Наш общий друг.
Часть третья.
IX. Кто-то становится предметом предсказания.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть третья. IX. Кто-то становится предметом предсказания. (старая орфография)

IX. Кто-то становится предметом предсказания.

"Мы возносим к Тебе сердечные благодарения, что Ты соблаговолил избавить сию сестру нашу от бедствий здешняго мира" {Слова из молитвы при погребении умерших по обряду англиканской церкви.}. Так читал преподобный Франк Мильвей голосом, не совсем спокойным, ибо его сердце говорило, что не все-то было, как бы следовало между нами и нашею сестрою, и что слова эти читаем мы иногда ужасным образом над нашей сестрой и над нашим братом тоже.

А Слякоть, к которому великодушная покойница ни разу не оборачивалась спиною, пока не убежала от него, зная, что иначе его нельзя было бы разлучить с нею, - Слякоть все еще не мог найти в своей совести сердечных благодарений. Своекорыстна было это со стороны Слякоти, но и извинительно, ибо наша сестра была для него больше, чем мать.

Приведенные слова была прочитаны над прахом Бетти Годден в углу кладбища близ реки - кладбища скудного, на котором не было ничего, кроме заросших травою холмиков, не было ни одного могильного камня. Может-статься, не чрез меру большое дело было бы катим могильщикам и гробокопателям, еслиб в наш регистрирующий век всем могилам велись списки, хоть бы за общий счет, так, чтобы новые поколении знали, где и что могут отыскать они, так, чтобы солдат, матрос, переселенец, возвратившись в отечество, мой найти место успокоения отца, матери, товарища детства или невесты. Мы возводим глаза вверх и говорим: мы все равны по смерти и могли бы также опустить их вниз и применить слова к здешнему миру, по крайней мере, в этом отношении. Сентиментально может статься. Но милорды, джентльмены и досточтимые департаменты, не найдется ли у нас местечка хоть для маленького чувства, если мы глянем в наши толпы?

Подле преподобного Франка Мильвея, в то время, как он читал, стояли его маленькая супруга, секретарь Джон Роксмит и Белла Вильфер. Они, сверх Слякотя, были единственные люди, присутствовавшие у бедной могилы. Ни одного пенни не было прибавлено к деньгам, зашитым в одежде Бетти Гигден: чего так долго желала её честная Д)ша, то и было исполнено.

-- Мне приходит в голову, - сказал Слякоть, безутешно прислонив ее к церковной двери, когда все окончилось: - мне приходить в мою горемычную голову, что я мало работал за катком; так мне теперь горько подумать об этом!

Преподобный Франк Мильвей, утешая его, говорил ему, что и лучшие из людей более или менее не усердствуют в работе за разными нашими катками, а некоторые даже и очень, и что все мы люди ленивые, грешные, слабые и непостоянные.

-- Не такая была она, сударь. - сказал Слякоть, принимая это печальное разсуждение к сердцу по отношению к его покойной благодетельнице. - Всякий пусть за себя говорить, сэр. Она свое дело всегда делала, как следует. Она все сделала для меня, она все сделала для питомцев, она все сделала для себя и для чего угодно. Ах, мистрисс Гигден, мистрисс Гигден! Вы были такая женщина, такая мать и такая катальщица белья, каких в миллионе не сыщешь!

С такими искренними словами Слякоть отошел от церковной двери, пробрался до могилы в углу кладбища, приклонил на нее голову и горько заплакал.

-- Не совсем бедная могила, - сказал преподобный Франк Мильвей, проведя рукою по своим глазам, - имея такой простенький памятник на себе. Мне кажется, могила эта не стала бы богаче, еслиб ее украсила вся скульптура Вестминстерского аббатства.

Они оставили Слякоть одного и вышли за калитку. Гам слышалось водяное колесо писчебумажной фабрики, будто смягчавшее своим шумом ясную зимнюю картину окрестностей. Они приехали не задолго до всего этого; но Лиза Гексам успела рассказать им все то, немногое, что оставалось ей прибавить к письму, в которсе она вложила письмо мистера Роксмита, найденное на старушке, и в котором спрашивала, как ей поступить. Разсказ её состоял только в том, как она услышала стон, и что затем последовало, как поручила позволение поставить тело в чистой, свежей, пустой кладовой фабрики, из которой оно только-что было вынесено на кладбище, и как последния желания умершей были свято исполнены.

-- Все это я не могла бы сделать сама, - сказала Лиза. - У меня не было недостатка в желании; но я не имела бы на то возможности без нашего директора.

-- Вез этого Еврея, который встретил нас? - сказала мистрисс Мильвей.

(Моя милая, - заметил её супруг в скобках: - почему же нет?).

-- Джентльмен этот, действительно, еврей, - сказала Лиза, - и его супруга еврейка, и я была отрекомендована им евреем, но я полагаю нет в мире людей добрее их.

