по себе. Точно так же, как мой старик одно, Джаггерс другое. Их не следует смешивать. Мои уольвортския убеждения можно узнать только в Уольворте, а здесь вы узнаете только мои оффициальные убеждения.

-- Хорошо, хорошо, - сказал я, чувствуя, что у меня гора свалилась с плеч: - в таком случае я непременно навещу вас в Уольворте, вы можете быть в этом уверены.

-- Милости просим, мистер Пип, - ответил он.

втроем, но на крыльце разделились; Уэммик пошел в свою сторону, мы с Джаггсрсоми в свою.

Не раз в этот вечер, пожалел я, что у мистера Джаггерса нет в Джерард-Стрите ни старика, ни пушки, словом, никого и ничего, что бы могло раздвинуть его насупившияся брови. Не совсем приятно было мне убедиться, что мое совершеннолетие не прояснило ту тесную атмосферу постоянного присмотра и подозрений, которою окружил меня мистер Джаггерс. Он был в тысячу раз умнее и образованнее Уэммика, и все же, я бы в тысячу раз скорее желал бы иметь Уэммика у себя за столом. И не на меня одного производил он такое тяжелое впечатление, потому что, когда он ушел, Герберт, устремив взоры в огонь, сказал мне, что чувствует будто когда-то, очень давно, совершил преступление и совершенно забыл о нем, но теперь начинает мучиться угрызеньями совести.