Оливер Твист.
Глава VIII. Оливер идет в Лондон, и встречает на дороге странного молодого джентльмена.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Оливер Твист. Глава VIII. Оливер идет в Лондон, и встречает на дороге странного молодого джентльмена. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
Оливер идет в Лондон, и встречает на дороге странного молодого джентльмена.

Оливер достиг до того места, где оканчивалась тропинка, и вышел на большую дорогу. Было восемь часов, и хотя он отошел уже пять миль от города, но бежал до самого полдня, прячась в кустах и за деревьями, и все еще боясь преследования. Тогда он сел отдохнуть около поверстного столба, и в первый раз начал думать о том, куда идти, как жить.

На камне, у которого сидел он, крупными буквами написано было, что до Лондона остается еще семьдесят миль. Имя Лондона взволновало все его мысли. Лондон! такое огромное место! Никто, даже сам мистер Бомбль, не найдет его там. Еще в Доме Призрения он часто слышал от стариков, что не нужно много ума тому, кто хочет жить в Лондоне, что для этого есть такия средства, которых деревенским простякам никогда и в голову не приходило. Но это место было дико для бездомного мальчика, который, будучи лишен посторонней помощи, должен умереть на улице. Подумав обо всем этом, Оливер вскочил на ноги, и снова пустился в путь.

Он прошел уже более четырех миль, как вдруг вспомнил, сколько ему надобно идти еще, чтоб достигнуть цели. При этой мысли, он пошел тихо, думая, как бы ему лучше тут поступить. В его котомке был кусок хлеба, толстая рубаха и пара чулок, а в кармане один пенс, подарок Соверберри после похорон, где он получил более, нежели ожидал. - Чистая рубаха, думал Оливер: - очень полезная вещь, и пара чулок тоже хороша, и пенс пригоден; но всего этого мало, чтоб пройдти шестьдесят-пять миль пешком, зимою. Однакожь эти мысли не долго безпокоили Оливера; взвалив котомку на плечи, он пошел далее.

В этот день Оливер прошел двадцать мыль, и во все время но ел ничего, кроме ломтя черствого хлеба и поды, которую выпрашивал себе по дороге. По наступлении ночи, он, забившись в рожь, решился проспать до утра. Сначала ему было страшно, потому-что ветер сильно дул и он прозяб, был голоден и совершенно один. Но, утомленный дорогою, он скоро заснул, забыв все свое горе.

Проснувшись на другое утро, он почувствовал холод и такой голод, что должен был променять свой пенс на маленький хлеб, проходя чрез деревню; но не успел он пройдти двенадцати миль, как снова наступила ночь; он утомился до крайности, колени его подгибались, ноги дрожали. Другая ночь, проведенная на открытом воздухе, повредила ему, и когда, на следующее утро, он собрался-было в путь, то едва мог передвигать ноги.

Оливер остановился у почтовой кареты, и просил пассажиров взять его с собою; но никто не обращал на него внимания; нашлись даже люди, которые предлагали ему за пол-пенса пробежать до следующого пригорка. Бедный Оливер попробовал-было несколько времени бежать за каретою, но утомленный остановился и не мог догнать ее. Пассажир, увидев, что Оливер остановился, положил пол-пенса в карман, говоря, что это ленивая собака, которая и гроша не стоит. Карета покатилась далее, оставив за собою только облако пыли.

В некоторых деревнях прибиты были объявления о представлении в полицию бродяг; это так напугало Оливера, что он решился бежать изо всей силы. В других деревнях, он останавливался около трактиров, и жалобно смотрел на прохожих; но трактирщицы всегда прогоняли его, думая, что это вор. Иные выпускали на него своих собак, и бедный Оливер нигде не находил пристанища.

Таким образом, Оливеру пришлось бы кончить жизнь подобно своей матери, или, что все равно, упасть мертвым на дороге, еслиб судьба не послала ему доброго старика и благотворительной старухи. Старик дал ему хлеба и сыру, а старуха, у которой внучек был в море, сжалилась над бедным сиротою и дала ему все, что могла, да сверх того наделила его кроткими словами утешения и такими слезами сострадания, что оне запали в душу Оливера глубже, нежели все претерпенные им мучения.

