Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита.
Глава XXI. Снова в Америке. Мартин избирает товарища и делает покупку. Нечто об эдеме, каким он кажется на бумаге. Тоже о британском льве, и о сочувствии Общества Ватертостских Соединенных Сочувствователей.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Мартина Чодзльвита. Глава XXI. Снова в Америке. Мартин избирает товарища и делает покупку. Нечто об эдеме, каким он кажется на бумаге. Тоже о британском льве, и о сочувствии Общества Ватертостских Соединенных Сочувствователей. (старая орфография)

Глава XXI. Снова в Америке. Мартин избирает товарища и делает покупку. Нечто об эдеме, каким он кажется на бумаге. Тоже о британском льве, и о сочувствии Общества Ватертостских Соединенных Сочувствователей.

Как ни громок был стук, раздавшийся у дверей дома мистера Пексниффа, но его все-таки нельзя было бы сравнить с шумом на американской железной дороге, когда паровоз несся по ней во всю прыть.

Дом мистера Пексниффа на несколько тысяче миль оттуда, и наша благополучная хроника снова имеет спутниками независимость и нравственное превосходство Нового Света. Снова дышет она воздухом свободы.

Колеса паровоза стучат и дрожат; машина высокого давления воет, как живой работник, выбивающийся из сил под ударами. Взгляните на эту машину: малейшее повреждение или обезображение безчувственного металла в её механизме будет стоить большого числа долларов пени, нежели отнятие жизни у двадцати человек.

Машинист паровоза, обративши на себя наше внимание, вероятно, не тревожился подобными или даже какими бы то ни было размышлениями. Он спокойно курил, сложив руки и скрестив ноги; вся наружность его выражала совершеннейшую безчувственность; по временам только им изъявлял кротким ворчанием одобрение удачным выстрелам кочегара, который забавлялся бросанием поленьев в вагоны, наполненные рогатым скотом и тянувшиеся за паровозом. Невзирая, однако, на его ненарушимое спокойствие, вагоны неслись довольно быстро; а так как рельсы были положены на живую руку, то толчков и вздрагиваний было достаточно.

Паровоз влек за собою три большие вагона: один для дам, другой для джентльменов, а третий для негров; последний был выкрашен черным, чтоб в назначении его нельзя было ошибиться. Мартин и Марк Тэпли сидели в первом вагоне, который был удобнее всех и в который их впустили вместе с многими другими джентльменами, потому что не набралось достаточного количества дам для наполнения его. Они сидели рядом и были заняты серьезным разговором.

-- И так, Марк, - сказал Мартин, глядя на своего спутника с безпокойным выражением лица: - ты доволен тем, что Нью-Иоркь остался далеко за нами?

-- Да, сударь, очень доволен.

-- Разве тебе там не было весело?

-- Напротив, сударь: я не запомню такой веселой недели, как та, которую мы прожили у Покинса.

-- Что ты думаешь о наших предположениях?

-- Они необычайно блестящи, сударь. Трудно найти какому бы то ни было месту лучшее название, как Долина Эдема. Где же поселиться лучше, как не в эдеме? А так как мне говорили, что там бездна змей, то нет сомнения, что нам будет хорошо.

При этом лицо Марка Тэпли засияло чистейшею радостью.

-- От кого ты это слышал? - спросил его сурово Мартин.

-- От одного офицера, сударь.

-- Чтоб чорт тебя побрил вместе с ними! - вскричал Мартин, смеясь невольно. - От какого офицера? Разве ты не знаешь, что их здесь столько же...

-- Сколько в Англии тараканов? Ха, ха, ха! Ничего, сударь; я не могу не пошутить. Так вот, мне это сказал один из свирепых воителей, с которыми мы обедывали у Покинса. "Правда ли", говорил он, не то, чтоб совершению в нос, а так, как будто у него там была какая нибудь затычка: "правда ли, что вы отправляетесь в Долину Эдема?" Я отвечал, что это может случиться. "О!" сказал он: "когда вы там будете ложиться в постель, то советую класть подле себя топор на всякий случай". Я вытаращил на него глаза. - Да что там, мухи что ли? - говорю я. - "Получше мух". - Вампиры? - "Получше". - Да что же получше? - "Змеи", говорит он, "гремучия змеи. Вы отчасти правы, сэр чужестранец", продолжал он: "там есть таки целые тьмы плотоядных насекомых, которые не гнушаются человеческою кровью; но на них нечего смотреть, они ", говорил он. "Если вам ночью случится проснуться и увидеть на кровати змею, которая сидит, как пробочник, и смотрит на вас, - так рубите ее, как можно скорее, потому что она, значит, хочет угостить вас ядом".

