Жизнь и приключения Николая Никльби.
Глава XLV, из которой читатель узнает поразительные вещи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Николая Никльби. Глава XLV, из которой читатель узнает поразительные вещи. (старая орфография)

ГЛАВА XLV,
из которой читатель узнает поразительные вещи.

-- Послушайте, Никкльби, так как мы завтра вечером уезжаем из Лондона и так как я никогда в жизни не проводил таких счастливых часов, не выпьем ли мы с вами еще по стаканчику за нашу будущую радостную встречу?

Так говорил Джон Броуди, весело потирая руки и глядя на Николая с блаженно и улыбкой на своей сияющей физиономии.

Джон говорил это в тот самый вечер, о котором шла речь в предыдущей главе; местом действии был уже знакомый читателю коттедж, где собралось веселое общество, состоявшее из Николая, мистрисс Никкльби, мистрисс Броуди, Кет и Смайка.

Все были веселы и оживлены. Мистрисс Никкльби, знавшая от сына, как много он был обязан честному иоркширцу, после довольно продолжительного колебания дала, наконец, свое согласие на выраженное Николаем желание пригласить мистера и мистрисс Броуди на чашку чаю. Согласие это было дано, и для этого надо было преодолеть целый ряд препятствий и затруднений, проистекавших главным образом из того обстоятельства, что мистрисс Никкльби не успела "первая сделать визита" мистрисс Броуди. Хотя мистрисс Никкльби и уверяла очень часто и с большим жаром (как это делают очень многие), что в ней нет ни капли высокомерия и тщеславия, тем не менее она была большою сторонницей так называемых светских приличий и возводила их чуть что не в закон. Так и теперь: она решительно заявила, что, пока оне с мистрисс Броуди не обменяются визитами, она, мистрисс Никкльби, не должна признавать даже самого факта существования мистрисс Броуди, и вообще выразила полное недоумение но поводу того, как ей выйти из столь затруднительного и щекотливого положения.

-- Вот, видишь ли, мой друг, мне было необходимо первой сделать ей визит, - сказала мистрисс Никкльби сыну, когда был поднят этот вопрос. - Дело в том, что я должна была выразить ей внимание, показать молодой женщине, что я желаю быть с ними знакомой.... Знаешь, я вот что придумала, - добавила мистрисс Никкльби после небольшого раздумья, - тут есть один очень порядочный на вид молодой человек, кондуктор омнибуса, который ходит мимо... Мы с Кет давно уже его заметили. Помнишь, Кет? У него еще такая лоснящаяся шляпа и бородавка на носу, точь в точь лакей из какого-нибудь богатого дома.

-- Разве лакеи из богатых домов непременно должны быть с бородавками на носу, мамочка? - спросил Николай.

-- Не говори глупостей, Николай, - ответила с сердцем почтенная леди. - Ты отлично знаешь, что я хочу сказать. Конечно, я говорю не о бородавке, а о шляпе, которая придает ему вид слуги из порядочной семьи. Хотя и предположение о бородавке вовсе не так ужь смешно, как тебе кажется. Помню, у нас тоже был раз лакей, и даже не с бородавкой на носу, а с огромнейшим зобом; он еще потребовал прибавки жалованья, потому что из-за этого зоба у него была куча расходов... Однако, что бишь я хотела сказать? Да, вспомнила. Мне кажется, лучшее, что я могу сделать, это послать с этим молодым человеком (я знаю, за бутылку портера он охотно возьмется исполнить мое поручение)... послать с ним поклон и мою визитную карточку в гостиницу "Двухголового Сарацина". Если его примут там за лакея, тем лучше. Тогда мистрисс Броуди останется только прислать в свою очередь свою карточку, хотя бы с посыльным (он мог бы просто забросить ее нам мимоходомь), и делу конец.

-- Видите ли, мамочка, - возразил Николай, - я не думаю, чтобы у таких простых, непритязательных людей, как Броуди, водились визитные карточки.

