Наш общий друг.
Часть третья.
VIII. Конец продолжительного странствия.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть третья. VIII. Конец продолжительного странствия. (старая орфография)

VIII. Конец продолжительного странствия.

Поезди телег и лошадей подходили и отходили целый день от зари до сумерек, производя небольшое или даже не производя никакого за день впечатления на груду мусора; но по мере того, как дни проходили, груда начала медленно таять. Милорды, джентльмены и досточтимые департаменты, если вы в продолжение ваших занятий сгребанием пыли и просеиванием мусора успели нагромоздить гору притязательной неудачи, то вам приходится теперь снять ваши респектабельные фраки, приняться за её свозку и поработать силою всех королевиных лошадок и всех королевиных прислужников; иначе она обрушится и погребет вас под собою заживо.

Да, по истине, милорды, джентльмены и досточтимые департаменты, применяя ваш же катехизис к этому случаю, вам, с Божиею помощью, необходимо приняться. Если мы дошли да такого состояния, что при огромных капиталах, собираемых для облегчения бедных, все лучшие бедные гнушаются нашим милосердием, укрывают от нас свои головы и позорят нас, умирая с голоду в нашей же среде, то такое состояние невозможно для благоденствия, оно не может продолжаться. Может статься этого не написано в откровении, по понятиям Подснаповщины, и вы не найдете этих слов для текста проповеди в отчетах департамента торговли; но они были истина с тех пор, как положены основания вселенной, и они останутся истиною до тех пор, по-ка основания вселенной не будут потрясены Зиждителем. Тщеславная работа рук ваших, не пугающая своими ужасами записного нищого, буйного разбивателя окон, нахального раздирателя одежд, разит жестоким и злодейским ударом бедствующого страдальца и является пугалом для достойных и несчастных. Нам необходимо исправить ее, милорды, джентльмены и досточтимые департаменты; иначе она своим жестоким падением всех нас погубит.

Престарелая Бетти Гигден кормилась в своем странствии, как и многия грубые честные создания, женщины и мужчины, кормятся, пролагая себе путь по дорогам жизни. Терпеливо зарабатывать себе скудные средства существования и спокойно умереть не тронутою руками рабочого дома, вот что составляло её величайшую надежду под луною.

Ни слуху, ни духу о ней не было в доме мистера Боффина с тех пор, как она побрела от него в путь. Погода стояла ненастная, дороги были дурные; но она не падала духом. Менее твердая душа была бы подавлена такими неблагоприятными условиями; но ссуда, сделанная ей для начала её мелкого торга, не была еще уплачена и дело пошло у нея хуже, чем она ожидала, а потому она употребляла все усилия оправдать себя и поддержать свою независимость.

Правдивая душа! Когда она говорила секретарю: "на меня иногда какое-то замирание находит", её твердость мало заботилась об этом. Чаще и чаще стало находить на нее это замирание, все мрачнее и мрачнее, как тень приближающейся смерти. Тень эта была густа при каждом своем появлении, как тень от чего-то действительно присутствующого, что вполне согласовалось с законами физического мира, ибо весь свет, светивший Бетти Гигден, находился позади смерти.

Бедное престарелое создание старалось держаться по близости верхняго течения Темзы; в этой стране находилось её последнее жилище, здесь она в последнее время встретила любовь и сострадание. Она бродила несколько времени в соседстве своего покинутого дома, торговала, вязала, продавала и потом ушла. В приятных городках Чертсее, Уальтоне, Кингстоне и Стенге фигура её появлялась в продолжение нескольких коротких недель и потом снова скрылась.

В базарные дни она являлась в базарных местечках, если они встречались ей на пути, иногда же в самых бойких частях (которые редко бывают очень бойки) спокойных Высоких Улиц {High Street - Высокая Улица. Почти но всех старинных городах Соединенного Королевства, основным ядром которых были средневековые баронские замки, главная улица, ведущая к воротам крепости, носит название "высокой", потому что всегда идет но хребту возвышенно сии, на которой построен замок.}. Но временам ходила она по проселочным дорогам, ведущим к большим домам, и спрашивала позволения у привратников приблизиться к ним с своею корзинкой и часто не получала его. Но барыни в каретах нередко покупали у нея кое-что из её незначительного товара и обыкновенно оставались довольны её светлыми глазами и речью, исполненною надежды. В этом, так же как и в её всегда опрятной одежде, получила начало сказка о том, что она хорошо обезпечена в свете и даже богата по своему положению. Такого рода сказки обогащающия людей, без всяких издержек с чьей бы то ни было стороны, всегда в ходу от давних времен.

