Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби.
Часть вторая.
Страница 2

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения английского джентльмена мистер Николая Никльби. Часть вторая. Страница 2 (старая орфография)

Одним словом, мистрис Никльби осталась при своем мнении, что джентльмен в бархатном картузе совсем не сумасшедший, а просто влюблен и живет в загоне. Но с этого дня прекратились его появления над забором, и почтенная мать семейства не говорила более о своих маленьких приключениях, хотя задумчивость и прежняя внимательность к тоалету ясно показывали, что она их еще не забыла. Что касается до Николая, то он по-прежнему ожидал новой встречи с своей возлюбленной, и всё попустому. Вместо прекрасной незнакомки, вошел однажды в контору братьев Чирибль молодой человек, высокий ростом, с ясными голубыми глазами, красивым лицом и с улыбкою на устах. Братья Чирибль рекомендовали его Николаю как своего племянника, который только вчера возвратился из Германии.

-- Я не люблю называть себя племянником богатых людей, сказал молодой человек: но когда эти люди - братья Чирибль, то я с гордостью говорю, что я их племянник.

Он дружески подал Николаю руку и примолвил: мистер Никльби, мы с вами уже знакомы: по-крайней-мере я очень хорошо знаю вас по письмам дядюшек.

Молодые люди обнялись и скоро были между собой как друзья. В обращении, голосе и манерах Франка было что-то общее с добрыми братьями. Он говорил свободно и просто; все речи его дышали простодушием, искренностью, веселостью. Сверх-того он был очень недурен собою, умен, жив, и в самое короткое время, без малейшей натяжки, обнаружил высокое благородство характера и отличную образованность. Николай невольно полюбил его. С первого дня знакомства, они начали вместе заниматься в конторе; это их сблизило: они подружились уже на деле, а не на словах.

-- Славная пара! говорил однажды Тим Линкинватер, смотря на них сквозь очки. Иной раз случается, что два такие молодца проживут целый век, и не сойдутся, а вы, господа, так сидите себе за одной конторкою. Но что и говорить! в целом мире нет города, где так удобно встретиться с кем желаешь, как в Лондоне!

-- Не думаю, заметил Франк с улыбкой.

-- Позвольте мне сослаться в этом на свою шестидесятилетнюю опытность, мистер Френсис, возразил Тим Линкинватер. Лондон, смею доложить, есть наилучшее место в мире; улица, где мы живем, наилучшая улица в Лондоне; этот дом - наилучший дом в улице; а братья Чирибль - наилучшие люди в этом доме; в улице, в городе, в мире.

Легкие на помине,братья Чирибль, при саком окончании Тимовой речи, вошли в контору, и мистер Чарльз, между множеством оговорок, улыбок и дружеских пожатий руки, объявил Николаю, что ему хотелось-бы познакомиться с его почтенной матушкой и сестрицей, и что, если оне позволят, он осмелится приехать к ним завтра после обеда, чтобы лично засвидетельствовать им свое уважение и сказать, как он и братец Нед любят Николая.

Известие об этом неожиданном и столь важном госте пробудило в сердце мистрис Никльби два совершенно различные ощущения: с одной стороны она была очень довольна, потому-что приняла посещение мистера Чарльза за первый знак своего возстановления в хорошем обществе, а с другой никак не могла без сожаления вспомнить, что у нея нет серебряного чайного сервиза, которым она так гордилась в прежния времена, употребляя его только при важных оказиях, когда надо было пустить пыль в глаза добрым соседям; что она и делала весьма Искусно, говоря им всякий раз, будто-бы заказала еще кофейник одного барона с этим сервизом.

-- Маменька, сказала ей Катя, в ответ на упрек в равнодушии к потере таких прекрасных вещей: маменька, не ужели вы можете гневаться на меня за то, что я счастлива? Какое мне дело, что мы лишились пустых предметов роскоши, когда вы и Николай остались со мной? Если я перенесла потерю отца, если а вытерпела все неприятности, которые последовали за его смертью, так уж можно ли мне тужить о таких безделках? О, маменька!... нет, я теперь совершенно счастлива, потому-что мы все живем вместе и не имеем надобности разлучаться.

-- Катя!... душа ноя! сказала мистрис Никльби, целуя ее со слезами.

-- Мне кажется, продолжала Катя: что между нашим теперешним положением и прежним, есть одна только разница, - та, что добрая и благочестивая то моего родителя вознеслась на небо. Никогда не забуду я, как он, накануне своей кончины, проходя мимо дверей в мою комнату, заглянул ко мне и сказал: "Спи, дитя мое! Бог с тобою!" О! я никогда этого не забуду. Смерть уже гнездилась в его сердце; на другой день она должна была унести....

Два потока горячих слез прервали речь доброй девушки; она положила голову на грудь матери и зарыдала как дитя. Прекрасно это свойство человеческой природы, что когда мы сильнее обыкновенного почувствуем мирное счастье, которым наслаждаемся, в здешней жизни; то воспоминание об усопших мгновенно нисходит на душу нашу, как-бы в ознаменование того, что здешнее счастье есть только мечта, посредством которой мы получаем таинственное понятие о блаженстве родных и милых нам душ, переселившихся в вечность. Не знаем, думала ли об этом добрая мистрис Никльби; но она плакала, сладко плакала, вместе с Катей.

Однакож надобно было возвратиться к приготовленьям для гостя. Дело не обошлось без хлопот, шуму и суматохи. Большой букет цветов был принесен из саду и разделен на несколько мелких букетов, которыми мистрис Никльби намеревалась украсить гостиную в таком, затейливом вкусе, что это удивило бы братца Чарльза, если бы Катя не наняла в том участие. День, как нарочно, случился прекрасный. Домик и его окрестности были всегда хороши, но в этот раз, при безоблачном небе, ври величественном захождении солнца, они казались еще лучше. Смайк не мог налюбоваться на свое создание, сад; мистрис Никльби на запас для угощения; Катя на все, а Николай на Катю.