-- Что же ты мне этого раньше не сказал, мой друг? - произнесла мистрисс Никкльби с некоторой обидой. - Это совершенно меняет дело. Если у них нет визитных карточек, я больше ничего не имею сказать. Я уверена, что они добрые и вполне порядочные люди. Конечно, я буду очень рада, если они придут к нам на чашку чаю, и, разумеется, с своей стороны сделаю все, чтобы быть с ними любезной.

Когда вопрос был таким образом решен в благоприятном смысле и мистрисс Никкльби приведена в снисходительно-покровительственное настроение духа, подобающее даме её лет и с её положением в свете, супругам Броуди было послано приглашение, которое они приняли очень охотно. А так как, явившись в коттедж, оба они были чрезвычайно почтительны с хозяйкой, повидимому, вполне понимая разделяющее их огромное разстояние, и непритворно восхищались всем в доме, то почтенная леди пользовалась в этот вечер каждым удобным случаем, чтобы шепнут на ухо Кет, что, кажется, "эти Броуди" очень милые люди и притом прекрасно воспитанные.

Так вот как случилось, что Джон Броуди после ужина, часов в одиннадцать, когда онии сидели в гостиной, объявил, что никогда в жизни он не проводил таких счастливых часов, как сегодня.

Мистрисс Броуди была, повидимому, в таком же восхищении, как и её муж. Юная дама, пышная красота которой не только ни чуть не теряла по сравнению с нежною прелестью Кет, по, напротив, как бы еще ярче выделялась, оттеняя последнюю, юная дама была положительно в восторге от простого, очаровательного обращения молоденькой леди и от обворожительной любезности её матери. Что касается Кет, то она действительно выказала удивительное искусство наводить разговор на такие предметы, в области которых деревенская красавица, вначале несколько робевшая в чужом обществе, чувствовала себя, как дома. При всем желании мы не можем сказать того же о мистрисс Никкльби. Но если эта добрая женщина и уступала дочери в уменье выбирать темы для разговора, если она и давала понять своим гостям, по выражению самой мистрисс Броуди, что "далеко кулику до Петрова дня", зато она была с ними в высшей степени предупредительна., всячески старалась, чтобы они не скучали. А что она действительно принимала живое участие в молодой парочке, лучшим тому доказательством служила длинная лекция по домоводству, которую она весьма обязательно прочла в поучение мистрисс Броуди, иллюстрируя теоретическую её часть многочисленными примерами из собственной хозяйственной практики, хотя, надо сознаться, что почтенная леди, взвалив домашнее хозяйство целиком на плечи Кегь, принимала в нем как в теории, так и на практике столько же участия, как любая из фигур двенадцати апостолов, украшающих собор Святого Павла.

-- Какой, однако, добрый, милый, веселый человек мистер Броуди, - сказала Кет, обращаясь к молодой женщине. - Право, мне кажется с ним можно забыть какое угодно горе.

-- Да, да, Кет, ты совершенно права, подтвердила мистрисс Никкльби. - Должно быть, он прекраснейший, добрейший человек. Я должна вам сказать, мистрисс Броуди, что я всегда буду рада видеть вас обоих у себя запросто, без всяких церемоний. Мы и сегодня не затевали никакой возни, не делали никаких приготовлений, - продолжала достойная леди таким тоном, который давал чувствовать, что она сумела бы показать товар лицом, если бы только захотела. - Я ни за что на это не соглашалась, так и сказала Кет: "Это было бы глупо и безтактно, мой друг, - сказала я ей, - потому что только поставило бы мистрисс Броуди в неловкое положение".

-- Очень вам признательна, мэм, за ваше внимание, - сказала мистрисс Броуди с полной искренностью. Однако, скоро одиннадцать часов, Джон, поздно, мы засиделись.