В тех приятных маленьких городках на Темзе вы можете слышать падение воды через запруды и даже шум камышей в тихую погоду. С мосту вы можете видеть юную реку, будто пышечку-ребеночка, игриво скользящею между деревьев, еще но оскверненную нечистотами, поджидающими ее на пути далеко, еще недостигаемую глухими призывами моря. Такия мысли не занимали Бетти Гигден, нет; но она слышала нежный шопот реки, посылаемый многим ей подобным: - Поди ко мне, поди ко мне! Когда жестокий позор и ужас, от которых ты так долго убегала, подавят тебя, поди ко мне. Я чиновник по ведомству призрения бедных, поставленный предвечным законом для исполнения моего дела; но меня не чтут сообразно с тем, как я исполняю его. Грудь моя нежнее, чем грудь прислужницы рабочого дома; смерть в моих объятиях спокойнее, чем в этих палатах. Иди ко мне!

В её необразованном уме было просторное место и для более кротких мечтании. Могут ли богатые люди и их дети, живущие внутри прекрасных домов, понять, смотря на нее, что значит чувствовать голод, что значит чувствовать холод? Видя ее, удивляются ли они так, как она удивляется, видя их? Да благословит Господь милых смеющихся малюток! Еслиб они видели больного Джонни в её руках, заплакали ли бы они от жалости? Еслиб они видели умершого Джонни на маленькой кроватке, поняли ли бы они это? Во всяком случае, ради Джонни, спаси Господи и помилуй всех малюток. То же самое и перед более скромными домами в малых улицах, где каминный огонь внутри играет светлее на окнах, по мере того, как сумерки темнеют снаружи. Когда семьи запрутся в них на ночь, то взбредет иной раз шальное чувство, не жестоко ли немножко с их стороны, что они закрывают ставни и гасят огни. То же самое пред освещенными лавками и те же самые догадки о том, не пьют ли их хозяева и хозяйки чай в задней комнате, и притом недалеко, так что запах чая и гренков доходит до улицы вместе с отблеском камина, и то ли они едят, и пьют, и носят, что сами продают, и наслаждаются всем этим добром тем привольнее, что торгуют им. То же самое и пред кладбищем у запустелой дороги на пути к ночлегу. Ах, Боже мой! Только мертвым да мне хорошо в такую темень и в такую погоду! Но за то как счастливы те, кто сидит теперь в теплом доме... Бедная душа никому злобно не завидовала и ни к чему не питала ненависти.

Но её застарелая ненависть усиливалась по мере того, как она сама слабела и находила себе крепительной пищи более, чем сама она в своих странствиях. Порой глазам её представлялось позорное зрелище какого-нибудь всеми покинутого существа, или каких-нибудь жалких прикрытых лохмотьями групп того или другого пола, или обоих полов вместе, с детьми между собою, сжавшимися в кучу, будто какие-нибудь мелкия гнусные насекомые, для взаимного согревания, изнывающих и цепенеющих на ступенях крыльца, между тем как не оправдывающий публичного доверия агент человеколюбия, грязно отправляющий свою обязанность, старается уморит их изнурением и таким образом избавиться от них. Порой встречалась она с какою-нибудь бедною благопристойною женщиной, как она сама, идущею пешком за несколько утомительных миль, чтобы навестить своего изнуренного родственника, или друга, благотворительно запрятанного в огромный белый пустынный рабочий дом, столько же отдаленный от его прежнего жилища, как и тюрьма графства (отдаленность которой всегда была худшим наказанием для маловажных преступников), а по имеющемуся в нем столу, помещению и призору за больными, далеко превосходящий всякое карательное заведение. Иногда случалось ей слышать, как читали газеты, и узнавать из них, каким образом генеральный регистратор подводит итог единицам, умершим в течение последней недели от нужды и безприютности в непогоду, для чего у этого рапортующого ангела всегда имеется даже особая графа в отчетах, как будто бы для полушек. Обо всем этом ей приводилось слышать разсуждения, как нам, милорды, джентльмены и досточтимые департаменты, никогда слыхать не случалось, и от всего этого летела она прочь на крыльях безумного отчаяния.

