Наш общий друг.
Часть первая.
XIV. Хищная птица подшиблена.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть первая. XIV. Хищная птица подшиблена. (старая орфография)

XIV. Хищная птица подшиблена.

В стужу, суровую стужу того тяжелого перелома суток, когда жизненная сила благороднейших тварей упадает до самого низшого уровня, каждый из троих сыщиков на берегу посматривал на бледные лица двух других и вместе на бледное лицо Райдергуда в его лодке.

-- Гафферова лодка, Гафферу опять удача, а Гаффера нет как нет, так говорил Райдергуд, безутешно озираясь.

Будто сговорясь, они все обратили глаза на огонек, светившийся в окне; он слабо мерцал. Может быть огонь, как и поддерживаемая им высшая животная и растительная жизнь, наиболее стремится к смерти, когда ночь отходит, а день еще не родился.

-- Будь это дельце, по закону, в моих руках, - проворчал Райдергуд, грозно кивнув головой, - убей меня Бог, еслиб я теперь же не захватил её.

-- Да, но оно не в ваших руках, - сказал Евгений, с такою внезапною горячностью, что доносчик подобострастно возразил:

-- Так, так, так, Другой Почтеннейший, я и не сказал, что в моих. Надо же человеку что-нибудь сказать...

-- А гадине можно быть и потише, - сказал Евгений: - молчать, водяная крыса!

Ляйтвуд, удивленный необычным пылом своего друга, поглядел на него и сказал:

-- Что бы такое могло статься с этим человеком?

-- И не придумаю Разве нырнул через борт. - И говоря что доносчик грустно утер себе лоб, сидя в своей лодке и все еще безутешно озираясь вокруг.

-- Закрепили вы его лодку?

-- Пока отлив, она будет стоять. Лучше не мог закрепить. Садитесь ко мне, сами увидите...

Они несколько медлили согласиться, ибо груз казался слишком велик для лодки. Но, по уверению Райдергуда, "он саживал в нее до полдюжины живых и мертвых, и она ни чуточку не грузла в воде и кормой не черпала". Они осторожно уселись и принарядили собою грязную лодку. Пока они занимались этим, Райдергуд все сидел, безутешно глядя вокруг.

-- Готово. Трогай! - сказал Ляйтвуд.

-- Трогай, клянусь Георгием! - повторил Райдергуд отчаливая. - Если он дал тягу, законник Ляйтвуд, так уж за мной остановки не будет. По он, провал его возьми, всегда был мошенник, эта шельма Гаффер... Ни на волос прямоты ни на волос правды. Подлая душа; все исподтишка; никогда ни с кем напрямки, ни в каком деле.

-- Эй! Осторожней! - крикнул Евгений (он пришел в себя севши в лодку), когда они тяжело стукнулись о сваи. А потом, понизив голос, смягчил это восклицание замечанием: - я желал бы, чтобы лодка моего досточтимого и храброго друга была настолько одарена человеколюбием, чтобы не перевернулась вверх дном и не потопила нас... - Осторожней! Осторожней! Сиди крепче, Мортимер. Вот опять град. Гляди, как он несется, будто стадо диких кошек, прямо в глаза мистеру Райдергуду...

Действительно, тот получил целиком весь приток его, хоть и наклонил голову, стараясь не подставить ему ничего, кроме своей шелудивой шапки; его так отделало, что он свалился с лавки под ветер, и все они пролежали так, пока град не прошел.