В семь часов зазвенел колокольчик, послышались голоса двух человек, и мистрис Никльби, в волнении пяти чувств, объявила, что это должны быть оба брата Чирибль. Звонившие действительно оба носили эту фамилию, только они были не братья, а дядя с племянником мистер Чарльз и мистер Франк. Последний тысячу раз извинялся, что приехал без позволения; на что мистрис Никльби, имея достаточное число чайных ложек, отвечала весьма благосклонно. Катя покраснела, как утренняя заря, встретивши голубые глаза Франка; но кроме этого, явление нежданого гостя не произвело ничего особенного, и как старик Чарльз вел себя просто и дружелюбно а молодой человек подражал ему во всей точности, то неловкость и замешательство, которые обыкновенно случаются при первом знакомстве, на этот раз решительно не имели места, и общество, прежде-нежели разсмотрело друг друга, было уже совершенно знакомо между собою.

За чайным столом разговор живо переходил от одного предмета к другому, пересыпанный веселыми спорами, разсуждениями и шутками. Недавнее возвращение Франка из Германии дало ему случай ко многим занимательным рассказам. Братец Чарльз с своей стороны уведомил присутствующих, что пылкий Франк, говорят, был влюблен в дочь какого-то немецкого бургомистра. Молодой человек утверждал, что это пустяки, дядя доказывал противное; племянник оборонялся. Мистрис Никльби рассказывала впоследствии, что он даже покраснел, споря с дядей, и находила это обстоятельство весьма важным: потому-что, говорила она, нынешние молодые люди, в присутствии дам и девушек, умеют только краснословить, а не краснеть.

После чаю пошли гулять по саду, оттуда в поле. Чудная красота вечера заставила их пробродить до-тех-пор, как совсем смерклось. Никто, казалось, и не заметил течения времени. Катя шла впереди, под руку с Николаем, разговаривая с ним и с Франком. Мистрис Никльби и братец Чарльз следовали за ними; ласковость старика, его привязанность к Николаю и похвалы Кате имели благотворное влияние на добрую старушку, и она, вопреки своему обычаю, не входила в подробные рассказы про старину, хотя не забыла сообщить братцу Чарльзу некоторые любопытные известия о прежнем образе своей жизни. Смайк, в котором и дядя и племянник приняли искреннее участие, шел попеременно, то возле Николая, то возле мистер Чарльза: ежели братец Чарльз держал его за руку, он следовал за ним; ежели Николай оглядывался на него с добродушною улыбкой, он спешил к Николаю.

Небогатый но сытный ужин ожидал гостей, когда они воротились в освещенные комнаты. При этом случае можно было заметить, что мистрис Никльби плакала во время прогулки: это были прекрасные слезы матери, вызванные из её сердца сознанием достоинств детей своих. Можно было также заметить, что Катя очень раскраснелась, а физиономия Франка необыкновенно одушевлена. За. столом они сидели рядом; братец Чарльз почти не сводил с них глаз. Когда, после ужина, гости стали прощаться, случилось одно происшествие: Франк, позабывши, что он уж простился с Катей, подошел к ней в другой раз. Братец Чарльз не упустил придраться к этой разсеянности и приписал ее тому, будто-бы Франк всё думает про дочь немецкого бургомистра. Молодой человек еще жарче прежнего возражал против обвинения и заставил дядю признаться, что он пошутил. Шутка однако ж имела полный успех и общество разсталось в самом веселом расположении.

Короче, это был день ясного, мирного счастья; день, какие мы, купаясь в мутном омут света, вспоминаем всегда со слезами, ежели видим их, оглянувшись на прошедшее.

руки его то складывались крестом на груди, ты простирались к небу, то на них падала хилая голова его и лились горючия слезы. Бедный Смайк!

Само собой разумеется, что благополучная перемена в положении Николая и его семейства не была тайною для старика Ральфа Никльби; но читатели еще не знают, какое она произвела на него действие: для этого надобно познакомиться покороче с Ральфом.

В характере почтенного ростовщика, кроме господствующей страсти, корыстолюбия, были еще три примечательные черты, властолюбие, мстительность и отчаянная готовность на все для достижения цели. Ими объясняются все поступки его, которые до-сих-пор могли казаться странными, или непонятными. Например, читатели верно с недоумением вспоминают, зачем старик Ральф, прежде первого свидания с. приезжими родственниками, заходил к хозяйке дому, в котором они нанимали квартиру, и уговаривал ее выслать от себя бедняков. Но это объясняется очень просто: скупому Ральфу хотелось поставить их в такое положение, чтобы они, либо удалились из Лондона, не доводя его ни до малейших убытков, либо приняли без разбору всякую помощь, какую он мне предложит. Николай имел несчастие не понравиться ему с первого разу. Благородная пылкость молодого человека, его поэтическое одушевление ко всему прекрасному и против всего недостойного, были невыносимы для Ральфа. Не говоря уже о нескольких неосторожных словах, сорвавшихся с языка Николая при первом свидании с дядей, самый вид юноши, каждый взгляд его, каждое движение, казались Ральфу жестокими обидами, и он возненавидел племянника с первой минуты знакомства. Последующие поступки старика были все основаны на этой ненависти; счастие благоприятствовало его видам; сношения его с несчастными родственниками сначала очень льстили его скупости, мстительности и властолюбию: скупость и мстительность были в полной мере утешены согласием Николая ехать в Дотбойс, где его ожидало столько лишений; та же скупость и властолюбие были совершенно удовлетворены покорностью, с которою Катя приняла место у мадам Манталини, а сама мистрис Никльби переехала в пустой и покинутый Ральфом дом. Даже когда стечение обстоятельств не допустило гнусного старика предать Катю богатому повесе, даже и тогда он успел удалить Николая, который, как привидение, явился перед ним в решительную минуту и мог воспрепятствовать его намерениям. Далее дела Ральфа шли еще лучше: с помощью разных хитростей, ему удалось дойти дотого, что лорд Верисофт, не послушавшись своего друга и ментора Хока, занял деньги не у Гранда, а у него; сверх-того старик Никльби скупил несколько чужих векселей на лорда; по прошествии году, он воспользовался бы имением молодого глупца, а эта спекуляция дала бы ему около двадцати пяти тысяч фунтов чистой прибыли.

