Наш общий друг.
Часть третья.
XI. В потемках.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть третья. XI. В потемках. (старая орфография)

XI. В потемках.

Не было сна для Брадлея Гедстона в ту ночь, как Евгений Рейборн так легко перевернулся на своей кровати; не было сна и для маленькой мисс Пичер. Брадлей проводил ночные часы, терзаясь и блуждая вблизи того места, где его безпечный соперник лежал в грезах; маленькая мисс Пичер проводила ночные часы, прислушиваясь, не возвращался ли домой властелин её сердца, и в заботливом предчувствии, что у него многое не ладно на душе. У него же на душе было не ладно больше, чем это могла вместиться в нехитро-устроенном рабочем ящичке мыслей мисс Пичер, не снабженном никакими потаенными и темными местечками. Состояние этого человека было убийственное.

Состояние этого человека было убийственное, и он знал это. Этого мало: он раздражал свою душу с каким-то превратным удовольствием, родственным тому, какое иногда находит больной, раздражающий язву на своем теле. Обязанный в течение дня необходимостью принимать на себя дисциплинированный вид, принужденный к рутинному исполнению педагогических штук, окруженный шаловливою толпой, он срывался с привязи ночью будто худо-прирученное животное. В его дневной сдержанности для него было утехой, а не карой оглядываться на свое ночное состояние и помышлять о возможности вполне предаваться ему. Еслибы великие преступники говорили правду, чего, как великие преступники, они не говорят, они бы очень редко рассказывали о своих усилиях против преступления. Все их усилия постоянно направлены к преступлению. Они борются с противными волнами затем, чтобы достигнуть кровавого берега, а не затем чтоб отдалиться от него. Этот человек вполне понимал, что он ненавидит своего соперника самыми энергическими и самыми дурными своими силами, и что если он соследит его до Лизы Гексам, то от этого не будет добра ни ему самому по отношению к ней, ни ей самой. Все его старания клонились только к тому, чтобы добиться возможности уязвить себя видом ненавистной фигуры в её сообществе и фаворе, в её теперешнем убежище. И он знал также хорошо, что последует с его стороны, если он добьется этого, как знал то, что он рожден своею матерью. Допустим, пожалуй, что он и не считал за нужное положительно высказывать себе ни ту, ни другую из этих известных ему истин.

Он знал точно также хорошо, что непрерывно питает в себе гнев и ненависть, и что он за тем и делает себя по ночам игрушкой безпечного и дерзкого Евгения, чтобы навраться зла и предлогов к самооправданию. Зная все это и все-таки продолжая идти далее с нескончаемым терпеньем, стараньем и настойчивостью, могла ли темная душа его сомневаться, куда он идет?

Смущенный, взволнованный и усталый, он приостановился против ворот Темпля, когда они затворились за Рейборном и Ляйтвудом, разсуждая сам с совою, идти ли ему домой или еще покараулить. Одержимый в припадке ревности укоренившеюся мыслью, что Рейборн участвует в тайне, хотя бы даже и не им задуманной, Брадлей был столько же уверен, что, наконец, осилит его тем, что не отстанет от него, как осилил бы и как часто осиливал всякий предмет изучения, входивший в область его призвания, при помощи своей упорной настойчивости. Эта настойчивость часто служила ему службу, как человеку быстрых страстей и медленного ума, и послужит еще.

В то время как он, прислонясь к косяку входной двери одного дома, смотрел на ворота Темпля, в нем зародилось подозрение, что она, может статься, скрыта в той же самой квартире. Он думал и передумывал об этом, пока, наконец, не решился прокрасться вверх по лестнице и прислушаться, что там делается. И вот бледная голова, повисшая в воздухе, перенеслась через улицу, подобно призраку одной из множества тех голов, которые когда-то выставлялись на соседнем Темпл Баре {Temple Bar единственные из оставшихся ворот Лондонского Города (Сити). В старину на них выставлялись головы казненных государственных преступников. В теперешнем своем виде они построены в 1670--72 году сэр-Христофором Реном (Wren), тем самым, который строил в Лондоне церковь Св. Павла.}, и остановилась перед сторожем.

Сторож посмотрел на эту голову и спросил:

-- К кому?

-- К мистеру Рейборну.

-- Слишком поздно.

-- Он воротился с мистером Ляйтвудом, как мне известно, около двух часов назад. Но если он уже лег спать, я опущу бумагу в его письменный ящик в дверях. Он ждет этой бумаги.

