Наш общий друг.
Часть четвертая.
X. Кукольная швея отгадывает слово.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть четвертая. X. Кукольная швея отгадывает слово. (старая орфография)

X. Кукольная швея отгадывает слово.

Темная и тихая комната; под окнами река, текущая к великому океану; на постели человеческая фигура, спеленатая, забинтованная и увязанная, безпомощно лежащая на спине, с двумя безполезными руками, в лубках, по сторонам. Два дня пребывания приучили маленькую швею к этой картине, так что в два дня эта картина заступила место, занятое воспоминаниями нескольких лет.

Он почти не двигался с тех пор, как она приехала. Иногда он лежал с открытыми глазами, иногда с закрытыми. Когда (ни были открыты, в их неподвижном взгляде, прикованном к одному месту впереди, не было никакого выражения, кроме проявлявшагося на мгновение в нахмуренных бровях выражения гнева или удивления. В этих случаях Мортимер Ляйтвудь говорил с ним, и он по временам настолько приходил в память, что пытался произнесть имя своего друга. Но во мгновение сознание исчезало, и духа Евгения не было в разбитой форме Евгения.

Для Дженни были припасены нужные для её работы материалы, и для нея был поставлен столик в ногах кровати. Они надеялись, что она, сидя возле в своем богатом ливне волос, падавшем на спинку стула, может привлечь на. себя его внимание. Для этой же цели она иногда пела чуть слышным голосом, когда он открывал свои глаза, или когда она видела, что он хмурил лоб с слабым выражением, до того мимолетным, что оно походило на фигуру, начерченную на воде. Но до сих пор он не обращал на нее никакого внимания. Эти они, здесь упомянутые, состояли из доктора, Лизы, которая приходила после каждой своей смены, и Ляйтвуда, никогда его не покидавшого.

Два дня перешли в три, три дня перешли в четыре. Наконец, совершенно неожиданно, он сказал что-то шопотом.

-- Что ты сказал, любезный Егвений?

-- Ты сделаешь, Мортимер...

-- Что сделаю?..

-- Ты пошлешь за ней?

-- Мой добрый друг, она уже здесь.

Совершенно не сознавая долгого промежутка, он полагал, что они все еще ведут тот-же разговор.

Маленькая швея встала в ногах кровати, напевая песню и весело кивая ему головой.

-- Я не могу пожать вам руку, - сказал Евгений, отчасти с прежним выражением во взгляде, - но я очень рад видеть вас.

Мортимер все это повторил ей, потому что его слова можно оыло разобрать только наклонившись над ним и внимательно следя за его усилиями выговорить их. Через несколько времени он прибавил:

-- Спросите у ней, виделась ли она с своими детками?

Мортимер не мог этого понять, и даже Дженни не поняла, пока он не прибавил

-- Спросите ее, нюхала ли она свои цветы?

-- Ах, знаю! - воскликнула Дженни. - Теперь я понимаю его! - Тут Ляйтвуд уступил ей свое место, когда она приблизилась, и она, наклонившись над постелью, проговорила с ясным взглядом: - Это вы про мои длинные, светлые, сверху вниз, ряды деток, которые доставляли мне облегчение и покой? Это вы про детей, которые уносили меня вверх и радовали меня?

Евгений улыбнулся. - Да.

-- Я не видала их с тех пор, как виделась с вами. Теперь я никогда их не вижу. но я теперь почти и безпокойства не имею.

-- Какая это хорошая мечта была! - сказал Евгений.

-- Останьтесь здесь, помогите ухаживать за мной, - сказал Евгений спокойно. - Я бы желал, чтобы вы свои виденья сюда перенесли, прежде чем я умру.

Она коснулась до его губ своей рукой и закрыла себе глаза этою же самой рукой, когда повернулась и пошла к своей работе, тихо напевая свою песенку. Он слушал песенку с видимым удовольствием, пока она постепенно не затихла.

-- Мортимер!

-- Что, мой дорогой Евгений?

-- Дай мне что-нибудь, чтоб я мог хоть несколько минут еще здесь остаться.

-- Чтобы ты мог здесь остаться, Евгений?