Рано утром, в седьмой день после бегства, Оливер вошел в маленький городок Барнет. Ставни у домов были еще заперты, улицы пусты, нигде не видно ни души. Солнце всходило во всей красе своей; но блеск его давал только живее чувствовать мальчику одиночество, когда, покрытый пылью и потом, с израненными ногами, он сел на пороге какого-то дома.

Мало по-малу ставни начали отворяться, занавески отдергивались, и народ показывался на улицах. Иные останавливались посмотреть на Оливера, другие оглядывались на него; но никто не подошел к нему, никто не спросил, как он здесь очутился. Он боялся просить милостыни, и молча сидел на пороге.

Ему казалось удивительным это множество публичных домов (в Барнете каждый дом непременно трактир, большой или малый) и он начал внимательно смотреть на проезжих, как вдруг заметил, что мальчик, который за минуту прошел мимо его, воротился назад, и внимательно разсматривал его с другой стороны дороги. Сначала он не обращал на это никакого внимания; но мальчик так долго оставался в одном положении, что Оливер поднял голову и устремил на него вопрошающий взгляд. Мальчик перешел через дорогу и, подошед к Оливеру, сказал:

-- Что с тобою, любезный?

Сделавший этот вопрос маленькому беглецу, был почти одних с ним лет, но казался Оливеру чем-то странным. У него был вздернутый нос, узкий лоб, какое-то смешное выражение лица; ко всему этому он был весь перепачкан, и имел ухватки и приемы взрослого человека. Низенький рост, кривые ноги и узкие отвратительные глаза были существенными его приметами. Шляпа его была так легко надета на голову, что могла слететь при малейшем дуновении ветерка, еслиб он поминутно не поправлял ее. На нем был фрак взрослого человека, достававший до пяток. Он отогнул обшлага, чтоб освободить руки и положить их в карманы; сапоги блюхеровские; вид важный и гордый.

-- Что с тобою, любезный? сказал странный джентльмен Оливеру.

-- Я очень устал и очень голоден, отвечал Оливер, со слезами на глазах. - Я все шел пешком, семь дней был в дороге.

-- Семь дней в дороге! сказал юный джентльмен. О, понимаю. Цапля послала? Но, прибавил он, смотря с удивлением на Оливера: - ты, кажется, не знаешь, что такое цапля, дружок?

Оливер смиренно отвечал, что это, кажется, птица.

-- О, как же ты прост, дружок! вскричал юный джентльмен. - Цапля - значит судья, и если ты идешь по приказанию цапли, то уже назад не воротишься; надо идти вперед. Ты никогда не был на мельнице?

-- На какой мельнице? спросил Оливер.

-- На какой мельнице? Ну, на мельнице, которой нужно так мало места, что она может молоть хоть в кружке, и чем тише ветер, тем лучше, потому-что тогда нельзя достать рабочих. Но пойдем, сказал юный джентльмен, ты верно голоден.

Помогши Оливеру встать, юный джентльмен зашел в ближайшую лавку, купил ветчины и хлеба, потом пошел с Оливером в трактир и велел подать себе пива. По приглашению своего таинственного друга, Оливер начал завтракать с большим аппетитом, между-тем, как странный мальчик разсматривал его с большим вниманием.

-- В Лондон идешь? сказал наконец странный мальчик, когда Оливер кончил.

-- Да-с.

-- Нет-с.

-- Деньги?

-- Нет.

Странный мальчик начал свистать и запустил руки в карманы, сколько было можно.

-- Вы живете в Лондоне? спросил Оливер.

-- Да, когда я бываю дома, отвечал мальчик: - я думаю, тебе нужно где-нибудь ночевать сегодня?

-- Да, я не спал с-тех-пор, как вышел из дому, отвечал Оливер.

-- Не реви понапрасну, сказал юный джентльмен: - я должен к вечеру быть в Лондоне, где я знаком с одним почтенным джентльменом; он даром даст тебе квартиру и ничего с тебя не возьмет... то-есть, если знакомый ему джентльмен отрекомендует тебя. А разве он не знает меня? Ну, не совсем - конечно!

