Большие надежды.
Глава пятидесятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава пятидесятая. (старая орфография)

Глава пятидесятая.

Перевязку возобновляли мне на руках два или три раза ночью и утром. Левая рука была сильно обожжена до локтя и слегка около плеча. Боль в ранах была очень мучительна, но я благодарю Бога, что не случилось хуже. Правая рука, хотя и пострадала, но все же я мог двигать пальцами. Она так же была обвязана, но меньше левой, которую я принужден был подвязать к груди; сюртук приходилось мне носить в виде плаща, застегнутого у шеи и свободно висящого на плечах. Волоса также немного погорели. Но лицо и голова по счастью не пострадали.

Герберт, по возвращении из Гаммерсмита, где он видался со своим отцем, посвятил весь день няньченью за мною. Он был нежнее всякой сиделки: в положенные сроки снимал перевязки и, помочив их в освежающую примочку, прикладывал их с таким терпением, что я не знал, как выразить ему свою благодарность. Сначала, пока я лежал на диване, я никак не мог позабыть, хоть на минуту, блеска пламени, шума и суетни в доме. Если задремлю, бывало, на минуту, меня будили крики мисс Хевишем и я видел ее бежавшую ко мне, всю объятую пламенем. Такое настроение нервов было гораздо тягостнее всякой телесной боли, и Герберт, замечая это, старался, насколько мог, развлекать меня. Никто из нас не говорил ни слова о лодке, но мы оба только о ней и думали. Это было ясно из того, что мы избегали упоминать о ней, и заботились о том, чтобы я как можно скорее был в состоянии грести. Разумеется, мой первый вопрос при встрече с Гербертом был: - все-ли благополучно там, внизу на реке? Он ответил утвердительно веселым и спокойным тоном, и мы не возобновляли об этом разговора до конца дня, когда Герберт, переменяя перевязки, при свете камина, сказал мне:

-- Я вчера вечером, Гендель, провел с Провисом добрых два часа.

-- Где-ж была Клара? - спросил я.

-- Доброе существо! - отвечал Герберт. - Она весь вечер то и дело, что бегала к ревуну. Он начинал стучать, как только она его оставляла. Сомневаюсь, чтобы он мог долго еще прожить. Благодаря рому да перцу, перцу да рому, я думаю, он скоро перестанет стучать.

-- И ты тогда женишься на ней, Герберт?

-- Как же мне иначе беречь это милое дитя? - Положи-ка руку на спинку дивана, мой друг, а я сюда присяду и сниму понемногу перевязку, чтобы тебя не безпокоить. Но возвратимся к Провису; знаешь ли, он исправляется.

-- Я тебе говорил, что он смягчился, узко и тогда, когда я его видел в последний раз.

-- Да, это правда, он вчера вечером был очень разговорчив и рассказал мне кое что о своей жизни. Помнишь ли, как он прервал свой рассказ, заговорив о женщине, причинившей ему столько хлопот... Ушиб я тебя? - Я вздрогнул, но не от его прикосновения. Слова его заставили меня вздрогнуть.

-- Я совсем было забыл об этом, но теперь припоминаю, - сказал я.

-- Он познакомил меня с этой частью своей действительно темной жизни. Передать ли тебе его рассказ или теперь это тебя обезпокоит?

-- Передай мне все до последняго слова!

Герберт нагнулся и пристально взглянул на меня, полагая вероятно, что моя просьба была сделана слишком горячо.

-- Голова у тебя не горяча? - сказал он, прикладывая руку к ней.

-- Нимало, - отвечал я. - Разскажи мне, что Провис сообщил тебе нового, любезный Герберт.

-- Вот, - сказал Герберт, - я снял перевязку и теперь положу свежую. Ты вздрагиваешь, друг! Но сейчас почувствуешь облегчение. Эта женщина, видно, была молода, ревнива и мстительна, мстительна до последней крайности.

-- До какой крайности?

-- До смертоубийства. - Тебе слишком холодно?

-- Нет. Кого же она убила? И каким образом?

нем. - Жертвою её была другая женщина. Кто начал драку - неизвестно, только, после ужасной борьбы в сарае, жертва найдена задушенною.

-- И признали ее виновною?

-- Нет, ее оправдали... - Бедный мой Гендель, я тебе раздражаю рану.

-- Нет, нельзя быть нежнее, Герберт. Что же дальше?

-- От этой оправданной молодой женщины и Провиса, - сказал Герберт, - родился ребенок, маленькая девочка, сильно любимая Провисом. Несколько часов перед тем, как она удавила предмет своей ревности, эта женщина явилась к Провису и поклялась убить его ребенка... Теперь я хорошо перевязал тебе левую руку и остается только поправить правую. Мне легче делать перевязки при таком полу-свете; мои руки решительнее действуют, когда я не совсем ясно вижу страшные раны. Но тебе трудно дышать, любезный друг? Мне кажется, ты слишком часто дышешь?

-- И женщина эта сдержала клятву, Герберт?

-- Здесь то и есть самое темное место в жизни Провиса. Она действительно исполнила свою угрозу.

-- То-есть, он говорит, что она исполнила?

-- Разумеется, милый друг, - возразил Герберт, с видом удивления и опять наклоняясь, чтоб ближе взглянуть на меня: - он рассказал мне все это. Других сведений я не имею.

-- Конечно, тебе ее откуда их иметь.

-- Теперь, - продолжал Герберт: - Провис не говорит, хорошо или худо он обходился с матерью ребенка. Но она жила с ним пять или шесть лет и никогда не оставляла его, даже в самых жалких обстоятельствах и, мне кажется, он сожалел о ней и спускал ей многое. Он говорит, что из опасения быть призванным в свидетели против нея и сделаться причиною её смерти, он прятался от судей, и потому при следствии только вскользь упоминалось о каком то Абеле, бывшем причиною ревности этой женщины. Она пропала без вести, после того, как ее оправдали и таким образов Провис лишился и ребенка и матери его.

-- Скажи, пожалуйста...

-- Сейчас я кончу, милый друг, - продолжал Герберт. - Злой гений, Компесон, мошенник из мошенников, знал о причинах, заставлявших Провиса скрываться в то время, и, разумеется, воспользовался этим, чтобы еще более поработит его себе. Вот, где кроется главная причина ненависти к нему Провиса.

-- Я хотел бы знать, Герберт, - сказал ли он тебе, когда это случилось?

-- Дай мне припомнить его собственные слова. Он, кажется, выразился так: - это было лет двадцать тому назад, когда я только что сошелся с Компесоном. Сколько тебе было лет, когда ты повстречался с ним на кладбище?

-- Лет семь, я думаю.

-- Ну, так он говорит, что это случилось года три или четыре перед тем, и ты напомнил ему потерянную им девочку, которая была бы твоих лет.

-- Герберт, - сказал я, после небольшого молчания, - ты можешь лучше разсмотреть меня у окна, или у камина?

-- У камина, - отвечал Герберт, подходя ко мне.

-- Посмотри на меня.

-- Ну, посмотрел.

-- Ну, я держу твою руку, любезный друг.

-- Ты не думаешь, Герберт, чтоб я был в горячке, или чтоб мои мысли были сильно разстроены после вчерашняго происшествия?

-- Конечно, я уверен в этом и в том, что человек, которого мы скрываем, - отец Эстеллы.