Наш общий друг.
Часть четвертая.
XII. Мимолетная тень.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Наш общий друг. Часть четвертая. XII. Мимолетная тень. (старая орфография)

XII. Мимолетная тень.

Ветры и приливо-отливы поднимались и падали известное число раз, земля обернулась вокруг солнца известное число раз, корабль на океане совершил свое плавание благополучно и доставил в дом малютку Беллу. В это время кто так блаженствовал и был так счастлив как мистрисс Джон Роксмит, за исключением, конечно, мистера Джона Роксмита?

-- Теперь желаешь ты быть богатою, моя душечка?

-- Как можешь ты делать такие вопросы, милый Джон? Разве я не богата?

Эти слова были из первых, произнесенных над спавшею малюткой Беллой. Она скоро оказалась малюткой удивительного ума, проявлявшею сильное отвращение от общества своей бабушки, и постоянно страдала от мучительного окисления желудка, каждый раз как эта величавая дама делала ей честь своим вниманием.

Очаровательно было смотреть на Беллу, созерцавшую малютку и находившую свои собственные ланитные ямочки в этом крошечном отражении, как будто бы она гляделась в зеркало без всякого тщеславия. Её отец херувимчик справедливо говорил её мужу, что малютка как будто бы делала ее моложе, чем она была прежде, и напоминала ему дни, когда у ней была любимая куколка, с которою она постоянно разговаривала. В целом мире не отыскалась бы другая малютка, для которой был бы такой запас всякого приятного вздора в прибаутках и песенках, какие наговаривала и напевала Белла этому ребенку, или которую бы одевали и раздевали так же часто, в продолжение суток, как Белла раздевала и одевала этого ребенка, или, которую бы прятали за дверью и вдруг выставляли навстречу её отцу, когда он возвращался домой, как прятали и выставляли этого ребенка; короче сказать, такую малютку, которая бы делала хоть в половину столько младенческих проказ при содействии живой изобретательности своей веселой и счастливой матери, какие делал этот неисчерпаемый ребенок.

Неисчерпаемый ребенок был узко двух или трех месяцев, как Белла начала замечать облако на лице своего мужа. Наблюдая его, она видела, как на его лице собиралась и возрастала забота, которая причиняла ей большое безпокойство. Не раз она будила его, когда он бормотал во сне, и хотя в этом бормотания ничего, кроме её собственного имени, не слышалось, однакоже, ей было ясно, что его безпокойство имело начало в какой-нибудь тяжелой заботе. Поэтому Белла предъявила, наконец, свое право разделить эту тяжесть и принять на себя одну половину её.

-- Тебе известно, милый Джон, - сказала она, весело ссылаясь на их прежний разговор, - что мне можно, кажется, в больших вещах довериться. А ведь не безделица же какая-нибудь причиняет тебе столько безпокойства. Ты поступаешь, положим, благоразумно, что стараешься скрыть от меня свое безпокойство насчет чего-то; но совсем скрыть ты все-таки не можешь, Джон, душа моя.

-- Признаюсь, я не совсем покоен, моя милая.

-- И у так, пожалуйста, сказки мне, насчет чего же, сэр?

Не тут-то было! Он уклонился.

"Так и быть!" подумала Белла решительно. "Джон требует, чтоб я вполне доверилась ему, и в этом он не ошибется".

Однажды она отправилась в город, чтобы там присоединиться к нему и сделать вместе кое-какие покупки. Она встретила его в конце своего пути, и они пошли вместе по улицам. Он был в веселом расположении духа, хотя нее еще упорно держался мысли о том, как бы им разбогатеть, и сказал при этом:

-- Представим себе, то вон та прекрасная карета принадлежит нам и ждет, чтоб отвезти нас в превосходный дом, который также принадлежит нам. В таком случае, что желала бы Белла больше всего найти в этом доме? Что бы такое? Белла не знала: имея все для нея нужное, она ничего не могла сказать. Но мало-по-малу она была доведена до сознания, что желала бы иметь для неисчерпаемого ребенка такую детскую, какой никогда не видывали. Детская должна быть "настоящая радуга по краскам", ибо она была совершенно уверена, что малютка обращает внимание на краски; лестница в нее домна быть украшена самыми отборными цветами, ибо положительно верно, что малютка обращает внимание на цветы, и где-нибудь птичник должен быть устроен с превосходными маленькими птичками, ибо нет ни малейшого сомнения, что малютка обращает внимание на птичек.