-- Зачем же ты не сказал мне об этом прежде? - вскричал Мартин отчаянным голосом.

-- Да я не подумал об этом. Слова офицера вошли мне в одно ухо, а вышли в другое. Но офицер, кажется, принадлежит к другой компании, а потому, вероятно, он хотел, чтоб мы отправились в его эдем, а не в оппозиционный.

-- Дай Бог, чтоб твоя догадка была справедлива!

-- Я уверен, что так, - возразил Марк. - Впрочем, как бы то ни было, надобно же нам жить.

-- Жить, легко сказать! Но если случится, что мы будем спать, когда гремучим змеям вздумается подняться пробочником на наших кроватях, тут дело выйдет иначе.

-- А между тем, это несомненный факт, ужасная истина, - сказал чей то голос под самым ухом Мартина.

Он оглянулся и увидел за собою джентльмена, который положил свой подбородок на спинку скамейки Мартина и Марка и прислушивался к их разговору. Он казался таким же вялым и безчувственным, как и большая часть виденных ими джентльменов; щеки его были впалы, как будто он нарочно втягивал их внутрь. Загар от солнца давал его лицу какой-то грязно-желтый отлив. Глаза его были черны и блестящи но он смотрел не иначе, как в полглаза, как будто говоря каждому: "ты бы хотел надуть меня, но не надуешь!" Локти его покоились на коленях; в левой руке он держал туго скатанный свиток табака, а в правой - перочинный ножичек. Он вмешался в разговор наших Британцев с величайшею безцеремонностью, вовсе не заботясь о том, приятно ли им это будет, или нет.

-- Это ужасная истина, - повторил он, снисходительно кивая головою Мартину: - там бездна всяких гадов.

Мартинь не мог не нахмуриться от неудовольствия; но, вспомнив, что "в Риме надобно жить по римски", он постарался улыбнуться как можно приятнее.

Новый знакомец его был в это время занят отрезыванием свежей жвачки, причем он тихо посвистывал. Обделав ее по своему вкусу, он вынул старую жвачку и положил ее на спинку скамейки, на которой сидели Мартин и Марк. Потом, засунув за щеку новую жвачку, воткнул кончик ножа в старую, поднял ее, оглядел со всех сторон и заметил с самодовольным видом: "порядочно изношена". После того, он бросил ее в сторону, сунул свиток табака в один карман, ножичек в другой, и снова положил свой подбородк на спинку скамейки; потом начал разсматривать материю, из которой был сшит жилет Мартина, и протянул руку, чтоб его ощупать.

-- Как это у вас называется? - спросил он.

-- Право, не знаю.

-- Я разсчитываю, что ярд должен стоить доллар, а может быть и больше, а?

-- Уверяю вас, что не знаю.

-- В моем отечестве, всякий знает цену наших произведений, - протянул джентльмен.

Мартин не отвечал и потому снова настало молчание.

-- Ну, а что теперь делает бездушная родительница? - спросил новый его знакомец.

Мартин Тэпли, полагая эту фразу новым оборотом неучтивого английского вопроса: "здорова, ли ваша матушка?" готов быль взбеситься; но, к счастью, он был остановлен догадливостью Мартина.

-- Вы говорите о старой стране? - сказал он.

-- Я думаю, что здорова, - отвечал Мартин.

-- Королева Виктория не трепещет в своих царственных башмаках при мысли о завтрашнем дне? Нет?

-- Я этого не слыхал. Да и почему бы?

-- Ее не проберет мороз, когда она уразумеет то, что здесь происходит? Нет?

-- Я полагаю, что могу присягнуть в противном.

Странный джентльмен смотрел на Мартина, как будто соболезнуя о его невежестве и предразсудках, потом проговорил:

-- Ну, сударь, вот что я вам скажу. В Соединенных Штатах по воле всемогущого Бога нет ни одной машины с лопнувшим котлом, которая бы должна была ожидать себе таким бед, как королева Виктория в своем роскошном жилище в Лондонской Башне, когда она прочтет следующее прибавление к "Ватертостской Газете".

Несколько других джентльменов встало с своих мест и окружило оратора, которого речь, повидимому, всем очень понравилась. Один тощий джентльмен, в длинном белом жилете и долгополом черном сюртуке, счел обязаностью выразить чувства присутствующих.

-- Мистер Лафайет Кеттль? - сказал он, снимая шляпу.

-- Тш, тш! - раздалось со всех стороны

-- Мистер Лафайет Кеттль, сэр?

Мистер Кеттль поклонился.

