Наш общий друг.
Часть первая.
XII. Честный человек в поте лица.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть первая. XII. Честный человек в поте лица. (старая орфография)

XII. Честный человек в поте лица.

Мистер Мортимер Ляйтвуд и мистер Евгений Рейборн, заказав обед в гостинице, кушали вместе в конторе мистера Ляйтвуда. Они в недавнее время условились вести дело сообща. Они наняли себе коттедж близ Гамптона, на самом берегу Темзы, с лужайкой, с навесом для хранения лодки и со всеми принадлежностями и намеревались заняться ужением в течение лета.

Лето еще не наступало; стояла весна; но не тихая весна, не небесно нежная, какая описана у Томсона в его Временах года, а весна кусающая, с восточным ветром, какая описывается у Джонсона, Джаксона, Диксона, Смита и Джонса в их временах гида. Царапающий ветер не столько дул, сколько пилил; а пока он пилил, опилки вихрем крутились над пильною ямой. Каждая улица служила пильною ямой; но верхних пильщиков не было, зато каждый прохожий превращался в нижняго пильщика, которому опилки засыпали глаза и горло.

Таинственные ассигнации, обращающияся в Лондоне в ветреною погоду, кружились тут и там, и повсеместно. Откуда оне появляются, и куда оне исчезают? Оне прицепляются к каждому кусту, привешиваются к каждому дереву, с налета садятся на телеграфные проволоки, затевают за каждую изгородь, пьют у каждого насоса, жмутся к каждому забору, дрожат на каждом хохолке травы и тщетно ищут успокоения за легионами железных решеток. В Париже ничего подобного не бывает; там какие-то удивительные люди-муравьи выползают из своих пор и подбирают всякий лоскутокь. Там ветер поднимает только пыль. Там зоркие глаза и голодные желудки хватают все; даже восточный ветер служить им для какой-нибудь поживы.

Ветер пилил, и опилки крутились. Кусты мотали своими многими головами и роптали, что, поверив на слово солнышку, рано развернулись почки; молодые листья изнывали. Воробьи раскаивались в своих преждевременных браках, точно как люди. Радужные переливы выделялись явственно, только не на вешних цветах, а на лицах людей, которых весна и кусала, и щипала. Еетррь между тем все пилил; опилки между тем все крутились.

В ту пору, когда весенние вечера, хотя еще довольно долгие, уже настолько светлы, что нельзя запирать для посетителей ни лавок, ни контор, город, который мистер Подснап так пояснительно назвал, Лондон, Londres, Лондон, находится в своем худшем положении. Он представляется черным, резкозвучащим городом, совмещающим в себе качества дымного дома и бранчивой жены, безнадежным городом, без всякого над ним отверстия в свинцовом небе, осажденным городом, блокированным великими болотными силами Эссекса и Кента {Эссекс и Кент - графства, лежащия на восток от Лондона и примыкающия, первое, с левой стороны, а второе - с правой, к устью Трмвы, берега которой в этих местах покрыты болотами, в особенности при впадении в нее реки Ли с севера и реки Медвей с юга.}. Таким, по крайней мере, считали его оба старинные школьные товарища в то время, как, окончив обед, они повернулись к камину и принялись курить. Юный Бляйт скрылся, и трактирный служитель скрылся, и тарелки с блюдами скрылись, и вино скрывалось - только в ином направлении.

-- Тут ветер воет, - заговорил Евгений, размешивая уголье, - воет будто на маяке, где мы сторожили. Я желал бы, чтобы мы были сторожами на маяке.

-- Не надоело бы это, как ты думаешь? - спросил Ляйтвуд.

-- Не больше, чем во всяком другом месте. Там не нужно было бы отправляться в судебный объезд. Но это лишь мое мнение, лично мне принадлежащее мнение.

-- Туда и клиенты не являлись бы, - добавил Ляйтвуд. - Но и это только мое личное мнение, касающееся одного меня.

-- Если бы мы находились на какой-нибудь уединенной скале в бурном море, - сказал Евгений, куря и устремив глаза на огонь, - то леди Типпинс не решилась бы отчалить от берега, чтобы посетить нас, или лучше сказать, она может быть отчалила бы, да и утонула бы. Там никто не стал бы приглашать нас на свадебные завтраки. Там не было бы протоколов, кроме одного протокола о зажигании маяка. Любопытно было бы смотреть на кораблекрушение.

-- Но за исключением этого, - заметил Ляйтвуд, - жизнь там в некоторой степени была бы порядком однообразна.