-- Поздно! - воскликнула мистрисс Никкльби с легким смехом, закончив его коротким покашливанием, долженствовавшим означать недоумение перед таким незнанием обычаев света. - Что же это за поздно? Мы привыкли ложиться гораздо позднее. Полночь, час, два, три часа ночи, так и то не в диковинку. Балы, обеды, карточные вечера так и чередовались в том кругу, где мы прежде вращались. Да, светскую-таки жизнь мы тогда вели, что и говорить! Право, теперь я и сама часто диву даюсь, как это мы только выдерживали! Ужасное это, в сущности, зло, иметь такое огромное знакомство, и я советовала бы молодым парочкам стараться противостоять подобного рода искушению; хотя, сказать и то, не всякая молодая чета и подвергается-то таким искушениям и это, по моему, огромное счастье. Было у нас, например, одно знакомое семейство; они жили близ большой дороги, правда, впрочем, не у самой дороги, а несколько в стороне, у заставы, в том месте, где еще помнишь ли, Кет? - плимутский дилижанс переехал осла... Так вот удивительные были люди! Неподражаемые мастера на всевозможные затеи! Чего-чего только они не придумывали! И фейерверки, и шампанское, и разноцветные фонари, словом, всевозможные тонкости по части еды и питья, все, что только может себе вообразить самый избалованный гастроном. Да, удивительные были люди эти Пельтирогусы. Помнишь ты Пельтирогусов, Кет?

Видя, что, ради спокойствия гостей, необходимо как можно скорее остановить поток красноречия мистрисс Никкльби, Кет поспешила ответить, что она прекрасно помнит Пельтирогусов, и затем, обратившись к мистеру Броуди, напомнила ему, что он еще в начале вечера обещал им спеть иоркширскую песенку. Кет сказала, что она с нетерпением ждет исполнения этого обещания, так как уверена, что его пение доставит большое удовольствие её матери.

Мистрисс Никкльби любезно поддержала просьбу дочери, разсчитывая, что ей и тут удастся блеснуть своим вкусом и знанием музыки, после чего Джон Броуди принялся припоминать слова какой-то общеизвестной у них на севере народной песни, то и дело прибегая за помощью к своей молоденькой жене Припомнив, наконец, все слова, он поправился на своем стуле, воздел глаза к потолку и, остановив их на одной из сидевших там мух (хотя решительно неизвестно, почему он оказал ей предпочтение перед другими), во все горло запел о нежных чувствах пастушка, сгорающого от любви и отчаяния.

Как только кончилась первая строфа песни, послышался громкий стук в наружную дверь, как будто тот, кто там был, выжидал только удобного моыешта, чтобы его услышали. Стук раздался так неожиданно и так громко, что все три дамы вздрогнули, а Джон замолчал.

На это мистрисс Никкльби высказала целый ряд предположений: может быть, в конторе братьев Чирибль приключился пожар, или, может быть, они прислали за Николаем, чтобы пригласить его в компаньоны фирмы (что было, конечно, весьма вероятно, если принять в разсчет время дня, выбранное для этой цели), а, может быть, мистер Линкинвотер обокрал кассу и бежал, или мисс Ла-Криви заболела, или наконец...

Но тут предположения почтенной дамы были прерваны изумленным возгласом Кет и появлением в дверях мистера Ральфа Никкльби.

-- Стойте! - воскликнул Ральф, видя, что Николай вскочил, а Кет бросилась к нему и схватила его за руку. - Выслушайте меня прежде, чем заговорить этот мальчишка.

Николай, который и сам в эту минуту был не в состоянии вымолвить хоть слово, только закусил губы и сделал грозный жест головой. Кет ближе прижалась к нему, Смайк спрятался за их спины, а Джон Броуди, который слышал о Ральфе и тотчас его узнал, встал между ним и своим молодым другом, точно хотел помешать им приблизиться друг к другу.

-- Не слушайте его, выслушайте прежде меня, - проговорил Ральф.

-- В таком случае говорите, что вы имеете сказать нам, сэр, - отрезал Джон, - да смотрите не выводите нас из терпения; и всякое дело лучше кончать миролюбиво.

-- Я вас сейчас же узнал по вашим речам, - сказал Ральф, - а его, - добавил он, указывая на Смайка, - по наружности.