Этого не следует принимать за фигуры речи. Престарелая Бетти Гигден, несмотря ни на какое утомление, ни на какую боль в ногах, быстро поднималась с места и убегала каждый раз, как только пробуждались в ней опасения попасть в руки благотворительности.

Два обстоятельства содействовали усилению её старинной непомерной ненависти.

Однажды, в базарный день, она сидела на скамье у гостиницы, разложив небольшой запас своего товара для продажи, как вдруг на нее нашло замирание, которого она всегда боялась, и притом с такою силой, что вся картина, бывшая пред нею исчезла у ней из глаз. Когда эта картина возвратилась, она нашла, что лежит на земле, что голову ей поддерживает какая-то добрая женщина, бывшая на рынке, и что вокруг нея собралась небольшая толпа.

-- Лучше ли вам, бабушка? - спросила одна из женщин. - Можете идти?

-- А разве со мною что было? - спросила престарелая Бетти.

-- Вам дурнота приключилась, - отвечали ей, - или обморок. Вы не то, чтобы боялись, бабушка, а так себе, без чувств лежали и онемели совсем.

-- Ахь! - вздохнула Бетти, приходя в память. - Это замирание было. Да. Со мной это по временам бывает.

-- Прошло ли оно? - спросила ее женщина.

-- Теперь прошло, - сказала Бетти. - Я крепче буду теперь. Спасибо вам, мои любезные. Когда состаритесь, вам другие сделают то же, что вы для меня сделали'

Оне помогли ей встать; но она еще не могла держаться на йогах, и оне поддержали ее, когда она снова садилась на скамейку.

в порядок придет. Ну, вот теперь как будто ни в чем не бывало.

-- Спросите, - сказали какие-то приблизившиеся фермеры, вышедшие из-за обеда в гостинице, - есть у ней сродственники?

-- Есть у вас сродственники, бабушка? - сказала женщина.

-- Конечно, есть, - отвечала Бетти. - Я слышала, как джентльмен спросил об этом; только отвечать-то тотчас же не могла. У меня много сродственников. Вы за меня не бойтесь, кои любезные.

-- Но есть ли кто-нибудь из них поблизости? - спросили мужские голоса, а женские повторили за ними то же и растянулись припевом.

-- Есть по близости, - сказала Бетти, оправляясь. - Обо мне вы не безпокоитесь, соседушки.

-- Но ведь вы в дорогу идти не в состоянии. Вы куда идете? - был следующий услышанный ею сострадательный хор.

-- Я пойду в Лондон, когда все выпродам, - сказала Бетти, поднимаясь с трудом. - У меня есть добрые друзья в Лондоне. Я ни в чем не нуждаюсь. Беды мне никакой не приключится. Спасибо вам. Обо мне вы не безпокойтесь.

Кто-то из стоявших в толпе, краснолицый, в сапогах с желтыми отворотами, проговорил хриплым голосом из-за своего толстого красного галстука, в то время как она встала, что ее не следует отпускать.

-- Ради Господа, не вступайте в мое дело! - воскликнула старая Бетти, под влиянием всех пробудившихся в ней опасении. - Теперь я совсем здорова и пойду сию же минуту.

Она схватила свою корзину и уже спешила нетвердыми шагами удалиться от них, как тот же краснолицый остановил ее, схватив за рукав, и настаивал, чтоб она сходила с ним к приходскому доктору. Подкрепив себя всею напряженностью своей решимости, бедное дрожащее создание оттолкнуло его почти яростно, и обратилось в бегство, и до тех пор не сочло себя в безопасности, пока не прошло милю или две по проселочной дороге, оставив за собою базарное местечко и кинувшись в кусты, как гонный зверь, чтобы спрятаться и отдохнуть. Тут только в первый раз осмелилась Бетти припомнить, как на выходе из городка оглянулась она чрез плечо и как видела там вывеску Белого Льва, качавшуюся над улицею, и колыхавшияся на ветру базарные палатки, и старинную церковь, и небольшую толпу смотревшею ей вслед и нерешавшеюся преследовать ее.

