Большие надежды.
Глава пятьдесят пятая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава пятьдесят пятая. (старая орфография)

Глава пятьдесят пятая.

На другой же день Магвича представили в полицейский суд и тотчас бы посадили в тюрьму и начали судить, еслиб не требовалось предварительно послать за старым надсмотрщиком, служившим на понтоне, с которого некогда бежал Магвич, для удостоверения личности. Никто в этом и не сомневался, но Компесон, который намеревался показать это в суде, теперь носился мертвым но волнам Темзы, а никого другого не случилось в Лондоне, чтоб представить требуемое показание. По прибытии моем в город, я тотчас же ночью отправился к Джаггерсу на его квартиру, и просил его взять на себя защиту нашего дела. Но он не имел ни малейшей надежды снасти заключенного, и прямо объявил, что дело это кончится в пять минут, как скоро явится требуемый свидетель, и никакая земная сила не в состоянии повернуть дело в нашу пользу.

Л передал мистеру Джаггерсу свое намерение не открывать Магвичу предстоявшей потери всех его богатств. Мистер Джаггерс очень сердито упрекнул меня, что я пропустил их сквозь пальцы и сказал, что мы должны таки постараться спасти, хоть часть. Но он не скрыл от меня, что хотя и бывают случаи, когда имения не конфискуются, но, что наше дело не подходило под этот разряд. Я очень хорошо это понимал, я не был связан с подсудимым, ни родственными, ни другими какими связями, и он не написал никакого документа до своего заточения, которым бы оставлял мне все свое состояние; теперь же сделать это было уже поздно. Я не имел никакого права на его богатство, и окончательно решился, - и никогда не изменял этой решимости, - не терзать себя по напрасну, стараясь доказать свое право.

Кажется, можно было основательно предположить, что утонувший доносчик надеялся получить награду из конфискованного состояния Магвича и потому имел достоверные сведения о его делах. Когда его тело нашли в нескольких милях от места, где он утонул, оно было столь обезображено, что признать его можно было только потому, что заключалось в его карманах. Между записками в его бумажнике нашлась одна, в которой упоминалось, что в одном банкирском доме, в Новом Южном Валлисе находится вклад Магвича, известная сумма денег и, кроме того, были обозначены принадлежащия ему богатые поместья в Новом Южном Валлисе. Эти сведения подтвердились данною Магвичем Джаггерсу описью своего состояния, которое, он думал, я получу после него. Невежество этого несчастного человека, наконец, пригодилось таки ему. Он и не сомневался, что при пособии мистера Джаггерса я легко наследую его богатство.

После трехдневной проволочки, свидетель с понтона явился, и все было сразу покончено. Магвича посадили в тюрьму, а дело его отложили до будущих сессий, долженствовавших быть через месяц.

В эту мрачную эпоху моей жизни, однажды вечером Герберт возвратился домой очень грустный и озабоченный.

-- Милый Гендель, - сказал он: - я боюсь, что мне скоро придется с тобою разстаться.

Кларикер уже известил меня об этом, и потому я не так удивился, как он ожидал.

-- Мы упустим удобный случай, если я отложу Свою поездку в Каир, и потому я боюсь, Гендель, что мне придется тебя оставить, когда я тебе всего нужнее.

-- Ты мне всегда будешь нужен, ибо я никогда не перестану любить тебя, но я не вижу, чтоб я именно теперь более, чем в другое время нуждался в тебе.

-- Тебе будет так скучно одному.

-- Мне не время и думать о скуке, - сказал я. - Ты знаешь, я, сколько позволено, всегда сижу у него, и еслиб мог, то весь день проводил бы в тюрьме. Когда я и дома, то мои мысли только им и заняты.

Страшное положение Магвича так было нестерпимо для нас обоих, что мы не могли прямо говорить о нем.

-- Друг мой, - начал Герберт: - позволь мне тебя обезпокоить вопросом и да извинит меня в этом близость нашей разлуки. Подумал ли ты о твоей будущности?

-- Нет, я страшился думать об этом.

-- Но, ведь, тебе не избегнуть будущого, милый Гендель. - Я бы желал, чтоб ты обдумал со мною вместе, что тебе делать.

-- Хорошо, - отвечал я.

-- В новом отделении нашего дома, Гендель, мы нуждаемся в...

Я видел, что он из деликатности избегал настоящого слова, и потому подсказал: "в конторщике".

-- В конторщике, - продолжал он: - и я надеюсь, что тот, кто возьмет эту должность, но примеру твоего приятеля, сделается со временем и компаньоном. Ну, Гендель, одним словом, хочешь ли, друг мои, переселиться к нам?

Было что то прелестное и очаровательно любезное в манере, с которою он сказал: "ну, Гендель", как-будто приготовляясь К серьезной речи, и вдруг переменил тон, протянул руку и кончил свою речь, как какой нибудь школьник.

-- Мы с Кларой об этом часто говорили, - продолжал он: - и она, такая душка, право, просила меня сегодня, со слезами на глазах, сказать тебе, что если ты будешь жить с нами, после нашей свадьбы, то она употребит все свои старания, чтоб сделать тебя счастливым. Она просила также уверить тебя, что друг её мужа и её друг. Как бы мы тогда славно зажили, Гендель!

