Большие ожидания.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Большие ожидания. Глава I. (старая орфография)

БОЛЬШИЯОЖИДАНИЯ

РОМАН ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА.

I.

Фамилия моего отца была Пирип; меня звали Филипп; мой детский язык из сочетания этих двух имен не мог ничего произвести длиннее или выразительнее Пипа; итак я звал сам себя Пипом; и с тех пор все называли меня также Пипом.

Я сказал, что фамилия моего отца была Пирип, полагаясь на свидетельство его надгробного камня и показание моей сестры, мистрис Джо Гарджери, вышедшей замуж за кузнеца. Я никогда не видал ни моего отца, ни матери, не видал даже портретов их (они жили задолго до времен фотографии): и мое детское воображение, рисуя их, естественно, брало материялы с их надгробных камней. Форма букв на камне моего отца подавала мне странную мысль, что он был полный, приземистый человек, смуглый, с курчавыми черными волосами. По характеру и шрифту надписи Джорджиана жена упомянутого, я вывел детское заключение, что моя мать была болезненная и покрыта веснушками. Пять миниятюрных плит, около полутора фута длиною каждая, аккуратно стоявших рядышком возле их могилы и посвященных памяти пяти моих маленьких братьев, которые было попробовали ожить среди всеобщей борьбы, поселили во мне убеждение, свято хранимое мною, что они все родились лежа на спине, с руками, запущенными в карманы панталон, из которых они их ни разу не вынули в продолжении этой жизни.

Мы жили в болотистом месте, при реке, милях в двадцати от моря. Мне кажется, я получил мои первые и самые живые впечатления об окружающих предметах в один достопамятный, сырой вечер. Тогда я положительно нашел, что это холодное место, поросшее крапивой, было кладбище, что Филипп Пирип, некогда принадлежавший к этому приходу, и Джоржиана тожь, жена упомянутого, умерли и схоронены, что Александр, Варфоломей, Абрам, Вениамин и Роджер, младенцы, дети выше-названных, также умерли и схоронены; что мрачная, плоская пустыня за кладбищем, пересеченная плотинами, насыпями, на которой пасся скот, было болото, что отдаленная свинцовая черта была река, что логовище, откуда подымались ветры, было море, и что маленькое существо, дрожавшее от холода, боявшееся всего этого, и уже начинавшее плакать - было Пип.

-- Перестань реветь, раздался страшный голос, и человек вдруг вырос между могил, у церковной паперти. - Замолчи, дьяволенок, вот так и перережу глотку!

Это был страшный человек, в грубой серой одежде, с большим железом на одной ноге, он был без шляпы, в разорванных башмаках; голова его была повязана старою тряпкой. Человек этот, казалось, был вымочен в воде, полузадушен в грязи, разбит камнями, изрезан щебенкою, выжжен крапивой, весь истерзан остролистником. Он и хромал, и ворчал, и дрожал, и хотел как будто съесть меня глазами; зубы стучали в его черепе, когда он схватил меня за подбородок.

-- О! не режьте меня, сэр, молил я его с ужасом. - Пожалуста не делайте этого, сэр.

-- Говори, как тебя зовут! сказал человек. - Скорей!

-- Пип, сэр.

-- Повтори-ка еще раз, сказала человек. - Разевай свою пасть пошире.

-- Пип, Пип, сэр.

-- Покажи, где ты живешь, сказал человек. - Укажи на самое на место.

Я показал пальцем, где находилась деревня, на плоеном берегу, в разстоянии около мили от церкви, между дубками и олешником.

Человек, посмотрев на меня с минуту, повернул меня вверх ногами и опорожнил мои карманы. В них ничего не было кроме ломтя хлеба. Когда церковь приняла в моих глазах прежнее положение, - мой противник был так силен, так быстр и внезапен в своих движениях, что она завертелась колесом передо мной, и шпиль её очутился вдруг у меня под ногами, - когда церковь, говорю я, заняла опять свое прежнее место, я сидел уже на высоком надгробном камне, дрожа весь от страха, между тем как он жадно пожирал мой хлеб.

-- У -у-у, щенок, сказал человек облизываясь, - какие у тебя жирные щеки.

Я полагаю, оне были довольно жирны, хотя в то время я был мал не по летам и не слишком крепок.

-- Чорт меня побери, вот так бы и съел их, сказал человек, грозно покачивая головой, - да я почти и думаю об этом.

-- Ну, теперь смотри сюда, сказал человек. - Где твоя мать?

-- Вот тут, сэр! сказал я. Он вскочил, дал было тягу и остановился, поглядывая из-за плеча.

-- Тут, сэр! объяснил я кротко. - Джорджиана тож. Это моя мать.

-- О! сказал он, возвращаясь назад: - а это твой отец лежит вместе с твоею матерью?

-- Да, сэр, сказал я, - он также был здешняго прихода.

-- А! промычал он, в раздумьи. - С кем же ты живешь, если я только еще по своей доброте оставлю тебя в живых, чего я вовсе не думаю?