Второе устрашающее обстоятельство было следующее. Она снова почувствовала себя также дурно; но потом, в продолжение нескольких дней, чувствовала себя лучше и проходила по участку дороги в том месте, где она приближается к реке и часто затопляется в дождливую погоду, так что в этом месте выставляются высокие белые шесты для обозначения пути. По направлению к ней шла баржа, и она присела на берегу отдохнуть и посмотреть на нее. В то время, как бичева ослабилась на повороте потока и погрузилась в воду, в голове её произошло такое замешательство, что ей показалось, будто она видит своих умерших детей и умерших внучат, стоящих на барже и торжественно махающих ей руками. Потом, когда бичева, натягиваясь, вышла из воды, как бы сбрасывая с себя алмазы и как бы разделяясь от колебания на две параллельные веревки, ей показалось, что оне ударили ее, хотя в действительности бичева была далеко от нея. Когда она взглянула снова, пред ней уже не было ни баржи, ни реки, ни дневного света: но стоял человек, которого она никогда прежде не видала, и держал свечу у её лица.

-- Ну, сударушка, - сказал он, - откуда вы пожаловали и куда пробираетесь?

Бедная душа смущенно ответила вопросом с своей стороны, спросив, где она находится.

-- Я шлюзник, - сказал неизвестный человек.

-- Шлюзпик?

-- Я подставной шлюзника на поденной работе; а это шлюзный дом. Подставной шлюзника все равно, что шлюзник, пока он в больнице лежит. Вы из какого прихода?

-- Прихода! Она тотчас же вскочила с кровати и, шаря вокруг себя корзинку, смотрела на него с испугом.

-- Вас об этом спросят там в городе, сказал неизвестный, - но вас там примут только за случайную. Они препроводят вас, сударушка, на место вашего жительства, как можно скорее. Вы не в таком положении, чтобы принять вас в чужой приход: примут только, как Случайную, для пересылки в ваш приход. - На меня опять замирание нашло! - прошептала Бетти Гигден, приложив к голове руку.

-- Замирание, в этом сомнения нет, - ответил незнакомый. - По моему, слово замирание слишком мякенько для этого, еслиб его сказали мне, когда мы вас сюда внесли. Есть у вас какие друзья, сударушка?

-- Самые лучшие, хозяин.

-- Я посоветовал бы вам скорее свидеться с ними, коли вы уверены, что они могут что-нибудь сделать для вас, - сказал подставной шлюзник. - Деньги у вас есть?

-- Есть немного, сэр

-- Конечно, хочу.

-- Знаете что, - сказал подставной, пожав плечами, засунув руку в карман и покачав головой пасмурно-зловещим образом, - приходския власти в городе возьмут их у вас, коли вы пойдете туда.

-- Так я не пойду туда.

-- Они заставят вас заплатить все, что у вас найдется в кармане, - продолжал подставной, - за пособие, какое вам там сделают, и за пересылку вас в собственный ваш приход.

-- Душевно благодарю вас, хозяин, за предостережение, благодарю вас за убежище и желаю вам доброй ночи.

-- Постойте минуточку, - сказал подставной, становясь между ею и дверью. - Отчего вы так дрожите и отчего так торопитесь, сударушка?

-- Ах, хозяин, хозяин! - ответила Бетти Гигден. - Я всегда боялась прихода и бегала от него всю жизнь и хочу умереть независимо от него.

-- Я, право, не знаю, - сказал подставной с разстановкой, - следует ли мне отпустить вас. Я честный человек, в поте лица снискиваю свой хлеб и могу нажить себе хлопот, если отпущу вас. Я уж раз попал в беду, клянусь Георгием, и знаю, что она значит, и с той поры осторожнее сталь. Замирание может случиться опять, на полумиле отсюда или на полполовине четверти мили, как знать? А потом и спросят: зачем этот честный подставной шлюзник отпустил ее, а не представил, как следовало бы, в приход? Вот чего можно было бы ожидать от человека такого добросовестного, будут говорить, пожалуй, - сказал подставной шлюзник, мошеннически тронув сильнейшую струну её ужаса, - следовало бы представить ее в приход. Вот, скажут, чего надобно бы ожидать от человека этакого хорошого.

В то время, как он стоял в дверях, бедная старушка, измученная горем, измученная путем, залилась слезами и, всплеснув руками, молила его как в предсмертной муке.

-- Я уж сказала вам, хозяин, у меня есть лучшие из друзей. Вот это письмо может показать вам, что я правду говорю, и они за меня благодарны останутся.

