Большие надежды.
Глава пятьдесят восьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие надежды. Глава пятьдесят восьмая. (старая орфография)

Глава пятьдесят восьмая.

Весть о том, что мои блестящия надежды рушились, достигла моей родины до моего приезда. В "Синем Вепре" все уже было известно и я заметил значительную перемену в обращении прислуги со мною. Пока считали меня будущим богачом, очень старались заискивать мое расположение, а теперь, узнав, что я лишился состояния, совершенно охладели ко мне. Я приехал туда вечером, очень уставши от поездки, которую я прежде делал шутя. Хозяин "Вепря" объявил мне при входе, что не может мне дать прежнюю мою спальню, которая уже занята кем то (вероятно, имевшим большие надежды), и потому отвел мне скверную каморку, над каретным сараем, за голубятнею. Впрочем, я здесь так же хорошо спал, как и в лучшей комнате "Вепря", и сны снились мне не хуже прежних.

Рано утром, пока приготовляли мне завтрак, я отправился погулять, чтоб взглянуть на Сатис-Гоуз.

На воротах и на окнах виднелись объявления о продаже, на следующей неделе, с аукционного торга, мебели и разной домашней утвари. Дом л;е продавали, как старый строительный материал, на слом. Над пивоварней красовалась большими белыми буквами надпись "1-й участок", а над домом, столько лет закрытым, "2-й участок". Были еще надписи и на других постройках, а завядшия вьющияся растения, сорванные со стен, чтобы яснее выказать надписи, теперь валялись в пыли. При входе в ворота, я оглянулся с неприятным чувством незнакомца, неимеющого ничего общого с окружающими его предметами, и заметил аукционного писца, расхаживавшого по бочкам и считавшого их для -джентльмена, который, держа в руках перо, составлял опись; вместо письменного стола ему служили кресла на колесах, которые я так часто катал, напевая "дядя Клем".

Вернувшись к завтраку в столовую "Синяго Вепря", я застал там мистера Пембельчука, разговаривавшого с хозяином. Не исправившись, повидимому, и после недавняго печального приключения, он дожидался меня и, при моем входе, обратился ко мне со следующими словами:

-- Молодой человек, сожалею, что вы обеднели. Но иначе и ожидать было нечего! Но иначе и ожидать было нечего!

При этом, с важным видом, будто прощая меня, он протянул мне руку, которую и нехотя пожал, ибо был слишком изнурен, чтоб ссориться с ним.

-- Уиллиам, - сказал Пембельчук лакею: - подай лепешек!

Угрюмо уселся я завтракать, но, не успел я еще протянуть руку к чайнику, как Пембельчук, стоявший рядом со мной, схватил его и налил мне чаю, с видом благодетеля, не хотевшого покинуть меня до конца.

-- Уиллиам, - сказал он: - подай соли. В прежнее счастливое время, - продолжал он, уже обращаясь ко мне, - я думаю вы употребляли сахар? Не пили-ли вы также и чай со сливками? Да! Уиллиам, принеси салату.

-- Благодарю вас, - отвечал я отрывисто: - я не ем салату.

-- Вы не едите? - возразил мистер Пембельчук, вздыхая, как будто он полагал, что в настоящем моем бедном положении салат был самая приличная еда. - Однако, вам надо довольствоваться простыми овощами и плодами. Ничего не надо, Уиллиам.

Я продолжал завтракать, и мистер Пембельчук, стоя за мною и выпучив глаза, громко дышал по обыкновению. "Кости да кожа", размышлял он вслух. "А когда он отсюда отправился (могу сказать с моим благословением) и я угостил его чем мог, он был здоров как бык.

Слова его навели меня на мысль сравнить прежнее его раболепное поведение, когда он, при известии о постигшем меня богатстве, низко кланяясь, пожимал мою руку, говоря: "позвольте, позвольте", с важным снисходительным видом, с которым он теперь подал свои толстые пальцы.

-- А! - сказал он, передавая мне хлеб и масло. - Вы отправляетесь к Джозефу.

-- Ради Бога, - воскликнул я невольно разгорячившись: - что вам за дело, куда я иду? Оставьте мой чайник в покое!

Я не мог хуже поступить, ибо тем представил Пембельчуку случай, которого он искал.

-- Да, молодой человек, - сказал он, выпуская из рук чайник и отступая шага на два от стола, чтобы хозяин гостиницы и его слуга, стоявшие у дверей, лучше могли его разслышать. - Я оставлю чайник. Вы правы, молодой человек. На этот раз вы правы. Я совершенно забылся при виде вашей худо бы, последствия вашего образа жизни, и хотел только подкрепить ваше здоровье пищею ваших праотцев. Впрочем, - продолжал он, обращаясь к хозяину "Вепря" и к слуге, и указывая рукой на меня. - Я с ним играл в дни счастливой его юности. Вы скажите, что это невозможно. Я же вам говорю, что играл.

Послышался легкий шепот. Лакей, казалось, был тронут.