-- От имени соединенного общества, от имени общей нашей отчизны и от имени справедливой причины святого сочувствия, которым одушевлены мы, благодарю вас. Благодарю вас, сударь, от имени Сочувствователей; благодарю от имени "Ватертосгской Газеты"; благодарю от имени осыпанного звездами знамени Соединенных Штатов, за ваше красноречивое и категорическое изложение. И если, сударь, мне позволено изъявлять душевное желание, - продолжал он, толкая в бок Мартина ручкою своего зонтика, чтоб обратить его внимание, потому что Мартин слушал шептавшого ему что то Марка: - то решусь заключить сказанное мною желанием, чтоб у британского льва когти были вырваны благородным клювом американского орла, и чтоб ирландская арфа и шотландская скрипка выучились наигрывать те мелодии, которыми дышет всякая раковина на берегах зеленой Колумбии!

После этой речи, принятой со всеобщим одобрением, тощий джентльмен сел, и все присутствующие приняли весьма важный вид.

-- Генерал Чок, - сказал мистер Лафайет Кеттль: - вы согреваете мне сердце. Сэр, вы согреваете мне сердце! Но британский лев здесь не без представителей, и я бы рад быль услышать его ответ на ваши замечания.

-- Клянусь честью, - вскричал Мартин, смеясь: - если вы делаете мне такую честь, что считаете мою скромную особу представительницею Британии, я могу сказать только то, что я никогда не слыхал, чтоб королева Виктория читала вашу газету и что считаю это весьма невероятным.

Генерал Чок снисходительно улыбнулся.

-- Она к ней послана, сударь, - сказал он: - послана по почте.

-- Но если газета адресована в Лондонскую Башню, - возразил Мартин: - то она вряд ли дойдет по назначению, потому что королева там не живет.

она их не занимает, потому что там дымны камины.

-- Марк, - прервал Мартин: - я буду тебе премного обязан, если ты удержишься от пустых замечаний. Джентльмены, я хотел сказать, хотя в этом нет ничего особенно важного, что английская королева не живет в Лондонской Башне.

-- Генерал! - вскричал мистер Лафайет Кеттл. - Слышите?

-- Генерал! - раздалось еще несколько голосов. - Генерал!

-- Постойте, джентльмены, молчите! - сказал генерал Чок, протягивая руку с трогательным добросердечием. - Я всегда замечал одно необыкновенное обстоятельство, которое приписываю характеру британских узаконений и стремлений их подавить народную жажду познаний, которая так широко распространена в неизмеримых лесах нашего обширного за-атлантического материка. Вот почему просвещение Британцев отстало так далеко от просвещения наших быстро шагающих на поприще гражданственности земляков. Теперешний случай меня заинтересовывает и подтверждает мою идею. Когда бы говорите, сударь, - продолжал он, обращаясь к Мартину: - что ваша королева не обитает в Лондонской Башне, то впадаете в заблуждение, часто встречающееся между вашими соотечественниками, как бы высоки ни были их нравственные и умственные элементы. Но, сударь, вы ошибаетесь: она живет в башне...

-- Когда она при сен-джемском дворе,--заметил мистер Кеттль.

-- Разумеется, когда при сен-джемском дворе,--возразил генерал Чок тем же благосклонным тоном. - Ваша Лондонская Башня, сударь, настоящая резиденция ваших государей; находясь вблизи ваших парков и конских скачек, вашей оперы и королевских замков, она естественно должна быть местопребыванием праздного, безпечного и роскошного двора вашей королевы.

-- Вы бывали в Англии? - спросил Мартин.

-- В печати, но не иначе, - отвечал генерал. - Мы, сударь, здесь народ читающий, и вы найдете между нами по истине удивительно сведущих людей.

-- Нисколько в этом не сомневаюсь... Но тут Мартин был прерван мистером Кеттлем, который шепнул ему на ухо:

-- Вы знаете генерала Чока?

-- Нет.

-- Вы знаете, чем все его считают?

-- Одним из замечательнейших людей в его отечестве? - возразил Мартин на удачу.

-- И это факт, - отвечал Кеттль. - Я был уверен, что вы о нем слыхали.

-- Если не ошибаюсь, - сказал Мартин, снова обратясь к генералу: - я имею удовольствие пользоваться рекомендательным письмом к вам от мистера Бивена из Массачусетса.

Генерал принял от него письмо, прочитал со вниманием, поглядел несколько раз пристально на обоих Англичан и, наконец, протянул Мартину руку.

-- Ну, сударь, - сказал он: - так вы намерены поселиться в Эдеме?

-- Мне сказали, что в старых городах нечего будет делать.

Такия новости были важны для Мартина. Бивен говорил ему, что генерал Чок не участвует ни в какой поземельной компании, а потому даст ему безпристрастный совет. Генерал пояснил Мартину, что он присоединился к числу членов компании только за несколько недель назад и что не писал об этом Бивену.