-- С моею сестрой, сэр, мистрисс Джо Гарджери, женою Джо Гарджери, кузнеца, сэр.

-- Кузнеца, э? сказал он и взглянул на свою ногу.

Мрачно посматривая то на меня, то на ногу, он подошел ближе к моему надгробному камню, взял меня за обе руки и оттолкнул меня далеко назад, не выпуская однако и моих рук, могущественно вперив в меня глаза свои, между тем как мои глаза обращали к нему безпомощные умоляющие взоры.

-- Ну, смотри сюда, сказал он, - дело идет теперь о том, жить ли тебе или нет. Знаешь ты, что такое напилок?

-- Да, сэр.

-- Знаешь ты, что такое еда?

-- Да, сэр.

При кодом вопросе он отталкивал меня сильнее, как бы желая дать мне более почувствовать все мое безсилие и мою опасность.,

-- Достань мне напилок. Он оттолкнул меня еще раз. - И достань мне чего поесть. Он оттолкнул меня еще раз. - И принеси сюда. Он оттолкнул меня еще раз. - Или я вырежу сердце и печенку. И еще раз оттолкнул он меня.

Я был страшно перепуган; голова у меня так кружилась, что я прильнул к нему обеими руками и сказал:

-- Если вы сделаете милость, сэр, позволите мне сидеть прямо, то может-быть меня не будет так мутить, и я буду в состоянии слушать вас внимательнее.

Тут он мне дал такого толчка, что церковь снова у меня перевернулась в глазах. Потом он поднял меня за руки в вертикальном положении над плитою, и произнес следующую страшную речь:

-- Завтра рано утром, ты принесешь мне напилок и чего-нибудь поесть. Все это принесешь иы туда на старую батарею. Сделаешь ты это непременно; и не посмей ни слова сказать, ни знаком показать, что ты меня или кого-нибудь видел, не оставлю тебя в живых. Ослушайся только или сколько-нибудь, хоть в мелочи самой, измени против моих слов, я вырву у тебя сердце и печенку, сжарю и съем. Видишь какой я жадный; у меня спрятан малец, а в сравнении с этим пальцем я ангел. Этот малец слышит каждое мое слово. У этого мальца есть своя особенная сноровка, как добраться до мальчугана и до его сердца и печенки. Мальчуган не укроется от этого мальца; пусть и не пытается. Мальчуган себе пожалуй запрет дверь, заберется в теплую постель, закутается в одеяло с головой и подумает, что он спокоен и безопасен; не тут-то было, малец потихоньку подкрадется к нему да и распластает его. Я теперь едва сдерживаю этого мальца, чтоб он тебе никакого вреда не сделал. Так он и подбирается к твоей внутренности. Ну, что ты на это скажешь?

Я сказал, что я достану ему напилок и достану также остатки от нашего стола, какие там найду, и приду к нему рано поутру на батарею.

Я повторил клятву, и он снял меня с надгробного камня.

-- Теперь, продолжал он, - помни, что ты обещал, да не забывай также про мальца и ступай домой.

-- Оно похоже на это! сказал он, оглядывая вокруг себя холодную, сырую плоскость. - Хотел бы теперь быть лягушкой или угрем!

и колючими растениями, окаймлявшими зеленые могилы, моим детским глазам представлялось, будто он укрывался от рук мертвецов, осторожно протягивавшихся из могил, чтобы схватить его за ногу и затащить под землю.

Подойдя к церковной ограде, он неуклюже перелез через нее, будто ноги у него онемели, и потом обернулся, чтобы взглянуть на меня. Когда я заметил это, я навострил лыжи домой. Но потом опять я оглянулся и увидел, что он шел к реке, попрежнему охвативши себя вокруг руками и пробираясь между огромными камнями, нарочно разбросанными по болоту, и которые служили переходными пунктами во время полноводья от сильных дождей или прилива морского. Болото представлялось мне длинною черною линией. Когда я остановился, чтобы взглянуть на него, река рисовалась другою такою же линией на горизонте, только она была далеко не так широка и черна; на небе виднелся ряд багровых продолговатых черточек, перемежавшихся толстыми мрачными полосами. На краю реки я мог различить только два темные предмета, подымавшиеся в целой перспективе; один из них был бакан, указывавший путь морякам, похожий очень на боченок без обручей, воткнутый на шест, - очень уродливая вещь, когда вы смотрите на нее вблизи; другой предмет была виселица, с цепями, в которых когда-то был повешен пират. Человек видимо ковылял к ней, как будто это был сам пират, оживший на время, и теперь возвращающийся, чтобы снова на ней повиснуть. Меня так и повернуло внутри, когда я подумал об этом: и видя, как скотина подымала морды и глазела на него, я невольно воображал, что и она думала то же самое. Я посмотрел вокруг, не увижу ли где-нибудь ужасного мальца - не было и следов его. Но теперь страх снова овладел мною, и я побежал домой, уже не останавливаясь.