-- А если они попытаются совратить вас? - сказала мы стрисс Мильвей, в своем обычном маленьком добром порыве, как жена священника.

-- Попытаюися что, ма'ам? - спросила Лиза.

-- Чтобы вы переменили веру, - сказала мистрисс Мильвей. Лизи покачала головой, продолжая улыбаться.

свою обязанность ко всем нам, кто здесь работает, а мы стараемся исполнять свою. Они даже делают больше, чем обязаны, потому что удивительно, как заботятся о нас.

-- Видно, что вы любимица, моя милая, - сказала маленькая мистрисс Мильвей, не совсем довольная.

-- С моей стороны было бы очень неблагодарно, еслиб я сказала, что я не любимица, - ответила Лиза; - потому что мне уже здесь доверенное место дано. Но это не делает никакой разницы: они следуют своей вере и предоставляют нам следовать своей. Они никогда не говорят нам о своей и никогда не говорят нам о нашей. Еслиб я была самою последнею работницей на фабрике, то же бы самое было. Они ни разу не спросили, какой веры была эта женщина.

-- Мой друг, - сказала мистрисс Мильвей вполголоса прет оному Франку: - мне хотелось бы, чтобы ты поговорил с нею.

-- Мой друг, - сказал преподобный Франк вполголоса своей доброй маленькой супруге: - я полагаю лучше предоставить это кому-нибудь другому. Обстоятельства едва ли благоприятствуют. Говорунов ходит много по всем направлениям, и она с кем-нибудь из них скоро встретится.

Пока они обменивались этими словами, Белла и секретарь наблюдали Лизу Гексам с большим вниманием. Поставленные лицом к лицу в первый раз с дочерью человека, прослывшого за его убийцу, Джон Гармон весьма естественно имел тайные побуждения к тщательному исследованию её лица и манеры. Белла знала, что отец Лизы был"несправедливо обвинен в преступлении, которое имело такое влияние на её собственную жизнь и судьбу, и её интерес, хотя не имевший тайных источников, бывших у секретаря, был в равной степени натурален. Оба они ожидали увидеть что-нибудь совершенно отличающееся от настоящей Лизы Гексам, и она, сама того не зная, свела их вместе.

Вот как это произошло. Когда они дошли до её небольшого домика в опрятной деревеньке при бумажной фабрике, в котором Лиза квартировала у одной пожилой четы, работавшей на это заведение, и когда Белла, осмотрев на верху её комнаты, сошла вниз, пробил звонок на фабрике. Это отозвало на время Лизу, а потому секретарь и Белла остались не совсем в ловком положении, одни на улице, в то время, как мистрисс Мильвей занялась ловлей деревенских детей и разспросами, не угрожает ли им опасность сделаться детьми Израиля; а преподобный Франк старался, нужно правду сказать, уклониться от этой части своих духовных обязанностей и потихоньку скрыться из виду.

Белла наконец сказала:

-- Поговоримте о поручении, которое мы взялись исполнить, мистер Роксмит!

-- Очень рад, поговоримте, - сказал секретарь.

-- Я полагаю, - едва внятно сказала Белла, - поручение нам дано обоим, иначе мы не были бы здесь оба.

-- Полагаю так, - был ответ секретаря.

-- Когда я предположила ехать сюда с мистером и мистрисс Мильвей, - сказала Белла, - мистрисс Боффин даже настаивала, чтоб я представила бы ей коротенький отчетец, ничего не стоящий, мистер Роксмит, потому что он женский отчет о Лизе Гексам.

-- Мистер Боффин, - сказал секретарь, - отправил меня с таким же поручением.

Говоря это, они вышли из деревеньки и ступили в поросшую лесом местность при реке.

-- Вы хорошого о ней мнения, мистер Роксмит? - продолжала Белла, сознавая, что она делает все авансы.

-- Я высокого мнения о ней.

-- Очень рада слышать! В её красоте есть что-то удивительно утонченное, не так ли?

-- Наружность её очень поразительна.

-- В её лице есть очень трогательный оттенок. По крайней мере так мне показалось. Я не навязываю своего глупого мнения, как вы знаете, мистер Роксмит, - сказала Белла, извиняясь и объясняясь очаровательно робким тоном: - я только советуюсь с вашим мнением.

Когда они прошли несколько дальше, ничего более не говоря, Белла, бросив украдкой взгляд-другой на секретаря, вдруг сказала:

-- Ах, мистер Роксмит! Не будьте строги ко мне; не будьте суровы со мною. Будьте великодушны. Я желаю говорить с вами на равных условиях.

Секретарь вдруг просиял и ответил: - Уверяю вас честью, у меня только и мысли было, что "об вас. Я всячески старался сдерживать и принуждать себя, для того, чтобы моя непринужденность не могла быть объяснена вами в какую-нибудь неприятную для вас сторону. Смотрите, теперь её уж нет.

-- Благодарю вас, - сказала Белла, протягивая свою маленькую ручку. - Простите меня.