-- Джон, не смейте с ним говорить, - закричал опомнившийся наконец Николай. - Я не хочу, чтобы он оставался здесь хоть минуту. Я не хочу его слушать, не хочу знать, не хочу дышать одним воздухом с ним. Его присутствие здесь есть оскорбление моей сестре, стыд и позор для всех нас. Я его здесь оставаться не допущу.

-- Стой! Куда ты? - сказал Джон, хладнокровно положив на грудь Николаю свою огромную лапу.

-- Пусть он сейчас убирается! - кричал Николай, отбиваясь от своего друга. - Я пальцем его не трону, только чтобы он сейчас же уходил. Я не хочу, чтобы он здесь оставался Я, наконец, у себя дома, Джон! Я не дитя! Он сведет меня с ума, если будет стоять здесь и как ни в чем не бывало смотреть в глаза людям, которые, знают, какой он негодяй!

Джон Броуди молча выслушал бешенные возгласы Николая продолжая держать его изо всех сил, и, когда он замолчал, сказал спокойно:

-- Мы должны его выслушать, это необходимо. Я подозреваю, что он явился сюда не спроста. А это что там за фигура за дверью? Ну-ка, покажись-ка, приятель! Чего же ты оробел, милый друг? Эй, вы, старичек почтенный, прикажите учителю пожаловать к нам.

Эти слова заставили мистера Сквирса, скрывавшагося за дверью в ожидании удобной минуты для эффектного выхода, показаться в дверях с таким смущенным и растерянным видом, что Джон Броуди покатился от хохота и даже Кет, несмотря на всю тревогу и страх, вызванные в её душе этой сценой, чуть-чуть не разсмеялась, хотя в глазах её стояли слезы.

-- Кончили вы смеяться, сэр? - спросил наконец Ральф.

-- На этот раз, кажется, кончил, - ответил Джон.

-- Пожалуйста не стесняйтесь, я могу и подождать.

И действительно, дождавшись, пока водворялась полная тишина, Ральф заговорил, обращаясь к мистрисс Никкльби, но не спуская глаз с Кет, как будто он хотел видеть, какое впечатление произведут на нее его слова.

-- Теперь, мэм, я попросил бы вас меня выслушать. Не думаю, чтобы вы разделяли мнение, только-что высказанное вашим сыном в его красноречивой тираде; но я знаю, что если бы даже вы и хотели, вы не могли бы заставить его молчать, так как вы теперь вполне в его власти и не имеете собственной воли; я знаю, что ни ваши мнения, ни советы, ни желания, - ничто (хотя и то, и другое, и третье должно бы быть дорого для него но естественному порядку вещей, потому что к чему бы иначе служила вся наша опытность?), ничто не имеет для него никакой силы и не принимается им в разсчет.

В ответ на эти слова мистрисс Никкльби только вздохнула и с сокрушением покачала головой, как будто признавая всю их справедливость.

-- Итак, зная, что вы не можете одобрять его дерзкого со мной обращения, я обращаюсь к вам,сударыня, и только к вам одной, - продолжал Ральф. - Частью также но этой причине я позволил себе явиться сюда. А явился я к вам потому, что не желал, чтобы мое имя было обезчещено поступками в конец испорченного мальчишки, от которого я был вынужден отказаться и который, в своем ребяческом самомнении, вообразил - ха! ха! - что он отказывается от меня. По, кроме того, мною руководило и чувство человеколюбия. Я пришел, - сказал Ральф, оглядывая присутствующих с злобной, торжествующей улыбкой, и продолжал, растягивая слова, как будто они доставляли ему особенное, наслаждение: - я пришел, чтобы возвратить отцу его ребенка. Да, сэр, - прибавил он, обращаясь на этот раз уже прямо к Николаю и наблюдая с злорадным любопытством, как при последних словах тот изменился в лице, - я пришел, чтобы возвратит отцу сто ребенка... его сына... его бедного заблудшого сына, которого вы подбили бежать с низкою целью обобрать его, воспользоваться теми грошами, которые со временем он должен получить от отца.