Шквал пролетел коварным вестником утра; за ним, будто просыпаясь, прорезалась полоса света, разрывая лохмотьями темные тучи до тех пор, пока в огромную дыру не выглянул серенький допек. Все дрожали, и все предметы вокруг них казались дрожащими: река, лодка, снасти, паруса, даже утренний пар, что дымился на берегу. Сгруженные строения, темные, сырые, почти на их глазах засыпанные крупою града с изморозью, казались ниже обыкновенного, будто они закутались и сжались от холода. Мало жизни виднелось по берегам, окна и двери были заперты, и четкия, черные с белым буквы на набережной и магазинах - "глядели, сказал Евгений Мортимеру, будто надписи на кладбище умерших промыслов и занятий", - все это, пока они медленно подавались, держась под берегом и проскользая в водяных закоулках меж судов, лавируя туда и сюда, казалось было нормальным способом их лодочника подаваться вперед. Все предметы, мимо которых они пробирались, были так велики в сравнении с утлым челноком, что так и грозили ему разрушением. Каждый корабельный каркас, с ржавыми железными кольцами для каната, выглядывавшими из помоста, давно расцвеченного ржавыми слезами железа, казалось находился тут с злым умыслом. Каждая резная фигура на носу судов имела грозный вид, как будто хотела ринуться вперед и отправить их ко дну. Каждая решетка шлюза или покрашенные метки на столбе или на стене, показывающия глубину воды, подобно шутнику волку, улегшемуся, _ как сказывается в сказке, на постели в бабушкином домике, словно думала про себя: "вот, постоите, карачун вам будет, мои голубчики". Каждая темная барка, с тяжелым грузом, нависшая над ними потрескавшимся, вздутым бортом, казалось втягивала под себя реку, с жаждою засосать и их. И вся обезцвеченная медь, гнилое дерево, продырявленный камень, наносы зеленого ила, - все так хвастало разрушительным действием воды, что последствия крушения, засоса, потопления представлялись воображению точно так же скверно, как и самое такое событие. Еще полчаса таких маневров, и Райдергуд ослабил весла, подошел к барке, принялся проворно грести вдоль но её борту и провел свою лодку, под её носом, в скрытое пенистое заводьице; там, врезанная в заводье и закрепленная, как он описывал, стояла Гафферова лодка, та самая лодка, все с тем же пятном внутри её, которое имело некоторое сходство с закутанною человеческою фигурой.

-- Ну, что, лгун я? - сказал честный человек.

(Он так и ждет, - шепнул Евгений Ляйтвуду, что кто-нибудь скажет ему эту правду).

-- Лодка Гексамова, - сказал инспектор, - я ее хорошо знаю.

-- Видите, вон переломленное весло; вон другое весло отошло. Что, лгун, что ли я? - сказал честный человек.

-- Вот глядите, - прибавил Райдергуд, проползая за инспектором и показывая натянутую бичеву, закрепленную тут и свешенную через борт: - не говорил я, что ему опять удача.

-- Вытащите ее, - сказал инспектор.

-- Легко сказать вытащите, - отвечал Райдергуд: - да не так легко сделать. Добыча застряла под килем барки. Я уж пытался вытащить ее, да не мог. Поглядите, как веревка натянулась.

-- Надо вытащить, - сказал инспектор. - Я хочу взять лодку на берег вместе с добычею. Ну, попробуйте еще!

Он попробовал еще, но добыча уперлась, не пошла.

-- Я хочу взять ее вместе с лодкой, - сказал инспектор, дергая веревку. Но добыча все упиралась, не шла.

Осторожней, - сказал Райдергуд, - обезобразите, а то пожалуй на части растащите.

-- Не бойтесь, ни того, ни другого не намерен я сделать, даже с бабушкою вашею, - сказал инспектор, - я хочу только вытащить его. Ну, тащись! - убедительно прибавил он, будто повелевая скрытому под водой предмету и снова дергая веревку: - тут плохия шутки; вылезать надо, милостивый государь, надо; мне требуется взять вас.

В этом ясном и решительном желании взять было так много доблести, что добыча уступила немного.

-- Я говорил вам, - сказал господин инспектор, скинув верхнее платье и настойчиво опершись на корму: - вылезть!

Это было страшное уженье, но оно так мало смущало господина инспектора, как будто он удил рыбу на плату летним вечером. По прошествии нескольких минут, в которые он изредка командовал всей компании: "подсобите чуточку вперед", "теперь, подсобите крошечку назад" и еще в таком же роде, он спокойно проговорил: "Готово!" и бичева освободилась вместе с лодкой. Взяв руку, протянутую Ляйтвудом помочь ему подняться, он надел сюртук и сказал Райдергуду:

-- Дайте-ка мне там у вас запасные весла, я стащу это к ближнему спуску. Ступайте вперед и держитесь открытой воды, чтобы не застрять опять.

Приказания были исполнены, и они поплыли к берегу, двое в одной лодке, двое в другой.

-- Теперь, - сказал господин инспектор, снова обращаясь к Райдергуду, когда все выбрались на грязные камни: - мы больше меня практиковались в этом деле и должны быть лучшим мастером: развяжите веревку, а мы поможем вытащить.

Согласно с этим, Райдергуд вошел в лодку. Но едва успел он дотронуться до веревки и глянуть через борт, как уже вернулся назад, бледный как утро, и промычал - Ей-Богу, поддел!

