Большие надежды.
Глава пятьдесят первая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава пятьдесят первая. (старая орфография)

Глава пятьдесят первая.

Я, право, не могу сказать, зачем я так горячо желал узнать, кто действительно были родители Эстеллы? Вообще, этот вопрос представлялся мне очень смутным до тех пор, пока его не уяснил мне человек, лучше знакомый с делом.

Я знаю только, что когда Герберт рассказал мне все слышанное от Провиса, мною овладело какое то лихорадочное желание раскрыть эту тайну. Мне казалось, что я не должен был оставлять этого дела, напротив того, обязан, не теряя времени, повидать мистера Джаггерса и узнать от него всю тайну.

Я не знаю, побуждало ли меня к тому желание принести пользу Эстелле, или я с радостью пользовался случаем, чтоб перенести на человека, о котором теперь так заботился, хоть часть той любви, которую питал к Эстелле. Быть может, последнее предположение вероятнее.

Как бы то ни было, но Герберт меня едва удержал. Я хотел тотчас же ночью идти к Джаггерсу. Он уверял, что если я пойду, то конечно заболею и буду неспособным помочь Провису, когда он всего более будет нуждаться в моей помощи. Его слова несколько умерили мое нетерпение. Решившись, во что бы то ни стало, пойти к Джаггерсу на другое утро, я несколько успокоился и согласился спокойно пролежать всю ночь.

На другой день, очень рано, мы отправились вместе в город. На углу Гильнур Стрита, около Смитфильда, я разстался с Гербертом. Он пошел в Сити, а я повернув в Ииттль-Бритень.

Но временам Джаггерс с помощью Уэммика сверял и приводил в порядок свои счетные книги. Уэммик обыкновенно в таких случаях носил все книги и счеты в комнату мистера Джаггерса и там с ним занимался, а его место в конторе занимал тогда один из писцов. Найдя теперь одного из них за Уэммиковой конторкою, я догадался в чем дело; но был очень рад, что буду говорить с Джаггсрсом при Уэммике, ибо он таким образом сам будет свидетелем, что я ничего не сказал, могущого его компрометировать. Мой вид с подвязанной рукой и сюртуком накинутым на плеча способствовал эффекту моего прихода.

Я уже вчера ночью, по приезде в Лондон, известил мистера Джаггерса о случившемся, но теперь хотел сообщить ему все подробности.

Необыкновенное происшествие это как то сделало наш разговор более оживленным и не столь натянутым, как обыкновенно. Во все время моего рассказа мистер Джаггерс стоял, по своему обыкновению, перед камином. Уэммик, прислонясь на спинку кресла и заложив руки в карманы, смотрел мне прямо в глаза. Чудовищные слепки, как то нераздельные в моем воображении с оффициальными приемами Джаггерса, казалось, слышали запах гари.

Когда я кончил свой рассказ и ответил на несколько вопросов, предложенных мне Джаггорсом и Уэммиком, я представил записку мисс Хевишем, уполномочивавшую меня получить 900 фунтов для Герберта, Мистер Джаггерс, взяв её записную книжку, несколько прищурился, но тотчас же передал ее Уэммику и приказал написать мне вексель. Я смотрел на Уэммика, пока он писал; а Джаггерс в то же время покачиваясь то в ту, то в другую сторону, смотрел на меня.

-- Мне очень жаль, Пип, - сказал он, вручая мне вексель, после того, что он подписал его, - что эти деньги не для вас.

-- Мисс Хевишем была так добра, - отвечал я, - что спросила не может ли она мне сделать чего, но я отвечал, что нет.

-- Каждый человек должен знать лучше про свои дела, - сказал Джаггерс. Движению губ Уэммика ясно выражало его любимый довод: "движимое имущество".

-- Я бы на вашем месте не сказал бы нет, - продолжал Джаггерс, - но каждый человек должен лучше знать про свои дела.

-- Каждый человек обязан пещись о приобретении движимого имущества, - сказал Уэммик, посмотрев на меня с упреком.

Теперь, мне казалось, была лучшая минута начать разговор, для которого собственно я и пришел. Поэтому, обращаясь к Джаггерсу, я сказал:

-- Я таки попросил кое что у мисс Хевишем, сэр. Я попросил ее передать мне все, что она знала о своей воспитаннице и она исполнила мою просьбу.

-- Неужели? - спросил Джаггерс, нагнувшись, чтоб посмотреть на свои сапоги, и потом тотчас же снова выпрямляясь.

-- Ну, - продолжал он, - я бы не сделал этого на её месте; впрочем, это её дело, ей лучше знать.

-- Я знаю, однако, более о воспитаннице мисс Хевишем, чем она сама. Я знаю мать Эстеллы.

Джаггерс вопросительно посмотрел на меня и повторил - "мать?"

-- Я видел ее третьяго дня.

-- Будто! - сказал Джаггерс.

-- И вы ее также видели, сэр. Вы еще ее видели гораздо позже меня.

-- Может быть, я знаю об Эстелле и более вас самих. Я знаю и её отца.