-- Я и об этом думал, - сказал Евгений, как будто б он действительно соображал этот предмет, во всех отношениях, с деловой точки зрения, - там однообразие было бы определенного и ограниченного свойства. Оно не выходило бы из круга двух человек. Что до меня, Мортимер, то я думаю, что однообразие определенное с такою точностью и ограниченное такими пределами, гораздо сноснее, чем неограниченная и безпредельная монотонность, в которой живут множество наших ближних.

Ляйтвуд засмеялся и, подвигая к другу вино, заметил:

-- Мы будем иметь случай опытом проверить этот вопрос во время ужения летом.

-- Теперь относительно твоего уважаемого родителя, - сказал Ляйтвуд, приступая к предмету, который они предназначили для обсуждения - к самому скользкому угрю из всех угрей-предметов.

-- Да, относительно Моего Уважаемого Родителя, - повторил Евгений, усаживаясь в кресла. - Я желал бы лучше приступить к Моему Уважаемому Родителю при свечах, как к предмету, требующему немного искусственного блеска, но уж так и быть, примемся за него при мерцании сумерек, оживляемых пламенем Валлзенда {Wallsend - часть лондонского северного прибрежья, на восток от Тоуэра, где оканчивалась древняя городская стена и где теперь главные склады Ньюкастельского каменного угля, от этого и называемого Валлзендом.}.

Сказав то, он снова размешал уголья и, распалив их сильнее, продолжал:

-- Мои Уважаемый Родитель отыскал, в своем родительском соседстве, жену своему не всеми уважаемому сыну.

-- Конечно, с порядочными деньгами?

-- Конечно, с порядочными деньгами, иначе он и не нашел бы ее. Мой Уважаемый Родитель всегда самым определительным образом приготовлял (как он выражается) своим детям в минуту рождения каждого, а иногда и гораздо ранее, призвание и поприще в жизни и предопределил, чем должны быть эти маленькия обреченные жертвы. Мой Уважаемый Родитель предназначил мне быть правоведом, каковым я и состою (только с небольшим добавлением огромной практики, которая не состоялась) и предопределил мне быть женатым, что тоже не состоялось.

-- О первом ты мне часто говаривал.

-- О первом я тебе часто говаривал. Считая себя не достаточно способным стоять на высоте юридического призвания, я до сих пор подавлял свое семейное предопределение. Ты знаешь Моего Уважаемого Родителя, но не так хорошо, как я его знаю. Если бы ты знал его так же хорошо, как я его знаю, он потешил бы тебя.

-- С сыновним уважением сказано, Евгений.

-- Совершенно так, поверь мне, и с чувством искренняго почтения к Моему Уважаемому Родителю. По что же мне делать, если он потешает меня? Когда родился мой старшия брат, то, само собою разумеется, мы все остальные знали (я хочу сказать, все мы остальные знали бы, еслибы тогда существовали), что он был наследником родовых затруднений, которые мы в общежитии называем родовым достоянием; но, когда наступило время родиться моему второму брату, то Мой Уважаемый Родитель сказал: "Это маленький столп церкви". Он родился и сделался столпом церкви крайне шатким. Мои третий брат явился гораздо ранее, чем бы следовало по обязанностям его к матери; но Мой Уважаемый Родитель, нисколько не захваченный врасплох, тотчас же решил, что он будет кругосветным мореплавателем. Его швырнули во флот, но кругосветного плавания он не совершил. Появился я, и со мною было поступлено так, что результаты в высшей степени удовлетворительные олицетворены теперь пред тобою. Когда младшему брату моему сравнялось полчаса от рождения, то Мой Уважаемый Родитель решил, что он будет механическим гением. И так далее. Вот почему я и говорю, что Мой Уважаемый Родитель потешает меня.

-- А относительно невесты, Евгений?..

-- Тут Мои Уважаемый Родитель перестает потешать меня, потому что мои намерения совершенно противоположны относительно этой особы.

-- Ты знаешь ее?

-- Нисколько.

-- Почему же бы тебе не посмотреть ее?

-- Любезный Мортимер, ты изучил мой характер. Была ли мне какая возможность явиться к ней с надписью "выгодный", "показывается" и встретить ее с подобною же надписью? Я готов исполнить все распоряжения Моего Уважаемого Родителя, в том будь уверен, с величайшим удовольствием, кроме супружества. Был ли бы я в состоянии выносить его, когда мне все так скоро надоедает, так постоянно, так решительно надоедает.

-- Какой же ты нетвердый малый, Евгений!

-- В податливости на скуку, - ответил этот достойный муж, - могу тебя уверить я один из самых твердых во всем человечестве.

-- Как же ты сейчас только разсуждал об удовольствиях однообразия жизни вдвоем?

Мортимер засмеялся снова, а Евгений, также засмеявшись в первый раз, как будто бы, по основательном соображении, он сознал себя человеком довольно занимательным, снова погрузился в свою обычную угрюмость, продолжая пробавляться своею сигарой.