-- Нет! - воскликнул секретарь с увлечением. - Простите вы меня!--Потому что на глазах у нея навернулись слезы, показавшияся ему (хотя оне несколько и попрекнули его сердце) прекраснее, чем всякий другой блеск в мире.

Когда они прошли еще немного:

-- Вы хотели сказать мне что-то, - сказал секретарь, сбросив с себя и совершенно откинув бывшую на нем тень, - о Лизе Гексам. Я желал поговорить о ней с вами, еслибы только мог начать разговор.

-- Теперь вы можете начать, сэр. - отвечала Белла с таким взглядом, как будто бы она отметила курсивом слово можете, подчеркнув его ямочкою своей щеки. - Что вы желали сказать?

-- Вы помните, конечно, что она в своем коротком письме к мистрисс Боффин, коротком, но содержавшем в себе все, что относилось к делу, ставила условием, чтоб её имя и место жительства оставались строжайшею тайной между нами.

Белла кивнула: - да.

-- Моя обязанность узнать, зачем она сделала это условие. Мистер Боффин поручил мне разведать об этом, да и сам я очень желаю узнать, не оставляет ли устраненное обвинение какого-нибудь, пятна на ней Я хочу сказать, не ставит ли оно ее в какое-нибудь невыгодное положение к кому-нибудь, хотя бы к самой себе.

-- Так, - сказала Белла, кивнув задумчиво. - Понимаю. Это кажется мне благоразумно и справедливо.

-- Вы, может быть, не заметили, мисс Вильфер, что она также интересуется вами, как и вы ею. Как вас привлекают её крас... её наружность и манеры, так и ее привлекают ваши.

Секретарь с улыбкой приподнял руку и так очевидно прервал этим жестом готовые вылететь слова: "за её дурной вкус", что румянец Беллы вспыхнул ярче от этой маленькой кокетливой выходочки, отпугнутой назад.

-- Итак, - снова начал секретарь, - если вы переговорите с нею наедине, пока мы здесь, то я уверен, между вами установится естественное взаимное доверие. Само собою разумеется, вас никто не станет просить изменить ему; и вы, само собою, разумеется, не измените, еслибы кто и стал просить вас. По, если вы не прочь предложить ей вопрос, чтобы в одном только этом отношении узнать её чувство, то вы можете сделать это гораздо лучше, чем я или кто-нибудь другой Мистер Боффин очень интересуется этим. И я тоже, - прибавил секретарь через мгновение, - по особой причине, очень интересуюсь.

-- Я буду рада, мистер Роксмит, - отвечала Белла, - быть хоть в чем-нибудь полезною; после печальной сцены нынешняго для чувствую, что я в этом мире существо мало полезное.

-- Не говорите этого, - сказал секретарь.

-- Но я думаю это, - сказала Белла, приподнимая свои брови.

-- Тот не безполезен в этом мире, - возразил секретарь, кто облегчает его бремя кому-нибудь другому.

-- Но, уверяю вас, я никому не облегчаю, мистер Роксмит, - сказала Белла, готовая заплакать.

-- Даже и отцу вашему?

-- Милый, любящий, самоотверженный, всем довольный папа! Ах, правда! Он так думает.

-- Достаточно, если только он так думает, - сказал секретарь - Извините что прервал вас: мне не нравится, когда вы унижаете цепу себе.

-- Но вы однажды унизили же цену мне, сэр, - подумала Белла, надув губки, - и надеюсь остались довольны последствиями. - Однакож она ничего подобного не сказала, а сказала кое-что совсем иное.

-- Мистер Роксмит, мы кажется так давно не говорили друг с другом откровенно, что я затрудняюсь завести речь еще об одном предмете... о мистере Боффине. Вы знаете, я чувствую к нему искреннее уважение и крепко привязана к нему его собственным великодушием. Вы это знаете?

-- Без всякого сомнения так эге, как и то, что нас он очень любит.

-- Вот это самое, - сказала Белла, - и затрудняет меня говорить о нем. Но хорошо ли он с вами обращается?

-- Вы сами видите, как он обращается со много, - отвечал секретарь с спокойным, однако, гордым видом.

-- Да, и мне прискорбно видеть это, - сказала Белла очень энергическим тоном.

Секретарь взглянул на нее так светло, что еслиб он благодарил ее сотню раз, то все-таки не высказал бы того, что сказал его взгляд.

меня согласиться, что счастье портит мистера Боффина.

-- Мисс Вильфер, - сказал секретарь с сияющим лицом, - если бы только вы могли знать, как радостно мне видеть, что счастие не портит вас, вы поняли бы, как это вознаграждает меня за всякое оскорбление с чье бы то ни было стороны.

-- Ах, не говорите обо мне! - сказала Белла, легонько, но нетерпеливо хлопнув себя перчаткой. - Вы меня так хорошо не знаете как...