-- Вы сами знаете, что вы лжете, - сказал с презрением Николай.

-- Да, здесь! - произнес язвительно Сквирс, выступая вперед. - Здесь! Слышите вы? Не предупреждал ли я вас, чтобы бы были осторжней, - что отец может явиться и потребовать его у вас? Так оно и вышло. А так как отец его мой близкий друг, то он и возвратит его мне. Ну-с, что вы на это скажете? Ну-ка, что скажете? Стоила ли игра свеч, как по вашему?

-- Я думаю, у вас еще не сошли знаки побоев, которые я вам оставил на память, - спокойно ответил ему Николай с презрительным взглядом. - Можете болтать языком, сколько хотите; вероятно, вам еще долго придется говорить, пока эти знаки исчезнут.

Почтенный педагог, к которому были обращены эти слова, окинул стол быстрым взглядом, словно отыскивая на нем кружку или бутылку, чтобы запустить ими в голову Николаю.

Но, если у него и было это намерение, Ральф помешал ему привести его в исполнение; слегка дотронувшись до локтя мистера Сквирса, он попросил его передать отцу Смайка, что теперь он может войти и потребовать сына.

Эта просьба, очевидно, пришлась мистеру Сквирсу как нельзя более по душе, так как он со всех ног бросился ее исполнять и минуту спустя воротился в сопровождении какого-то толстяка с лоснящимся от жира лицом. Это был ни кто другой, как наш знакомец Сноули. Прошмыгнув мимо мистера Сквирса, он бросился к Смайку и заключил его в родительския объятия так неловко, что голова бедняги очутилась у него под мышкой; другую руку с широкополой шляпой он, в знак своей горячей признательности небу, воздел к потолку с восклицанием: "Боже мой! думал ли я, когда видел его в последний раз, что меня ждет эта радостная встреча? Думал ли, что судьба подарит меня таким счастьем!"

-- Успокойтесь, сэр, - сказал Ральф тоном величайшого участия, - теперь он снова с вами.

-- Со мною! О, Боже со мной! Опять со мной! - восклицал Сноули, как будто все еще не мог поверить своему счастью.

-- Да, это он, конечно он, моя плоть и кровь, кровь и плоть.

-- Плоти-то только, кажись, маловато, - заметил Джон Броуди.

Но мистер Сноули слишком увлекся излиянием своих отеческих чувств, чтобы обратит внимание на замечание, Джона. Как бы затем, чтобы окончательно убедиться, что это действительно его сын, он снова сунул голову Смайка под мышку и больше уже не выпускал.

-- Что же это было такое, - продолжал мистер Сноули, - что сразу внушило мне к нему горячее участие, когда этот почтенный наставник юношества привел его ко мне в дом? Что заставило меня сгорать желанием построже наказать его за то, что он осмелился бежать от своего лучшого друга, пастыря и второго отца?

-- Родительский инстинкт, сэр, - поспешил отозваться Сквирс.

-- Да, родительский инстинкт, - повторил Сноули, - возвышеннейшее из чувств, воодушевлявшее некогда древних римлян и греков, воодушевляющее и поныне все живущее на земле, даже птиц в воздухе, за исключением разве кроликов да котов, пожирающих иногда своих детенышей. Мое сердце так рвалось к нему неудержимо. Я мог бы, не знаю, что я мог бы с ним сделать в своем справедливом родительском гневе.

-- Вот оно что значит природное-то влечение, сэр, - заметил Сквирс. - Да, великая это вещь - природа.

-- Святая вещь, сэр, - отозвался в свою очередь Сноули.

-- Вы правы, - сказал Сквирс с легким вздохом. - Хотел бы я знать, что было бы со всеми нами, если бы не природа. Да, природа великая вещь, которая постигается скорее сердцем, нежели разумом. О, какая это благословенная вещь - мать природа!