Подставной шлюзник развернул письмо с важным лицом, в котором не произошло никакой перемены, пока он смотрел на то, что было в нем написано; но перемена могла бы произойти, еслиб он умел прочитать содержание.

-- А сколько мелкой монетки, сударушка, - сказал он с разсеянным видом, и немного подумав, - по вашему, немного денег?

Торопливо опростав свой карман, старая Бетти положила на стол один шиллинг, две шестипенсовые монеты и несколько пенсов.

-- Если я отпущу вас, вместо того чтобы передать в приход, - сказал подставной, считая деньги глазами, - не будет ли вам благожелательно что-нибудь здесь оставить?

-- Возьмите их, хозяин, возьмите; я с радостью их оставлю и благодарна буду!

-- Я человек честный, - сказал подставной, возвращая ей письмо и опуская в карман деньги, - снискиваю себе хлеб в поте лица (тут он рукавом провел себе по лбу, как будто эта нищенская выручка была результатом действительно тяжкой работы и честного промысла) и заступать вам дорогу не стану. Идите, куда пожелаете.

Она тотчас же вышла из шлюзного дома и нетвердыми шагами снова поспешила на дорогу. Но опасаясь возвратиться и боясь идти вперед, и видя то, от чего она бежала, в зареве фонарей большого городка пред нею лежавшого, и чувствуя смутный ужас того же позади себя, как будто это самое гналось за ней из каждого камня, каждого базарного местечка, она бросилась по проселочным дорогам, сбилась на них и заблудилась. В ту ночь она избавилась от доброго Самарянина, в его новейшей акредитованной форме, под фермерским стогом, и еслибы, - может статься об этом стоит подумать, братья мои христиане, - и еслибы Самарянин в эту печальную ночь прошел мимо по другую сторону стога, не заметив её, она благоговейно возблагодарила бы небо за избавление от него.

Утро нашло ее на ногах снова, быстро слабеющею в ясности своих мыслей, но не в твердости своих намерений. Понимая, что силы оставляют ее, и что борьба её жизни почти оканчивается, она не могла ни обдумать средств возвратиться к своим покровителям, ни даже составить себе об этом определенную мысль. Подавляющий страх и рождаемая им гордая, непреклонная решимость умереть исуниженную составляли два раздельные впечатлении в её затмевавшемся разсудке. Поддерживаемая только сознанием, что она должна выйти победительницей из долговременной борьбы всей своей жизни, она шла вперед.

этого. Она ползла, бедняжка, как преступник, боящийся поимки, и почти ничего не чувствовала, кроме опасения упасть, пока еще светил дневной свет, и быть найденною в живых. Она не боялась, что не переживет другую ночь.

Деньги на её погребение, зашитые за пазухой её платья, оставались нетронуты. Если она успеет проволочить еще один день и потом лечь и умереть под покровом тьмы, она умрет независимою. Если ее схватят до этого, то деньги будут отобраны у поя, как у нищей, не имеющей на них права, и ее отведут в проклятый рабочий дом. Если же она достигнет своей цели, письмо будет найдено у нея на груди вместе с деньгами, и добрые люди, когда оно будет возвращено им, скажут: "она дорожила письмом, наша старушка, Бетти Гигден, дорожила; она осталась верна ему; пока жива была, не опозорила его, не дала ему попасть в руки тех, на кого она смотрела с ужасом". Разсуждение в высшей степени не логическое, непоследовательное, легкомысленное; но путники в долине смертной тени наклонны впадать в легкомыслие; доживающие свой век старые люди низкого состояния имеют привычку разсуждать с такою же недостаточностью, в какой они живут, и без сомнения оценили бы наши законы о бедных более философским образом, еслиб имели тысяч десять фунтов годового дохода.

Держась окольных дорог и избегая встречи с людьми, эта безпокойная старушка укрывалась и шла в продолжение целого тяжкого дня. Однакож, она не походила на обыкновенных бродяг: иногда, перед вечером, в глазах её появлялся яркий огонь, и в груди учащалось биение сердца, как будто бы она восторженно говорила: "Господь Бог проведет меня!"