Не вдруг все переменяется, все принимает решительно другой вид. Началось с того, что в критическую эпоху, когда сделка с Верисофтом подходила к концу, и Ральф, чтобы скорей заключить ее, помогал изподтишка Хоку обольстить Катю, жившую у глупой мистрис Вититерли, ему, Ральфу, приносят письмо, в котором он с ужасом узнает почерк Николая. Племянник уведомлял его, что он воротился в Лондон, взял сестру к себе и поселился с нею и с матерью на собственной квартире, оставив дом Ральфа. К этому было прибавлено несколько выходок негодования, в которых молодой человек, надо признаться, не пощадил гордости дяди. Впоследствии Ноггс расказывал, что Ральф много раз перечитывал жестокое послание Николая, и в задумчивости опустился на спинку кресел, письмо выпало из руки его, но злой старик все еще сжимал эту руку, как-будто хотел измять ненавистную рукопись. Фортуна однако ж улыбнулась ростовщику; хотя Катя ускользнула из его власти, он благополучно кончил сделку с богатым лордом и предался обольстительной надежде на скорые и верные барыши. Вдруг новая неудача! Открывается, что в то самое время, как Ральф скупал Верисофтовы векселя и давал ему денег, повеса, под руководством своего ментора, продал все свое имение в другия руки, и следовательно огромные суммы, которые Ральф верил на это имение, обезпечивались только личностью должника. При первом известии о таком перевороте, старик поспешил принять меры, чтобы захватить Верисофта вместе с деньгами, которые были выручены за имение и не могли еще быть издержаны. Но Хок и тут предупредил его: он забрал всю вырученную сумму к себе, потом на одной попойке поссорился с Верисофтом, застрелил его на дуэли и убежал во Францию. Ральф, вместо барыша, лишился более нежели половины собственных своих капиталов.

Судите теперь о положении Ральфа. Избалованный счастием, незнавший до того времени неудачи ни в одном предприятии, он вдруг видит себя обманутым в самых сладких надеждах: с одной стороны потеря огромных сумм, первый шаг к разорению, с другой торжество благородного молодого человека, которого он ненавидит всеми силами злой души своей.

Однажды, после обеда, Ральф сидел задумчиво на своих старых креслах. В голове его создавались разные планы для возвращения потерянных капиталов и отмщения племяннику. Но посредством какого плана можно воротить деньги, если должник умер, не оставив после себя ничего, и погубить юношу, который находится вне нашей власти?......... Безумие!

Ральф ударял себя в лоб и стонал.

Наконец ему вздумалось итти со двора: куда?... он и сам не мог дать отчету; однако ж взял трость, наделе шляпу, пошел. Сообразно с мрачным расположением духа, шаги старика направились по самым мрачным переулкам и закоулкам города. Его видели то там, то здесь: он шел угрюмо, повесивши голову, не отвечал на поклоны знакомых, и казался более привидением нежели человеком. Солнце давно уже скрылось за высокими зданиями города; начало смеркаться; смерклось; но Ральф всё-еще ходил из улицы в улицу, выбирая, как-будто нарочно, самые пустые, темные и молчаливые углы города. Войдя под колоннаду одного старого и отдаленного дому, он на несколько времени совсем потерялся в широких тенях колонн; его долго не было видно; наконец он вышел, и уже не один: за ним следовал человек в изорванном рубище. Они разговаривали между собою, незнакомец с жаром, Ральф холодно.

-- Мистер Никльби, говорил первый: вспомните, что я знаю всю эту историю.

-- Помню.

-- Я могу сделать многое.

-- Сделай.

-- Но я не хочу: мне жаль самого себя, жаль души своей. Я желал бы еще пожить, чтобы загладить свои преступления. Вы можете доставить мни средства к жизни. Помогите мне; дайте мне кусок хлеба... только кусок хлеба,

-- Молчи, отвечал Ральф твердым голосом. Мы ничего не должны друг другу. Ты мне служил и получил за это все, что было обещано. Говори что хочешь, делай что можешь: я не боюсь. И вот тебе мой последний ответ. Больше ни слова!

Сказав, это, Ральф дошел своей дорогой, а незнакомец скрылся опять под колоннадой. Казалось однакож, что встреча с ним немножко разсеяла задумчивость Ральфа, или по-крайней-мере сделала его способным думать не, об одних тех предметах, которые до того времени поглощали все его внимание. Ему случилось проходить мимо магазина, принадлежавшого некогда мадам Манталини. Ральф имел кой-какие незаконченные дела с её мужем и вздумал зайти,.

-- Мм, ворчал он, поднимаясь на лестницу и оглядываясь кругом: эти люди живут но прежнему. Конечно оно не долго протянется; но я ничего не потеряю, если буду держать ухо востро.

Взойдя на верхнюю площадку лестницы, Ральф услышал смешанные и разногласные крики, которые раздавались во внутренних комнатах, отворил дверь, и зная хорошо расположение дому, прошел прямо в кабинет господина Манталини. Картина, которая там, ему представилась, заключала в себе следующия главные черты.

У, одной стены, окруженная молодыми работницами, сидела мадам Манталини, обливаясь слезами и задыхаясь от вздохов. Против нея, у другой стены, плакала и вздыхала мисс Нег. Посредине, комнаты лежал на полу сам Манталини; две девушки поддерживали его голову, другия стояли возле на коленях и смотрели на него со страхом и недоумением. Глаза Манталини были закрыты, волосы растрепаны, лицо бледно; в левой руке, брошенной на пол, он держал маленькую сткляночку; в правой, которая лежала на его коленях, была чайная ложка. Зрелище это сопровождалось громким оркестром перебитых вопросов, недоконченных восклицаний, удушливых всхлипываний и стонов.

-- Что это значит? спросил Ральф.

В ответ несколько голосов закричало: Он отравился!... В пятый раз отравился!... Пустяки!... Умирает!.... Нет, притворяется!

Девушки, державшия голову господина Манталини, закричали в ужасе, что он кончается. И в самом деле monsieur Манталини пришел в какое-то судорожное движение, щелкнул зубами, вытянулся и сказал: "Анафемски сладкая минута!.. умираю... Прости, - о нежная и чертовски прелестная!...."

-- Не слушайте его, мистер Ральф, перебила мадам Манталини: это всё штуки! Он уж четыре раза отравливался, чтобы выманить у меня денег, и теперь требует: отдай ему последние остатки своего состояния. Но я объявляю перед вами и перед всеми, кто в этой комнате, что не хочу больше потакать порокам и глупостям этого человека. Пусть он отравится или нет, как ему угодно; пусть живет как знает, и достает себе денег у кого хочет. Я не дам ему ничего.

Эта речь очень не понравилась Ральфу, потому-что он верил господину Манталини только в надежде на слабость жены его, которая несколько раз платила долги своего мужа.