Во время этого философского диалога все присутствующие стояли пораженные изумлением. Ошеломленный Николай переводил взгляд со Сноули на Сквирса и со Сквирса на Ральфа с смешанным чувством отвращения, недоверия и тревоги. Между тем Смайк, воспользовавшись удобной минутой, вырвался из объятий своего любящого отца и, бросившись к Николаю, стал его умолять в самых трогательных выражениях не отдавать его никому и позволить ему жить и умереть возле него.

-- Если вы действительно отец этого несчастного мальчика, - сказал Николай, - вы не решитесь снова отдать его в тот вертеп, откуда я его вырвал.

-- Он опять за свое! - закричал Сквирс. - Опять затевает скандал! Так знайте же, сэр, вы не стоите пули и пороха, я иначе разделаюсь с вами!

-- Подождите, - вмешался Ральф, видя, что Сноули собирается говорить. - Нечего попусту тратить слова с сумасбродным мальчишкой. Будем кончать наше дело. Это ваш сын, сэр, на что у вас имеются доказательства. Вы, мистер Сквирс, можете удостоверить, что это тот самый мальчик, который жил у вас под именем Смайка, - не так ли?

-- Еще бы! Конечно, тот самый. Может ли тут быть какое-либо сомнение? - отвечал Сквирс.

-- Был. Вот он, - отвечал Сноули.

-- Сейчас мы это докажем, - сказал Ральф. - Вы с женой разошлись, и мальчик остался при ней, когда ему было около года. Года через два вы получили письмо от жены, в котором она вам сообщала, что сын ваш умер, и вы поверили этому известию.

-- Да, - ответил Сноули. - За то какая же была для меня радость...

-- Будьте благоразумны, сэр, прошу вас, - остановил его Ральф. - Мы заняты делом, а к делу никогда не следует примешивать чувства. Жена ваша скончалась года полтора тому назад в каком-то глухом местечке, где она служила экономкой в одном семействе, не так ли?

-- Совершенно верно, - ответил Сноули.

-- Чувствуя приближение смерти, она вам написала письмо, в котором делала признание, касающееся вашего сына. Письмо это было адресовано на ваше имя, но без обозначения места жительства, и после долгих странствований, наконец, попало к вам совершенно случайно несколько дней тому назад.

-- Верно до последняго слова, - заметил Сноули.

-- В этом письме ваша жена сознавалась вам в том, что смерть сына была вымыслом, к которому она прибегала из желания чем-нибудь вам досадить, ибо такова была, повидимому, принятая вами обоими система в ваших супружеских отношениях; она сообщила вам, что мальчик жив, но слаб разсудком, что она отдала его через верного человека в одну дешевую иоркширскую школу, что в течение нескольких лет она аккуратно вносила за него плату, но что затем, вследствие изменившихся обстоятельств, перестала платить за него и, наконец, уехав куда-то далеко, постепенно совсем его забросила,

Сноули горестно покачал головой и вытер совершенно сухие глаза.

-- Это была школа мистера Сквирса, - продолжал Ральф, - мальчик был ему отдан под именем Смайка; числа и записи в ваших документах сходятся с таковыми же в книгах мистера Сквирса. В настоящее время мистер Сквирс остановился у вас, так как два других ваших сына находятся также у него в школе; вы сообщили ему о своем открытии; он привел вас ко мне, как к человеку, рекомендовавшему ему похитителя его ребенка, а я привел вас обоих сюда. Верно ли все это?

-- Вы говорите, как книга, сэр, каждое ваше слово есть истина, - ответил мистер Сноули.

-- Вот ваша записная книжка, сэр, - продолжал Ральф, извлекая из кармана пальто кипу каких-то бумаг, - вот ваше брачное свидетельство, метрическое свидетельство вашего сына; вот два письма вашей жены и еще кое-какие документы, которые могут удостоверить ваши права. Все ли они тут, взгляните?

-- Все, сэр, все до единого.

сына. Этого ли вы хотите и так ли я понял вас, сэр?

-- Вы высказали лучше меня самого, сэр, то, что я думал.