Сторож ничего больше не сказал, но отворил ворота, хотя не без некоторого сомнения. Видя, однакоже, что посетитель пошел прямо и скоро по настоящему направлению, он, повидимому, удовлетворился.

Бледная голова всплыла вверх по лестнице и тихо опустилась почти до полу у входной двери квартиры. Двери комнат внутри, казалось, были растворены. В одной из них виднелся свет огня, и слышался звук шагов по комнатам. Там раздавались два голоса. Произносимых слов нельзя было разобрать, по оба голоса были мужские. Чрез несколько минут голоса замолкли, звук шагов прекратился, и внутренний свет исчез. Если бы Ляйтвуд мог видеть, как лицо, не дававшее ему покоя, смотрело и слушало в темноте за дверью в то время, как он говорил, это, может быть, отбило бы у него желание уснуть в остальное время ночи.

-- Тут её нет, - сказал Брадлей, - но она могла туг быть.

Голова поднялась с полу снова на свою прежнюю высоту, сплыла назад с лестницы и последовала к воротам. Там стоял человек, разговаривавший со сторожем.

-- Э! - сказал сторож. - Вот он!

Заметив, что речь касалась его, Брадлей посмотрел на сторожа и на стоявшого с ним человека.

-- Этот человек принес письмо к мистеру Ляйтвуду, - объяснил сторож, показывая письмо в своей руке, - ни сказал ему, что уж один человек сейчас только прошел к квартире мистера Ляйтвуда. По одному и тому же делу, может статься?

-- Нет, - сказал Брадлей, взглянув на человека, ему неизвестного.

Брадлей, выйдя из ворот -нерешительными шагами, услышал, как они затворились позади его и услышал тоже шаги человека, идущого к ним.

-- Извините, - сказал, повидимому, пьяный незнакомец, скорей споткнувшись на него, чем до него дотронувшись, чтоб привлечь его внимание: - вы, может-статься, знакомы с другими почтеннейшим?

-- С кем? - спросил Брадлей.

-- С друг... - отвечал незнакомец, указывая назад чрез свое правое плечо своим правым большим пальцем, - с другим почтеннейшим?

-- Я не понимаю, что вы хотите сказать.

-- Смотрите сюда, - сгибая свое предложение на пальцах своей левой руки указательным пальцем правой. - Два почтеннейших имеются, так ли? Один да один - два. Законник Ляйтвуд, мой указательный палец, один, так ли? Хорошо; вы, может-статься, знакомы с моим средним пальцем, с другим почтеннейшим.

-- Я настолько знаю его, - сказал Брадлей нахмурившись и смотря перед собой, - насколько мне нужно знать.

-- Уррра! - закричал незнакомец. - Урра! другому почтеннейшему. Урра! другейшему почтеннейшему! Я то же, что и вы думаю.

-- Не кричите в такой поздний час ночи. О чем вы толкуете?

-- Смотрите, другейший почтеннейший, - отвечал незнакомец конфиденциальною сипотою. - Другой почтеннейший всегда подтрунивал надо много, потому что, я думаю, что я честный человек, добываю себе пропитание в поте лица. А он не таков, нет не таков!

-- Что же мне-то до этого?

-- Другейший почтеннейший, - отвечал человек тоном оскорбленной невинности, - если вы больше не хотите слушать, так и не слушайте. Вы начали. Вы сказали, да и очень ясно сказали, что вы никоим образом не дружны с ним. Но я своей компании и своих мнений никому не навязываю. Я честный человек, вот что. Приведите меня в суд, куда угодно, мне все равно, в какой хотите, и я скажу: милорд, я честный человек! Призовите меня в свидетели куда угодно, мне все равно, куда хотите, и я его лордству то же самое скажу и книгу поцелую. Я не рукав поцелую, а книгу поцелую {Свидетели, призываемые в английские суды, давая присягу на справедливость своих показаний, целуют Евангелие, подаваемое им в руки. Лжесвидетели, для спокойствия совести, не прочь приложиться, но не к священной книге, а к обшлагу своею рукава, конечно, украдкою.}.

Не столько из уважения к этим аттестациям, сколько из неутомимого старания найти какой-нибудь путь к открытию, на котором он сосредоточивал все свои помыслы, Брадлей Гедстон отвечал: - Вам нечего обижаться. Я не хотел останавливать вас. Вы слишком кричали на открытой улице, вот и все.