-- Я больше ему не жена, продолжала между-тем мадам Манталини: и ежели он не оставит меня добровольно, так подам просьбу, стану требовать формального разводу.

-- Хорошо, заметил Ральф: но знаете ли, сударыня, что по английским законам, замужняя женщина не имеет никакой собственности?

-- Ни малейшей, душа моя! подхватил Манталини, быстро повернувшись к жене.

-- Знаю, отвечала она спокойно: да у меня и нет никакой собственности: товары, капиталы, заведение, все это принадлежит мисс Нег.

-- Точно так, сударыня, подтвердила мисс Нег, с которою оне давно сделались.

-- Проклятая! проворчал Манталини сквозь зубы. О, ангел мой! чистейшее, великолепнейшее и добродушнейшее создание! я умираю: мне ничего не надобно. Пускай две графини и три богатые вдовы, которым я отказал, чтоб жениться на тебе, пускай оне скажут, что я погубил себя этой женитьбой.... Никльби! вы видите, с каким анафемским равнодушием она смотрит на кончину своего нежного, страстного, веселого мужа; но.... но я прощаю ее. Да! я прощаю ее, Никльби! Вы меня осудите за это, свет меня осудит за это, женщины осудят меня за это, всякий будет смеяться надо мной, хохотать, издеваться. Скажут: "Она была счастливейшая женщина. Она не умела ценить своего счастья. Он обожал ее; он променял на нее двух графинь и двух... нет, трех богатых вдов". Вот как про нас скажут! Но.... но я прощаю ее!

Манталини начал жестоко ломаться, щелкать зубами, вытягиваться, стонать; однако ж все эти убедительные доводы его близкой смерти не произвели желанного впечатления: время, когда подобные сцены, могли действовать на мадам Манталини, уже прошло.

Мисс Нег, убедившись долговременным опытом, что monsieur Манталини, "премилый мужчина", мешает порядочному течению дел, которые стали для нея так интересны, уничтожила его всемогущество. Несколько перехваченных любовных записок открыли мадам Манталини многия занимательные тайны в поведении её мужа. Прочитав в одной из них, что любезный супруг величает ее старухой и пошлой женщиной, она решительно отказалась платить за него долги, и теперь, когда романтический monsieur Манталини прикидывался умирающим от чайной ложки сиропу, который он называл ядом, она спокойно, вместе с мисс Нег и всеми работницами, вышла из комнаты, оставив его одного с Ральфом.

-- Ну, вам надо хватиться, за ум, сказал Ральф, надевая шляпу и поворачиваясь к дверям.

-- Погодите, погодите, Никльби! вскричал Манталини. Не можете ли вы ссудить меня....

Но старик, не слушая вопроса, пошел домой. На Манталини у него пропадало около пяти сот фунтов стерлингов, и он проклинал целый свет за эту новую, нечаянную потерю. Дома, его дожидался кривой джентльмен в коротеньких панталонах, которые сидели в обтяжку на широких голенищах сапогов;

-- А! мистер Сквирс.... если не опшбаюсь.

-- Точно так, сэр, мистер Сквирс, из Дотбойса, близь Грета-Бриджа, в Иоркшейре, содержатель педагогического заведения, где молодые люди продовольствуются пищею, платьем, книжками, карманными деньгами и всеми потребностями; обучаются....

-- Хорошо, хорошо.... Ну, как вы поживаете?

-- Слава Богу, сэр, вылечился совершенно от побоев вашего племянника. Надо сказать однако ж, что счет доктора, который меня пользовал, был очень длинен.

Ральф скорчил гримасу недоверчивости. Педагог это понял, и как ему было известно, что старого Никльби мудрено обмануть, то он счел за нужное уничтожит всякое недоразумение в настоящем случае.

где тогда ходила эта болезнь. Они заразились; доктор начал лечить; а как пришло время расплачиваться, мы и расписали мой длинный счет на их пять коротеньких счетов. Таким оборотом... ха, Ха, ха!... отцы этих дураков заплатили за лекарства, которые пошли на меня.

-- Теперь Понимаю, сказал Ральф. Это не дурная выдумка!.... Зачем вы приехали в Лондон?

-- Есть кой-какие делишки, сэр. Надо навербовать новых учеников, получить деньги за старых. Сверх того до меня дошли жалобы некоторых людей, будто в моем заведении молодые люди очень скоро худеют: так я привез показать им своего сына Вакфорда, который кругл, как горшок.

-- А чему я обязан удовольствием видеть вас у себя? спросил Ральф: не имеете ли вы и до меня какой надобности?

-- Признаюсь, сэр, есть маленькая надобность. Так-как молодой человек, который меня изувечил доводится вам родным племянником, то я полагаю, сэр..., что вы найдете приличным сделать мне.... некоторое денежное вознаграждение.

Ральф посмотрел сердито на Сквирса.

-- Что вы? с ума сошли, мистер Сквирс?

-- Никак нет, мистер Никльби. Я думаю, что долг справедливости...

-- Пустое, пустое, сударь! Я не платильщик за всякого бешеного мальчишку. Вот, если вы хотите отмстить ему, это другое дело - мы можем посоветоваться.

-- Отмстить? Оно конечно.... Мистрис Сквирс и Фанни наказывали мне, чтобы я как можно постарался отмстить. Бедняжка, жена моя, очень привыкла к Смайку, которого увел мистер Никльби; она говорит, что с роду не видывала малого терпеливее.

-- Это другое дело, повторил Ральф: садитесь и поговоримте обстоятельно.

Они сели. Ральф ухватился обеими руками за мысль о возможности отмстить Николаю в лице Смайка, к которому, как ему было известно, племянник его очень привязан. Совещание двух добродетельных мужей продолжалось целый час. На другой день старик Никльби ходил к Сноли, и там опять был конгресс. Вечером Сноли и Сквирс пришли к Ральфу. Ноггс получил неслыханное приказание сбегать за извощичьей коляской, и когда она была приведена, три негодяя поехали вместе.