Мистер Джаггерс как то странно остановился; он слишком хорошо владел собою, чтоб измениться в лице, но по всей его фигуре я заметил, что мои слова его удивили; он не знал, кто был отец Эстеллы.

Я это подозревал, основываясь на том, что Провис, по словам Герберта, держался в стороне во время процесса, и вошел в сношения с Джаггерсом только четыре года спустя. Теперь, смотря на мистера Джаггерса. я совершенно убедился в моем предположении.

-- Так, вы знаете отца этой молодой девушки, Пип? - сказал Джаггерс.

-- Да, отвечал я: - отец её - Провис, из Нового Южного Валлиса.

Даже мистер Джаггерс вздрогнул от удивления; конечно, он тотчас же опомнился и сделал вид, что достает платок из кармана, но я заметил, что он вздрогнул. Как Уэммикь принял это известие, я не знаю, ибо я не хотел на него смотреть, боясь чтоб Джаггерс как нибудь не заметил наших взглядов, и что мы имеем тайные сношения.

-- На каком же основании, - сказал Джаггерс очень сухо, остановив платок, по обыкновению, на полдороге к носу, - Провис хочет предъявлять права свои на нее?

-- Нет, - отвечал я, - он никогда об этом и не думал; он и не воображает, что дочь его жива.

Но на этот раз Джаггерс изменил себе. Мой ответ был столь неожидан, что он положил платок в карман, не исполнив обыкновенного процесса, и, скрестив руки, пристально посмотрел на меня.

Я рассказал ему тогда все, что знал, и откуда имел все эти сведения. Я только умолчал о Уэммике, а оставил его думать, что я узнал подробности, переданные мне Уэммиком от мисс Хевишем. Я все еще боялся смотреть на Уэммика, и только окончив свой рассказ и поменявшись взглядами с Джаггерсом, я взглянул на него. Он сидел согнувшись и вперив глаза в стол.

-- А-а! - наконец, произнес Джаггерс, подходя к столу. - На чем мы остановились Уэммик, когда вошел мистер Пип?

Я не мог позволить, чтобы со мною так обошлись, я горячо протестовал и просил Джаггерса быть со мной откровеннее. Я напомнил ему, как долго я заблуждался, как тешил себя несбыточными надеждами, и как я теперь сделал важное открытие; я даже дал ему понять, что теперешнее безпокойное состояние моих мыслей может иметь дурные последствия. Я говорил, что кажется заслуживаю взаимной откровенности с его стороны. Я невинен; не подозревал его ни в чем, а только хотел узнать от него всю правду. А если он спросит, зачем я этого хочу, какое право я имею требовать ответа от него, то я скажу, хотя ему, быть может, дела нет до подобных грез, что я любил Эстеллу, горячо и долго, и теперь, когда я потерял ее, мне дорого все, что до нея касается. Видя, наконец, что Джаггерс стоит молча и остается неумолим, несмотря на мой страстный порыв, я обратился к Уэммику.

-- Уэммик, - воскликнул я: - я знаю, у вас доброе сердце!

Я видел ваш веселые домик, вашего старого отца; я видел, как вы мило и приятно проводите время у семейного очага. Умоляю вас, заступитесь за меня, скажите мистеру Джаггерсу, что он должен быть со мною откровеннее!

Я никогда не видал страннее взглядов, чем те, какими поменялись теперь Джаггерс с Уэммиком. Сначала я ужаснулся, думая, что Джаггерс тотчас же выгонит Уэммика, но я скоро успокоился: на губах Джаггерса показалось что то в роде улыбки, и Уэммик ободрился.

-- Это что значит? - спросил Джаггерс. - У вас старик отец, и вы мило и приятно проводите время?

-- Ну, так что ж? - отвечал Уэммик. - Я его сюда не таскаю, и здесь не веселюсь.

-- Пип, - сказал Джаггерс, взяв меня за руку и открыто улыбаясь, - этот человек, должно быть, самый хитрейший обманщик во всем Лондоне.

-- Ничуть не. бывало, - подхватил Уэммик, становясь все бойчее и бойчее; - я думаю, вы по этой части никому не уступите.

Они опять посмотрели друг на друга так же странно, как сначала. Каждый из них видимо боялся попасть в ловушку.

-- У вас веселый и приятный дом, - начал снова Джаггерс.

-- Если это не мешает моим занятиям, то пускай он весел и приятен, - отвечал Уэммик. - А вот как я на вас посмотрю, сэр, так, право, не удивляюсь, если и вы теперь только думаете и заботитесь о том, чтоб устроить себе приятный домик и у домашняго очага отдохнуть от стольких лет работы.

Мистер Джаггерс покачал головою раза три и вздохнул.

-- Пип, - сказал он: - мы не станем говорить о грезах, вы более нас знаете о таких вещах. Вы испытали все это еще так недавно; но о деле я скажу вам мое предположение. Помните, это только предположение, я ничего не утверждаю.