-- Не нужно ли еще чего-нибудь?

-- Нет, милый Джон.

Удовлетворив всем пристрастиям и наклонностям неисчерпаемого ребенка, Белла не могла ни о чем ином подумать.

Таким образом разговаривали они, и Джон уже предложил:

-- Не нужно ли, например, драгоценностей собственно для тебя?

И Белла уже ответила было со смехом: - О, если до этого дошло, то не мешало бы иметь хорошенькую шкатулку из слоновой кости с драгоценностями для туалета малютки, - как все эти картины померкли и скрылись.

Тот остановился, как бы окаменев, при виде супруга Беллы, изменившагося в лице в то же мгновение.

-- Мы с мистером Ляйтвудом встречались прежде, - сказал он.

-- Встречались прежде, Джон? - повторила Белла тоном удивления. - Мистер Ляйтвуд говорил мне, что он никогда не видал тебя.

-- Я тогда еще не знал, что мы встречались, - сказал Ляптвуд, безпокоясь за нее. - Мне кажется я только слыхал о... мистере Роксмите. (С ударением на фамилии).

-- Когда мистер Ляйтвуд видел меня, душа моя, - заметил её муж, не уклоняясь от его взгляда, но смотря прямо ему в лицо, - мое имя было Юлий Гандфорд.

Юлий Гандфорд! Фамилия, которую Белла часто видела в старых газетах, когда жила в доме мистера Боффина! Юлий Гандфорд, кого всенародно приглашали явиться, и за сведение о ком всенародно предлагалась награда!

-- Я не стал бы упоминать об этом в вашем присутствии, - деликатно сказал Ляйтвуд, обращаясь к Белле, - но ваш супруг сам заговорил об этом, и потому я должен подтвердить его показание. Я встречался с ним, как с мистером Юлием Гандфордом и после употреблял все усилия отыскать его, что, без сомнения, было ему известно.

-- Совершенно справедливо. Но я имел повод или интерес, - сказал Роксмит спокойно, - избегать отыскания.

Белла с удивлением смотрела то на одного, то на другого из них.

-- Мистер Ляйтвуд, - продолжал её супруг, - случай свел нас лицом к лицу, наконец. Удивляться тут нечему: удивительно разве только то, как, вопреки всем моим стараниям избегать встречи с вами, случай не свел нас раньше, и мне остается лишь напомнить вам, что вы уже были в моем доме, и прибавить, что я не переменял своего местожительства.

-- Сэр, - отвечал Ляйтвуд, выразительно взглянув на Беллу, - мое положение пренеприятное. Я надеюсь, никакое соучастие в этом ужасном деле не будет вам приписано, но вы не можете не знать, что ваше необыкновенное поведение подвергло вас подозрению.

-- Я знаю, что подвергло, - было все, что он сказал в ответ.

-- Моя обязанность по званию, - сказал Ляйтвуд с нерешимостью и снова бросил взгляд на Беллу, - далеко не согласуется с моим личным желанием, но я сомневаюсь, мистер Гандфорд или мистер Роксмит, имею ли право оставить вас здесь, пока вы не объясните мне вашего образа действий.

Белла схватила своего мужа за руку.

-- Не пугайся, моя милая. Мистер Ляйтвуд увидит, что имеет право оставить нас здесь. Во всяком случае, - прибавил Роксмит, - он увидит, что я имею намерение здесь разстаться с ним.

-- Я думаю, сэр, - сказал Ляйтвуд, - вы едва ли можете отрицать, что в то время, как я был у вас в доме, вы избегали меня с особою целью.