Но здесь порядок рассказа требует, чтобы мы воротились на дачу, где живет Николаево семейство. Там в этот вечер было чрезвычайно весело. Джон Брауди и его миленькая жена, по приглашению Николая, приехали познакомиться с его матерью и сестрой. Все сидели за ужином, и беседа кипела шутками. Мистрис Никльби, зная, что сын её много обязан иоркшейрцу, обошлась с провинциалами очень ласково; она несколько раз подзывала к себе Николая и шептала ему на ухо, что хотя мистер Брауди простой и глупый человек, однако ж в его наружности есть что-то почтенное. Матильда также показалась ей весьма порядочною женщиной; только она крайне жалела, что не собрала о ней предварительных сведений, без которых, по её мнению, не ловко принимать у себя незнакомых молодых дам. Катя, напротив, была в восхищении от своих новых знакомых: она умела оценить их деревенское простодушие, их безхитростную смышленность, их доброту и веселость. Смуглая красота Матильды представляла очень приятный контраст возле нежного и прозрачного лица Кати. Оне сидели рука с рукой и разговаривали о предметах не возвышенных, не заоблачных, но зато веселых, которые безпрестанно вызывали улыбку на их уста и в то же время не были лишены умной занимательности. Матильда не раз уже говорила, что ей никогда не бывало так весело, а муж её утверждал, что он во весь век будет помнить этот вечер.

-- Ну, была не была! вскричал он: выпьем еще по-стакану. Дай Бог скорей опять свидеться!

-- Не пора-ли перестать, Джон? сказала Матильда. Било одиннадцать часов: может-статься, мистрис Никльби не привыкла сидеть так поздно.

-- Ха, ха, ха!поздно! возразила мистрис Никльби. Помилуйте! что вы? Час, два, три.... нам и это безделица! Мы привыкли жить в обществе, которое не ложится спать прежде разсвету. У нас были соседи, одна знатная фамилия: они жили не далеко от нас, не прямо по большой дороге, а немножко в сторону, влево. Бывало, чего не затеют! Прогулки, катанья, обеды, ужины, балы, карточная игра, всякия шалости, шампанское.... Вот жизнь, которую мы привыкли вести!

Провинциалы слушали с большим уважением этот рассказ; но вдруг зазвенел колокольчик, и мистрис Никльби замолчала. Сильный и порывистый звон показывал нетерпенье звонившого. Служанка пошла отпирать. Николай полагал, что это кто-нибудь ошибся; но мистрис Никльби, думала иначе: она говорила, что может-быть не загорелся ли дом, или, может-быть, братья Чирибль прислали звать Николая на вечер, или, может-быть, Тим Линкинватер обокрал их и скрылся, или, может-быть, мисс Ла-Криви вдруг занемогла.... К сожалению дальнейшия предположения догадливой старушки были прерваны восклицанием её дочери, которая не могла преодолеть своего испуга, увидев входящого Ральфа.

Николай вскочил и хотел что-то сказать.

-- Молчи! перебил его Ральф: наперед все выслушайте меня.

Молодой человек остановился; Катя крепко схватила его руку; Смайк спрятался за них; а Джон Брауди, который без труда узнал Ральфа по описанию, выступил на середину комнаты и поместился между ним и Николаем, как-будто с намерением не подпустить их друг к другу.

-- Говори! отвечал Джон, загнувши голову на сторону и смотря на него с улыбкой: посмотрим, что ты нам скажешь.

-- Ему нечего сказать, Джон! вскричал Николай. Его надо выгнать отсюда: присутствие этого человека оскорбляет мою сестру. Пустите меня, Джон!... Джон!

Но Джон не отвечал ни пол-слова, а только растянул руки в обе стороны, и таким образом загородив Николаю дорогу, принудил его остаться на своем месте. Между-тем дверь еще раз отворилась, и в комнату вошел мистер Сквирс.

-- А! школьный учитель! и ты здесь. Здорово!

Джон захохотал, потому-что наружность педагога и воспоминание, как его прибил Николай, казались ему чрезвычайно забавными. Ральф переждал этот хохот, и потом, оборотись к мистрис Никльби, начал говорить так:

-- Я не думаю, сударыня, чтобы вы участвовали в письме, которым удостоил меня ваш сын. Опытность и благоразумие не допустят вас вмешиваться в дурачества мальчишки, которого я не признаю своим племянником и который.... ха, ха, ха! вздумал ко мне писать, что он не признает меня дядей.

Мистрис Никльби тяжело вздохнула.

-- Впрочем, сударыня, продолжал Ральф: я приехал сюда не по случаю этого глупого письма: меня привела другая причина долг человечества. Я приехал возвратить сына отцу. Да, сударь, прибавил он, устремив глаза на побледневшого Николая: возвратить отцу его сына.... сына, которого вы держите у себя насильно, с гнусным намерением воспользоваться его небольшим имением.

-- Старик! вскричал Николай грозно.

-- Не горячитесь, отвечал Ральф. Дело сейчас объяснится: отец несчастного здесь.

-- Да, сударь, здесь! подхватил Сквирс, выступивши вперед: слышите ли? он здесь! Вы должны были догадаться, что он отеищется и потребует сына. Вот, он и отъискался. Что вы на это скажете? Ха, ха, ха! Небось, досадно, что понапрасну хлопотали?.... а?

Зеленый глаз Сквирса светился как свечка, и педагог долго бы говорил, если б Ральф не велел ему позвать отца Смайка. Тогда Сквирс вышел из комнаты и через минуту воротился, ведя за собой толстого старика, который, раскланявшись на все стороны, смиренно объявил, что его зовут мистер Сноли. Сквирс указал ему на Смайка. Сноли подошел к несчастному, обнял его одной рукой, и подняв другую к потолку, воскликнул прерывающимся голосом: - О, сын мой! о, сын мой! думал ли я, что ты мой сын, когда видел тебя в чулане под лестницей?

-- Забудьте прошедшее, сказал Ральф: теперь все ваши горести миновались; вы нашли его.

-- Да, нашел, мистер Никльби, как выговорите. Это точно сын мой; он.... и телом и кровью.

-- Мало тела и крови, заменил Джон Брауди.

-- Так вот что влекло меня к нему, когда мистер Сквирс притащил его в мое скромное жилище! продолжал Сноли, не слыхав Джонова замечания: вот что внушало мне непреодолимую охоту побить его за то, что он бежал от своего достойного наставника!

-- Священная природа! произнес Сквирс со вздохом.

Сноли всё держал Смайка в своих объятиях. Жители дачи и гости их стояли неподвижно. Николай взглядывал попеременно то на того, то на другого. Наконец Смайк успел вырваться из рук Сноли, и, спрятавшись за своего благодетеля, умолял не отдавать его никому, позволить ему жить и умереть вместе с собою.