Какие таинственные руки вели ее на пути бегства от доброго Самарянина, какие замогильные голоса чудились ей, как воображала она умершее дитя снова покоящимся у нея на руках, и как безсчетное число раз поправляла она свою шаль, чтобы держать его в тепле, какие разнообразные формы башен, крыш и колоколен принимали деревья, какое множество всадников скакало за нею с криками: вот она! стой! стой! Бетти Гигден! и как расплывались они в воздухе, приблизившись к ней: - все это останется не рассказанным. Идя вперед и укрываясь, укрываясь и идя вперед, бедное, кроткое создание, будто какой-нибудь убийца, преследуемый всем околотком, провела день и, наконец, дождалась ночи.

"Заливные луга или что-то такое", шептала она по временам, в продолжение дневного странствия, когда поднимала свою голову и замечала что-нибудь из действительных предметов, ее окружавших. Но вот поднялось в темноте большое здание, со множеством освещенных окон. Дым выходил из высокой трубы, стоявшей позади его, и слышен был шум водяного колеса в стороне. Между ею и этим строением лежала площадь воды, в которой отражались освещенные окна; а по её окраине тянулась плантация {В Англии искусственно насаженные рощи называются плантациями.} деревьев. "Я смиренно благодарю Всесильного и Преславного Бога," сказала Бетти Гигден, подняв вверх свои изсохшия руки, "что дошла до конца своего странствия".

подле себя, опустилась на земь и прислонилась к дереву. Это напоминало ей подножие креста, и она поручила себя Тому, Кто умер на нем. У нея достало сил расположить письмо на груди так, чтобы можно было видеть, что у ней есть там бумага. Сил достало у нея только для этого, и когда это было сделано, оне покинули ее.

"Теперь я безопасна", думала она в изнеможении. "Меня найдет мертвую у подножия креста кто-нибудь из людей моего разряда, кто-нибудь из рабочих, трудящихся между теми огнями. Я теперь не вижу освещенных огней, по они есть там. Благодарю за все!"

Тьма исчезла и чье-то лицо наклоняется.

-- Кто это? Уж не красивая ли леди?

-- Я не разберу, что вы говорите. Дайте мне еще раз смочить вам губы водкой. Я сбегала за нею. Вам показалось, что я долго ходила?

-- Давно я умерла?

-- Я не разберу, что вы говорите. Дайте мне опять смочить вам губы. Я спешила, как могла, но не привела никого с собою, боялась, что вы умрете, если вдруг покажутся неизвестные люди.

-- Умерла я?

-- Не разберу, что вы говорите. Ваш голос так слаб и так отрывист, что не могу разслышать вас. Вы слышите меня?

-- Что да?

-- Да.

-- Я сейчас с работы шла по тропинке, которая вот тут вблизи (я всю прошлую ночь была в ночной смене), услышала стон и нашла вас тут.

-- С какой работы, душечка?

-- Где она?

-- Ваше лицо смотрит к небу, и вы не можете видеть ее. Она близко отсюда. Видите вы мое лицо вот тут между вами и небом.

-- Вижу.

-- Приподнять вас?

-- Приподнять мне вашу голову к себе на руку? Я сделаю это тихонечко. Вы и не почувствуете.

-- Письмо, что у вас на груди?

-- Господь благословит вас!

-- Господь благословит вас!

Она читает его с изумлением и смотрит на нее с новым выражением и с новым участием к неподвижному лицу, возле которого стоит на коленях.

-- Я знаю эти имена. Я часто слыхала их.

-- Вы его пошлете, дорогая моя?

наклоню ухо поближе.

-- Вы отправите его, моя милая?

-- Отправлю к тем, кто писал его? Вы желаете? Отправлю, непременно.

-- Вы никому, кроме их, не отдадите его?

-- Не отдам.

-- Не отдам. Обещаю торжественно.

-- Никогда в приход не отдадите? - продолжала она с судорожным движением.

-- Не отдам. Обещаю торжественно.

-- Не дадите приходу до меня дотронуться, не дозволите ему даже взглянуть на меня? - спросила она с новым судорожным движением.

Взгляд благодарности и торжества просветил изнуренное старое лицо. Глаза, тускло смотрящие на небо, обращаются с особенным в них значением, к сострадательному лицу, с которого каплями падают слезы, и на престарелых губах является улыбка в то время, как оне произносят;

-- Как ваше имя, моя милая?

-- Мое имя Лиза Гексам.

-- Я должна быть страшно обезображена. Вы боитесь поцеловать меня?

-- Господь благословит вас. Теперь поднимите меня, душа моя.

Лиза Гексам осторожно подняла временем убеленную голову и вознесла ее. высоко - до неба.