-- Мистер Ляйтвуд, уверяю вас, что не имею ни желания, ни намерения отрицать это. Я продолжал бы избегать вас, согласно с такою же задуманною целью, еще несколько времени, еслибы мы теперь не встретились. Теперь я прямо иду и останусь дома завтра до полудня. Впоследствии, я надеюсь, мы лучше познакомимся. Прощайте.

Ляйтвуд стоял в нерешимости, но муж Беллы прошел мимо его твердою поступью, ведя Беллу под руку, и они отправились домой, не встретив никакого дальнейшого заявления или препятствия от кого бы то ни было.

Когда они пообедали и остались одни, Джон Роксмит сказал своей жене, сохранявшей всю свою веселость:

-- И ты не спрашиваешь, почему я носил эту фамилию?

-- Нет, милый Джон. Мне очень хотелось бы знать почему, конечно (ея озабоченное лицо подтверждало это), но я жду, когда ты мне сам об этом скажешь. Ты спрашивал меня, могу ли я иметь полную уверенность в тебе, и я сказала: да, и я намерена исполнить это.

-- Ты не могла быть приготовлена, моя милая, к открытию, что этот таинственный мистер Гандфорд один и тот же человек с твоим мужем?

-- Нет, милый Джон, конечно, нет. Но ты мне говорил приготовиться к испытанию, и я приготовилась.

Он придвинул ее к себе, чтоб она прижалась к нему еще ближе, и сказал, что все скоро кончится, и истина откроется.

-- Теперь же, - продолжал он, - вникни, мой ангел, в слова, которые я прибавлю. Я не нахожусь ни в какой опасности, и я не могу, по всей вероятности, пострадать ни от чьей руки.

-- Ты вполне, ты совершенно уверен в этом, Джон, друг мой?

-- Ни одного волоса на моей голове не пропадет! К тому же, я никому зла не сделал. Поклясться тебе?

-- Нет, Джон! - воскликнула Белла, положив свою ручку на его губы, с гордым взглядом. - Мне? Никогда.

-- Но обстоятельства, - продолжал он, - я могу их разсеять и разсею в одно мгновение, - подвергли меня одному из самых странных подозрений, каких на свете не бывало. Ты слышала, что мистер Ляйтвуд упомянул об ужасном преступлении?

-- Слышала, Джон.

-- Готова ли ты услышать объяснение того, что он разумел?

-- Готова, Джон.

-- Жизнь моя, он разумел убийство Джона Гармона, твоего нареченного мужа.

С сильно забившимся сердцем, Белла схватила его за руку. - Тебя подозревать не могут, Джон?

-- Милая моя, могут, потому что подозревают.

Наступило молчание. Она сидела и смотрела ему в лицо, с исчезнувшею краской в её собственном лице и в губах.

-- Как смеют они! - воскликнула она, наконец, в порыве великодушного негодования. - Дорогой муж мой, как смеют они!

Он схватил со в объятия в то время, как она раскрыла свои, и прижал ее к сердцу. - Даже зная это, ты доверяешься мне, Белла?

-- Я могу довериться тебе, милый Джон, всей моей душой. Еслиб я не могла довериться тебе, я упала бы к твоим ногам мертвая.

Ярко горело торжество в его лице в ту минуту, как он, взглянув вверх, восторженно воскликнул: что сделал он, чтобы заслужить блаженство в сердце этого дорогого доверившагося ему создания! Она снова закрыла ему рот рукою с словом: "замолчи!" и потом сказала ему своим врожденным трогательным голоском, что еслибы весь мир возстал против него, она его не покинула бы; еслибы весь мир отверг его, она не поверила бы; еслиб его опозорили во всех глазах, она все бы гордилась им, и даже в самом ужасном незаслуженном подозрении, она посвятила бы ему всю свою жизнь на утешение и отдала бы ему всю свою веру ради их малютки.

Вечернее спокойствие счастия сменило потом их лучезарный полдень, и они покоились в мире, пока чужой голос в комнате не встревожил их. В комнате, в это время темной, раздался голос: "Не испугайтесь ма'ам; я засвечу огонь", и тотчас же спичка затрещала и запылала в руке. Рука, и спичка, и голос принадлежали, как увидел Джон Роксмит, господину инспектору, когда-то созерцательно деятельному в этой повести.