Юный джентльмен улыбнулся, желая показать, что последния слова он говорил в насмешку, и допил пиво.

Невозможно было отказаться от такого неожиданного приглашения, тем более, что джентльмен советовал Оливеру не терять напрасно времени. Скоро между ими завязался дружеский и откровенный разговор, из которого Оливер узнал, что имя его друга Джек Докинс, и что он любимец и protégé старого джентльмена, о котором упоминал.

Одежда мистера Докинса ничего не говорила хорошого в пользу его покровителя; но как в откровенном разговоре он признался, что между приятелями он известен под именем "Хитреца", то Оливер старался по возможности составить себе хорошее мнение о старом джентльмене, с которым надеялся вскоре короче познакомиться.

не отставать от него ни на шаг.

Все внимание Оливера устремлено было на то, чтоб не потерять своего путеводителя; однако он успел бросить беглый взгляд на обе стороны дороги, по которой они шли. Улица была чрезвычайно узка и грязна, воздух заражен каким-то невыносимым запахом. В ней было много маленьких лавок, но казалось, что в них торговлю производили только детскими шляпами, и хотя было уже поздно, однако им часто встречались дети, входившия и выходившия из лавок, или выглядывавшия в окна. Переулки, на каждом шагу пересекавшие улицу, наполнены было бродягами и пьяницами.

Оливер начал уже размышлять о том, не бежать ли ему назад, как вдруг проводник, схватив его за руку, толкнул в отворенные ворота дома, стоявшого на самом конце улицы, и, вошед в корридор, запер за собою дверь.

-- Ну! кричал голос сверху в ответ на свист Докинса.

-- Plummy и Slam! был ответ.

-- Вас двое, сказал человек, отдаляя свечу и заслоняя свет рукою. - Кто другой?

-- Новичок, отвечал Докинс, толкая Оливера вперед.

-- Откуда он?

-- Из Гренландии. Что, Феджин наверху?

Оливер, одною рукою ощупывая стену, а другою держась за своего спутника, начал с большим трудом подыматься по темной развалившейся лестнице, между-тем, как товарищ его шел так быстро, что, казалось, давно знал ее. Он отпер дверь в комнату и втащил за собою Оливера.

был котел, в котором кипело что-то; а возле, с вилкою в руках, старый, сгорбленный Жид, на отвратительное лицо которого падали клочки рыжих, курчавых волос. На нем был грязный фланелевый сюртук без воротника; казалось, все внимание его было разделено между очагом и веревкой, на которой висело несколько шелковых платков. На полу постлано несколько постелей, одна возле другой; а вокруг стола сидели четыре или пять мальчиков, не старее Докинса, куря из длинных глиняных трубок и допивая вино с видом пожилых людей. Все они окружили своего товарища, который сказал шопотом несколько слов Жиду и потом оборотился к Оливеру; то же сделал и Жид с вилкою в руке.

-- Вот он, Феджин, сказал Докинс: - мой друг, Оливер Твист.

Жид усмехнулся, и, отвесив низкий поклон Оливеру, протянул ему руку, говоря, что надеется иметь честь покороче с ним познакомиться. Потом мальчики с трубками окружили его и крепко жали ему обе руки, особенно ту, в которой он держал свои маленький узелок. Один джентльмен взял на себя труд спрятать его шапку; другой был так услужлив, что положил руки в его карманы, с тем, чтоб избавить его от труда самому опорожнивать их, когда будет ложиться спать. Может-быть, эти учтивости простирались бы и далее, еслиб вилка Жида не усадила всех по местам.

"хитрец"! сними-ка с очага котел и подвинь к огню стул для Оливера. А! ты смотришь на носовые платки, дружок? Их много здесь, не-правда-ли? Нам отдают их для мытья... только, Оливер, только. Ха! ха! ха!

Все воспитанники веселого старого джентльмена громко засмеялись при последних словах его. Оливер съел свою порцию. Жид налил для него стакан воды с ромом, говоря, чтоб он поскорее все выпил, потому-что его дожидаются другие. Оливер исполнил, чего от него требовали, и почти тотчас после этого почувствовал, что его тихо опустили на одну из постелей; он заснул крепким сном.