-- Нет, тут уж ничто не пособит: одно из прорицаний Моего Уважаемого Родителя должно навсегда остаться без исполнения. При всем моем желании одолжить его, он должен тут испытать неудачу.

По мере того, как они вели свой разговор, на дворе становилось все темнее и темнее; ветер продолжал пилить, опилки крутились за потускневшими окнами; внизу лежавшее кладбище покрывалось густою тьмой, и тьма эта всползала на верхушки домов.

-- Точно будто могильные духи поднимаются, - сказал Евгений.

Он подошел к окну с сигарой во рту, как бы за тем, чтоб еще больше Усладиться ею при сравнении камина с состоянием наружного воздуха, и возвращаясь, вдруг остановился на полпути к своему креслу, и тут же сказал:

-- Кажется один из духов заблудился и завернул сюда, чтобы разспросить о дороге. Посмотри-ка на привидение.

Ляйтвуд, сидевший спиной к дверямь, повернул голову и увидел во тьме входа что-то стоявшее на подобие человека, к которому он и отнесся с вопросом:

-- Кой чорт там?

Прошу извинить, почтеннейшие, - отвечал дух, хриплым, глухим голосом. - Скажите, кто тут из вас законник Ляйтвуд?

-- Почему вы не постучали в дверь? - спросил Мортимеру

-- Прошу извинить, почтеннейшие, - отвечал дух попрежнему; - вы, может-статься, не заметили, что дверь-то была не затворена.

-- Что вам нужно?

На это дух снова ответил глухим шопотом: - Прошу извинить, почтеннейшие, скажите-ка, кто тут из вас законник Ляйтвуд?

-- Один из нас Ляйтвуд, - сказал владелец этого имени.

-- Ладно, почтеннейшие, - отозвался дух, тщательно затворяя дверь, - важное дельце есть.

Мортимер зажег свечи. Оне осветили посетителя - человека невзрачного, с перекосившимися глазами, который, говоря мял свою старую изношенную меховую шапку, безобразную, истертую, похожую на волосатое животное, не то на собаку или кошку, не то на щенка или котенка.

-- Ну, - сказал Мортимер, - говорите в чем дело.

-- Почтеннейшие, - ответил пришлец тоном, по его мнению, приятным, - скажите, который же из вас законник Ляйтвуд?

-- Я Ляйтвуд.

присяге привели.

-- Я не привожу людей к присяге.

Посетитель, повидимому, не доверяя этому, угрюмо пробормотал: "Альфред-Давид".

-- Это ваше имя? - спросил Ляйтвуд.

-- Мое имя? - повторил незнакомец. - Нет. Я иду на "Альфред-Давид".

Евгений, продолжая курить и осматривая его, объяснил, что слова эти значат Affidavit {Affidavit - показание под присягою.}.

-- Я говорю вам, добрый человек, - сказал Ляйтвуд с своим безпечным смехом, - что я не привожу людей к присяге и не принимаю никаких показаний под клятвою.

-- Он может проклясть вас, - объяснил Евгений, - и я, пожалуй, могу. Больше этого мы вам ничего не можем сделать.

Обезкураженный этими словами посетитель начал вертеть свою утопленную не то собаку или кошку, не то щенка или котенка, из стороны в сторону, поглядывая то на одного почтеннейшого, то на другого почтеннейшого и в то же время глубоко соображаясь с мыслями. Наконец, он решил так:

-- В таком случае отберите от меня показание.

-- Где? - спросил Ляйтвуд.

-- Да здесь же, - сказал незнакомый. - Письменно, на бумаге.

-- Прежде всего скажите нам в чем дело.

-- Дело, - сказал незнакомец, сделав шаг вперед, понизив свой хриплый голос и прикрыв рот рукой, - в награде от пяти до десяти тысяч фунтов. Вот в этом дело. Дело об убийстве. Вот оно в чем дело

-- Подойдите поближе к столу, да присядьте. Не желаете рюмочки винца?

-- Пожалуй, - сказал неизвестный. - Я вас не. обманываю, почтеннейшие.

Ему налили вина. Твердо согнав руку в локте, он плеснул вино себе в рот, перецедил его к правой щеке, как бы говоря ей: "Что ты на это скажешь?" Перецедил его к левой щеке, как бы говоря ей: "Что про это думаешь?" и потом спустил его в желудок, как бы говоря ему: "Что на, это скажешь?" За этим он, в заключение, почмокал губами, как будто бы все три ему ответили: "Мы скажем, не дурно".

-- Не желаете ли еще?

-- Почему не пожелать? Пожалуй, - ответил он. - Я вас не обманываю, почтеннейшие. И он повторил все предыдущие приемы.