-- Как вы сами себя знаете? - договорил секретарь, видя, что она остановилась. - Знаете ли вы сами себя?

-- Я хорошо сама себя знаю, - сказала Белла с очаровательным видом готовности выставить себя в дурном свете, и нисколько не улучшаюсь от этого знания. Но мистер Боффин....

-- Что обращение мистера Боффина со мною или его снисхождение ко мне уже не то, что было прежде, - заметил секретарь, - этого нельзя не допустить. Это так ясно, что отрицать невозможно.

-- А вы разве думали бы еще отрицать это, мистер Роксмит? - спросила Белла со взглядом удивления.

-- Я был бы рад, и как иначе? Для самого себя был бы я рад отрицать.

-- Действительно, - отвечала Белла, - это должно быть очень мучительно для вас... Обещайтесь мне, что вы не обидитесь тем, что я намерена прибавить, мистер Роксмит.

-- Я не обижусь, обещаю вам от всего сердца.

-- Это должно по временам, кажется мне, - сказала Белла запинаясь, - несколько унижать вас в вашем собственном мнении?

Соглашаясь движением своей головы, хотя нисколько не. изобличая этого согласия своим видом, секретарь отвечал:

Я имею очень сильные побуждения, мисс Вильфер, мириться с неприятностями моего положения в доме, где мы живем с вами. Поверьте мне, это побуждение не наемника, хоть я выбит из своей колеи в жизни, вследствие целого ряда особенных несчастий. Если вы своим приветливым и добрым участием разсчитываете возбудить во мне гордость, то я с своей стороны имею другие разсчеты, - их вы не видите, - которые побуждают меня к безмолвному терпению. Последние гораздо сильнее первых.

-- Мне кажется, я заметила, мистер Роксмит, - сказала Белла, смотря на него с удивлением и как будто бы не вполне понимая его, - что вы сдерживаете себя и принуждаете себя разыгрывать пассивную роль.

-- Вы правы. Я сдерживаю себя и принуждаю себя разыгрывать роль. Я покоряюсь не от душевной робости. Я имею определенную цель.

-- И хорошую, надеюсь, - сказала Белла.

-- И хорошую, надеюсь, - отвечал он, пристально смотря на нее.

-- Иногда мне казалось, сэр, - сказала Белла, отводя в сторону свои глаза, - что тут особенную имеет для вас силу уважение ваше к мистрис Боффин.

-- Как и я тоже. Могу ли я спросить вас еще об одном, мистер Роксмит?

-- О чем угодно.

-- Вы, конечно, видите, как она страдает, когда мистер Боффин обнаруживает происходящую в нем перемену?

-- Я вижу это каждый день так же, как и вы видите, и сожалею, что причиняю ей горе.

-- Причиняете ей горе? - сказала Белла, торопливо повторяя выражение и приподнимая брови.

-- Да, невольно.

-- Может быть она говорит вам, как часто говорит на это лучший из людей?

-- Я часто слышу, как она в своей честной и прекрасной преданности ему, говорит это вам; но я не могу сказать, чтоб она когда-нибудь говорила это мне.

Белла встретила на мгновение его твердый взгляд своим пристальным, задумчивым коротеньким взглядом и потом, кивнув несколько раз своею хорошенькою головкой, как философ (самой лучшей школы), с ямками на щечках, разсуждающий о человеческой жизни, вздохнула слегка, и этим как будто бы заявила признание в неисправности всех вещей на свете, как не задолго пред тем готова была признать свою собственною неисправность.

Но, несмотря на все это, прогулка их была очень приятная. Деревья были лишены своих листьев, река была лишена водяных лилий, но небо не было лишено своей прекрасной лазури; вода отражала ее, и легкий ветерок скользил но потоку, покрывая его поверхность рябью. Человеческими руками еще, кажется, не сделано того старого зеркала, которое представило бы сцены ужаса и бедствия, если бы все образы, которые в нем отражались, прошли снова по его поверхности. Но большое ясное зеркало реки, казалось, могло бы воспроизвести все, что оно когда-либо отражало между своими спокойными берегами, и не вышло бы ничего иного кроме сцен самых мирных, пасторальных и цветущих.

Так они гуляли, разговаривая о могиле, только-что зарытой, о Джонни и обо многом другом. На возвратном пути они встретили проворную мистрисс Мильвей, шедшую к ним на встречу с приятным известием, что для сельских детей не предстоит никакой опасности, потому что в деревне имеется христианская школа, где нет никакого иного иудейского вмешательства, кроме только того, что при школе устроил сад. Так они вернулись назад в деревню в то самое время, когда Лиза Гексам возвращалась с бумажкой фабрики, и Белла отделилась, чтобы переговорить с нею в её собственном жилище.

-- Я боюсь, моя комната покажется вам бедною, - сказала Лиза с приветливою улыбкой, предлагая гостье почетное место у камина.

-- Не такою бедною, как вы думаете, моя милая, - отвечала Белла, - если бы только вы все знали.