-- Беру на себя смелость, - сказал господин инспектор, деловым тоном, - напомнить себя мистеру Юлию Гандфорду, который сообщил мне свою фамилию и адрес в нашей конторе несколько времени тому назад. Позволите вы мне, сударыня, зажечь две свечи, стоящия на каминном наличнике, чтобы больше свету на дело бросить? Позволяете? Благодарю вас. Ну, вот теперь мы, как-то веселее смотрим.

-- Вы когда-то обязали меня, мистер Гандфорд, - сказал господин инспектор, - написав свою фамилию и свой адрес, и вот бумага, на которой вы написали их. Сличая ее с надписью на заглавном листке этой книги на столе... очень хорошенький томик... и читая в надписи "Мистрисс Джон Роксмит. От её мужа в день её рождения"... такие подарки для чувства очень приятны... я нахожу почерк совершенно тот же. Могу я переговорить с вами несколько слов?

-- Без всякого сомнения. Здесь, прошу вас, - был ответ.

-- Знаете, - возразил господин инспектор, опять утираясь шатком, - хотя и нет ничего такого, что могло бы потревожить даму, но все-таки дамы как-то способны при всяких деловых случаях тревожиться; принадлежа к нежному полу, они не привыкли к делам, не имеющим в строгом смысле семейного характера, и потому я постоянно поставляю себе за правило сделать предложение удалиться из присутствия дам, прежде чем о деловом предмете начну разговор. Или, может статься, - намекнул господин инспектор, - супруга ваша пожелает теперь наверх сходить, на малютку взглянуть!

-- Мистрисс Роксмит, - начал было её супруг, - как господин инспектор, принявший эти слова за представление сказал: - Весьма рад, уверяю вас, иметь честь. - И он любезно раскланялся.

-- Мистрисс Роксмит, - снова начал её супруг, - совершенно уверена, что ей нет повода тревожиться, какое бы ни было дело.

-- В самом деле? Так? - сказал господин инспектор. - Но это такой ноль, у которого учиться следует, и нет ничего такого, чего бы женщина не исполнила, если только она решилась. Это положительно с моей женой так бывает. Сударыня, добрый джентльмен, супруг ваш, наделал нам множество хлопот, а их легко можно было бы избежать, еслибы только он явился и представил объяснение. По видите ли, он не явился, и объяснения не представил. Следовательно, теперь когда мы свиделись, то есть он свиделся со мной, вы скажете, и скажете справедливо, что тут нечего тревожиться, если я предложу ему явиться или, выражая то же в другой форме, отправиться со мной и представить объяснение.

Когда господин инспектор, выражая то же в другой форме, предложил "отправиться со мной", в голосе его переливалось какое-то наслаждение и в глазах его мелькал официальный блеск

-- Вы намерены арестовать меня? - спросил Джон Роксмит, очень хладнокровию.

-- К чему толкования? - ответил господин инспектор в тоне утешительного возражения: - неужели не довольно, что я предлагаю вам вместе со мною отправиться?

-- Для чего же?

-- Господи, помилуй душу и плоть мою! - отвечал господин инспектор - В вас, как в человеке образованном, меня это удивляет. К чему толкования?

-- В чем вы меня обвиняете?

-- В присутствии дамы вы меня удивляете, - сказал господин инспектор, укоризненно качая своею головой. - Я удивляюсь, зная ваше образование, что вы на такия объяснения напрашиваетесь! В таком случае, я обвиняю вас в некоторой соприкосновенности к Гармонову убийству. Было ли это прежде дела или на са-" мом деле, или после дела, я не говорю. Я не говорю, чтоб эте было сделано с некоторым о нем знанием; это не обнаружено.

-- Вы меня этим но удивляете. Ваше сегодняшнее посещение я предвидел.

-- Ее говорите! - сказал господин инспектор. - К чему, к чему толкования? Моя обязанность предупредить вас, что все, вами сказанное, послужит против вас уликой.

-- Не думаю.