-- Что вы хотите сказать? - спросили все

Он указал позади себя на лодку и, задыхаясь, опустился на камни перевести дух...

-- Гаффер поддел меня. Это Гаффер.

Они кинулись к веревке, оставя его тут переводить дух. Вскоре тело хищной птицы, умершей за несколько пред тем часов, уже лежало в растяжку на берегу, нодь новым шквалом, бурлившим вокруг него и сыпавшим град на мокрые волосы.

"Батюшка! Ты звал меня? Батюшка! Мне показалось два раза, что ты звал меня?* Этим словам уже не будет ответа по ею сторону могилы. Ветер насмешливо вьется над отцом, хлещет его полами его одежды и косицами волос, силится повернуть его лежащого навзничь и уставить его лицо к восходу солнца, чтобы ему стыднее было. Вот станет тихо, и ветер обходится с ним скрытно и пытливо, - приподнимет и опустит тряпку, спрячется, затрепетав, под другим лоскутков, быстро пробежит меж волос в голове и бороде. Потом вдруг рванет и примется жестоко трепать ею. Батюшка! Ты это звал меня? Ты ли, безгласный и бездыханный? Ты ли, г.есь избитый, лежишь на этой куче? Ты ли это, крещеный в смерть, с нечистотами на лице? Отчего ж ты не говоришь, батюшка? Лежишь тут, а тело твое всасывается в грязную землю. Или ты никогда не видал такого же грязного отпечатка в твоей лодке? Говори же, батюшка, говори с нами, с ветерками, а больше уж никто тебя не услышит".

-- Вот смотрите, - сказал инспектор, по зрелом размышлении, став на одно колено подле трупа, пока прочие стояли, глядя себе под ноги на утопленного, как он сам бывало посматривал на многих других: - дело было так: разумеется, джентльменам не трудно заметить, что он спутан по рукам и за шею...

Они помогали развязывать веревку и, разумеется, заметили.

Он поднял ее для освидетельствования. Ясно.

-- Точно также вы могли заметить, что он прикрепил другой конец веревки к своей лодке.

На ней были знаки и следы перевива и угла.

-- Теперь смотрите, - сказал инспектор, - смотрите, как она обвилась вокруг его. Бурным вечером бывший человек этот... - Он остановился, отирая несколько крупинок града с волос покойника концом его собственной промокшей куртки: - вот, теперь он более похож на себя, хотя он жестоко избит... Этот бывший человек плыл по реке за своим обычным промыслом. Он вез этот моток веревки с собой. Он всегда возил с собой этот моток. Я так же хорошо это знаю, как и его самою. Он то клал ее на дно лодки, то вешал ее себе вокруг шеи. Этот человек одевался легко, легко одевался... видите? (Он поднял косынку с груди покойника и При этом вытер ею мертвые губы). И когда было сыро или морозно, или дул холодный ветер, он заматывал этою веревкой шею В последний вечер он так и сделал. Тем хуже вышло для него! Вот он высматривал, высматривал из лодки, этот человек все высматривал, пока не прозяб. Руки (инспектор поднял одну из них, причем она упала, как свинцовая гиря) у него костенеют. Он видит: кое-что по его части плывет навстречу. Он готовится завладеть им; разматывает конец веревки с шеи, чтобы прикрепить ее к лодке, и старается прикрепить ее надежнее, чтобы не упустить её. Вышло так, что он слишком хорошо прикрепил ее. Он копается немного долее обыкновенного, так как руки его окоченели; предмет его подплывает прежде, чем он изготовился; он хватает его, надеясь по крайней мере опростать его карманы, на случай если упустит самого; свешивается через борт, и одним из сильных шквалов, или захваченный волной меж двух пароходов, или застигнутый врасплох, или от всего вместе, что бы то ни было, только он оступается, кувырк и летит через борт стремглав. Теперь вот что: он умеет плавать, человек этот умеет и тотчас же начинает действовать руками. По тут руки у него запутываются и затягивают петлю; предмет, который он надеялся подцепить, проходит мимо, и собственная лодка буксирует его уже мертвого туда, где мы нашли его, запутанного в веревке. Вы спросите, чем я докажу мое мнение насчет карманов? Во-первых, я еще не то скажу вам: в тех карманах было серебро. Чем я это докажу? Просто и удовлетворительно. Потому что вот оно!

Оратор поднял крепко-стиснутую правую руку мертвеца.

-- Что делать с телом? - спросил Ляйтвуд.