-- Мы можем рисковать весьма немногим, - сказал Мартин с безпокойством: - у нас всего несколько фунтов. Как вы думаете, генерал, можно ли человеку моего ремесла надеяться на успех спекуляции, на которую я решаюсь?

-- Что-ж? - возразил генерал с важностью: еслиб по предвиделось никаких выгод, то я не стал бы бросать свои доллары.

-- Я говорю о выгодах для покупателей, а не для продавцов.

-- Покупателей, сударь? - заметил генерал выразительным голосом: - ну, вы приехали из старой страны, в которой изстари, в продолжение целых столетий, покланяются золотому тельцу. Мы же, сударь, живем в стране новой, еще не зараженной застарелыми пороками; здесь человек является в полном достоинстве и не боготворит ваших явленных кумиров. Вот, например, я; я, сударь, имею седые волосы и чувства нравственных начал. Неужели я, с своими правилами, положили бы капитал в такое предприятие, от которого собратиям моим, человекам, не предстояло бы выгод?

Мартин старался казаться убежденным, но вспомнил о Нью-Иорке и нашел это трудным.

-- Для чего же, сударь, созданы великие Соединенные Штаты, как не для возрождения человека? - продолжали генерал. - Но вам весьма естественно предлагать подобного рода вопросы, потому что вы приехали из Англии и не знаете нашей страны.

-- Так вы думаете, - сказал Мартин: - что мы можем иметь некоторые надежды на удачу?

-- Некоторые надежды в Эдеме! Но вам нужно видеться с агентом, сударь, с агентом! Взгляните только на карты и планы и потом решайтесь. Эдему еще нет нужды просить милостыни!

-- Место действительно страшно милое и ужасно здоровое! - сказал мистер Кеттль.

Мартин чувствовал, что спорить было бы неприлично, не зная наверное ничего положительного, а потому он поблагодарил генерала за предложение представить его агенту, с которым "заключил" увидеться на другой день. Потом он просил генерала пояснить, кто были Ватертостские Сочувствователи и чему они сочувствовали? На это генерал Чок отвечал с важностью, что завтра будет великое собрание этого просвещенного общества и что тогда Мартин может воспользоваться случаем узнать о нем подробнее; место заседания будет в ближайшем городе, куда они направляются. "Сограждане мои", прибавил генерал: "призвали меня для председательствования над ними".

Поздно вечером путешественники прибыли к цели своего странствия. У самой железной дороги возвышалось огромное белое безобразное строение, на котором большими буквами было намалевано: "Национальный Отель". Передний фасад украшался широкою галлереей, на перилах которой пассажиры вагонов могли видеть великое множество подошв сапогов и башмаков; из-за них являлся дым множества сигар, но не было заметно никакого признака обитаемости. Мало по малу, начали, однако, показываться головы и плечи, что свидетельствовало о том, что джентльмены, квартирующие в отеле, наслаждались по своему вечернею прохладой, протянув ноги туда, где джентльмены всех других стран имеют привычку показывать свои головы.

В отеле был обширный буфет и обширная зала, в которой стоял длинный стол, накрытый для ужина. Здание украшалось бесконечным множеством лестниц, коридоров, спален и широких галлерей снаружи и внутри, в каждом этаже. Внутри строения был четвероугольный двор, на котором просушивалось белье. Там и сям слонялись зевающие джентльмены, запустив руки в карманы; местами виднелись группы, занимавшияся разговорами; но везде, во всем, в наружности, взглядах, речах, мнениях, умах являлись только повторения характеров в роде мистера Джефферсона Брикка, полковника Дайвера, майора Нокинса, генерала Чока, мистера Лафайста Кеттля и так далее, до бесконечности. Здешние джентльмены делали то же самое, что и те, говорили то же самое, судили обо всех вещах, основываясь на тех же началах.

По звукам ударов в гонг, все это приятное общество стеклось с разных сторон в столовую; из соседних домов и амбаров присоединились свежия толпы джентльменов и дам, потому что женатые и холостые целой половины города имели главное местопребывание в отеле. Чай, кофе, пряности и все съестные припасы уничтожались с такою же ужасающею быстротою, как и у Покинса; насытившиеся джентльмены расходились в те же места, что и там - словом, существование всех текло и здесь в таком же точно порядке, как и там.

-- Ну Марк, - сказал Мартин, запирая двери своей комнатки: - нам теперь надобно посоветоваться серьезнее, потому что завтра решится наша участь. Так ты решился положит свои деньги в общую кассу?