-- Ведь это он самый! - воскликнул Пембельчук. - Я его катал в своем кабриолете. Я следил за его воспитанием. Ведь, я приходился дядюшкой его сестре, по её мужу. Ее звали Джиоржианой-Марией. Пускай это опровергнет кто, если может.

Лакей, повидимому, убедился в том, что я не могу опровергнуть его слов и, кажется, стал еще худшого обо мне мнения.

Молодой человек, - сказал Пембельчук, обращаясь ко мне: - вы отправляетесь к Джозефу. Что мне за дело до вас? А я вам говорю сударь, вы отправляетесь к Джозефу.

Лакей кашлянул, будто хотел предложить мне опровергнут эти слова.

-- Теперь, - продолжал Пембельчук с возрастающим достоинством и закром: - теперь, я вас научу, что вам надлежит сказать Джозефу. Вот хозяин "Вепря", человек известный и уважаемый в городе, и Уиллиам, по фамилии Поткинс, если не ошибаюсь.

-- Вы не ошиблись, сударь, - сказал Уиллиам.

-- Я вас выучу при них, молодой человек, что вам следует сказать Джозефу. Вы скажите: Джозеф, я сегодня видел своего первого благодетеля. Я не назову его имени, но, вообще все в городе его так зовут. Я видел его.

-- Клянусь, что я не вижу его здесь! - сказал я.

-- Так же и это скажите ему, - продолжал Пембельчук. - Скажите ему, что вы это мне сказали, и даже Джозеф удивится.

-- Скажите ему еще, - продолжал Пембельчук: - я видел этого человека и он ни к вам, ни ко мне не питает дурных чувств. Он знает ваш характер, Джозеф. Ваше тупоумие и невежество ему хорошо известны; он и меня знает и не сомневаются в моей неблагодарности. Да, Джозеф, скажите вы, - при этом он покачал головой, указывая на меня рукой: - он знает, что я лишен способности питать хоть каплю благодарности. Он лучше всякого это знает. Вы его не поймете, Джозеф, оттого, что у вас нет на столько ума, но этот человек все и всех понимает.

Каким пошлым ослом я ни считал его прежде, но он превзошел мои ожидания.

-- Вы скажите: - Джозеф, он мне дал поручение. Он поручил мне нам сказать, что в несчастий, постигшем меня, он видит перст Божий и перст этот указывает на слова: "награда за неблагодарность к первому своему благодетелю". Впрочем, этот человек сказал мне, что не сожалеет о добре, оказанном мне, ибо всякий должен делать добро ближнему, и потому он опять при случае готов поступить так же.

-- Очень жалею, - сказал я, покончив наконец завтрак: - что этот человек не сказал, что он, именно, сделал и что опять намерен сделать.

-- Хозяин "Вепря" и Уиллиам! - воскликнул Пембельчук, обращаясь к ним. - Позволяю вам сообщить вашим знакомым в городе и в окрестностях, что я хорошо поступал, и готов так же поступать.

При этих словах, наглый лгун пожал руку хозяину "Синяго Вепря" и его слуги, и с важным видом вышел. Слова его более удивили меня, чем разсмешили. Вскоре после него и я ушел и, проходя по Гай-Стриту, увидел его у дверей лавки, что то рассказывающого (вероятно, с прежним успехом) группе избранных лиц, которые, при моем проходе, подозрительно покосились на меня. Но тем приятнее было мне увидеть Джо и Бидди, доброта которых еще более выказывалась при сравнении с нахальною глупостью Пембельчука. Я шел потихоньку. Ноги мои еще были очень слабы, но чем более приближался я к кузнице, тем легче чувствовал себя.

День был прекрасный. Голубое небо, ласточки, высоко летавшия над зелеными полосами овса, и вся, вообще, окрестность показались мне красивее и спокойнее, чем когда нибудь. На пути представлялись мне приятные картины жизни, которую я здесь поведу, под руководством друга, преданность и смышленность которого я уже испытал. Сердце мое было взволновано при одной мысли, что я возвращаюсь на родину, после столь долгих испытаний.

Я еще не видал школу, которою Бидди заведывала, но, проходя полями, чтоб незаметно попасть в деревню, я увидел школьный дом. К сожалению, был праздник и дети распущены по домам, почему и не исполнилась моя надежда застать Бидди за ее обыкновенными, вседневными трудами.

Но до кузницы уже было не далеко, и, идя под тенью лип, я прислушивался, не услышу ли знакомых ударов молота. Но все было тихо; тщетно напрягал я свой слух. На минуту мне казалось, что я слышу действительно молоток, а потом приходилось сознаться, что это только игра воображения. Все было здесь по старому: те же старые липы, тот же шиповник, те же каштановые деревья; одного только недоставало: однообразных ударов молотка. Наконец, я с каким то замиранием сердца увидел кузницу. Она была заперта. Не видать было ни пламени в горне, ни искр над трубою; не слышно было рева мехов - все было тихо и пусто.