Действительно, хотя в комнатку вела какая-то удивительно искривленная лестница, устроенная будто в чисто-выбеленной дымовой трубе, хотя потолок в комнатке быль низок, пол неровен, и хотя она была темна по размерам своего окна из мелких стеклышек, - она представилась Белле более приятною, чем комната когда-то бывшая у нея в доме, где она так часто жаловалась на несчастную необходимость пускать жильцов.

День оканчивался, когда обе девушки смотрели друг на друга у камина. Сумрачная комната освещалась пламенем. Каминная решетка, может статься, была прежняя старая жаровня; в раскаленном угле, может статься, была старая впадинка.

-- Для меня совершенная новость, - сказала Лиза, - посещение леди так близкой к моему возрасту и такой прекрасной, как вы. Мне приятно смотреть на нас.

-- Мне ничего не остается для приступа к разговору, - отвечала Белла краснея, - потому что и я тоже хотела сказать, что мне приятию смотреть на вас, Лиззи. Но мы можем начать и без начала, не правда ли?

Лиза приняла прекрасную маленькую ручку, протянувшуюся к ней, с такою же грациозною непринужденностью.

-- Дорогая моя, - сказала Белла, придвигая стул несколько ближе и взяв Лизу под руку как будто бы собираясь идти гулять с нею, - мне поручено кое-что сказать вам, и я боюсь, что не так передам; постараюсь передать, как умею. Речь о вашем письме к мистеру и мистрисс Боффин: в этом все дело. Постойте. Да, точно! В этом все дело.

состоит ли это в какой-нибудь связи, близкой или отдаленной, с её просьбою?

-- Я чувствую, милая Лиззи, - сказала Белла, вполне удивляясь своим деловым способностям, - что этот предмет должен быть тягостен для вас; но и я замешана в него потому что, - не знаю известно ли вам или догадываетесь ли вы, - я та самая завещанная по духовной девушка, которая должна была выйти замуж за несчастного джентльмена, еслиб ему угодно было признать меня достойною того. Я была впутана в это дело без моего согласия так же, как и вы были вовлечены в него без вашего согласия, и большой разницы между нами нет.

-- Я была уверена, - сказала Лиза, - что вы та самая мисс Вильфер, о которой я часто слыхала. Можете вы мне сказать, кто мой неизвестный друг?

-- Неизвестный друг, моя милая? - сказала Белла.

-- Который понудил уничтожить обвинение возведенное на моего бедного отца и прислал мне писанною бумагу по этому предмету.

Белла никогда не слыхала о нем. Никогда не знала, кто он.

-- Я была бы рада, если бы могла поблагодарить его, - сказала Лиза. - Он сделал для меня очень многое. Я надеюсь, он доставит мне когда-нибудь случай поблагодарить его Вы спрашиваете меня, это ли....

-- Это или то обвинение, - вставила Белла.

-- Это или то побуждает меня жить здесь втайне и уединенно? Нет. Нисколько.

Когда Лиза Гексам покачала головою, давая этот ответ, и когда глаза её обратились к камину, в сложенных руках её была заметна спокойная решимость, не ускользнувшая от светлых глаз Беллы.

-- Вы долго жили одни? - спросила Белла.

-- Жила долго. В этом для меня нет ничего нового. Я часто оставалась одна по целым часам, днем и ночью, когда бедный отец был в живых.

-- У вас есть брат, мне говорили?

-- Есть брат, но он не в ладу со мной. Он, однакож, очень хороший мальчик и поднялся сам, своим собственным трудом. Я не жалуюсь на него.

Когда она сказала это, смотря на пылавший огонь, в её липе мелькнула скорбь. Белла воспользовалась этою минутой, чтобы коснуться её руки.

-- Лиззи, скажите мне, есть ли у вас друг вашего пола и возраста?

-- Я вела такую уединенную жизнь, что друга у меня никогда не было. - отвечала она.

-- У меня тоже не было, - сказала Белла. По не потому, чтоб я вела жизнь уединенную. Я иногда могла бы желать, чтоб она была уединеннее, чтобы не видеть своей мама, выступающей будто трагическая муза с величавою болью в лице, и не видеть сердитой Лавви, хотя, само собою разумеется, я очень люблю их обеих. Я желала бы, чтобы вы сделали меня своим другом, Лиза. Как вы думаете, можете вы сделать? Так называемого характера у меня столько же, моя милая, сколько у канарейки; но я знаю, что я стою доверия.

Прихотливая, игривая, любящая, легкая за недостатком веса какого-нибудь определенного намерения, капризная от постоянного порхания между мелкими вещицами, так или иначе она была увлекательна и пленительна. Для Лизы все это было до того ново, до того мило и в то же время до того женственно и до того наивно, что Белла овладела ею совершенно. И когда Белла снова сказала: как вы думаете, можете вы сделать меня своим другом, Лиззи? с поднятыми бровками, с вопросительно наклоненною на одну сторону головкой и с некоторым сомнением на счет этого в груди, Лиза поставила вне всякого вопроса, что она это может.