-- Еслиб не решился, то не поехал бы сюда, - отвечал мистер Тэпли.

-- Сколько же тут всего?

-- Тридцать семь фунтов, десять шиллингов и шесть пенсов. Так говорит сохранная казна; я сам никогда не считал их.

-- Деньги, которые мы привезли с собой, убавились до восьми фунтов без немногих шиллингов.

-- За кольцо - её кольцо, - продолжал Мартин, глядя с горестью на свой палец, на котором уже не было перстня.

-- Ох! - вздохнул мистер Тэпли. - Извините, сударь.

Мы получили четырнадцать фунтов. Таким образом, твоя доля будет гораздо больше моей.

-- О, сударь, это ничего не значит!

-- Нет; но выслушай, потому что для тебя это может быть очень важно, а мне доставит существенное удовольствие. Марк, ты будешь партнером нашего предприятия - равным со мною партнером. С моей стороны, в виде дополнительного капитала, будут приложены мои способности и архитектурные сведения; половина доходов, сколько бы их ни набралось, достанется на твою долю.

Бедный Мартин! Он вечно строил воздушные замки и не мог отстать от убеждения в том, что будет покровительствовать Марку и щедро вознаградит его за усердие!

-- Не знаю, сударь, что мне сказать, чтоб благодарить вас, - возразил Марк в разлумыи, происходившем не от причины, которую предполагал Мартин. - Я буду стоять за вас и не отстану от вас, сколько мне позволят мои силы и способности. Вот и все.

-- Ну, любезный, значит, мы поняли друг друга, - сказал Мартин с возрастающим величавым снисхождением. - Теперь мы уже не господин и слуга, а друзья и партнеры. В Эдеме мы примемся за дело под фирмою "Чодзльвита и Тэпли", так ли?

-- Бог с вами, сударь! - вскричал Марк. - Моего имени не нужно упоминать. Я вовсе не знаком с этим делом. Я, сударь, буду просто Ком.--никак не иначе!

-- Как хочешь, Марк; так Чодзльвит и Ком.

-- Благодарствуйте, сударь. Еслиб какому ни будь джентльмену понадобилось соорудить что нибудь в роде кегельного катка, так я еще, пожалуй, мог бы пригодиться.

-- Ты бы сделал это лучше всякого архитектора в Соединенных Штатах. Однако, принеси-ка сюда пару кобблеров; выпьем за успех нашего предприятия.

Мартин, повидимому, забыл, что Марк уже больше не слуга, а партнер; но мистер Тэпли повиновался с обычною своею расторопностью, и на разставаньи они положили между собою отправиться вместе к агенту завтра утром.

Генерал завтракал на другое утро вместе с прочими за общим столом, и предложил Мартину идти к агенту Эдема тотчас же, не теряя времени. Мартин согласился, и они пошли.

Контора была на маленькой площадке, на ружейный выстрел от национального отеля. Дверь была отворена, и в комнатке виднелся еще с улицы сам агент, раскачивавшийся безпечно в креслах, упершись одною ногою в стену и поджав другую под себя.

Это быль тощий человек в соломенной шляпе с огромными нолями и сюртуке из какой-то зеленой материи. Погода была жаркая, а потому он оставался без галстуха, с рубашечным воротником нараспашку, так что горло его было совершенно обнажено и когда он говорил, то в нем что-то шевелилось и как будто пробивалось вверх. Может быть, то были слабые стремления правды, старавшейся добраться до его уст... Если так, труды её не имели никогда желанного успеха.

Пара серых глаз выглядывала из глубоких впадин головы агента; но только один из них был одарен чувством зрения, другой оставался в совершенном бездействии. Казалось, будто половина его физиономии с неподвижным глазом прислушивалась к тому, что делает другая половина. Таким образом, каждая сторона его профиля имела особенное выражение: когда подвижная была в наибольшем одушевлении, другая оставалась в самом строгом и холодном состоянии. Длинные черные волосы агента висели вниз по сторонам лица; взъерошенные брови придавали ему выражение хищной птицы.

Таков был смертный, к которому приближались Мартин, Марк и генерал Чок, и которого последний приветствовал именем Скеддера.

-- Что, генерал, - ответил тот, - как вы поживаете?

Скеддер пожал руки обоим - без этой предварительной меры в Америке ничего не делается; после того он продолжал раскачиваться.

-- Я разсчитываю, что догадываюсь, зачем они пришли, генерал, не так ли?

-- Может быть, сударь.

-- Вы человек с языком, генерал, но говорите слишком много - и это факт, - сказал Скеддер. - Вы говорите ужасно хорошо публично, но в частных делах вам бы следовало говорить меньше.