-- Если вы точно отец этого жалкого существа, сказал тогда Николай: то посмотрите, как оно изувечено, изуродовано. Не уж ли вы хотите отдать его опять злодею, от которого я его избавил?

-- Почтенному! вскричал Николай с негодованием. Но, позвольте спросить, чем вы докажете, что Смайк точно ваш сын?

-- Да, это дело!... чем ты докажешь? подхватил Джон Брауди.

-- Имеются полные доказательства, отвечал Сибли. Мистер Никльби, будьте посредником.

-- Очень охотно, отвечал Ральф. Дело ясно, как день. Вы имели сына от первой жены, которая, разведясь с вами, взяла его с собой и года через два уведомила, будто он умер.

-- Точно так, сэр. Но он между-тем...

-- Он между-тем был жив, и известие об его смерти она выдумала единственно длятого, чтобы вы не потребовали его к себе, по родительской нежности.

-- Точно, точно так, сэр, по родительской нежности.

-- Мать отдала его, под именем Смайка, в училище мистера Сквирса и несколько лет платила за его воспитание, а потом умерла ключницей в одном небогатом доме.

-- Действительно умерла, сэр: я имею на это законные документы, по которым вступил во второе супружество.

-- Получив уведомление о смерти своего сына, вы до-сих-пор не знали, что он жив, как вдруг, очень недавно, вам доставлено письмо, писанное вашей первой женою на смертном одре и в котором она сознается, что обманула вас. Вы тотчас обращаетесь к Сквирсу; он отвечает, что сын ваш бежал из училища вместе с моим племянником и вы являетесь ко мне, как к человеку, который может пособить вам, и вот мы все приезжаем сюда.

-- Точно так! точно так!

-- А в доказательство, что действительно так, вот и документы, сказал Ральф, обращаясь к Николаю и вынимая из кармана бумажник: вот свидетельство о первом браке мистера Сноли, вот свидетельство о рождении его сына, вот первое письмо его покойной жены, вот и второе.

Ральф бросил бумаги на стол и устремил насмешливый взгляд на племянника. Николай, вместе с Джоном, начал разсматривать документы. Они были составлены по всей форме, имели все нужные подписи, надписи и печати; письма писаны одной и той же рукою: первое было довольно длинно, второе заключалось только в нескольких словах, но наружность обоих показывала, что они несколько лет как написаны.

-- Не ужели все это правда? спросила вполголоса Катя, выглядывая из-за плеча своего брата.

-- Увы! отвечал он: я не могу найти ни каких возражений. Как вы думаете, Джон?

Джон Брауди покачал головою и не отвечал ни слова.

-- Пора ехать, сказал Сквирс. Мистер Сноли, вы верно теперь же возьмете с собою сынка?

-- Нет..... нет..... нет! закричал несчастный, уцепившись за Николая: ради Бога!.... я не хочу от вас.... не хочу к нему!....

Сквирс сделал движение чтобы подойти к Смайку.

-- Нет.

-- Так куда ж ты лезешь?

Здоровый иоркшейрец толкнул педагога, так, что тот, отлетев на несколько шагов, ударился головой об стену. Это приключение было сигналом к общей Тревоге. После настоятельных требований Сквирса и Ральфа, после жалобных воплей жертвы их мщения, при грубых криках мужчин и смятении напуганных женщин, дело дошло дотого, что хотели насильно взять Смайка, и Сквирс опять протянул-было к нему руку; но Николай, который до-тех-пор стоял в нерешимости, вдруг бросился на ученого мужа, ухватил его за-ворот, дернул так сильно, что зубы задрожали во рту его, и потом, притащивши к дверям, вытолкнул вон.

-- Теперь, сказал он, обращаясь к двум остальным: не угодно ли и вам отправиться за своим товарищем?

-- Но он хочет остаться при мне и он останется!

-- Вы не отдадите его?

-- Не отдам, пока он сам не пойдет!

-- Пустите в него подсвечником! вскричал Сквирс из-за-двери.

-- Ты нечувствительное, неблагодарное создание! сказал наконец мистер Сноли, оборотясь к Смайку.

-- Нет!.... нет! закричал Смайк, спрятавшись за Николая.

-- Хочешь ли ехать со мной? продолжал старик.

-- Нет! нет! повторял Смайк.

-- Пусть так! пусть так! сказал тогда Ральф, задыхаясь от бешенства. Но, смотрите, мистер Николай Никльби! мы еще с вами увидимся. Я не забуду, как вы меня обидели, и поставлю на своем: доведу вас до виселицы. Предупреждаю, что вам не помогут никакия предосторожности, ни защита двух старых дураков, которые почитают вас за какого-то героя добродетели. О! мы сведем с вами счеты и увидим, увидим, кто кому должен!

Сквирс стучал в дверь и кричал, что пора ехать. Рильф бросил еще один демонский взгляд на Николая; Сноли ждал его у дверей; они вместе вышли, и Катя бросилась на шею к брату, а Смайк упал на колени и целовал его руки.

На другой день после этого происшествия, когда Николай сидел в конторе братьев Чирибль, Тим Линкинватер проговорился каким-то образом, что завтра в двенадцать часов прийдет прекрасная незнакомка. Молодой человек задрожал при этом известии: он давно дожидался случая тихонько последовать за красавицей на её обратном пути домой, и таким образом открыть её жилище, а с тем вместе и имя. Но ведь Тим Линкинватер и сами братья Чирибль тотчас догадаются, или по-крайней-мере начнут подозревать Николая, ежели он уйдет из конторы не в обыкновенный час, а еще хуже, в одно время с незнакомкой. Чтобы отклонить всякия подозрения, влюбленный решился прибегнуть к помощи Ноггса, просить, что-бы тот подстерег красавицу. Ньюмен был также обязан проводить каждое утро за конторскими книгами, но сжалился над положением Николая и обещался выполнить его просьбу. Потом между ними зашла речь о вчерашнем приключении. Ноггс советовал уведомит обо всем братьев Чирибль. Николай сам признавал это нужным, и они разстались на том, что молодой человек исполнит его совет и, возвращаясь домой, завернет наведаться об успехе Ньюменовой экспедиции.

С трепетом и замиранием сердца, он в следующее утро отворил дверь конторы, готовясь просить хозяев своих о покровительстве бедному другу и узнать имя возлюбленной.