Я поблагодарил его, просил поблагодарить и Клару, но сказал, что еще не могу решиться принять его любезное предложение. Во-первых, я слишком занят другими мыслями, чтоб обдумать его серьезно; во-вторых... да, во-вторых, какое-то смутное намерение начинало рождаться в моей голове, к которому возвратимся в конце нашего рассказа.

-- Но. еслиб ты, Герберт, мог без всякого вреда вашему делу оставить этот вопрос открытым, на время...

-- Нет, не на такой долгий срок, - сказал я. - На два много на три месяца.

Герберт был в восторге, когда мы ударили по рукам, и сказал, что теперь, кажется, в состоянии мне открыть, что по всей вероятности, уедет в конце недели.

-- А Клара? - спросил я.

-- Бедная душка, - отвечал Герберт: - она, покуда отец жив, его не оставит, но это долго не продлится. Мистрисс Уимпель сказала мне по секрету, что он не на шутку умирает.

-- Чтоб не быть безчеловечным, - сказал я: - надо сознаться, что он не может ничего лучшого сделать, как отправиться.

-- Я боюсь, что это справедливо, - отвечал Герберт. - Потом, я приеду назад и мы вместе с моей душкой, Кларою, пойдем в ближнюю церковь и обвенчаемся. Не забывай, милый Гендель, что моя красотка не имеет никакого семейства, никогда не заглядывала в дворянские списки, и не имеет понятия о том, кто был её дедушка. Вот счастье-то для сынка моей маменьки!

В субботу на той же неделе, я распростился с Гербертом. Он уехал в дилижансе в один из приморских портов. Несмотря на грустное разставание со мною, он был полон самых светлых надежд. Зайдя в первую попавшуюся кондитерскую, я написал несколько слов Кларе, извещая ее о его отъезде, а потом отправился домой, если можно было так назвать мою квартиру, ибо у меня уже не было более дома.

На лестнице я встретил Уэммика. Он заходил ко мне и уже возвращался, не найдя меня. Я еще ни разу не видал его наедине, со времени печального исхода нашего бегства. Теперь он пришел не как оффициальный, а как частный человек, чтоб разъяснить мне несколько нашу неудачу.

-- Покойный Компесон, - начал Уэммик: - мало-по-малу сделался руководителем почти всех теперешних проделок, и от его то людей, попавшихся в руки правосудия, я узнал все переданное мною вам. Я держал ухо востро, хотя притворялся, что ничего не слышу. Наконец, я узнал, что он уехал из города и полагал, что это лучшее время для побега. Теперь я соображаю, что это верно была хитрость с его стороны. Он как очень умный человек, верно, обманывал постоянно своих людей. Я надеюсь, вы меня не вините в вашем несчастий, мистер Пип? Поверьте я от всей души старался вам услужить.

-- Я в этом убежден не менее вас самих, Уэммик, и искренно благодарю вас за вашу дружбу и участие, которое вы во мне принимаете.

-- Благодарствуйте, благодарствуйте. Вот скверная штука, - продолжал Уэммик, почесывая голову. - Я вас уверяю, что давно меня никто так жестоко не подрезывал. Главное о чем я безпокоюсь, это о потере такого количества движимого имущества. Вот беда-то!

-- Я безпокоюсь, Уэммик, только о владельце этого имущества

-- Конечно, - сказал Уэммик: - конечно, против этого нечего и говорить, вам должно быть очень его жаль. Да, я сам дал бы пяти-фунтовую бумажку, чтоб только его освободили. Но посмотрите, дело то вот в чем. Покойный Комлесон знал о его возвращении в Англию и решился во что бы то ни стало изловить его. При этих условиях, мне кажется, не возможно было его спасти. Тогда как движимое имущество, напротив, можно было очень легко спасти. Вот видите ли, какая разница между владельцем и его имуществом.

Я пригласил Уэммика взойти ко мне освежиться стаканчиком грога прежде, чем отправиться в Уольнорт. Он согласился. Распивая свой грог, он вдруг ни с того ни с сего, и с некоторою неуверенностью сказал:

-- Что вы думаете, мистер Пип, еслиб я взял себе праздник в понедельник!

-- Я думаю только, что этого с вами не случалось месяцев двенадцать.

-- Вернее лет двенадцать, - отвечал Уэммик. - Да, я намерен взять праздник в понедельник. Более того, я намерен сделать прогулку, и вас просить пройтись со мною.

Я только что хотел извиниться, сказать, что я теперь не гожусь ни на какие прогулки, но Уэммик меня предупредил:

-- Я знаю, вы заняты другим и не расположены к прогулкам. Но еслиб вы были так добры и исполнили мою просьбу, то сделали бы мне большое одолжение. Прогулка наша будет ранняя и не возьмет много времени. Она не займет у вас более как часа четыре, считая с завтраком, от восьми часов утра и до полудня. Не могли ли бы вы как нибудь устроиться и одолжить меня?