-- Ну, - начал Ляйтвуд, - как же вас зовут?

лица, и как я бедный человек, то не могу сказать своего имени, пока вы не Приготовитесь записать его.

Соображаясь с понятиями этого человека об обязательной силе пера, чернил и бумаги, Ляйтвуд наклонением головы согласился на предложение Евгения принять от него эти магические материалы в руки. Евгений принес их на стол и сел, как какой-нибудь писец или нотариус.

-- Теперь, - сказал Ляйтвуд, - как же зовут вас?

Но дальнейшая предосторожность выступила в поте лица этого честного человека.

-- Я желаю, законник Ляйтвуд, - проговорил он, - чтоб вот этот другой почтеннейший был свидетель тому, что я буду говорить. Потому не угодно ли другому почтеннейшему сказать мне свое имя и свое местожительство?

Евгений, держа сигару во рту, а перо в руке, бросил ему свою карточку. Медленно прочитав, незнакомец свернул ее трубочкой и еще медленнее завязал в кончик своего галстуха.

-- Теперь, - сказал Ляйтвуд в третий раз, - если вы совершенно окончили свои различные приготовления, мой друг, и если вы совершенно удостоверились, что душа ваша спокойна и, что вас больше не торопят, скажите, как зовут вас?

-- Роджер Райдергуд.

-- Местожительство?

-- В Лондоне, Лощина Известкового Амбара.

-- Род жизни или занятий?

На этот вопрос мистер Райдергуд ответил не так скоро, как на два предыдущие и дал себе такое определение: - Водяной Промысел.

-- Нет ли чего-нибудь против вас? - спросил спокойна Евгений, продолжая писать.

Несколько смутившись, мистер Райдергуд уклончиво заметил, с самым невинным взглядом, что ему послышалось будто бы другой почтеннейший спросил его о чем-то.

-- Не попадались ли в беду? - сказал Евгений.

-- Было раз (мистер Райдергуд добавил как бы мимоходом, что это со всяким может случиться).

-- По какому подозрению?

-- По подозрению на счет кармапа одного матроса, - сказал мистер Райдергуд. - А я был самый лучший друг этого самого матроса и для него же старался.

-- В поте лица? - спросил Евгений.

-- Да еще так, что пот градом катился, - сказал Роджер Райдергуд.

-- Пишите теперь дальше, - сказал Райдергуд, перевернув несколько раз свою лохматую шапку и пригладив ее рукавом против ворса (как будто бы она имела надлежащий ворс). - И делаю показание, что Гармоново убийство сделал никто иной, как Гаффер Гексам, тот самый, который и нашел тело. Рука Джесса Гексама, что прозывается Гаффером как на реке, так и на берегу, вот чья рука сделала это дело. Его рука и ничья другая.

Оба друга переглянулись с такою сериозностью, какой в них до сих пор не замечалось.

-- Скажите же нам, на каких основаниях строите вы это обвинение?

-- А на таких основаниях, - ответил Райдергуд, отирая лицо рукавом, - что я был товарищ Гафферу и много дней, и ночей подозревал его в этом самом. Я знаю все его житьебытье, - вот на каких основаниях! Я разошелся с ним, и водиться с ним не захотел: вот вам еще на каких основаниях. Дочь его, может-статься, будет рассказывать вам другую историю; но уж вы цену её слов сами увидите; она все лгать станет и будет божиться всем на свете, чтобы спасти своего отца. Все на пристанях и на набережных лестницах хорошо понимают, что он сделал это: вот вам, значит, еще основания. Он отстал от товарищества, потому что сделал это: вот вам, значит, еще основания. Я готов дать присягу, что он это сделал: вот вам еще на каких основаниях. Вы можете взять меня куда угодно и привести там под присягу... Я не испугаюсь ничего. Я на все пойду. Куда угодно.

-- Все это ничего не значит, - сказал Ляйтвуд.

-- Ничего? - повторил Райдергуд с негодованием и удивлением.

-- Решительно ничего. Все это ни больше, ни меньше, как только то, что вы подозреваете человека в преступлении. Вы можете поступать таким образом по какой-нибудь причине, а может быть, и просто без всякой причины. Человека нельзя обвивать по одному только вашему подозрению.

-- Разве я не сказал вам тут при Другом Почтеннейшем, разве как только разинул рот я не сказал во веки веков (он очевидно думал, что такия слова близко подходят к присяге), что рад присягнуть, что он сделал это? Или я не говорил вам - ведите меня куда угодно и приведите к присяге? Что же, скажете, не правду что ли я говорю?

-- Не в том дело; но вы готовы дать присягу только в своем подозрении, а я вам говорю, что присягнуть в подозрения недостаточно.