-- Другейший почтеннейший, - отвечал мистер Райдергуд, смягченным и таинственным голосом. - Я знаю, что значит громко и знаю тоже, что значит тихо. Натурально знаю. Да и странно было бы мне не знать, потому я христианским именем, Роджером, назван, и назван так по моему отцу, а тот по своему отцу назван; кто первый в нашем роду принял это имя, я, натурально, не знаю, не стану обманывать вас на этот счет. Желаю вам, чтобы ваше здоровье было лучше, чем по лицу кажет, затем, что внутри у вас, должно быть, очень плохо, если там то же, что снаружи

Испуганный догадкою, что его лицо слишком изобличало состояние его души, Брадлей сделал усилие прояснить свой лоб. Может быть, не худо разузнать, в чем состояло дело, которое имел этот незнакомый человек к Ляйтвуду или Рейборну, или к обоим вместе, в такой неуказанный час? Он решился разузнать, тем более, что, быть может, незнакомец состоит на посылках между ними.

-- Вы поздненько заходили в Темпль, - заметил он с неуклюжим видом спокойствия.

-- Чтобы мне издохнуть, - вскрикнул мистер Райдергуд, с хриплым смехом, - если я этих же самых слов вам сказать не собирался, другейший почтеннейший!

-- Мне так пришлось, - сказал Брадлей, с смущением смотря вокруг себя.

-- И мне тоже так пришлось, - сказал Райдергуд. - По я не боюсь сказать вам, как пришлось. Чего мне бояться сказать вам? Я подручный шлюзник на реке; вчера был не на очереди, а завтра опять на работу.

-- Да?

потопили!

Брадлей посмотрел на него, как на привидение.

-- Пароход, - сказал Райдергуд с упорством, - опрокинул меня и потопил меня. Посторонние вытащили меня; но я совсем не просил их вытаскивать меня, да и пароход об этом не просил. Я хочу, чтобы мне заплатили за жизнь, как у меня отнял ее пароход.

-- Так вы за этим то ходили к квартире мистера Ляйтвуда такою позднею ночью? - спросил Брадлей, осматривая его с недоверием.

-- За этим, да за письмом, чтобы получить себе место шлюзника первой руки. Рекомендация на письме требуется, а кто же, как не он, должен дать мне ее? Я говорю в своем письме, - дочь моя писала собственноручно, и значок мой там поставлен, чтобы все было в порядке, - я говорю: кто же, как не вы, законник Ляйтвуд, скрепит этот вот документ, и кто, как не вы, должен взыскать мои убытки с парохода? Потому (говорю я за своим значком) я из-за вас да из-за вашего друга довольно безпокойств имел. Еслибы вы, адвокат Ляйтвуд подсобили мне настоящим манером да но правде, по истине, и еслибы другой почтеннейший настоящим манером мои слова записал (это я все говорю за своим значком), у меня бы теперь денежки были, вместо целого барочного груза руготни, которую в меня швыряют, а я глотать должен; а это, я вам скажу, не очень вкусно, при каком ни на есть аппетите. А что вы о поздней ночи говорите, другейший почтеннейший, - проворчал мистер Райдергуд, завершая монотонный перечень своих обид, - то взгляните вот на этот узелок у меня под мышкой, да сообразите, что я иду назад к моему шлюзу. Темпль-то приходится мне по пути.

Лицо Брадлея Гедстона, пока длилось это повествование, переменилось, и он наблюдал рассказчика со вниманием более напряженным.

-- Знаете ли вы, - сказал он после некоторого молчания, во время которого они шли рядом, - что я, мне кажется, мог бы назвать вас по фамилии, если бы попробовал?

-- А ну, попробуйте, - был ответ и Райдергуд приостановился, вперив в своего спутника пристальный взгляд.

-- Ваша фамилия Райдергуд.

-- Норт возьми, если это не моя фамилия, - отвечал этот джентльмен. - Но вашей я не знаю.

-- Это совсем иное дело, - сказал Брадлей. - Я и не думал, что вы ее знаете.

Брадлей продолжал путь, размышляя, а Рог продолжал идти рядом с ним бормоча. Значение бормотания было такое: "Рог Райдергуд, - клянус Егорьем - словно стал теперь публичною собственностью, и всякий, кажется, считает себя вправе помыкать его именем, как будто бы оно уличный насос какой-нибудь". Значение же размышления было такое: "Вот орудие. Не употребить ли его в дело?"

Они прошли Странд, вступили в Пелль-Мелль и повернули на возвышенность к углу Гайд-Парка. Брадлей Гедстон соображался с шагами и направлением Райдергуда и предоставлял ему указывать путь. До того были мешкотны мысли школмейстера и до того неопределенны его намерения, служившия данниками одному всепоглощающему намерению, или, лучше, обозначавшия, подобно темным деревьям под бурным небом, линию длинного проспекта, в конце которого он видел все те же две фигуры, Рейборна и Лизы, к которым былиГ прикованы его глаза, - что по крайней мере добрая полумиля была пройдена ими прежде, нежели он заговорило. Но и тут он только спросил:

-- Где ваш шлюз?