-- Пусть меня повесят, если я могу "осуществить" значение наших слов, - возразил генерал после некоторого размышления.

-- Вы знаете, что мы не хотели продавать участки нашей земли всякому встречному, но "заключили" предоставлять их только аристократам творения, - да!

-- Да вот они, сударь, вот они! - вскричал генерал с карим.

Тут генерал шепнул Мартину, что Скеддер честнейший малый в свете, и что он не решился бы обидеть его даже за тысячу долларов.

-- Я исполняю свою обязанность; но многие на меня сердиты за то, что я не продаю им участков Эдема. Ужь такова человеческая натура!..

-- Мистер Скеддер! - сказал генерал, приняв ораторскую осанку. - Сэр! Вот моя рука и мое сердце. Я уважаю вас - прошу извинить меня. Эти джентльмены мои друзья; иначе я не привел бы их к вам, зная, что цена на участки Эдема теперь низка. Но это особенные друзья!

Мистер Скеддер был до того доволен таким объяснением, что решился подняться с кресел, чтоб пожать генералу руку. Но генерал объявил, что не вмешивается ни в какие распоряжения компании, а потому уселся в упразднившияся кресла и принялся в них раскачиваться.

-- О-то! - вскричал Мартин, взглянув на план, занимавший целую стену конторы (правда, вся контора была невелика, и в ней не было ничего, кроме плана, нескольких геологических и ботанических образчиков, двух больших книг, лежавших на скромном письменном столе, и стула). - О-го! Это что?

-- Это Эдем, - отвечал Скеддер, ковыряя в зубах зубочисткою, приделанною к перочинному ножичку.

-- Я и не воображал, чтоб это был уже город.

-- Право? Однакож, это город.

И город цветущий, архитектурный! Там были заемные банки, церкви, соборы, площади, фактории, рынки, отели, магазины, верфи; там была биржа, театр, - словом, всякого рода публичные и частные здания, даже до конторы "Эдемского Жала", ежедневный газеты. Все это было с величайшею верностью расчерчено и означено на плане.

-- Боже мой, да это очень важное, место! - воскликнул с удивлением Мартин.

-- О, очень важное! - заметил агент.

-- Что ж! Не все еще выстроены, - отвечал агент.

Мартин вздохнул свободнее.

-- А рынок, - сказал он, уже отстроен, или нет?

-- Рынок? Дайте посмотреть. Нет еще.

-- Не дурно было бы начать с него, а? - шепнул Мартин, толкнув слегка локтем Марка.

Марк, смотревший с некоторым недоумением то на план, то на агента, отвечал: "Необычайно!"

Настало мертвое молчание, в продолжение которого мистер Скеддер усерднее прежнего заковырял в зубах и сдул пыль с места на плане, где был назначен театр.

-- Я полагаю, - сказал Мартин, внимательно разсматривая план, не обнаруживая трепетанием своего голоса, как важен будет для него ответ агента: - я полагаю, что там несколько архитекторов?

-- Там нет теперь ни одного, - отвечал Скеддер.

-- Марк, слышишь? - шепнул Мартин, дергая своего партнера за рукав. - Но кто же выстроил все это? спросил он громко.

-- Вероятно, публичные здания вырастают сами собой на такой плодородной почве, - заметил Марк.

Он стоял в это время по темную сторону агента; но Скеддерь тотчас же перешел на другое место и направил на него свой действующий глаз.

-- Пощупайте мои руки, молодой человек, - сказал он Марку.

-- Зачем? - возразил тот.

-- Чисты оне или грязны? - продолжал Скеддер, протягивая к нему обе руки.

В физическом смысле, оне были решительно грязны. Но так как Скеддер, вероятно, говорил аллегорически, то Мартин поспешил объявить его руки белыми как снег.

-- Пожалуйста, Марк, - сказал он с некоторою досадою: - нельзя ли удерживаться от замечаний подобного рода, которые, как бы невинны и незлонамеренны ни были, все таки неуместны и могут разсердить людей посторонних.

Мистер Скеддер не сказал ни слова, но прислонился спиною к плану и ткнул раз двадцать свою зубочистку в стол, глядя на Марка с величайшим негодованием.

-- Вы мне не сказали чьей работы эти строения? - решился заметить Мартин.

-- Всему ты виноват, Марк!

-- Может быть, - продолжал агент: - эти растения не поднялись в Эдеме. Нет! Может быть, этот столь и стул сделаны не из эдемского леса? Нет! Может быть, что никто еще туда не поселялся.... Может быть, что нет и такого места, как Эдем, во всех Соединенных Штатах... Все может быть!

-- Надеюсь, что ты теперь доволен успехом своей шутки, Марк! - сказал Мартин.