-- Вот документы, - сказал Ральф, бросая на стол записною книжку и две-три бумаги. - Можете осмотреть; но так как все это подлинные документы, сэр, я бы вам посоветовал глядеть в оба, чтобы что-нибудь не исчезло.

С этими словами Ральф сел, хотя никто ему этого не предлагал, плотно сжал губы, на которых до этой минуты змеилась злобная усмешка, и, скрестив руки, в первый раз взглянул прямо в глаза Николаю.

Выведенный из себя последним оскорбительным намеком дяди, Николай окинул его гневным взглядом, но сейчас же сдержался и принялся разсматривать документы при помощи Джона Броуди. В них не оказалось ничего подозрительного. Свидетельства о браке и рождении были за надлежащими подписями несомненно выданы на основании записей, взятых из приходских книг; первое письмо имело такой вид, точно оно было написано много лет тому назад; почерк второго письма был тот же, что и в первом, с тою лишь разницей, что здесь это был неровный и дрожащий почерк умирающей, писавшей ослабевшее рукой; одним словом, все бумаги были в полном порядке и не внушали никаких подозрений.

-- Боюсь, что так, - ответил Николай. - Что вы об этом думаете, Джон?

Джон почесал в затылке и покачал головой, но ничего не сказал.

полиции. И поверьте, что если я этого не сделал, то только из уважения к вам и к вашей дочери.

-- Вы уже в достаточной мере доказали ей свое уважение, - сказал Николай, прижимая к себе сестру.

-- Ну, что же мы стоим, господа? - сказал Сквирс. - Пожалуй, извозчичьи лошади совсем распростудятся, если мы их продержим еще; одна и то уже так чихает, что поднялся ветер и распахнуло наружную дверь. Как же мы разместимся? Поедет ли с нами мастер Сноули теперь же?

-- Нет, нет, нет! - взмолился Смайк, отступая и цепляясь за Николая. - Нет, ради Бога, не отпускайте меня! Я не хочу от вас уходить. Нет, ни за что!

-- Как это жестоко! - воскликнул Сноули, бросая на своих друзей умоляющий о сочувствии взгляд - Для того ли родители производят на свет детей?

-- Так неужто по вашему вот для этого? - хладнокровно возразил Джон Броуди, указывая на Сквирса.

-- Правда твоя, учитель, - сказал Джон. - ни мне и никому нет до этого дела, от того только и могут существовать такие люди, как ты... Куда ты лезешь, однако? Лучше не тронь, брат, его, пожалеешь! Джон Броуди не замедлил подкрепить действием эту угрозу и с такой силой толкнул в грудь мистера Сквирса, протянувшого было руку к Смайку, что тот не удержал равновесия и повалился на Ральфа, который в свою очередь чуть было не свалился со стула.

Это случайное обстоятельство послужило как бы сигналом к решительным действиям. Среди невообразимого шума, умоляющих воплей Смайка, испуганных криков женщин и гневных возгласов мужчин сделана была попытка силою овладеть Смайком; но в тот момент, когда Сквирс уже взял его за плечо, собираясь вести за собой, Николай (который до этой минуты все еще был в нерешимости) схватил за шиворот достойного педагога и встряхнул так энергично, что у того защелкали зубы, затем вежливо проводил его к выходу, вытолкнул в корридор и захлопнул за ним дверь.

-- Теперь я попрошу и вас последовать за вашим другом, - сказал Николай, обращаясь к двум другим.

-- Отдайте мне моего сына! - закричал Сноули.

-- Значит, вы его решительно не отдадите? - спросил Сноули.

-- Если бы он был крыса или собака, я и тогда не отдал бы его против его воли в жертву тем жестокостям, на которые вы его обрекаете, - сказал Николай.

-- Ударьте, ударьте его подсвечником, Никкльби! - крикнул Сквирс в замочною скважину. - Да не. забудьте захватить с собой мою шляпу, пока она цела!