Уэммик столько уже сделал для меня, что оказать ему это одолжение было, сравнительно, сущая безделица; и потому я сказал, что если только возможно, то исполню его просьбу. Он был так доволен, что смотря на него и я радовался, что мог оказать ему такое удовольствие. Но его желанию, я обещал зайти за ним в замок, в понедельник, в половине девятого, и мы разстались.

Аккуратно, в назначенный день и час, я позвонил у калитки замка. Уэммик сам вышел мне навстречу. Мне показалось, что он был как то более натянут, чем обыкновенно и имел новую шляпу на голове. В комнате, на столе были приготовлены два стакана молока с ромом, и два бисквита. Старик, должно быть, встал с петухами, ибо, заглянув в его спальню, я заметил, что постель его была пуста.

Подкрепившись молоком с ромом и бисквитами, мы отправились в поход. Я очень удивился, когда выходя из дому, Уэмыик взял на плечо длинную удочку.

-- Что, разве мы идем удить рыбу? - спросил я.

-- Нет, - отвечал он: - но я люблю ходить с удочкою.

-- Вот церковь!

В этом не было ничего удивительного, но меня очень удивило, когда он проговорил, как бы освещенный какою-то лучезарною идеею:

-- Войдем ка!

Мы вошли. Уэммик оставил свою удочку у входа и, осмотревшись во все стороны, стал шарить у себя в кармане. Достав что то завернутое в бумажку, он опять воскликнул:

-- А! Вот пара перчаток! Наденем-ка!

Перчатки были белые лайковые; смотря на них и на его рот, непомерно расширившийся, я начал что то подозревать. Скоро мои подозрения подтвердились; я увидел престарелого родителя, который входил в церковь, ведя под руку какую то даму.

-- А! - воскликнул Уэммик. - Вот мисс Скиффинз! Сыграем-ка свадебку!

Эта скромная девица была одета по обыкновенному, только идя переменила свои зеленые перчатки на белые. Престарелый родитель приготовлялся принести подобную же жертву Гименею. Однако, он никак не мог сладить с своими перчатками, и Уэммик должен был, наконец, прислонить его спиною к колонне, а сам, став за нее, старался напялить ему перчатки. Я же, с своей стороны, держал почтенного джентльмена за талию, чтоб он не потерял равновесия. Благодаря этому ухищрению, перчатки были благополучно надеты.

С появлением пастора и дьячка, мы выстроились перед роковою загородкою алтаря. Уэммик так хорошо вошел в свою роль, показывая вид, что все это случилось неожиданно, и не было приготовлено заранее, что я слышал, как он, вынимая перед венчанием кольцо из кармана, пробормотал:

-- А! вот кольцо!

Я исполнял роль шафера жениха, а какая-то церковная прислужница, маленькая старушка, в детском чепчике, представляла закадычную подругу мисс Скиффинз. Отдавал невесту сам престарелый родитель, и это обстоятельство повело к небольшому скандалу. Когда пастор спросил:--, кто дает сию женщину в замужество сему мужчине?" - почтенный джентльмен, не подозревая до какого момента в церемонии мы уже дошли, очень приятно глазел на заповеди, написанные на стенах. Пастор опять повторил:

-- Кто отдает сию женщину в замужество сему мужчине?

Старик все еще находился в каком то безсознательном состоянии, и жених своим обыкновенным тоном воскликнул:

-- Ну, престарелый родитель, ты знаешь, ведь, кто ее отдает?

-- Хорошо, хорошо, Джон!

Пастор был так поражен этой сценою, что на минуту остановился и я начинал уже сомневаться, окончится ли благополучно эта церемония.

Однако, свадьба окончилась преблагополучно. Выходя из церкви, Уэммик снял свои белые перчатки и, подняв крышку церковной купели, положил их в нее и снова закрыл крышку. Мистрисс Уэммик, думая о будущем, поступила экономнее и, сняв свои перчатки, спрятала их в карман, а надела свои прежния зеленые.

-- Ну, мистер Пип, - сказал Уэммик, торжественно взяв на плечо свою удочку: - позвольте вас спросить, подумал ли бы кто, что эта свадьба?

не отводила руки Уэммика от своей талии, а напротив, сидя в больших креслах, как виолончель в своем футляре, позволяла ему себя целовать сколько угодно.

Завтрак был отличный и когда кто нибудь отказывался съесть или выпить что нибудь, Уэммик говорил:

-- Это все предусмотрено и упомянуто в контракте, так не безпокойтесь!

Я выпил за здоровье новой четы, престарелого родителя, замка, и, уходя, приветствовал маленькою речью молодую. Одним словом, старался быть как только мог любезнее.

Уэммик проводил меня до дверей, и я опять поздравил его, пожимая ему руку на прошение.

мистер Пип, - прибавил он, призывая меня назад и говоря шепотом: - это совсем уольвортское чувство и прошу вас, чтоб оно осталось между нами.

-- Я понимаю. Не следует упоминать об этом в Литтль-Бритене, - сказал я.

Уэммик утвердительно кивнул головою.

-- После того, что вы на-днях выболтали, пускай мистер Джаггерс лучше ничего не знает об этом. Он, пожалуй, подумает, что я рехнулся.