-- Недостаточно, нет, законник Ляйтвуд? - спросил он осторожно.

-- Положительно, нет.

-- Я разве я сказал, что достаточно? Беру в свидетели Другого Почтеннейшого. Будьте справедливы: - сказал ли я?

-- Он действительно не говорил, что ничего не имеет сказать более, - заметил Евгений тихим голосом, не глядя на него, - что бы он там под этим ни разумел.

-- Ага! - вскрикнул Райдергуд торжественно, видя, что это замечание было в его пользу, хотя он и не понял его в точности. - Вот у меня, слава Богу, свидетель есть!

-- Ну, так продолжайте, - сказал Ляйтвуд. - Говорите все, что вы хотите сказать. Только без задних мыслей.

-- Так извольте же писать! - вскрикнул Райдергуд с изступлением и жаром - Извольте писать. Клянусь Георгием Победоносцем, что я теперь все скажу! Только вы, пожалуйста, не мешайте честному человеку съесть хлеб в лоте лица его! Он сам говорил мне, что сделал это. Довольно вам этого?

-- Будьте осторожны в том, что вы говорите, приятель, - сказал Ляйтвуд.

-- Законник Ляйтвуд, а вы повнимательнее выслушайте, что я говорю. Вы отвечать будете, если не прислушаетесь к моим словам! - После этого, медленно и твердо ударяя открытою кистью правой руки по ладони левой, он сказал: - Я Роджер Райдергуд, из Лощины Известкового Амбара, Водяной Промысел, говорю вам, законнику Ляйтвуду, что человек Джесс Гексам, что прозывается на реке и на берегу Гаффером, сказывал мне, что он дело это сделал. Скажу больше, он собственным своим языком сказывал мне, что сделал это дело. Скажу еще больше, он заподлинно сказал мне, что сделал это дело. И я покажу это под присягой!

-- Где он вам говорил?

по полуночи, - впрочем, я по совести под присягою за каких-нибудь пять минут разницы стоять не буду, - в ту самую ночь как он из воды труп вытащил. Шесть Веселых Товарищей и теперь стоят на своем месте. Шесть Веселых Товарищей не сбежали с места, и не сбегут. Если окажется, что его не было в ту ночь в двенадцать часов в Шести Веселых Товарищах, то назовите меня лгу нем.

-- Что же он говорил?

-- Я вам разскажу (записывайте, Другой Почтеннейший, я только об этом прошу вас). Он вышел первый; я вышел после. Может быть чрез минуту после; может быть чрез полминуты, может быть чрез четверть минуты. В этом я присягать не могу, а потому и не присягну. Мы знаем, что значит Альфред-Давид.

-- Продолжайте, продолжайте.

Я увидел, что он ждет меня и хочет сказать что-то. Вот он и говорит мне, Рог {Rogue - мошенник.} Райдергуд - меня обыкновенно так зовут, не потому чтоб это что-нибудь значило это ничего не значит, - а потому только, что похоже на Роджер.

-- Об этом нечего толковать.

-- Просим извинения, законник Ляйтвуд, это часточка правды, а как это часточка правды, то я и толкую, и должен толковать, и буду толковать об этом. Рог Райдергуд, говорит он, мы нынче ночью с тобой на реке повздорили. И точно повздорили; спросите у его дочери. Я пригрозил, говорит он, что отшибу тебе подножкою пальцы или хвачу багром по голове. Я это говорил, потому что ты очень уж пристально глядел на хвост моей лодки. А я ему: Гаффер, говорю, я знаю. А он мне говорит: Рог Райдергуд, такого человека, каков ты, и в дюжине людей не сыщешь. Мне даже кажется, он сказал в двух десятках не сыщешь, но в этом не могу присягнуть, а потому берите меньшее число: мы знаем, что значит Альфред-Давид. Вот он и говорит: что бы там люди не делали, у тебя ничего мимо глаз не проскользнет. Ты что-нибудь смекнул? Я говорю, смекнул, Гаффер, и теперь, говорю, смекаю! Он затрясся и говорит: что же ты смекаешь? Я говорю: смекаю, что дело не чисто. Он затрясся еще пуще и говорит: правду сказать, не чисто. Я сделал это из корысти. Не выдавай меня! Вот его заподлинные слова. Сам сказал мне.

Наступила тишина, прерывавшаяся только падением пепла с решетки камина. Райдергуд воспользовался ею и обтер себе голову, шею и лицо всклокоченною шапкой, что, однакоже, нисколько не улучшило его наружности.

-- Что же еще? - спросил Ляйтвуд.

-- Да о чем же еще-то? О нем что ли, законник Ляйтвуд?