-- Но я говорю вам, что так будет, - сказал господин инспектор. - Теперь, получив предостережение, неужели вы все еще скажете, что вы мое сегодняшнее посещение предвидели?

-- Предвидел. Скажу вам кое-что больше, если вы войдете со мной в другую, смежную комнату.

С успокоительным поцелуем в губки испытанной Беллы, муж её (которому господин инспектор обязательно предложил свою руку) взял свечу и вышел с этим джентльменом. Целых полчаса оставались они в совещании. Когда же они возвратились, господин инспектор казался очень удивленным.

-- Я пригласил этого достойного офицера, моя милая, - сказал Джон, - сделать со мной небольшою прогулку, в которой и ты примешь участие. Он, я надеюсь, что-нибудь скушает и выпьет по твоему приглашению, пока ты будешь надевать свою шляпку.

Господин инспектор отказался кушать, но принял предложение стакана водки с водой. Сделав холодную смесь, и задумчиво попивая ее, он по временам вдавался в монологи о том, что емк и слышать никогда не случалось о таком курьезе, что он никогда не быль в таком затруднительном положении и что чорт знает из каких материалов выделывается мнение человека о самом себе! Одновременно с такими замечаниями он не раз разражался хохотом, с видом удовольствия, смешанного с досадой, как человек, который давно и безуспешно ломал голову над загадкой, и которому, наконец, сказали разгадку. Белла очень робела пред ним и смотрела на все это с пугливой наблюдательностью, замечая в то же время, что в обращении инспектора с Джоном произошла большая перемена. Но обращение, как бы говорившее: "предлагаю вам вместе со мной отправиться", все еще не утрачивалось в его взглядах, обращаемых на Джона и на нее тоже, и замечалось по временам в том, как он крепко потирал рукой свой лоб, будто разглаживая утюгом складки, производимые на нем глубокими соображениями. Покашливающие и посвистывающие сателлиты, которые тайно тяготели к нему и находились вокруг дома, были теперь отпущены, и инспектор смотрел на Джона так, как будто хотел оказать ему какую-то публичною услугу, но, к несчастью, не сделал этого потому только, что его предупредили другие. Могла ли Белла заметить в нем еще что-нибудь, еслибы менее пугалась его, этого она не могла определить; все дело было необъяснимо для нея, и ни малейшого проблеска его истинного значения не промелькало в её уме. Усиленное внимание, которое господин инспектор обратил на нее, и особенное поднятие его бровей каждый раз, как глаза их по какому-либо случаю встречались, как будто бы он ими спрашивал: "или не видите?" увеличивали её робость, а вместе и смущение. По всем этим причинам, когда он и она и Джон, около девяти часов зимняго вечера, отправились в Лондон и поехали потом от Лондонского моста между низколежащих прибрежных верфей и доков, и каких-то странных мест, Белла находилась в состоянии грезящого человека и была совершенно неспособна предугадать, что за тем последует, и не понимала, куда и зачем они едут. Ни в чем неуверенная, кроме своей уверенности в Джоне, она только видела, что Джон как будто все более и более торжествует. Какова же была эта уверенность!

Полицейская контора.

-- Неужели мы войдем сюда, Джон? - сказала Белла, прижимаясь к нему.

-- Да, милая моя; но по своей доброй воле. Мы и выйдемь отсюда также свободно; не бойся.

Выбеленная комната была также опрятна, как и прежде, и методическое ведение книг совершалось так же спокойно, как и прежде, и какой-то отдаленный крикун так же стуча ль в дверь карцера, как и прежде. Это святилище не было местом постоянного жительства, но служило чем-то вроде депо криминального товара. В нем низкие страсти и пороки регулярно заносились в книги, складывались в амбары, вывозились по накладным и не оставляли по себе почти никаких следив.