-- Был? спросил Николай, с удивлением.

-- Да, он, он был. Он приходил жаловаться на вас и наговорил очень много. Но все - клевета и ложь. Мы с братцем Недом сказали ему, что он лжет. Братец Нед - человек с характером, мистер Никльби. И Тим Линкинватер - тоже человек с характером. Они оба - люди с характером.

-- О! чем я могу благодарить вас? сказал Николай, взяв за руку братца Чирибля.

-- Тем, мистер Никльби, отвечал братец Чарльз чтобы никогда и никому не сказывать об этом дурном происшествии. Мистер Ральф, нехороший человек, но он вам родня. Не говорите же об этом дурном происшествии: о нем не надобно говорить. Я, после свидания с мистером Ральфом, был у того, кого они называют отцом бедного Смайка. Он тоже дурной человек, мистер Никльби, и я сказал ему: "Вы дурной человек, сэр"..... так и сказал: "Дурной человек". И я очень рад, что сказал ему это, потому-что я сказал правду; очень рад, мистер Никльби.

-- Мне надобно поговорить с вами еще об одном деле, сказал он пожимая руку Николая, но сперва отдохнемте немножко, потому что мы очень разгорячились.

Он помахал платком и сдвинул два стула.

-- Сядемте, мистер Никльби. Я хочу употребить вас но одному секретному и щекотливому обстоятельству.

-- Употребите меня на что угодно: для вас я все готов сделать.

-- И девицей?.... спросил Николай.

-- Прекрасной девицей, отвечал братец Чарльз, с важною миной. Вы ее знаете. Помните, она была здесь? или, может-статься, вы позабыли.

-- Ах, нет, нет! я помню.

Николай покраснел до ушей. Братец Чарльз, не обращая на это внимания, продолжал говорить:

чтоб она была счастлива, и если бы Бог услышал мои молитвы.... о! её жизнь протекла бы в мире и благополучии. Но случилось не так: нет! она была несчастлива.... ах! очень несчастлива, мистер Никльби. Муж промотал все её имение и возненавидел ее; он смеялся над нею, бранил; говорил, что она вышла за него по расчету, что он был бы счастливее, женясь на другой. Бедная впала в чахотку, была чуть жива, а он.... и сострадания-то в нем не было! За год до смерти, она пришла ко мне просить помощи. О, Боже мой, как она переменилась! Мне стало и больно и грустно. Я помог; муж истратил все опять на свои прихоти; я еще помог... он опять тоже. Наконец бедная умерла с горя. Дочь их осталась младенцем. Я не мог более помогать, потому что отец, по гордости, не хотел принять моей помощи. Несколько времени они жили в Лондоне, вошли в долги; потом куда-то пропали. Недавно узнал я, что они здесь.... прячутся от своих кредиторов и живут в крайней бедности: он безнадежно болен, а она, такой ангел! твердо переносит все горести, нищету и унижение.... лишь бы поддержать жизнь отца. Слава Богу еще что у них есть одна старая служанка, которая верна им до такой степени до такой степени, что в этом отношении могла бы быть женой Тима Линкинватера!

Последния слова братец Чарльз произнес с особенным жаром: вследствие чего ему потребовалось опять отдохнуть. Скоро однако ж он обратился к неконченному повествованию и сказал Николаю, что отец прекрасной незнакомки, по имени Брей, человек чрезвычайно строптивого и раздражительного характера; что по гордости, он отвергает всякое пособие со стороны друзей жены своей; что между-тем он не покинул своих старых привычек, не отказался ни от одной из своих прежних прихотей, и всегда больной, капризный, не терпит ни малейшого противоречия своей воле; что несчастная дочь принуждена содержать его своими трудами, проводить целые дни с кистью в руках, целые ночи с иглой, для удовлетворения его нелепых желаний, опасаясь какими-нибудь лишениями ускорить его смерть.

-- Но неужели нет никакой возможности вразумить его?спросил Николай.

-- Ни какой, мистер Никльби, ни какой, отвечал братец Чарльз. Ежели бы он знал, что в тех деньгах, которые достает его дочь, есть хоть один грош, взятый из моего кармана, он проклял бы свое детище.... вот что он за человек! Мы делаем так, будто все эти деньги она получает от богатых и знатных господ за свою работу. И до сих пор, слава Богу, все было порядочно: она приходила ко мне раз в неделю, или когда понадобится, и я выдавал ей что следует. Но теперь старик так занемог, что бедняжка не хочет ходить, а служанку посылать тоже нельзя, потому что она женщина старая, хворая и всякую минуту нужна дома. Вот мы и решились сани посылать к ней кого-нибудь, под видом коммиссионера, который будто-бы заказывает ей работу, а в коммиссионеры выбрали вас, мистер Никльби.

Николая обдало словно паром. Чтобы скрыть свое замешательство, он стал оправляться на стуле, и не знал сам, что делает.

опасный: он с первого разу подерется с отцом за его капризы, и тогда... все пропало! Что же касается до Франка, то оно, конечно, так, хорошо; но.... изволите видеть, мистер Никльби, Магдалина.... чего вы, может-быть, не заметили.... очень хороша собою. Франк ее уже видел и говорил мне, что она хороша.... так, вы знаете, обстоятельство щекотливое: надобно остеречься.

На языке Николая вертелось признание, что те же самые уважения могут относиться в равной степени и к нему; ко в одно время с чувством, подстрекавшим его к такой откровенности, в душе его возстало другое, сильнейшее чувство, которое принудило его заключить эту тайну в глубине сердца. Наконец братец Чарльз объявил, что Магдалина должна бы была прийти сегодня, но отцу её сделалось хуже обыкновенного, и потому она не прийдет. В заключение братец Чарльз просил Николая отправиться к ней, не теряя ни одной минуты. Николай взял шляпу и пошел.

Место, куда лежала его дорога, находилось в одной из отдаленнейших частей города. Он едва не заблудился в сплетении грязных и кривых переулков, обставленных бедными жилищами ветошников и продавцев разного мелочного товару. Потом потянулись с обеих сторон длинные заборы, за заборами покинутые сады; кое-где виднелись дряхлые, полуразлившияся лачуги самой убогой наружности. Наконец Николай дошел до маленького деревянного домика, и дрожащей рукою позвонил в колокольчик. Стены домика были грязны; кровля поросла нюхом; ставни, искривившись, висели на одних нижних петлях; стекла задернуты дырявыми занавесками. Отворилась дверь; Николай вошел в сени: хозяин дому, старый и пьяный лоцман, курил коротенькую трубку, сидя на ступеньках крыльца, обращенного на двор; жена его мыла хромую кровать, вероятно готовя ее ли какого-нибудь нового жильца, которого послала им слепая Фортуна.