-- О чем бы ни было, только бы к делу.

-- Что хотите делайте, если я понимаю вас, почтеннейшие, - сказал доносчик пресмыкающимся тоном, заискивая у обоих друзей, несмотря на то, что говорил один из них. - Как? Неужто и этого вам мало?

-- Спросили ль вы его, как он сделал это, где сделал и когда сделал?

-- Помилуйте, законник Ляйтвуд! У меня ум совсем помутился; где уж мне было в разспросы пускаться? Хоть бы мне вдвое давали против того, что надеюсь теперь заработать в поте лица, и то не стал бы разспрашивать. Я тотчас же покончил с ни ад товарищество. Знаться с ним совсем перестал. Он просил меня, говорил: старый товарищ, на коленях прошу, не погуби меня! Я только ответил: никогда ты больше ни слова не говори Роджерсу Райдергуду, и в лицо ему смотреть не смей. Я уж и знаться с этаким человеком не хотел.

Придав этим словам размах, чтоб они поднялись выше и разошлись дальше, Рог Райдергуд налил себе еще рюмку вина, уже без приглашения, и начал как бы жевать его, держа пустую рюмку в руке и уставив глаза на свечи.

Мортимер взглянул на Евгения, но Евгений сидел, нахмурившись над своею бумагою, и не дал ему ответного взгляда. Мортимер снова повернулся к доносчику и сказал ему:

-- И долго ум-то у вас -таким манером мутился, приятель?

Доносчик, жевнув окончательно вино, проглотил его и ответил одним словом:

-- Да, долго!

-- Даже и в то время, когда происходила такая тревога, когда правительство предлагало награду, когда полиция хлопотала изо всех сил, когда во всей стране только я говорили что об этом преступлении? - сказал Мортимер нетерпеливо.

-- Когда было столько догадок, когда в народе ходили самые несбыточные подозрения, когда пять-шесть человек совершенно невинных могли ежеминутно попасть в кандалы? - сказал Мортимер почти разгорячившись.

-- Ух! - промычал мистер Райдергуд попрежнему. - Очень уж у меня ум тогда мутился.

-- У него, видишь, не было тогда случая заработать столько денег в поте лица своего, - сказал Евгений, рисуя женскую головку на своей бумаге и по временам оттушевывая ее.

-- Другой Почтеннейший как раз попал по гвоздику, законник Ляйтвуд! Я уж как старался от смуты-то отбиться, да не мог! Раз как-то чуть-чуть не выложил всего передь мисс Аббе Поттерсон, вот что Шестерых Веселых Товарищей содержит. Дом её теперь стоит на том же месте и не сбежит; там хозяйка эта живет и теперь, и надо полагать не умрет к тому времени, как вы побываете у ней. Вот спросите ее. Я, однакож, ничегоне сказал ей. Наконец, явилось новое объявление, и на нем было выпечатано ваше законное имя, законник Ляйтвуд. Тут я задал вопрос своему разсудку. Неужто мне весь свой век ходить с помутившимся умом? Неужто мне никогда не отделаться от этой беды? Неужто мне больше думать о Гаффере, чем о самом себе? Если у него есть дочь, так разве у меня нет дочери?

-- И эхо отвечало... {См. поэму Байрона The Bride of Abydos:

"Where is my child? And Echo answers, Where?"

В переводе Козлова, Невеста Абидосская:

"Где дочь мня? И отзыв скажет: Где?"} - вставил Евгений.

-- Есть! - связал мистер Райдергуд твердым голосом.

-- А, мимоходом, сколько ей лет? - спросил Евгений.

-- Сравнялось двадцать два в прошлом октябре. Потом я себя спрашиваю насчет денег: - ведь клад это? Оно и в самом деле клад, - сказал мистер Райдергуд с откровенностью: - почему не сказать этого?

"Слушайте! слушайте!" - со стороны Евгения оттенявшого свой рисунок.

-- Это клад, и неужто грешно рабочему человеку, который каждую заработанную им корку хлеба смачивает слезами своими, неужто грешно такому человеку клад найти? Скажите, что тут худого: - пожелать клад найти? Это я по долгу совести очень много обдумывал. Против этого ничего и сказать нельзя: а то пришлось бы осудить законника Ляйтвуда за то, что он сам же случай даст клад этот найти. А смею ли я осуждать законника Ляйтвуда? Нет.

-- Нет, - сказал Евгений.

-- Конечно, нет, почтеннейший, - подтвердил мистер Райдергуд. - Таким манером я и решился избавиться от умопомрачения, чтобы заработать в поте лица счастие свое. Да что тут, - прибавил он вдруг приняв кровожадный вид, - хочу да и только! И теперь скажу вам раз навсегда, законник Ляйтвуд, что рука Джесса Гексама, по прозванию Гаффер, сделала это дело, а ничья другая, в этом он сам сознался мне. Я вам его выдаю и требую чтоб его взяли. Теперь же, сейчас!