Господин инспектор поставил два стула своим посетителям против камина и начал совещаться тихим голосом с братом своего ордена (тоже, с виду, состоящим на половинной пенсии офицером королевской службы), который, если судить по его занятию в этот момент, быль, может статься, учитель чистописания, изготовляющий прописи. Окончив совещание, господин инспектор возвратился к камину и, сказав, что он заглянет к Веселым Товарищам, чтобы посмотреть, что там делается, вышел вон. Он скоро возвратился и сказал: "Ничего лучше и быть не может, они там ужинают с мисс Абби за прилавком". Затем они все трое вышли вместе.

Все еще как бы во сне, Белла увидела, что она входит в опрятную, старинного фасона, таверну, и что ее, как бы контрабанду, вводят в небольшую трехутольную комнатку, почти против прилавка этого заведения. Господин инспектор уконтрабандил как ее, так и Джона, в эту курьезную комнатку, названную Уютом в надписи на двери, войдя первый в узкий коридор, и потом быстро повернувшись, и обогнув своих спутников, с раскинутыми руками, как будто они были две овцы, которых он загонял в нее. Комнатка была освещена для их приема.

-- Теперь, - сказал господин инспектор Джону, убавив газовое пламя, - я присяду к ним как бы случайно, и когда скажу слово: удостоверение в личности, вы покажетесь.

Джон кивнул, и господин инспектор пошел один к полудверке прилавка. Из затемненной двери Уюта, где стояла Белла со своим мужем, они могли видеть приятную компанию трех человек, сидевших за-ужином позади прилавка, и слышать все, что они говорили.

Три человека эти были мисс Абби и двое мужчин, гостей, которым коллективно господин инспектор заметил, что погода изощряется холодом не по времени года.

-- Ей и следует изощряться, чтоб от ваших острот не отстать, сэр, - сказала мисс Абби. - Чем-то вы теперь заняты?

-- Благодарю за комплимент. Ничем особенным, мисс Абби, - был ответ господина инспектора.

-- Кто это у вас в Уюте? - спросила мисс Абби.

-- Один джентльмен с супругой, мисс.

-- А кто они такие? Если позволено спросить, не вреди вашим глубоким планам в интересах честной публики? - сказала мисс Абби, гордясь присутствием господина инспектора, как присутствием гения-покровителя

-- Они чужие в этой части города, мисс Абби. Они ждут, пока мне будет нужно, чтобы джентльмен в известном месте на полминутку показался.

-- Пока они дожидаются, - сказала мисс Абби, - не посидите ли вы с нами?

Господин инспектор тотчас же шмыгнул за прилавок и сел у полудверцы, спиной к коридору и прямо против обоих гостей.

-- Я ужинаю гораздо позднее, - сказал он, - и потому я порядка вашего стола не нарушу. По выпью стаканчик флипу, если это флип в кружке у каминной решетки.

-- Флип, - отвечала мисс Абби, - да еще моего собственного приготовления, и если вы найдете его где-нибудь лучше, то я желала бы знать, куда обратиться.

Налив ему гостеприимною рукой дымящийся стакан, мисс Абби снова поставила кружку к огню, так как компания еще не дошла до флипового акта своего ужина и только занималась перевалкой крепкого эля.

-- А-х! - воскликнул господин инспектор. - Вот так смак! Нет сыщика во всей полиции, мисс Абби, который мог бы что-нибудь лучше этого флипа отыскать.

-- Мистер Джоб Поттерсон, - продолжал господин инспектор, - пью за ваше здоровье. Мистер Джекоб Кеббль, пью за ваше. Надеюсь, вы совершили счастливое плавание на родину, джентльмены.

Мистер Кеббль, тучный широкоплечий человек, мало говоривший и много кушавший, сказал скорей отрывисто, чем приветливо, поднося эль к своим губам.

-- Тоже за ваше.

Мистер Джон Поттерсон, человек полуматросского вида, с услужливыми манерами, сказал: - Благодарю вас, сэр.