-- Миль за двадцать с чем-нибудь; пожалуй, мил за двадцать пять с чем-нибудь, если угодно, вверх по реке, был угрюмый ответ.

-- Как он называется?

-- Плашватер-Вирмильский Шлюз.

-- А еслиб я предложил вам пять шиллингов, что тогда?

-- Гм! Тогда бы я взял их, - сказал мистер Райдергуд.

Школьный учитель опустил руку в карман, достал две полкроны и положил их на ладонь мистера Райдергуда; тот остановился у первого крыльца, и попробовал звук обеих монет, прежде чем засвидетельствовать получение.

-- В вас, другейший почтеннейший, - сказал Райдергуд, - снова двинувшись вперед, - есть одно хорошее. Вы на деньги не прижимисты. Скажите, спрятав монеты в карман с того бока, который был дальше от его нового приятеля, - для чего это?

-- Это-то я и так знаю, - сказал Райдергуд, как бы подтверждая то, что само по себе ясно. - Я и так очень хорошо знаю, что в здравом уме никто не подумает, чтоб я отдал назад, что раз мне в руки попало. Но чего же вы за это хотите?

-- Я не знаю, хочу ли я чего-нибудь за это. А если и хочу чего-нибудь, так еще не знаю чего.

Брадлей даль этот ответ как-то тупо и разсеянно, как будто бы разговаривая сам с собою, что для мистера Райдергуда показалось очень странно.

-- У вас нет зла на этого Рейборна? - сказал Брадлей, подступив к имени неохотно и принужденно, как будто бы его подтащили к нему.

-- Нет.

-- Ну меня нет.

Райдергуд кивнул и спросил:

-- Так за это?

-- Столько же за это, сколько и за что-нибудь другое. Есть toe-что уладить бы, по одному дельцу, которое с ума нейдет.

-- Кое-что, значит не ладно, коли требуется уладить, - наотрез заметил мистер Райдергуд. - Так! Не ладно, другейший почтеннейший, что греха таить? Дельце-то должно быть очень не ладное. Скажу вам прямо, дельце то должно-быть гноится в вас. Оно гноится в вас, ржавеет в вас, отравляет вас.

-- Положим, что так, - сказал Брадлей дрожащими губами, - да ведь причины есть.

-- Причин много, фунт стерлинг прозакладую! - воскликнул мистер Райдергуд.

-- Сами вы говорили, что этот негодяй дразнил, оскорблял и позорил вас, или что-то в роде этого? Он и со мною точно также поступал. Он весь создан из язвительных обид и оскорблений, от головы до пяток. Вот теперь вы бумагу отнесли, будьте уверены, что он и его приятель презрительно взглянут на вашу бумагу и закурят ею сигару.

-- Чего доброго, пожалуй, что так, клянусь Егорьем! - сказал Райдергуд, приходя в гнев.

-- Не пожалуй, а непременно так! Позвольте мне предложить вам Вопрос. Кроме вашей фамилии, я кое-что и побольше о вас знаю. - Я знаю кое-что о Гаффере Гексаме. Вы дочь его в последний раз когда видели?

-- Когда я в последний раз дочь его видел, другейший почтеннейший? - повторил мистер Райдергуд, делаясь с намерением непонятливее, по мере того как Брадлей разгорячался в разговоре.

-- Да. Не то, чтобы говорили с ней, а просто видели где-нибудь?

Рог нашел нить, которой доискивался, хотя и схватил ее неуклюжею рукой. Смотря с смущеньем на сердитое лицо Брадлея и как будто стараясь понять что тот говорил ему, он медленно ответил:

-- Я не видал её ни разу со дня смерти Гаффера.

-- Вы ее хорошо знаете с виду?

-- И его вы также хорошо знаете?

-- Кого его? - спросил Райдергуд, сняв шляпу, отирая лоб и глупо смотря на своего спутника.

-- Проклятое имя! Или оно вам так сладко, что вы наслушаться его не можете.

-- О! Его-то! - Его-то я из тысячи узнаю.

-- Видали вы..? - Брадлей старался спросить спокойно, но что он с своим лицом ни делал, своего лица он покорить себе не мог. - Видали вы их когда-нибудь вместе?

Рог взялся тут за нить обеими руками.