Николай спросил мисс Брей, и, по указанию хозяйки, вошел в небольшую комнату, где, за столиком у окна, сидела его возлюбленная. Перед нею лежал рисунок, представляющий букет прекрасных цветов; вокруг были разложены кисти, краски и другия принадлежности рисованья. Николай посмотрел на девушку, и, теперь как он знал её печальную историю, она показалась ему в тысячу раз милее чем прежде. Сердце его задрожало при взгляде на украшения комнаты. Кто бы мог подумать, что тут живет нищета? Окна заслонены цветами, в одном углу шкаф, на шкафу клетка с канарейкой, там арфа, здесь старое фортепьяно.... Но каких трудов стоило бедной девушке сберечь эти безделки, не для себя, а для прихотливого отца своего! как много оне говорили сердцу Николая об её безсонных ночах, об её заботах, о потоках горячих слез, которые она проливает! И между-тем все это так прекрасно! все проникнуто тонким вкусом женщины, на всем остался прелестный след женской руки. Кажется, что и солнышко светит яснее в этой маленькой комнате, небо улыбается её красоте, и ангелы обитают здесь неотлучно. Присутствие девушки одушевляет каждый предмет и делает его красноречивым.

Николай невольно остановился в смущении у самых дверей и не мог выговорить ни слова; как вдруг пожилой, худой, бледный мужчина, сидящий в спокойных креслах с подушками, заставил его оглянуться, сделав движение, в котором выражалось нетерпение, или неудовольствие. Ему было лет пятьдесят, но по наружности он казался гораздо старее. Несмотря на остатки примечательной красоты, лицо его внушало отвращение, ужас. Страсти провели -глубокия морщины по его лбу и щекам, кости осунулись, хрящи высохли, кожа пожелтела, глаза помутились. Но в них как-будто вспыхнул прежний огонь, когда старик , увидевши Николая, нетерпеливо затопал ногами и стал кликать дочь свою.

-- Я полагаю.... робко произнесла девушка.

-- Ты всегда полагаешь! перебил отец. Я спрашиваю, кто это такой?

К счастию Николай успел ободриться и вывел Магдалину из затруднения, сказав, что он пришел заказать ей работу. Это установило порядочный разговор. Молодой человек объявил, что он имеет поручение заготовить лоскуток разрисованного бархату для кресел, заплатить что следует за два полученные прежде рисунка на бумаге, и еще выдать задаток за шитье по канве для портфеля. В заключение он положил на стол банковый билет.

-- Пересчитай, Магдалина, сказал отец.

-- Так!.... Покажи мне. Тут десять фунтов. Столько ли надобно?

-- Столько, папенька.

Магдалина, говоря это, была так занята укладываньем и завертываньем своей работы, что Николай не мог видеть её лица; но когда она подняла голову, молодой человек заметил слезу , которая упала с её длинных ресниц.

~~ Позвони скорей! позвони! сказал больной, протягивая дрожащую руку к колокольчику. Пошли разменять этот билет. Вели принести мне галеты, винограду, бутылку вина, какое было в прошлый четверг, и.... и.... О! чорт возьми! я забыл, что еще мне нужно.... Ну, да она может сходить на тем в другой раз. Пошли ее прежде за этим.... прежде за этим. Да поскорее, Магдалина! Ах, Боже мой! как ты неповоротлива! Это несносно!

он получить росписку в деньгах.

-- Нет, сударь, это лишнее, отвечал Николай.

-- Лишнее! вскричал Брей. Как вы смеете называть это лишним? Ведь вы не милостину нам принесли! Деньги ваши следуют нам за товар. Вы забываетесь, сударь! не знаете с кем говорите! Я - благородный человек, который в прежнее время ног купить пятерых таких, как вы, и со всем, что у вас есть. Знаете ли вы это, сударь?

-- Это до меня не касается, милостивый государь. Имея дело с благородной девицей, а не смею и не хочу безпокоить ее соблюдением каких-нибудь форм.

-- Так я хочу, чтобы между нами были соблюдены все возможные формы! Дочь моя не имеет надобности в вашем снисхождении. Прошу вас поступать с ней как водится в торговле, не выходя ни на волос из принятых правил. Забавно, если всякий купчишка будет важничать перед ней своим состраданием! Право забавно!... Магдалина, выдай ему росписку и не забывай этого никогда вперед.

Николай взял ее и спросил, когда ему прийти.

-- Когда вас позовут, сударь! закричал больной, не давая говорить Магдалин. Увольте и нас и себя от напрасного безпокойства.... Магдалина, когда поспеет твоя работа?

-- Скоро, папенька, отвечала она: недели через три, через четыре. Я постараюсь сделать как-можно скорей.

-- Через три недели! возразил старик. А чем же мне жить до того времени? Вот хорошо: через три недели!

-- Может-быть и скорее, папенька.

-- Вы думаете? подхватил отец. А ежели я назначу еще дальше, сэр? ежели я назначу три месяца, три года? Разве это не в моей власти? а?... Но я не хочу: приходите через неделю.

Николай учтиво поклонился прекрасной девушке и вышел. Когда он спускался с лестницы, кто-то отворил дверь на верху. Он взглянул и увидел Магдалину, которая робко смотрела на него, как-бы в нерешимости, воротить ли его, или нет. Молодой человек воротился.

-- Не знаю, хорошо ли я делаю, сказала Магдалина дрожащим голосом: но пожалуйста, не говорите друзьям моей маменьки, о том что вы здесь видели. Он сегодня болен, очень болен. Забудьте, пожалуйста, что говорил он вам; забудьте из сострадания.... ко мне.

-- Вам стоит пожелать, и я сделаю все на свете, отвечал Николай.

-- Но справедливо; клянусь Богом, справедливо! Я не умею скрывать своих чувств, сударыня, да если бы и умел.... то не хотел бы... Послушайте, я знаю вашу историю, и уверяю вас.... я готов отдать вам свою жизнь.