-- Чтоб я мог не уходить в какие-то неизвестные мне места. Я чувствую, что только возвратился оттуда, и что я опять там затеряюсь; сделай это, любезный друг!

Мортимер дал ему из возбуждающих средств, какие можно было дать с безопасностью (они находились под рукой, готовые); и, наклонившись над ним снова, готовился предостеречь его, как он сказал:

-- Не запрещай, я должен говорить. Еслибы ты только знал, как мне тягостно, когда я скитаюсь в тех местах. Где эти бесконечные места, Мортимер? Они должны быть на неизмеримом разстоянии!

По лицу своего друга он видел, что теряет сознание, и присовокупил чрез мгновение: - Не бойся, я еще не умираю. О чем бишь я?

-- Ты хотел, что-то сказать мне, Евгений. Добрый бедный друг мой, ты хотел что-то сказать своему старому другу, другу, который всегда любил тебя, удивлялся тебе, подражал тебе, основывался на тебе, был ничто без тебя, и теперь, Богу известно, готов лечь на твое место, еслибы только мог это сделать!

-- Полно, полно! - сказал Евгений с нежным взглядом, когда Мортимер рукой закрыл себе лицо. - Я не стою этого. Я признаюсь, что мне приятно это, любезный друг, но я не стою. Это нападение, дорогой Мортимер, это душегубство...

Его друг наклонился над ним с возобновленным вниманием и сказал: - Мы подозреваем кого-то.

-- Больше, чем подозреваем. Но, Мортимер, пока я лежу здесь, и потом, когда не буду лежать здесь, я надеюсь, что виновный к суду призван не будет.

-- Евгений?!..

-- Её невинная репутация будет погублена, мой друг. Она будет наказана, а не он. Я причинил ей много зла; я еще больше оскорбил ее своими намерениями. Ты помнишь, какой путь устилается добрыми намерениями. Он устилается и дурными намерениями тоже. Мортимер, я лежу на нем и потому знаю!

-- Утешься, мой любезный Евгений.

-- Я утешусь, когда ты дашь мне обещание. Любезный Мортимер, человека этого не надо преследовать. Если он будет привлечен к суду, ты научи его, чтоб он молчал, и спаси его. Не думай мстить за меня; думай только о том, чтобы затушить все дело и защитить ее. Ты можешь запутать дело и отвесть в сторону все обстоятельства. Выслушай, что я скажу тебе. Это не школьный учитель, не Брадлей Гедстон. Слышишь ты меня? В другой раз, это не школьный учитель, не Брадлей Гедстон. Слышишь? В третий раз, это не школьный учитель, не Брадлей Гедстон.

Он остановился, обезсилев. Его речь была произнесена шопотом, отрывисто и невнятно; но с большим усилием он произнес ее настолько ясно, что нельзя было ошибиться в ней.

-- Друг мой, я ухожу. Удержи меня на минуту, если можно.

Ляйтвуд приподнял его голову, взявшись под шею, и поднес к его губам рюмку вина. Он очнулся.

-- Да, идут.

-- Останови их; отвлеки их. Не допусти, чтоб ее вмешали в дело. Защити ее. Виновник, привлеченный к суду, отравит её имя. Пусть виновник уйдет от наказания. Лиззи прежде всего! Чтоб она из-за меня не пострадала! Обещай мне.

-- Евгений, все будет по твоему. Обещаю тебе!

Устремив на своего друга пронзительный взгляд, он в тот же самый момент впал в безпамятство. Глаза его остановились неподвижно и приняли прежнее напряженное и безсмысленное выражение.

Часы и часы, дни и ночи он оставался в этом положении. Были минуты, когда он спокойно говорил своему другу после долгих промежутков безсознательности и говорил, что ему лучше и просил чего-нибудь; но прежде чем успевали ему подать что-нибудь, он снова забывался.