Брадлей мог бы затаить всякое скрываемое им сведение от проницательных глаз целой толпы любопытных, но он не мог скрыть от глаз грубого Райдергуда вопроса, который сдерживал в своей груди.

"Ты мне яснее заговори, если хочешь, чтоб я тебе ответил", думал Рог угрюмо: "охотой я не поддамся".

-- Что ж, и с ней он тоже был дерзок? - спросил Брадлей после некоторого усилия. - Или прикидывался сладеньким, да мякеньким?

-- Словно как мякеньким и сладеньким, - сказал Райдергуд. - Клянусь Егорьем! Теперь я...

-- Теперь я припоминаю, - сказал мистер Райдергуд уклончиво, ибо этими словами он заменил фразу: "Теперь я вижу, что ты ревнуешь", действительно бывшую у него на уме. - Может статься, он и меня-то оттого обидел, что с девкой-то этою связался.

Подлость возбудить в Роге подозрение или предлог к подозрению (потому что в действительности он не мог иметь его) на одну линию не доходила до той степени падения, которой достиг школьный учитель. Подлость сношений и интриги с негодяем, который был готов опозорить ее и её брата, была достигнута. Оставался еще пункт на одну лилию далее. Брадлей не дал ответа, но продолжал идти с пасмурным лицом.

Как бы ему воспользоваться своим новым знакомством, этого он не быль в состоянии выяснить себе среди своих медленных и громоздких мыслей. Спутник его был обижен предметом его ненависти, - это для него что-нибудь стоит, - хотя обида была не так велика, как он полагал, потому что в этом человеке не гнездилось такого гнева и бешенства, какие клокотали в его груди. Этот человек знал ее и мог по какому-нибудь счастливому случаю увидать ее или услыхать о ней: это тоже стоит чего-нибудь, это в роде завербовки себе еще пары глаз и пары ушей. Человек этот был дурной человек, охотно готовый состоять у него на жалованье: это тоже чего-нибудь стоит, потому что его собственное настроение и намерение были как нельзя более дурны, и он, повидимому, находил себе какую-то смутную подмогу в обладании оружием, которое, может статься, и не понадобится.

Внезапно он остановился и спросил Райдергуда напрямик, знает ли он, где она находится? Конечно, он не знал. Он спросил Райдергуда, если дойдет до него какое-нибудь известие о ней и о том, что Рейборн ищет её или свидится с нею, то согласен ли он, Райдергуд, сообщить ему об этом за мзду? Он вполне согласен на это. Он зол на них на обоих, сказал он, огрызнувшись. За что? За то, что они помешали ему добыть себе пропитание в поте лица.

-- Но, другейший почтеннейший, - настаивал мистер Райдергуд, - я не знаю, где вас найти.

-- Это не важно. Я знаю, где найти вас, и побываю на вашем шлюзе.

-- Но, другейший почтеннейший, - снова настаивал мистер Райдергуд, - в сухом знакомстве проку никогда не бывает. Вспрыснем-ка его глоточком рому с молочком, другейший почтеннейший.

Брадлей согласился и вошел с ним в одну из ранних таверн, пропитанную отвратительным запахом затхлого сена и гнилой соломы, где возвращающияся телеги, фермерские рабочие, тощия собаки, куры какой-то пивной породы и известные человекообразные ночные птицы, летевшия домой на насест, утешали себя всякий по своему, и где ни одна из ночных птиц, порхавших перед грязным прилавком, не замедлила с первого взгляда заметить, что изнуренная страстями ночная птица в приличных перьях самая худшая ночная г.тица из всех из них.

под головою. Брадлей после этого повернул в обратный путь и, пройдя по малопроезжим улицам, скоро достиг школы и своего дома. Взошедшее солнце застало его вымытым и вычищенным, методически одетым в приличный черный сюртук и жилет, в приличны и форменный галстух и в серенькие панталоны, с приличными серебряными часами в кармане, с их приличным волосяным шнурочком вокруг шеи: - истым школьным ловчим, снарядившимся для поля с своею свежею стаей, тявкающею и лающею вокруг него.

А между тем, более одержимый колдовством, чем несчастные создания эпох прискорбной памяти, обвинявшия себя в невозможностях под давлением ужаса и сильно-внушительных влияний пытки, он был жестоко загнан злыми духами в течение миновавшей "ночи. Его зашпорили и захлестали, и был он весь в мыле. Еслибы повествования о его охоте захватили места полных мира текстов Св. Писания по стенам школы, то некоторые из учеников, которые постарше и поразвитее, может статься, сробели бы и сбежали бы от своего учителя.