Но тут, к счастию, вмешался генерал и попросил агента доставить его приятелям подробности об участке в пятьдесят акров с домом, который прежде быль продан компанией и потом недавно снова достался ей в руки.

-- Вы очень щедры, генерал, - отвечал Скеддер. - Уют участок должен бы был подняться в цене.

Он ворча раскрыл свои книги и, обращая постоянно светлую половину своего лица к Марку, показал для прочтения один лист. Мартин пробежал его с жадностью и спросил:

-- Где же этот участок на плане?

-- На плане?... - сказал Скеддер.

-- Да.

Скеддер обернулся к плану, разглядывал его с большим вниманием, вертел над ним зубочистку несколько раз, а потом, как будто вдруг найдя то, что ему было нужно, уткнул ее в самый центр главной набережной.

-- Вот, - сказал он: - здесь!

Мартин взглянул на своего Ком. с блестящими глазами, и Ком. увидел, что дело уже решено.

Торг заключился, однако, не так легко, как можно было бы ожидать, потому что Скеддер был не в духе и безпрестанно выискивал разные препятствия: то он говорил, что надобно им подумать и придти недели через две, то предсказывал Мартину и Марку, что место им не понравится; то предлагал им отказаться и отпускал сердитые фразы насчет безумия генерала. Но наконец, заплачена была должным образом требуемая сумма, возвышавшаяся до полутораста долларов или тридцати фунтов стерлингов; голова Мартина поднялась дюйма на два ближе к потолку с тех пор, как он почувствовал себя землевладельцем благоденствующого города Эдема.

-- Если вы останетесь недовольны, - сказал Скеддер, давая ему нужные росписки в получении денег: - то не пеняйте на меня.

-- Нет, нет, - отвечал Мартин весело: - мы на вас не станем пенять! Генерал, вы уходите?

-- Я, сударь, к вашим услугам, - возразил генерал, протягивая ему руку с величавым радушием: - и желаю вам радости от вашей новой покупки. Вы теперь, сударь, гражданин просвещеннейшей и могущественнейшей страны на целом земном шаре. Желаю, чтоб вы были достойны такой чести!

Мартин поблагодарил его и простился с мистером Скеддером, который уселся в кресла, лишь только генерал поднялся. Марк, идучи к отелю, оглядывался несколько раз назад; но к нему была обращена темная сторона лица агента, на которой выражалась только серьезная задумчивость. Выражение другой стороны той же самой физиономии было совершенно противоположно, Скеддер вообще смеялся мало и никогда не смеялся прямо; но теперь каждая жилка, каждый мускул его лица выражали усмешку.

Генерал шагал быстро, потому что было около двенадцати часов; а в это время долженствовало открыться великое заседание Ватертостских сочувствователей. Любопытствуя присутствовать при этом, Мартин не отставал от генерала и старался держаться за ним еще ближе, когда они вошли в большую залу национального отеля, в которой была воздвигнута из столов небольшая площадка с креслами для генерала; мистер Лафайет Кегтль, в качестве секретаря, важно хлопотал около каких-то бумаг.

-- Что, сударь, - сказал он, пожав Мартину руку: - вы скоро увидите зрелище, "разсчитанное" для того, чтоб заставить британского льва поджать хвост и завыть от мучения, надеюсь!

Круто пришлось тут бедному льву Британии! Негодование юного воспламененного Колумбийца не знало пределов! "Лев! (кричал молодой Колумбиец) где он? Кто он? Что он? Покажите его мне! Подайте его сюда! Сюда, на этот священный алтарь (указывая на обеденный стол)! Сюда, на прах предков, смешанный с кровью, которая лилась, как вода на наших ровных равнинах Чикклбидди-Ликка! Подайте его сюда, этого льва! Я вызываю его на бой один! Я скажу этому льву, что когда рука свободы еще раз скрутит ему гриву и он ляжет передо мною бездыханным трупом, то орлы великой и гордой республики будут хохотать. Ха, ха!"

Речь молодого человека, остановившагося после произнесения её с сложенными на груди руками, была принята с таким одобрением, с такими восклицаниями, что часы башни конной гвардии в Лондоне должны были содрогнуться, и момент средняго полудня перемениться в столице Англии.

-- Кто это? - спросил Мартин мистера Кеттля.

Тот взял клочок бумаги и, написав что то на нем, подал Мартину, который прочитал: "Может быть, человек замечательный не меньше кого бы то ни было в моем отечестве".