Но зато дом, казалось, был далеко не пуст. Даже в парадной гостиной висели чистенькие занавески, и открытые окна были уставлены цветами. Я пошел потихонько к окошку, желая заглянуть в комнаты. Но вот на пороге показались Джо и Бидди, рука об руку. Бидди сначала вскрикнула, думая, что видит призрак, но через минуту, она была в моих объятиях. Мы оба плакали: я видя ее такой здоровой и хорошенькой, она же, напротив, при виде моей бледности и изнурения.

-- Милая Бидди, какая вы нарядная!

-- Да, милый Пип.

-- И ты Джо, как принарядился.

-- Как же, Пип, старый дружище.

Я с недоумением посмотрел на них обоих.

Они повели меня в кухню. Я сел и положил голову на старый стол. Бидди взяла мою руку и прильнула к ней губами, Джо трепал меня по плечу, говоря: "он, душка моя, слишком слаб для такого сюрприза".

-- Да, я бы должна была об этом подумать, но я слишком счастлива!

Они были так рады меня видеть, так гордились мною! Своим приездом, именно, в этот день, я, казалось, переполнил чашу их радостей. Прежде всего я мысленно благодарил Провидение за то, что никогда не заикнулся Джо о своей последней, несбывшейся, надежде. Как часто я хотел ему открыться! Какое счастье, что он не остался со мною еще лишняго часочка; иначе, наверно, узнал бы все!

-- Милая Бидди, - сказал я: - лучше вашего мужа нет человека на свете. Еслиб вы только видели, как он за мною ухаживал, то право... Впрочем, нет, вы не могли бы его любить более, чем теперь.

-- И ты, Джо, счастлив. Лучше твоей жены нет никакой на свете. Она сделает тебя счастливым, как ты и вполне заслуживаешь, милый, добрый, благородный Джо!

Джо взглянул на меня. Губы у него дрожали и он утер глаза свои рукавом.

-- Теперь, Джо и Бидди, так как вы были сегодня в церкви и должны быть в мире и любви со всеми на свете, то примите искреннюю мою благодарность за все, что вы для меня сделали, получая взамен только черную неблагодарность. Я здесь останусь недолго, я скоро отправляюсь за границу, где стану работать день и ночь, пока не выплачу денег, заплаченных вами за меня. Но не думайте, что, сделав это, я не буду считать себя в долгу у вас. Нет, еслиб я мог уплатить вам и в тысячу раз более, то все таки не мог бы с вами расквитаться, да я этого и не желаю. Я хочу всегда оставаться вашим должником!

Они были очень растроганы моими словами и просили меня прекратить этот разговор.

навсегда покинувшого этот старый, милый дом. Не говори ему, Джо, что я был неблагодарен! Не говорите ему, Бидди, что я был неблагодарен и несправедлив. Скажите ему только, что я уважал вас обоих от всей души за вашу доброту и постоянство в дружбе. Скажите ему еще от меня, что он, как сын ваш, должен быть гораздо лучшим человеком, нежели я.

-- Ну, я ему ничего такого не намерен говорит, Пип, - сказал Джо, не отнимая рукава от своих глаз: - и Бидди этого не скажет. Подобных вещей никто не станет говорить.

-- Теперь хотя я и уверен, что вы меня уже но доброте своей простили в сердцах ваших, скажите мне оба, что вы меня прощаете! Умоляю вас, дайте мне услышать эти радостные для меня слова! Звук их постоянно будет жить в моем сердце, и я буду в состоянии утешать себя мыслью, что вы со временем станете доверять моей дружбе и будете лучшого мнения обо мне!

-- Господь ведает, что и я прощаю вас, - повторила Бидди.

Там мы и простимся!

Я продал все, что имел и отложил из этих денег сколько мог, чтоб заключить сделку с кредиторами. Они согласились на все и отсрочили мне на долгое время платеж моего долга. Окончив свои дела, я оставил Англию и отправился в Каир, к Герберту. Через два месяца, я уже поступил конторщиком в торговый дом Кларикера и К. Не прошло и четырех месяцев, как все дело нашей восточной конторы осталось у меня в руках, ибо старый Биль Барлэ успокоился на веки, а Герберт уехал, чтоб жениться на Кларе.

Много лет прошло прежде, чем я попал в компаньоны, но все это время я жил очень счастливо с Гербертом и его женою. Я жил безбедно, заплатил все свои долги и постоянно переписывался с Джо и Бидди. Тогда, наконец, я сделался третьим компаньоном в нашем доме. Кларикер выдал тайну мою Герберту и рассказал ему, благодаря чему он попал в его контору. Он уверял, что его давно уже мучила эта тайна, потому он и открыл ее. Герберт очень удивился, услыхав его рассказ и был не мало тронут. Мы, конечно, не переставали и после быть отличными друзьями. Я не хочу, чтоб подумали, что наш дом был очень важный, и что мы были страшные богачи. Нет, мы не вели очень обширной торговли, но нашу контору уважали и наши дела шли очень хорошо. Мы стольким были обязаны деятельности Герберта и неослабному его трудолюбию, что я часто задавал себе вопрос, с чего я составил себе некогда понятие, что он не способен ни к какому делу? Наконец, в один прекрасный день мне пришла в голову мысль, что верно не он был неспособен, а я.