Большие надежды.
Глава сорок третья.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава сорок третья. (старая орфография)

Глава сорок третья.

Зачем мне останавливаться над вопросом, на сколько Остелла была причиною моего отвращения к Провису? Зачем мне медлить на дороге, для сравнения расположения духа, в котором я находился, когда перед встречею с нею в конторе дилижансов, старался смыть с себя всякий след ньюгетской тюрьмы, с тем отчаянием, с которым я теперь измерял бездну, разделявшую Эстеллу, в её гордости и красоте, от меня, в моем уничижении? Дорога не стала бы ровнее, она привела бы к тому же концу.

Новое опасение вкралось в мою душу после его рассказа; или вернее, его рассказ дал образ и цель уже зародившемуся опасению. Компесон еще жив и может узнать о его возвращении, и тогда нечего и сомневаться в последствиях. Что Компесон сильно боялся его, никто не знал лучше меня, и едва ли, можно было сомневаться, чтоб подобный человек не постарался бы отделаться от опасного врага, посредством доноса.

Никогда не говорил я, и не хотел говорить Провису ни слова об Эстелле. Но я говорил Герберту, что до отъезда моего за границу, мне необходимо навестить Эстеллу и мисс Хевишем.

Я сообщил ему об этом в ту ночь, когда мы оставались наедине, за день перед тем, как Провис рассказал нам свою историю. Я решился ехать в Ричмонд на следующий день и, действительно, поехал.

Когда я вошел к мистрисс Брэндли, служанка Эстеллы сообщила мне, что её госпожа уехала.

-- Куда?

-- В Сатис-Гаус, к мисс Хевишем, как всегда.

-- Не как всегда, - сказал я; - она прежде никогда не ездила туда без меня. Когда же она вернется? Ответ был столь неопределенный, что увеличил мое недоумение. Она отвечала, что её госпожа, вероятно, вернется только на короткое время. Я ничего не мог понять из этого, разве, что от меня нарочно хотели скрыть сущность дела, и потому вернулся домой совершенно разстроенный. Другое ночное совещание с Гербертом, после ухода Провиса (я всегда провожал его домой и хорошо при этом осматривался), привело нас к решению: - не говорить ничего о заграничном путешествии, пока я не возвращусь от мисс Хевишем.

В это время Герберт и я должны были, сами по себе, обдумать какой предлог удобнее употребить: - боязнь ли, что он находится под подозрительным надзором, или что мне, не бывшему никогда заграницею, хотелось бы попутешествовать? Мы знали, что мне стоит только предложить что-нибудь, чтоб он тотчас же согласился.

На следующий день, я унизился до того, что притворился будто бы обещал навестить Джо. Я в состоянии был спуститься до всякой почти гнусности, касательно Джо. Провису следовало быть очень осторожным в моем отсутствии и Герберту заменить меня при нем. Я же должен быть в отлучке одну только ночь, и, по возвращении своем, удовлетворить его нетерпение пышным отъездом за границу. Мне тогда пришло на мысль и, как я после узнал, так же и Герберту, что легче всего можно было бы увезти его под предлогом разных закупок.

Приготовившись таким образом к поездке к мисс Хевишем, я отправился в утреннем дилижансе еще до разсвета и уже был на большой загородной дороге, когда день стал постепенно появляться, медленно дрожа, окруженный обломками и лохмотьями тумана, как нищий.

Когда мы подъехали к "Синему Вепрю" после тряской езды, кто, как вы думаете, вышел из ворот посмотреть на дилижанс? - Бентлей Друммель, с зубочисткой в зубах.

Он притворился, что не видит меня, и я сделал то же; впрочем, плохое было притворство с обеих сторон, тем более, что мы оба взошли в столовую, где он только что кончил, а я заказал себе завтрак. мне было очень горько видеть его в городе, ибо я знал очень хорошо, почему он там.

Присев к столу, пока он стоял у камина, я взял грязную газету давно прошедших дней, на которой было менее четких слов, чем пятен от кофея, сажи, масла и вина. Под конец мне стало невыносимо видеть, как он торчит у камина и я встал с намерением также воспользоваться огнем. Я подошел к камину и протянул руки за его ногами, чтоб достать кочергу и помешать уголь, все еще притворяясь, что не узнаю его.

-- Насмешка это что-ли? - спросил Друммель.

-- О, - ответил я, держа лом в руках: - это вы, в самом деле? Как ваше здоровье? Я удивлялся, кто заслонял огонь. С этими словами, я сильно помешал уголья и встал рядом с Друммелем спиною к огню.

-- Вы только что приехали? - спросил он, слегка толкая меня плечом.

-- Да, - отвечал я, слегка толкая его плечом в свою очередь.

-- Скверная местность, - сказал Друммель. Вы здешний, я полагаю?