им, - сказал инспектор, уходя и оборачиваясь назад с философическою улыбкой над силою привычки.

-- Евгений, - сказал Ляйтвуд и хотел прибавить: "нам надо подождать невдалеке", как вдруг, повернув голову, он увидел, что никакого Евгения тут не было. Он возвысил голос и кликнул: - Евгений! Эй! - по ни от какого Евгения отзыва не было.

Был уже совсем белый день; он осмотрелся. По никакого Евгений не было в виду. Инспектор поспешно спускался по деревянной лестнице с констаблем. Ляйтвуд спросил у него, не видал ли тот, как его друг оставил их. Инспектор не мог сказать наверное, что видел, как он уходил, однако, заметил, что его что-то как будто подмывало.

-- Мне было бы приятнее, еслибы в состав этой оригинальной и занимательной комбинации не входило удрать от меня в таких тяжелых обстоятельствах, в такую пору утра, - сказал Ляйтвуд. - Не можем ли мы достать выпить чего-нибудь потеплей?

Мы могли достать и достали на кухне ближайшого Трактира, где пылал разведенный в камине огонь, - достали водки с горячею водой, и это чудо как оживило нас. Инспектор, возвестив мистеру Райдергуду о своем официальном намерении "не спускать с него глаз", поместил его в угол к огоньку, будто промоклый зонтик, и уже не показывал внешним и видимым образом никакого внимания честному человеку, кроме заказа отдельной порции водки с водой для него, повидимому, из своих расходных денег.

Между тем Мортимер Ляйтвуд, сидя у веселого огонька, сознавая в дремоте, что пьет водку с водой, и тут же в дремоте распивая подогретый херес у Шести Веселых Товарищей, и лежа под лодкой на речном берегу, и слушая только-что конченную лекцию инспектора, и собираясь обедать в Темпле с незнакомым человеком, который назвался Евгением Гаффером Гармондом, и сказал, что живет в Буре-Граде, - проходя этими куриозными превратностями усталости и дремоты, следовавшими в масштабе двенадцати часов на секунду, вдруг пробудился, громко отвечая на сообщение самой спешной важности, какого никто не делал ему, и поспешил закашляться, увидав инспектора. Ибо он почувствовал, с весьма естественным негодованием, что сей служака может некоторым образом заподозрить его в дремоте или разсеянности.

-- Здесь, только-что перед нами, понимаете? - сказал г. инспектор.

-- И пил подогретую водку с водой, понимаете, - сказал инспектор, - а потом удрал во все лопатки.

-- Кто? - сказал Ляйтвуд.

-- Ваш друг, вы знаете.

-- Знаю, - возразил он, опять с достоинством.

Мортимер Ляйтвуд проковылял в полусне до извозчичьей биржи, кликнул кэб, вступил в армию, совершил уголовное военное преступление, был судим военным судом, найден виновным, написал свое завещание и шел на разстреляние прежде, чем захлопнулась дверца. Трудно плыть в кэбе от Сити до Темпля на приз чаши, стоимостью от пяти до десяти тысяч фунтов, пожертвованной мистером Коффином, и тяжело на всем этом безмерном пространстве выговаривать Евгению (которого он подцепил веревкой с мостовой на всем бегу) за побег. По он представлял такия оправдания, потом так раскаявался, что выходя из кэба, отдал вознице особенный приказ позаботиться о нем. На что возница (зная, что никакого другого пассажира не оставалось внутри) только страшно вытаращил глаза. Короче, ночные хлопоты так истощили и измучили этого деятеля, что он стал просто лунатиком. Он был слишком истомлен, чтоб уснуть спокойно, пока, наконец, об не истомился до того, что утратил способность чувствовать даже свое утомление и невпал в забытье. Поздно в полдень проснулся он и с некоторым безпокойством послал на квартиру к Евгению, спросить, встал ли он?

О, да, он встал. По правде, он и не ложился. Он только что прибыл домой. И он явился к Мортимеру, следуя по пятам за послом.

-- Разве мои перья так растрепаны? - сказал Евгений, хладнокровно подходя к зеркалу.: - да, в самом деле! Но прими в уважение: такая ночь хоть кого, растреплет!

-- Такая ночь? - повторил Мортимер. - Куда ты девался поутру?

Я почувствовал также, что совершил все преступления, упоминаемые в журнале Ньюгетской тюрьмы. 11у, вот, побуждаемый вместе и дружбой, и преступлением, я и предпринял мою прогулку.