-- Скажите мне, душенька, что у вас такое, и почему вы так живете?

-- Душа моя, ни одного нет!

-- Ни одного?

-- Как сказать? Может статься один есть, - сказала Белла., - наверно, право, не знаю. У меня бил один; но что он об этом теперь думает, не могу сказать. Может статься, у меня есть половина одного (я, конечно, не разумею идиота Джорджа Сампсона). По что об этом толковать? Мне хочется вас послушать.

-- Есть один человек, - сказала Лиза, - горячий и злой человек, который говорит, что любит меня, и как я полагаю, действительно, меня любит. Он друг моего брата. Я внутренно испугалась его, когда он в первый раз пришел ко мне с моим братом; когда же я видела его в последний раз, он напугал меня так, что я и сказать не могу.

Тут она остановилась.

-- Не для того ли вы и перебрались сюда, чтоб избавиться от него, Лиза?

-- Я перебралась сюда тотчас же после того, как он таким образом напугал меня.

-- Вы и здесь его боитесь?

-- Я не из робкого десятка, но боюсь его. Я боюсь заглянуть в газеты или прислушаться к разговору о том, что делается в Лондоне: все жду, что вот он сделал что-нибудь такое ужасное.

-- Следовательно, вы не за себя боитесь его? - сказала Белла, вдумавшись в слова.

-- Я побоялась бы и за себя, если бы встретила его здесь. Я постоянно смотрю, нет ли его тут где-нибудь, когда иду на фабрику или возвращаюсь оттуда ночью.

-- Вы боитесь, что он сделает что-нибудь над собою в Лондоне, моя милая?

-- Нет. Может быть, он настолько зол, что и над собою что-нибудь сделает; но я не об этом думаю.

-- Поэтому можно почти подумать, милая, - сказала Белла вкрадчиво, - что есть еще кто-нибудь?

Лиза на минуту закрыла себе лицо руками, прежде чем ответила:

-- Его слова постоянно у меня в ушах, и как он бил рукой о каменную стену, у меня это из глаз не выходит. Я употребляла все усилия, чтобы забыть все это, но ничто не помогает. По руке его текла кровь, когда он сказал мне: "Дай Бог, чтобы не довелось убить его!"

Белла вздрогнула, обхватила Лизу и потом спокойно спросила ее тихим голосом в то время, как обе оне смотрели в камин.

-- Убить его! Этот человек, стало-быть, ревнует?

во мне участие

-- Он любит вас?

Лиза покачала головою.

-- Он ухаживает за вами

Лиза перестала качать головой и прижала свою руку к живому поясу, ее обвивавшему.

-- Вы поселились здесь по его настоянию?

-- Ах, нет! Я ни за что в мире не пожелала бы, чтобы он узнал, что я здесь, или напал на мой след.

-- Лиза, милая моя, почему же? - спросила Белла в удивлении при таких словах, но потом скоро прибавила, читая лицо Лизы. - Нет. Не говорите почему. Это был глупый вопрос. Сама вижу, сама вижу.

Оне обе замолчали. Лиза, с поникшею головой смотрела на уголья в камине, где питались её первые мечты, и куда убегала она от мрачной жизни, из которой вырвала своего брата, предвидя, какую получит за это награду.

-- Вы знаете теперь все, - сказала она подняв глаза на Беллу. - Я ничего не пропустила. Вот причина, почему я живу здесь, благодаря одному доброму старику, моему истинному другу. В продолжение короткого времени моей жизни дома с отцом я кое-что узнала о таких вещах - не спрашивайте что - от которых отвернулась теперь, стараясь улучшить себя. Не думаю, чтоб я могла сделать что-нибудь больше в то время, не теряя влияния на отца; но эти вещи часто тяготят мне душу. Употребляю все усилия, чтобы забыть их, и надеюсь, это пройдет.

-- Пройдет также, - сказала Белла утешительно, - и эта слабость. Лиззи, к тому, кто недостоин её.

-- Нет. Я не желаю, чтоб она прошла, - был страшный ответ, - не хочу верить и не верю, чтоб он был недостоин. Что я выиграю от этого и сколько потеряю!

Выразительные бровки Беллы поспорили немного с камином, прежде чем она добавила:

-- Не подумайте, что я настаиваю, Лиза; но не выиграете ли вы в спокойствии, надежде и даже в свободе? Не лучше ли будет не прятаться и не устраняться от всех естественных и здоровых видов на будущее? Простите мне вопрос: не будет ли это выигрыш?

-- Разве женское сердце, с такою слабостью, о которой вы сказали, - отвечала Лиза, - старается что-нибудь выиграть?