После вторично наступившого молчания, прерываемого только осыпавшимся в камине пеплом, привлекавшим внимание доносчика, как будто бы там слышался звон денег, Мортимер Ляйтвуд наклонился к своему другу и шепнул ему:

-- Я полагаю, что мне следует отправиться с этим молодчиком к нашему невозмутимому другу в полицейскую контору.

-- Я то же полагаю, - сказал Евгений. - Ничего другого и сделать-нельзя.

-- Я верю, что он прожженная шельма. По все-таки может быть, он говорит правду из своих личных видов.

-- Что-то не похоже на правду.

-- Да, кажется, что он на это не походит, - сказал Евгений. - Да и бывший-то его товарищ, которого он выдает, непривлекательная особа. Постой-ка, я спрошу его еще кое о чем

Предмет этого совещания сидел, приковав глаза к осыпавшемуся пеплу камина и стараясь подслушать что говорилось, хотя прикидывался неслушающим, когда оба почтеннейшие взглядывали на него.

-- Вы упомянули (два раза, кажется) о дочери Гексама, - сказал Евгений вслух. - Не хотите ли вы сказать, что и она умела какое-нибудь преступное сведение об этом злодеянии?

Честный человек, подумав несколько и вероятию сообразив на сколько ответ его может коснуться плодов пота его лица, ответил безусловно Нет, не хочу.

-- Вы никого больше не впутываете?

-- Я не. впутываю, а впутывает Гаффер, - сурово и решительно ответил он. - Я ничего больше не знаю, кроме сказанных им самим слов: "Я сделал это". Это его подлинные слова.

-- Я должен это изследовать, Мортимер, - шепнул Евгений, вставая. - Как мы отправимся?

-- Пойдем пешком, - шепнул Ляйтвуд, - и дадим этому мошеннику срок одуматься.

Обменявшись таким вопросом и ответом, они приготовились выйти, и мистер Райдергуд встал. Ляйтвуд, гася свечи, взял рюмку, из которой пил честный человек и, как бы так и следовало, бросил ее преспокойно под каминную решетку, где она разбилась вдребезги.

-- Ну, теперь ведите нас, - сказал Ляйтвуд: - мы с мистером Рейборном за вами последуем. Полагаю, что вы знаете куда идти?

-- Полагаю, что знаю, законник Ляйтвуд.

-- Идите же вперед.

Водяной Промысел надвинул свою взлохмаченную шайку себе на уши обеими руками, и опустив плечи, больше чем они были опущены от природы, сошел с лестницы и направился мимо Темпльской церкви, чрез Темпль, в Вайтфрайерс, и так далее Б реке.

-- Взгляни, точно повешенная собака, - сказал Ляйтвуд, следуя за ним.

-- А но мне просто повешенная шельма, - ответил Евгений. - Он так и просится на виселицу.

Более они почти ничего не сказали, идя за ним следом. Он шел впереди их, будто какая-то скверная судьба; а она не спускали с него глаз, хотя и были бы рады, еслиб он скрылся у них из виду, и неуклонно следовали за ним на одинаковом разстоянии, соразмеряя свои шаги с его шагами. Повернув одно плечо в упор немилосердной непогоде и сильному ветру, он, не отступая назад, не спеша вперед, продолжал идти, как неотразимое предопределение. Когда они достигли половины своего пути, зашумел сильный град и в несколько минут сплошь покрыл улицы и убелил их. Для него это было все равно. Чтоб удержать человека от намерения отнять жизнь у другого человека и получить за это деньги, градинам необходимо быть больше и глубже лечь на землю. Он продавливал их и оставлял следы в быстро-таявшей слякоти, которые представлялись такими безобразными дырьями, что, следуя за ним, можно было подумать, что ноги у него совсем не человеческия.

грудами, туда где было для него убежище; но потому, что улицы были будто поглощены небом, а воздух был будто пропитан ночью.

-- Он, повидимому, не хочет ни одуматься, - сказал Евгений, - ни переменить того, что забрал себе в голову. В нем незаметно ни малейшого признака, чтоб он желал отречься от своего показания; и если я хороню помню это место, мы теперь недалеко от того угла, где намедни вышли из кэба.