Кукольная швея, вся обратившаяся в нежное сострадание, наблюдала его с заботливостью, никогда не слабевшею. Она то и дело меняла лед или охлаждающий спирт на его голове, и в промежутках времени прикладывала свое ухо к подушке и прислушивалась к чуть слышным словам, вырывавшимся у него в минуты забытья. Многие часы сряду она оставалась при нем, в согбенном положении, чуткая к малейшему стону. Не будучи в состоянии двинуть руки, он не мог ничем облегчить свое страдание; но это маленькое создание своим внимательным наблюдением (если не какою-то тайною симпатией или силой) приобрело такую возможность понимать его, какой не имел Ляйтвуд. Мортимер часто обращался к ней, как будто она была истолкователем между этим чувственным миром и этим безчувственным человеком. Она перевязывала ему раны или ослабляла бинты, или переворачивала его лицо, или поправляла одеяла, с полною увереностью, что делает так, как требуется больному. Естественная легкость прикосновения её рук, еще более утонченная навыком в её миниатюрной работе, без сомнения, играла в этом большую роль; но не менее утонченна была и её догадливость.

Одно слово: "Лиззи", он лепетал миллионы раз. В одну из фаз своего отчаянного положения, фазу сам^ю мучительную для окружавших, он перекатывал свою голову на подушке, безпрерывно повторяя это имя, торопливо и нетерпеливо, со всею мукой возмущенного ума и с монотонностью машины. Точно также, смирно лежа с неподвижными глазами, он повторял его по нескольку часов без остановки, но в это время всегда голосом подавленного предостережения и ужаса. Её присутствие или её прикосновение к его груди или лицу часто останавливали это, и они привыкли ожидать, что за этим он будет некоторое время спокоен. Но тяжкое разочарование в их надеждах, оживавших с наступлением утешительной тишины в комнате, состояло в том, что его дух ускользал снова и терялся в тот самый момент, когда наступала их радость.

Это часто повторявшееся всплывание утопающого человека из моря, чтобы снова погрузиться, было ужасно для смотревших на него. Его желание сообщить что-то, бывшее у него на уме, его невыразимые усилия переговорить со своим другом и что-то сообщить ему, так безпокоили его, когда он приходил в сознание, что сроки сознания от этого сократились. Как человек, поднявшийся из моря, тем скорее исчезает снова, чем сильнее борется с водой, так и он, в своей отчаянной борьбе, уходил снова ко дну.

Однажды, после полудня, когда он лежал спокойно, и когда Лиза, им неузнанная, только что оставила тихонько комнату, отправляясь к своей работе, он произнес имя Ляйтвуда.

-- Милый Евгений, я здесь.

-- Долго ли этому быть, Мортимер?

Ляйтвуд покачал головой. - Все же, Евгений, тебе не хуже, чем было прежде.

-- Но я знаю, надежды нет. Однакоже, я молюсь, чтоб это продлилось до тех пор, пока ты не окажешь мне одной последней услуги, и пока я не сделаю одного последняго дела. Удержи меня здесь на несколько минут. Постарайся, постарайся.

Его друг оказал ему всю помощь, какую был властен, и обнадеживал его, что ему теперь гораздо лучше, хотя уже и в эти минуты глаза его теряли выражение, так редко возвращавшееся к ним.

-- Удержи меня здесь, любезный друг, если можно! Не дай мне уйти. Я ухожу!

-- Нет еще, нет. Скажи мне, любезный Евгений, что сделать?

-- Удержи меня здесь только на одну минутку. Я опять ухожу. Не пускай меня. Выслушай прежде. Останови меня, останови меня!

-- Мой бедный Евгений, постарайся успокоиться.

-- Я стараюсь. Стараюсь, как могу. Еслибы ты только знал, как я стараюсь! Не давай мне уходить скитаться, пока я тебе всего не выскажу. Дай мне еще немного вина.

Ляйтвуд исполнил это требование. Евгений с самым патетическим усилием против забытья, которое приближалось к нему, и с умоляющим взглядом, глубоко тронувшим его друга, сказал:

-- Ты можешь оставить меня с Дженни, пока переговоришь с ней и скажешь ей, о чем я умоляю ее. Ты можешь оставить меня с

-- Нет нет, нет. Но скажи мне, что сделать, Евгений?

Я ухожу. Ты не можешь удержать меня.

-- Скажи одним словом, Евгений!