Этот вопрос до того не согласовался с видами на жизнь, которые Белла излагала пред своим отцом, что она внутренно проговорила:, продажная дряннушка, слышишь ты это? Не стыдно ли тебе самой себя?" и, приняв свою руку с талии Лизы, она ткнула себя в бок, как бы в покаянии.

-- Но вы сказали, Лиза, - заметила Белла, возвращаясь к своему предмету после того, как она учинила себе такое наказание, - что вы, кроме того, потеряете что-то. Не можете ли вы сказать мне, что вы потеряетесь, Лиза?

-- Я потеряю лучшия воспоминания, лучшия побуждения и лучшия цели, которые сопутствуют мне в моей ежедневной жизни. Я потеряю уверенность, что будь я ровня ему, и люби он меня, я употребила бы все свои силы сделать его лучше и счастливее так же, как и он сделал бы это для меня. Я потеряю почти всю цену, которую полагаю тому немногому, чему я выучилась, чем ему обязана и что осилила с таким трудом, чтобз" он не подумал, что учение потрачено на меня даром. Я потеряла бы нечто вроде его изображения или изображения того, чем он мог бы быть, еслиб я была леди, а он любил бы меня, - изображение, которое всегда при мне находится, пред которым, кажется, я никогда не сделаю ничего низкого или дурного Я потеряла бы память о том, что он сделал для меня хорошого с тех пор, как я узнала его, и что он сделал во мне перемену такую.... такую, как в этих руках, которые были и грубые, и жесткия, и потрескавшияся, и загорелые в то время, как я работала веслами на реке вместе с отцом, а теперь стали мягки и гибки, как видите.

Оне дрожали, но не от слабости, когда она показала их.

-- Поймите меня, моя милая, - так продолжала она: - я никогда не мечтала, что он может быть для меня чем-нибудь иным, а не такою картиной: я знаю, что не смогу дать вам об этом понятия, если вы сами этого не чувствуете. Я никогда не могла и думать о том, чтобы стать его женой, равно как и он не думал об этом: сильнее этого едва ли можно сказать что-нибудь. По все-таки я люблю его. Я люблю его так сильно, так страстно, что когда подумаю, до чего жизнь моя будет горестна, я горжусь ею и рада ей. Я с гордостью и радостью готова перенести хоть что-нибудь для него, даже еслиб это не доставило ему никакой пользы, и даже еслиб он никогда не узнал, никогда не подумал об этом.

не испытывала и никогда не думала о существовании чего-нибудь подобного.

-- Однажды в поздний час ужасной ночи, - сказала Лиза, - глаза его в первый раз взглянули на меня в нашем старом доме при реке, совершенно непохожем на этот. Глаза его, может быть, никогда не взглянут на меня снова. Я даже желаю, чтоб они никогда не взглянули, я даже надеюсь, что они никогда не взглянут. Но ни за какие блага в жизни я не захотела бы, чтобы свет их угас в моей жизни. Я все вам высказала теперь, душа моя. Если покажется несколько странно с моей стороны, что я вам открылась, я не сожалею. У меня в мыслях не было выговорить хоть одно слово об этом за минуту до вашего прихода; но вы вошли, и настроение мое переменилось.

Белла поцеловала ее в щеку, и горячо поблагодарила за доверенность.

-- Я желаю только, - сказала Белла, - чтоб я более заслуживала ее.

-- Более заслуживали? - повторила Лиза с недоверчивою улыбкой.

-- Я говорю это не потому, что изменю ей, - сказала Белла, - хеня могут изорвать в куски, прежде, чем добьются от меня слова об этом, хотя в этом нет вика кой заслуги, потому что я от природы упряма, будто какой-нибудь поросенок. Я только хочу сказать, Лиза, что я просто-на-просто дерзкая, надутая девчонка, и вы устыдили меня.

Лиза поправила прекрасные каштановые волосы Беллы, энергически встряхнувшей своею головкой, и, запятая этим сказала:

-- Милая моя!

-- Ах, только вам хорошо называть меня своею милой! - сказала Белла капризным голосом: - и я рада, что вы меня так называете, хоть я на это никакого права не имею. Я все-таки дрянь!

-- Милая моя! - снова настаивала Лиза.

-- Такое, мелкое, холодное, корыстное, глупое животное, - сказала Белла, оттеняя с особенною силой свое последнее прилагательное.

-- Вы думаете, - спросила Лиза с тихою улыбкой, когда юлосы были закреплены, - что я не лучше вас знаю?

-- Знаете меня лучше? - сказала Белла. - И вы в самом деле думаете, что знаете меня лучше? Ах, как была бы я рада, если бы вы знали лучше, но я очень боюсь, что я себя лучше знаю!

Лиза, расхохотавшись, спросила ее, видела ли она когда-нибудь свое лицо и слышала ли свой голос?

-- Я думаю, видела, - отвечала Белла. - Я частенько посматриваю в зеркало и болтаю, как сорока.