общества, и какая была причина их сочувствия. Таким образом, Мартин продолжал оставаться в неизвестности; наконец, луч света мелькнул ему чрез посредство секретаря, когда тот начал читать отчеты действий и прежних заседании общества. Тогда Мартин узнал, что члены общества сочувствовали одному весьма известному Ирландцу, который оспаривал некоторые пункты у правительства Англии; они делали это потому, что весьма не любили Англии, а не потому, чтоб им очень нравилась Ирландия; они всегда оказывали большую недоверчивость ирландским переселенцам и терпели их только по той причине, что на них можно было взваливать тяжелые работы, а простая работа возбуждает в великой республике больше отвращения, чем где либо. Вскоре встал сам генерал, чтоб прочитать собранию письмо, приготовленное для знаменитого Ирландца и написанное собственною его рукою.

-- Вот, друзья и сограждане, - сказал генерал: - вот, что я ему нишу:

"Сэр,

"Обращаюсь к вам от имени Ватертостского Собрания Соединенных Сочувствователей. Оно, сударь, основано в великой американской республике! Теперь оно следит с лихорадочным волнением и пламенным сочувствием за благородными усилиями вашими к священном деле свободы".

При слове "свобода" и при каждом повторении его все сочувствователи испускали неистовые возгласы; восклицании их повторялись по девяти раз и потом девятью девять раз.

"Во имя свободы, сударь - святой свободы - обращаюсь я к вам. От имени свободы присылаю вам приложение к капиталу вашего общества. Именем свободы, сударь, покрываю негодованием и отвращением то проклятое животное с окровавленною гривою, которого жестокость и кровожадная алчность были всегда бичом и мучением для целого света. Нагие посетители острова Робинзона Крузо, летучия жены Питера Уилькинса; запачканные соком плодов дети чащи кустарников; даже великаны, издавна взращенные в рудокопных округах Корнвалля - все свидетельствуют о его диких и злобных свойствах.

"Я, сударь, говорю о британском льве.

"Преданные свободе духом и телом, сердцем и душою - свободе, составляющей блаженство каждой улитки наших подвалов, каждой устрицы, покоящейся в своем жемчужном ложе, скромного червяка, обитающого в своем сырном жилище! - её священным, незапятнанным именем предлагаем вам наше сочувствие. О, сударь, в нашем драгоценном и благополучном отечестве огни её пылают ярко, чисто и бездымно: если огни эти зажгутся и у вас, их будет достаточно, чтоб сжарить целиком британского лыа!

"Имею честь быть, во имя свободы, вашим искренним другом и верным сочувствователем.

Кир Чок, генерал милиции Соединенных Штатов".

разгаре возгласов и содержание которого значительно его смутило. Лишь только генерал Чок успел сесть, Кеттль поспешил к нему и подал ему письмо и несколько печатных извлечений из английских газет, который немедленно обратили на себя его внимание.

Генерал, разгоряченный успехом своего чтения, был готовь принять какое бы то ни было поджигающее средство; но не успел он пробежать предложенные ему документы, как наружность его до того изменилась от гнева и бешенства, что все обратили на него внимание с непритворным изумлением.

-- Друзья, - воскликнул генерал, вставая с кресел: - друзья и сограждане, мы обманулись в этом человеке!

-- В ком? - закричали со всех сторон.

-- В этом! - отвечал генерал, показывая на письмо, которое только что публично прочитал. - Я нахожу, что он всегда был жарким защитником освобождения негров и что даже, теперь продолжает стараться о том же самом!

лоскутки, выли, ревели, шипели, пока не выбились из сил.

-- Общество Соединенных Сочувствователей должно быть немедленно распущено, - сказал генерал, лишь только нашел возможность заставить себя выслушать.

-- Долой общество! Прочь его! Не хотим слышать о нем! Сжечь его журналы и записки! Вычеркнуть его из памяти людской!

-- Но, сограждане, - сказал генерал: - у нас есть капитал. Что делать с капиталом?

Решили наскоро, чтоб на деньги общества сделать серебряное блюдо и поднести его одному известному судье, который в присутственном месте объявил всенародно благородное правило, в силу которого всякая белая чернь имеет законное право убить любого черного; другое серебряное блюдо предназначалось в подарок одному известному патриоту, который торжественно, с занимаемого им высокого места в законодательном собрании, объявил, что он и друзья его повесят без суда всякого отменителя невольничества, который осмелится посетить их. Наконец, положили употребить остальные деньги на усиление либеральных и справедливых узаконений, вследствие которых считается несравненно противозаконнее и опаснее учить негра грамоте, чем сжарить его за-живо в городе. Решив эти важные пункты, заседание разошлось в большим безпорядке. Так кончилось Ватертостское сочувствие.

-- Хорош ты издали, - подумал он: - но не долго останется в заблуждении тот, кто разсмотрит тебя поближе.