Глаза его снова остановились, и он начал повторять слово, миллион раз уже повторенное: Лиззи, Лиззи, Лиззи.По бдительная маленькая швейка, внимательная, как всегда, следила за ним и тут; подойдя к Ляйтвуду, она тронула его за руку в то время, как тот смотрел на своего друга с отчаянием.

-- Тс! - сказала она, приложив пальчик к своим губам. - Глаза его закрываются. Он опомнится, когда опять откроет их. Сказать вам главное слово, чтобы вы подсказали ему?

-- Ах, Джонни, еслибы вы только могли передать мне настоящее слово!

-- Могу. Наклонитесь.

Он наклонился, и она шепнула ему на ухо. Она шепнула ему на ухо одно короткое, двусложное слово. Ляйтвуд вздрогнул и посмотрел на нее.

-- Попробуйте, - сказало маленькое созданье, с лицом восторженным и ликующим.

Потом она наклонилась над безсознательным человеком и в первый раз поцеловала его в щеку, и поцеловала бедную изувеченную руку, бывшую близко к ней. Потом она отошла и стала в ногах кровати.

Часа через два после этого, Мортимер Ляйтвуд увидел, что его самосознание возвратилось, и он тотчас же, хотя совершенно спокойно, наклонился к нему.

-- Не говори, Евгений. Ты только смотри на меня и слушай, что я скажу тебе. Следи за тем, что я стану говорить.

Он шевельнул головой в знак согласия.

-- Бог благословит тебя, Мортимер!

-- Молчи! Не волнуйся. Не говори. Слушай меня, дорогой мой Евгений. Твой дух будет спокойнее, если ты, лежа здесь, назовешь Лиззи своею женой; ты желаешь, чтоб я переговорил с ней, чтоб я сказал ей и умолил ее быть твоею женой. Ты просишь, чтоб она, приклонившись у этой постели, обвенчалась с тобой, и чтобы ты мог вполне вознаградить ее? Так ли?

-- Так. Бог благословит тебя! Так.

-- Так и будет, Евгений. Доверь это мне. Мне теперь нужно уйти на несколько часов, чтобы привесть в исполнение твои желания. Ты видишь, что это необходимо.

-- Действительно. Но я тогда не мог догадаться. Каким образом, думаешь ты, я догадался?

Посмотрев внимательно вокруг, Евгений увидел мисс Дженни, стоявшую в ногах кровати, и на него смотревшую, облокотясь на кровать и поддерживая свою головку руками. В лице его мелькнули следы его причудливости, в то время, как он сделал усилие улыбнуться с.

моем теперешнем месте, у твоей постели с тем, чтоб уж не покидать тебя. Еще последнее слово пред уходом. Это настоящий путь истинного человека, Евгений. И я благоговейно верю всею моею душою, что если Провидение милосердно сохранит тебя дли нас, ты будешь осчастливлен благородною женой, спасительницей твоей жизни и что ты горячо будешь любить ее.

-- Аминь. Я уверен б этом. Но я не перенесу этого, Мортимер.

-- Нет, не уменьшатся. Прикоснись своим лицом к моему в случае, если я буду отсутствовать, когда ты возвратишься Я люблю тебя, Мортимер. Ты обо мне не безпокойся, пока тебя не будет здесь. Если моя милая храбрая Лиза возьмет меня, я уверен, что проживу еще столько, чтоб обвенчаться с ней, добрый друг мой.

Мисс Дженни при этом прощании между друзьями отдалась вполне своему чувству и, сидя спиной к кровати, в беседке своих светлых волос, горько плакала, хотя без всякого звука. Мортимер Ляйтвуд скоро вышел. Когда вечерний свет удлинил густое отражение деревьев в реке, другая фигура вошла тихими шагами в комнату больного.

-- В памяти он? - спросила маленькая швейка, когда вошедшая фигура заняло место у подушки, потому что Дженни уступила его ей немедленно и не могла видеть лица страдальца в темной комнате, с своего нового и отдаленного места.

-- Он в памяти, Дженни, - прошептал Евгений тихонько, как бы про себя. - Он узнает свою жену.