-- Я тоже видела ваше лицо и слышала ваш голос, - сказала Лиза: - они-то и соблазнили меня сказать вам, - в полной уверенности, что я ничего худого не делаю, - то чего, думала я, никогда бы никому, ни за что на свете я не сказала. Разве это дурной знак?

-- Нет надеюсь, не дурной, - проговорила Белла, надув губки, и остановившись, как бы не зная, засмеяться ей или заплакать.

-- Я когда-то видела картинки в камине, - сказала Лиза шутливо, - и забавляла ими моего брата. Сказать вам, что я вижу под огнем во впадинке?

Поднявшись со стульев, оне уже стояли на предкаминном коврике, так как наступило время разстаться, и уже взялись рука за руку, чтобы проститься.

-- Сказать вам, - спросила Лиза, - что я там вижу?

-- Сердце, достойное любви и любимое. Сердце, которое, раз полюбив, готово в огонь и в воду за того, кого любит, и никогда не изменится и ничего не устрашится.

-- Сердце девушки? - спросила Белла с аккомпанементом бровей.

Лиза кивнула.

-- А девушка, которой оно принадлежит...

-- Вы, - подсказала Белла.

-- Нет. По ясно и положительно вы.

Свидание окончилось обменом приятных слов с обеих сторон и многими напоминаниями со стороны Беллы, что оне друзья, и обещаниями, что она скоро снова побывает в этих местах. За этим Лиза возвратилась к своим занятиям, а Белла побежала в маленькую гостиницу присоединиться к своим спутникам.

-- Вы как будто бы чем-то озабочены, мисс Вильфер? - было первым замечанием секретаря

-- Я, действительно, несколько озабочена, - отвечала мисс Вильфер.

Она ничего не сказала ему, как только то, что тайна Лизы Гексам не имеет никакого отношения к жестокому обвинению и к его уничтожению. - Ах, да, отношение есть! - сказала Белла; - можно упомянуть об одном: Лиза очень желает поблагодарить своего неизвестного друга, который прислал ей письменное опровержение. "В самом деле, желает?" заметил секретарь. Увы! Белла спросила его, имеет ли он какое-нибудь понятие, кто этот неизвестный друг, им не имеет об этом никакого понятия.

Они находились на границах Оксфордшира: так далеко забрела бедная старушка Бетти Гигден. Им нужно было возвратиться с поездом тотчас же; а так как станция находилась вблизи, то преподобный Франк и мистрисс Франк, и Слякоть, и Белла, и секретарь отправились к ней пешком. Немногия сельския тропинки настолько широки, что по ним можно идти пятерым в ряд, и потому секретарь и Белла пошли позади других.

-- Поверите ли, мистер Роксмит, - сказала Белла, - мне кажется, целые годы прошли с тех пор, как я побывала в коттедже Лизы Гексам.

-- Мы сегодня много хлопотали, - отвечал он, - к тому же вы были очень разстроены на кладбище. Вы слишком устали.

-- Нет, я нисколько не устала. Я не совсем хорошо выразила, что хотела сказать. Я не то чувствую, что будто прошло много времени, а что будто много случилось в это время.

-- К лучшему, надеюсь?

-- Надеюсь, - сказала Белла

-- Вы озябли. Мне показалось, вы дрожите. Позвольте мне накинуть на вас мой плед. Могу я прикрыть вам плечо, не измяв вашего платья? Плед будет слишком тяжел и длинен. Дайте, я понесу один конец его на руке, так как вам нельзя идти со мной под руку.

Однакож, идти под руку возможность оказалась. Как она, вся закутанная, могла выставить свою ручку, знает только небо, но она как-то выставила ее, - вот она, - взялась ею под руку секретаря.

-- Я имела длинный и интересный разговор с Лизою, мистер Роксмит, - и она сочла меня достойною своего полного доверия.

-- Я удивляюсь, - сказала Белла, остановившись и взглянув на него: - как это вы говорите мне то же самое, что и она говорила насчет этого!

-- Я полагаю, это должно быть потому, что я чувствую то же, что и она чувствовала насчет этого - По как же это должно быть, по вашему мнению, сэр? - спросила Белла, опять двинувшись вперед.

-- Если вы желали приобрести её доверие, или чье бы то на было доверие, вы не могли не успеть в этом.

Железная дорога в эту минуту знаменательно закрыла свой зеленый глаз и открыла свой красный, и им пришлось бежать к ней. Белла, закутанная, не могла легко бежать, и потому секретарю пришлось помогать ей. Он сел против нея в уголке вагона. Ясное личико её было до того обворожительно, что когда она воскликнула: "Какия прекрасные звезды и какая чудесная ночь!" он ответил: "да", и предпочел любоваться ночью и звездами в её прелестном личике, а не в окне.

Что-нибудь в этом роде наверное примешивалось к грохоту поезда, летевшого мимо станций, знаменательно закрывавших свои зеленые глаза и открывавших свои красные, когда они изготовлялись пропустить к'асивую леди.