-- Вот, видите ли, Пип. Предположим, что какая-нибудь женщина в таких точно обстоятельствах, как вы только что говорили, скрыла своего ребенка. Положим, что она должна была открыть это своему адвокату, которому необходимо было, для её же защиты, знать всю правду о ребенке; предположим, что ему в то же время было поручено приискать воспитанницу богатой барыне...

-- Понимаю, сэр.

-- Положим, далее, что адвокат этот жил посреди разврата и порока, и что все его знание о детях сводилось к тому, что они рождаются для унижения и погибели. Положим, что он часто видел, как судили детей за уголовные дела; видел, как их запирали в тюрьмы, секли и ссылали. Положим, наконец, что он считал детей только зародышем тех птиц, которые попадутся в его сети и которых придется обвинять или защищать; он знал, что они растут только для того, чтоб их судили, допрашивали, вешали.

-- Понимаю, сэр.

"Я знаю, что ты сделала и как ты это сделала. Вот как ты начала драку, вот как тебе сопротивлялись; вот и средства, употребленные тобою, чтоб отвести подозрения. Я все знаю, и прямо тебе это говорю. Разстанься с ребенком; конечно, если нужно будет его представить для твоего оправдания, то я его представлю. Отдай мне ребенка, а я употреблю все средства, чтоб оправдать тебя. Если ты будешь спасена, ребенок твой спасен; если погибнешь, ребенок все таки спасен". Положим что она согласилась, отдала ребенка и ее оправдали

-- Я совершенно вас понимаю, сэр.

-- Но я ничего не утверждаю; помните, все. это одно предположение.

-- Одно предположение, - повторил я

То же сделал и Уэммик.

у своего адвоката. Предположим, что он взял ее к себе и обуздывал всякую вспышку её страстей тою огромною властью, которую он над нею приобрел. Понимаете ли вы вполне мои слова?

-- Совершенно.

-- Ну с, положим теперь, что ребенок вырос и вступил в брак из денежных разсчетов; положим, что отец и мать еще не умерли и живут, не зная друг друга, на разстоянии известного числа миль, или, пожалуй, сажен. Усвойте себе хорошенько это последнее предположение.

-- Хорошо.

-- Я прошу и Уэммика усвоить себе хорошенько это предположение.

-- Ради кого же, - продолжал Джаггерс, - откроете вы теперь эту тайну? Ради отца? Но я не думаю, чтоб и теперь он стал лучше обходиться с матерью ребенка. Ради матери? Но я полагаю, после того, что она сделала, она сохраннее там, где живет. Ради дочери? Но вряд ли открытие её родителей припесет ей пользу; оно только подвергнет ее на всю жизнь позору и унижению, от которого она избавилась двадцать лет назад. Но предположите еще, что вы ее любили, Пип, что она была предметом ваших грез, какие, - увы! - питают иногда и люди, от которых вы менее всего ожидали бы подобного чувства. Предположите это, и я вам скажу (вы со мною, наверно, согласитесь, если только хорошенько подумаете), что лучше вам отрубить себе правою рукою вашу левую руку, и потом попросить Уэммика отрубить и правую, чем открыть эту тайну.

Я посмотрел на Уэммика; он серьезно дотронулся пальцем до губ, то же сделали и мы с Джаггерсом.

-- Ну, Уэммик, - сказал тогда Джаггерс обыкновенным своим тоном - на чем же мы остановились, когда вошел мистер Пип?

Они принялись за работу. Я постоял несколько времени у стола и заметил, что они опять по временам как то странно смотрели друг на друга; но теперь в их взглядах видно было, что они сознавали, что оба выказали себя слабыми и изменили своей оффициальной роли. Вероятно, поэтому то они теперь так строго держались этой роли. Джаггерс поражал своим холодным, диктаторским тоном, а Уэммик исполнял все приказания в ту же минуту и с невозмутимым хладнокровием. Я никогда не видал их в таких натянутых отношениях, потому что обыкновенно они ладили очень хорошо.

кто нибудь из его семейства; теперь он пришел объявить, что его старшую дочь поймали в воровстве. Пока он передавал это известие Уэммику, Джаггерс величественно стоял перед огнем и не обращал на него внимания. Окончив свой рассказ, Майк прослезился.

-- Что ты? - спросил Уэммик с необыкновенным отвращением. - Реветь сюда пришел, что-ли?

-- Нет, мистер Уэммик, - пробормотал Майк.

-- Как ты смеешь! продолжал Уэммик. - Ты лучше и не ходи сюда, если не можешь слова сказать, не заревев, как старая баба. Что ты этим хочешь сказать, а?

-- Человек не всегда может совладать с своими чувствами, мистер Уэммик, - произнес Майк.

-- Вот дверь, - сказал Джаггерс, подходя и указывая на нее. - Пошел вон из конторы! Я не потерплю здесь никаких чувств. Убирайся себе!

-- И по делом, - прибавил Уэммик. - Убирайся.

Бедный Майк, с покорным видом, удалился из комнаты, а мистер Джаггерс и Уэммик, казалось, совершенно поладили друг с другом и продолжали свою работу с новым рвением словно подкрепившись завтраком.