Действительно, несколько крутых поворотов привели их к реке, где они прежде скользили между камнями и где теперь скользили еще более. Ветер дул им в лицо, с страшною силой, налетая порывами с реки. По привычке всегда держаться подветренной стороны какого бы то ни было прикрытия, приобретаемой "водяными промыслами", Райдергуд привел обоих друзей на подветренную сторону Шести Веселых Товарищей Носильщиков и потом сказал:

-- Посмотрите-ка сюда, законник Ляйтвуд, на красные занавески. Это Товарищи, это тот самый дом, что я говорил не убежит-то который. Ну вот, видите, убежал, что ли, он?

Не обратив никакого внимания на такое замечательное подтверждение показания Райдергуда, Ляйтвуд спросил его, какое предстоит им еще дело.

-- Я желал, чтобы вы сами увидели Товарищей, законник Ляйтвуд, и уверились, что я не лгу. Теперь я схожу посмотреть в окно к Гафферу и узнаю дома ли он.

С этими словами он скрылся.

-- Воротится он, как думаешь? - пробормотал Ляйтвуд.

-- Воротится! Он от дела не отстанет, - пробормотал Евгений.

Он действительно воротился вскоре.

Он махнул им рукой и, идя попрежнему впереди, привел их к полицейской конторе, попрежнему чистой, прохладной и твердой во всем, кроме пламени в фонаре, которое, будучи только фонарным пламенем, причисленным к полиции в качестве наружного сторожа, колыхалось от ветра.

То же и внутри конторы. Инспектор занимался в не и своими книгами попрежнему. Он узнал обоих друзей тотчас же, как только они появлялись; но их новое появление не произвело никакого действия на его спокойствие. Даже и то обстоятельство, что их сопровождал Райдергуд, на него не подействовало; он только обмакнул перо в чернила и, опустив свой подбородок за галстух, движением этим как будто бы сделал Райдергуду вопрос, не взглянув на него: "Что-то в последнее время добрый молодец поделывал!"

Мортимер Ляйтвуд попросил его прочитать бумагу и подал, что записал Евгений.

Прочитав несколько строк, инспектор возвысился до того необычайного в нем настроения чувств, что проговорил: "Джентльмены, нет ли у кого-нибудь из вас щепоточки табаку?" Но узнав, что табаку ни у кого из них не имеется, он очень хорошо обошелся без него и продолжал читать.

-- Нет, - отвечал Райдергуд

-- В таком случае вы лучше выслушание, что тут написано.

И он начал читать вслух оффициальным тоном.

-- Ну что, верны ли эти записки со сделанным вами показанием и с теми доказательствами, которые вы намерены представить? - спросил он, окончив чтение.

-- Я сам арестую этого человека, сэр, - сказал инспектор Ляйтвуду. Потом Райдергуду:

-- Дома он? Где он? Что он делает? Вы, без сомнения, сочли своею обязанностью все разузнать о нем?

Райдергуд рассказал все что знал, и обещал разведать в несколько минут все чего не знал.

-- Подождите, - сказал инспектор, - пока я не скажу вам. Мы не должны показывать вида, что озабочены делом, и потому, джентльмены, не согласитесь ли вы, под предлогом выпить со мною рюмку чего-нибудь, зайти к Товарищам. Хорошо устроенная гостиница и препочтенная хозяйка.

-- Очень хорошо, - сказал он снимая свою шляпу с вешалки и опуская наручни в карман, как перчатки. - Резервный! - Резервный дотронулся до козырька. - Вы знаете, где отыскать меня? - Резервный снова дотронулся до козырька. - Райдергуд, когда узнаете, что он вернулся домой, подойдите к окну Уюта, стукните в стекло два раза и дождитесь меня. Пойдемте, джентльмены.

Все трое вышли вместе, и когда Райдергуд отделился от них под дрожавшим фонарем и пошел своею дорогой, Ляйтвуд спросил офицера, что он думает об этом деле?

Инспектор отвечал в общих выражениях и с должными опущениями, что всегда есть более вероятия, что человек сделал какое-нибудь худое дело, чем не сделал его. Что он сам несколько раз "подсчитывал" Гаффера, но никогда не мог подвесть его к удовлетворительному криминальному итогу; что если показание справедливо, то оно справедливо только отчасти; что оба эти человека могли вместе и почти одинаково участвовать в этом деле; но что один "пятнал" другого, чтобы выгородить себя и получить деньги.

-- И я думаю, - прибавил инспектор в заключение, - что если все пойдет у него хорошо, то он, пожалуй, и получит их. Но вот и Товарищи, джентльмены, видите где огни светят, а потому я посоветую вам прекратить разговор. Вам теперь лучше всего заинтересоваться обжигом извести где-нибудь около Портфлита и хлопотать об отыскании некоторого количества оной, попавшого в худые руки во время перевоза на барках.

-- Да, не будь извести, - отвечал невозмутимый правовед, - мое существование не озарялось бы ни малейшим лучем Надежды.