-- Господи, помилуй душу и плоть мою! - воскликнул господин инспектор. - Толкуйте о ремеслах, мисс Абби, и о том, как они оставляют свой отпечаток на людях (предмет, которого еще никто не касался), а кто по узнает, что брат ваш корабельный служитель? У него живая, всегда готовая к услугам искра в глазу, ловкость во всех движениях, что-то такое, что дает возможность положиться на него в тех случаях, когда вам тазик потребуется, все в нем корабельного служителя показывает! А мистер Кеббль; ну, не пассажир ли он с головы до пяток? В нем вся торговая складка; да еще такая, что вы с радостью ему фунтов пятьсот в кредит дать готовы. Притом же разве не видите, как на нем морская соль блестит?

-- Вы видите, может быть, - отвечала мисс Абби, - а я не вижу. Что же касается до корабельного служительства, мне кажется, моему брату нора было бы от него и отказаться и взять себе на руки этот дом, когда сестрица его на покой пойдет. Не возьми он, дом рушится. Я его ни за какие деньги не иродам такому человеку, который не будет для него законом, как я всегда была.

-- Совершенная ваша правда, мисс, - сказал господин инспектор. - Лучше этого дома не знают наши люди. Куда лучше! И мало-мальски подходящого не знают. Покажите полиции Шесть Веселых Товарищей Носильщиков, и вся полиция до последняго констабля укажет вам на этот дом, как на совершенство в своем роде, мистер Кеббль.

Этот джентльмен, весьма сериозным кивком головы, подписался под этим свидетельством.

-- Толкуйте о том, что время ускользает, как животное в сельских забавах, у которого хвост бывает намазан мылом, - сказал господин инспектор, - опять также предмет которого еще никто не касался, - толкуйте, что угодно. Толкуйте, что угодно. А каково проскользнуло оно мимо нас с тех пор, как мистер Джоб Поттерсон, здесь присутствующий, и мистер Джекоб Кеббль, здесь присутствующий, и офицер полиции, здесь присутствующий, в первый раз встретились для удостоверения в личности!

Муж Беллы тихо подошел к прилавку.

-- Каково время-то мимо нас проскользнуло, - продолжал медленно господин инспектор, внимательно наблюдая глазами обоих гостей, - с тех пор, как мы, те же самые три человека, при следствии в этом самом доме... Мистер Кеббль? Вам не здоровится, сэр?

Мистер Кеббль встал, шатаясь с отпавшею нижнею челюстью, ухватил Поттерсона за плечо и указал к полу дверце. Потом он вскрикнул: "Поттерсон! Смотри! Смотри туда!" Поттерсон вскочил, отступил назад и крикнул: "Силы небесные, защитите нас! Что это такое!" Муж Беллы отошел назад к Белле, принял ее в свои объятия (потому что она ужаснулась при виде непостижимого ужаса этих двух человек) и затворил дверь маленькой комнаты. За этим последовал шум голосов, в котором голос господина инспектора принимал самое деятельное участие; потом он постепенно стих и замолк, и господин инспектор снова явился: "Живо, вот лозунг, сэр!" - сказал он знаменательно моргнув. "Уведем вашу даму тотчас же". Белла и её муж немедленно очутились под звездами, на обратном пути одни к карете, дожидавшейся их.

Все это было чрезвычайно удивительно, и Белла ничего не могла понять кроме того, что Джон правь. Почему он был прав, и почему его подозревали в чем-то дурном, она не могла отгадать. Какая-ио смутная идея, что он никогда не носил фамилии Гандфорда, и что между им и этим таинственным лицом существует только замечательное сходство, составляла ближайший подступ к объяснению сколько-нибудь определенному. По Джон торжествовал, это было для нея ясно видимо; чтоже до остального, то она могла подождать.

Когда Джон возвратился к обеду на следующий день, он сказал, садясь на диван возле Беллы и малютки Беллы:

-- Милая моя, у меня есть для тебя новость. Я разстался с Китайским домом.

Так как, повидимому, он был рад, что разстался с ним, то Белла и подумала, что в этом нет никакого несчастия.

-- Короче сказать, душа моя, - сказала Джон, - Китайский дом обанкротился и закрылся. Китайского дома больше нет.

-- Следовательно, ты теперь в каком-нибудь другом доме. Джон?

-- Да, моя душечка. Я теперь при другом роде занятий. И лучше обезпечен.