-- Да, - ответил я. Мне сказывали, что здешняя страна имеет большое сходство с вашим Шропширом.

-- Никакого, - сказал Друммель.

Тут мистер Друммель взглянул на свои сапоги, а я на свои; потом он поглядел на моя, а я на его сапоги.

-- Вы давно здесь? - спросил я, решившись не отступать.

-- Довольно долго, чтоб городишка успел мне надоесть, - возразил Друммель, притворно зевая и с тою же решимостью.

-- А долго пробудете здесь?

-- Не знаю, - сказал я.

Тут почувствовал я, по волнению в крови, что если мистер Друммель, хотя слегка заденет меня плечом я его выброшу за окно, а так же, если я его задену плечом, мистер Друммель бросит меня в ближайшую яму.

Он стал свистать. Я то же.

-- Я слышал, что здесь в окрестностях много болот? - сказал Друммель.

-- Да. Но что ж из этого? - спросил я.

-- Вам весело, мистер Друммель?

-- Нет, - сказал он, не особенно. Я хочу проехаться верхом и для забавы осмотреть болота. Мне сказывали, что там, вдали от дороги, есть деревни, гостиницы, кузницы и разное, такое. Эй, человек!

-- Что прикажете?

-- Готова моя лошадь?

-- Слушай. Дама не поедет сегодня. Погода не хороша.

-- Слушаю-с, сударь.

Тут Друммель взглянул на меня с выражением обидного торжества, которое меня поразило до глубины сердца и, как бы он ни был глуп, это до того разсердило меня, что я готов был, как разбойник в сказке, схватить его и посадить в огонь. Одно было ясно нам обоим, что без посторонней помощи, ни одному из нас не отойти от камина. Так мы продолжали стоять, плечо к плечу, нога к ноге, держа руки за собою и не двигаясь ни на волос. Лошадь видна была у подъезда, мой завтрак уже был на столе, лакей предложил мне сесть к столу. Я кивнул головой, но мы оба остались на месте.

-- Давно были вы в клубе? - спросил Друммель.

-- Это было, когда мы с вами не сошлись в мнениях?

-- Да, - отрывисто сказал я.

-- Да! да! Вы тогда легко отделались, - колко заметил Друммель. Вам не следовало выходит из терпенья.

-- Мистер Друммель, - сказал я, - вы не в состоянии давать совет в этом случае. Если я и выхожу из терпенья (хотя тогда я вовсе и не выходил, из терпения), то никогда не бросаюсь стаканами.

Взглянув на него, с возрастающею яростью, я сказал:

-- Мистер Друммель, я не искал разговора с вами и вовсе не считаю его приятным.

-- Я с этим согласен, - ответил он, глядя через плечо: - и потому ни во что его не ставлю.

-- Поэтому я попрошу вас прекратить и на будущее время всякия сношения между нами.

потеряли?

-- Что вы этим хотите сказать, сударь?

-- Эй, человек! - крикнул Друммель, вместо ответа.

-- Послушай ты! Хорошо ли ты понял, что молодая леди не поедет верхом и что я сегодня обедаю у молодой леди?

Тут лакей дотронулся рукой до моего простывшого чая и, взглянув на меня умоляющим взором, вышел из комнаты. Друммель, остерегаясь, чтоб не дотронуться до моего плеча, вынул из кармана сигару и откусил кончик, все таки не показывая виду, что хочет отойти. Задыхаясь и кипя от, гнева, я чувствовал, что нельзя было продолжать разговор, не упоминая имени Эстеллы, которого я не мог бы слышать от него; и потому я безсмысленно стал глядеть на противоположную стену, как будто никого не было в комнате, и продолжал хранить молчание. Как долго продолжалась бы эта смешная проделка, не знаю, еслиб не вошли в столовую три фермера, подосланные, я полагаю, лакеем, которые вошли, растегивая сюртуки и потирая руки и которым, так как они направились к камину, мы должны были дать место. Я увидел в окно, как Друммель, схватившись за гриву лошади, неуклюже уселся и уехал, подпрыгивая и качаясь. Я воображал себе, что он уж далеко, когда он вернулся, требуя огня для сигары, про которую он сначала забыл. Человек в кафтане пыльного цвета явился по требованию. Я не мог понять, откуда он взялся; из внутренняго двора, или с улицы, или из какого другого места - и когда Друммель нагнулся с седла и зажегши сигару, засмеялся, кивнув головой, по направлении к окнам столовой, сгорбленные плечи и растрепанные волосы этого человека, стоявшого спиной ко мне, напомнили мне Орлика.

Будучи слишком разстроен, чтоб много заботиться о том, он ли это или нет, или чтоб дотронуться до завтрака, я смыл грязь и пыль с лица я с рук, и пошел к знакомому старому дому, в который, лучше бы было мне никогда не входить.