-- Я очень сожалею о случившемся, могу вас уверить, - сказала мистрисс Никкльби, которая до этой минуты стояла с мистрисс Броуди в стороне, ломая руки и заливаясь слезами, тогда как Кет бледная, но спокойная, не отходила от брата. - Я очень сожалею обо всем случившемся. Но, право, я и сама не знаю, как будет лучше в этом случае поступить. Я думаю и надеюсь, что Николай тут лучший судья. Содержать чужих детей, конечно, очень накладно, хотя молодой мастер Сноули чрезвычайно услужлив и всячески старается быть нам полезным. Но разве нельзя было бы уладить это дело миролюбиво? Если-бы, например, мистер Сноули-отец обязался выплачивать известную сумму за его стол и одежду, право, можно было бы все прекрасно устроить. Мы могли бы раза два в неделю иметь за обедом рыбу, или пуддинг, или сладкий пирог, или что-нибудь в этом роде, и таким образом дело уладилось бы к обоюдному удовольствию.

была обратиться к мистрисс Броуди, своей единственной слушательнице, которой и разъяснила все выгоды подобного плана и все несчастные последствия, проистекающия в тех случаях, когда никто не хочет слушать её советов.

-- А вы, сэр, вы безсовестный, неблагодарный, безсердечный мальчишка! - сказал Сноули, обращаясь к перепуганному Смайку. - Ты отталкиваешь мою любовь, когда мое сердце стремится к тебе. Поедешь ты со мной? Поедешь ли, наконец? - Да или нет?

-- Нет, нет, нет! - воскликнул Смайк в ужасе.

-- Он никогда никого не любил! - заорал Сквирс в замочную скважину. - Он никогда не любил ни меня, ни Вакфорда, этого воплощенного ангела. Как же вы хотите, чтобы он полюбил отца? Он никогда его не любил и никогда не полюбит. Он даже не знает, что такое отец, не понимает этого, испорченный, безсердечный мальчишка!

Мистер Сноули с минуту горестно смотрел на Смайка; затем одной рукой закрыл лицо, а другую со шляпой снова воздел к потолку в знак своего глубокого огорчения черною неблагодарностью сына; наконец, вытер глаза рукавом, поднял с полу шляпу мистера Сквирса и, сунув ее под мышку, вышел из комнаты медленными, неверными шагами человека, убитого горем.

наследником знатного рода, оказался просто-на-просто жалким слабоумным ребенком самого обыкновенного небогатого торговца. Увидим, что-то вы теперь запоете.

-- Что ж, и увидите, - ответил Николай, указывая ему на дверь

-- Поверьте, я и не разсчитывал, что вы тотчас сдадитесь, - добавил Ральф. - Вы слишком для этого горды и упрямы и слишком дорожите вашей репутацией великодушного, благородного рыцаря. Но скоро ваша решимость разсыплется прахом. Вы узнаете на собственной шкуре, что такое долгий, разорительный судебный процесс; вы познакомитесь с муками ожидания, с томительными, тревожными днями и безсонными ночами и поверьте, что, несмотря на все ваше самомнение, ваше высокомерие будет сокрушено. Когда же вы превратите в ад этот дом, когда вы станете вымещать вашу злобу и огорчения на этом несчастном (это непременно так будет, я знаю вас) и на тех, кто теперь видит в вас героя, рыцаря без страха и упрека, тогда мы сведем с вами наши старые счеты и посмотрим, кто из нас двух останется в выигрыше и кто окажется более благородным даже во мнении света.

С этими словами Ральф вышел. Но мистер Сквирс, слышавший последнюю часть его речи и терзаемый безсильною злобой, не мог устоять против искушения излить ее хоть каким-нибудь способом. Появившись в дверях, с нечеловеческой гримасой на своем отвратительном лице, он выкинул какое-то нелепое антраша, долженствовавшее выразить его торжество но поводу скорого поражения и погибели Николая.

Исполнив этот воинственный танец, в котором немалую роль играли его короткия панталоны и огромные сапоги, мистер Сквирс последовал за своими друзьями, предоставив семейству Никкльби размышлять на досуге обо всем случившемся.