Неисчерпаемого ребенка тотчас заставили поздравить его с приличным движением пухленькой ручки и крошечного кулачка.

-- Я боюсь, жизнь моя, - сказал Джон, - ты слишком привязалась к этому коттеджу?

-- Причина, почему я сказал боюсь, - ответил Джон, - та, что нам нужно съехать.

-- О, Джон!

-- Это выгодно, Джон?

-- Да, моя милая, несомненно, выгодно.

Он взглянул на нее очень радостно и взглянул очень лукаво, что заставило неисчерпаемого стать в позицию с крошечными кулачками и спросить угрожающим тоном, что это значило.

-- Душа моя, ты сказала, что выгодно, и я сказал, что выгодно. Очень невинное замечание, право.

В то время, как Джон наклонился, чтобы принять это наказание, Белла спросила его, скоро ли представится им необходимость переехать? Действительно скоро (сказал Джон); он предложил ей, как можно, скорее переехать. И взять с собой мебель, само собой разумеется? (сказала Белла). Нет (сказал Джон): дело в том, что дом в некотором роде, как бы уже меблирован.

Неисчерпаемый ребенок, слыша это, снова принял наступательное положение и сказал:

-- Но, ведь, там для меня детской нет, сэр. Как вы думаете, жестокосердный родитель?

На что жестокосердный родитель ответил, что там есть в некотором роде как бы детская, и ее можно будет приспособить.

Тут он был опрокинут на спину и задушен поцелуями.

-- Но серьезно, Джон дружочек, - сказала Белла раскрасневшись самым прелестным образом от этих упражнений, - будет ли дом в том виде, как он есть, удобен для малютки? Вот вопрос.

-- Я чувствовал, что это составит вопрос, - отвечал он, - и потому распорядился так, чтобы ты могла завтра утром отправиться со мной и взглянуть на него.

Согласно с этим условились, что Белла завтра утром поедет. Джон поцеловал ее. Белла была в восторге.

раз, когда отвернула свое лицо от двери мистера Боффина. Не только поехали в известную часть города, но въехали, наконец, в ту же самую улицу. По только въехали в ту же самую улицу, но остановились, наконец, у того же самого дома.

-- Джон, друг мой! - воскликнула Белла, смотря из окна с трепетом. - Видишь ты, где мы находимся?

-- Вижу, душа моя. Кучер не ошибся.

Наружная дверь отворилась без предварительного звонка, и Джон тотчас же помог ей выйти. Стоявший в дверях слуга, не сделал никакого вопроса Джону и не пошел впереди их, и не последовал за ними, когда они начали всходить по лестнице. Только обвившаяся вокруг нея рука её мужа, понуждавшая ее идти вперед, воспрепятствовала Белле остановиться у первой ступеньки лестницы. В то время, как они всходили, она увидала, что вся эта лестница со вкусом украшена самыми прелестными цветами.

Взойдя еще несколько выше, она приблизилась к птичнику, где множество тропических птичек, более роскошных по краскам, чем самые цветы, порхали во все стороны; и между этими птичками были золотые и серебряные рыбки, и мхи, и водяные лилии, и фонтан, и всякого рода чудеса.

-- О, мой милый Джон! - сказала Белла. - Что это значит?

-- Ничего, моя милая, ничего. Пойдем.

Они продолжали идти, пока не приблизились к двери. В ту минуту, как Джон протянул руку отворить ее, Белла схватила его за руку.

Джон подхватил ее на руку и проворно вошел вместе с ней в комнату.

Взгляните, мистер и мистрисс Боффин сияют! Взгляните, мистрисс Боффин всплеснула руками в восторге и бежит к Белле со слезами радости, обильно текущими по её доброму лицу, и сжимает ее в объятиях на своей груди с такими словами: "Моя душечка, душечка, душечка! Нодди и я, мы видели, как тебя венчали и не могли пожелать тебе счастья и даже поговорить с тобой! Моя душечка, душечка, душечка, Женочка Джона и мамочка его малютки! Моя милая, милая, радостная, красавица, красавица! милости просим, ты теперь у себя дома, моя душечка".