Повесть о двух городах.
Книга третья. След бури.
XII. Темнота.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Повесть о двух городах. Книга третья. След бури. XII. Темнота. (старая орфография)

XII.
Темнота.

Сидней Картон остановился на улице, не решившись еще совершенно, куда идти.

"В девять часов в банкирском доме Тельсонов..." сказал он с задумчивым видом. "Не пойдти ли мне, между-тем, показать себя? Я полагаю это будет лучше: пусть эти люди знают, что здесь есть такой человек, как я; это благоразумная предосторожность и, может-быть, необходимая предосторожность Только осмотрительнее, осмотрительнее и осмотрительнее! Я должен это обдумать".

Умерив свои шаги, которые уже направлялись к определенной цели, он прошелся раза два по потемневшей уже улице, и представил себе возможные последствия своего решения. Первое впечатление теперь было подтверждено.

"Лучше" сказал он, решившись окончательно, "чтобы эти люди знали, что здесь есть такой человек, как я". И он повернул к Сент-Антуану.

Дефорж в этот день объявил себя содержателем винного погреба в предместье Сент-Антуана. Для того, кто знал хорошо город, нетрудно было отъискать его погреб и без разспросов. Найдя его, Картон снова вышел из этих тесных улиц, отобедал в кафе и крепко заснул после обеда. В первый раз, после многих лет, он не пил ничего крепкого. Со вчерашняго вечера он пропустил несколько глотков легкого вина, и вчерашний вечер он вылил в камин у мистера Лори последния капли водки, как человек, решившийся покончить с нею.

Было семь часов, когда он проснулся совершенно свежий и снова вышел на улицу. Идя по дороге к Сент-Антуану, он остановился у окошка лавки, в которой было зеркало, поправил свой развязавшийся галстух, воротник сюртука, растрепанные волосы. Сделав это, он прямо отправился к погребу Дефоржа и вошел в него.

Посетителей здесь не было, исключая Жака третьяго. Этот человек, которого он видел между присяжными, пил, стоя у прилавка. и разговаривал с Дефоржами, мужем и женою. Мщение принимала участье в беседе, как непременный член заведений.

Когда Картон вошел, сел на свое место и спросил на ломаном французском языке небольшую мерку вина, мадам Дёфорж бросила на него безпечный взгляд, потом посмотрела на него пристальнее, потом еще пристальнее и потом подошла к нему сама и спросила, что он приказал.

Он повторил сказанное им.

-- Англичанин? спросила мадам Дефорж с любопытством, подымая свои темные брови.

Посмотрев на нее, как-будто даже и звук одного французского слова был труден для его понимания, он отвечал:

-- Да, мадам, да, я англичанин.

Мадам Дефорж вернулась к прилавку, чтоб достать вина, и когда он взял якобинский журнал и углубился в него, как-будто с трудом понимая читанное, он слышал, как она сказала; "клянусь вам, вылитый Эвремонд!"

Дефорж принес ему вина и пожелал доброго вечера.

-- Что?

-- Добрый вечер.

-- А! добрый вечер, гражданин, сказал он, наполняя свою рюмку. - А! и доброе вино. Пью за республику.

Дефорж вернулся к прилавку и сказал: "конечно, есть сходство". Мадам отвечала сурово. "Я говорю вам: сильное сходство". Жак третий заметил миролюбиво. "Он у вас слишком на уме, мадам". Любезная Мщенье прибавила со смехом: "Да, клянусь, и вы с таким удовольствием ожидаете увидеть его еще раз завтрашний день".

Картон следовал пальцем за строчками и словами своей газеты, с необыкновенно-занятым видом. Они все оперлись руками на прилавок и разговаривали тихо между собою После нескольких минут молчания, впродолжение которых они все смотрели на него, междутем, как его внимание, повидимому, было сосредоточено на якобинской газете, они возобновили свой разговор.

-- Мадам говорит правду, заметил Жак третий: - к-чему останавливаться? Это так убедительно. К-чему останавливаться?

-- На всеуничтожении, сказала мадам.

-- Великолеино! прорычал Жак третий. Мщение также одобрила ее.

-- Всеуничтожение - хорошее правило, жена, сказал Дефорж несколько-смущенный: - я против него ничего не скажу в смысле общем. По этот доктор так много выстрадал. Вы видели его сегодня, вы заметили его физиономию, когда читали бумагу?

-- Я заметила его физиономию! повторила мадам с пренебрежением и досадою. - Да, а заметила его физиономию, я заметила - это физиономия не истинного друга республики. Советую ему приберечь свою физиономию!

-- И вы заметили, жена, сказал Дефорж с упреком: - страдание его дочери, которое для него должно быть двойным страданием!

-- Я заметила его дочь! повторила мадам: - да, я заметила его дочь не один раз. Я заметила ее сегодня, и я замечала ее в другие дни. Я заметила ее в суде и я замечала ее на улице у тюрьмы. Стоит мне поднять этот палец!

Она, казалось, подняла его (глаза слушателя были устремлены на газету) и прищелкнула им по прилавку, как-будто топор опустился.

-- Гражданка восхитительна! прорычал Жак третий.

-- Она ангел! сказала Мщение и обняла ее.

-- Что до тебя, продолжала мадам неумолимо, обращаясь к своему мужу: - то еслиб это зависело от тебя - к-счастью это не зависит от тебя - ты спас бы этого человека и теперь.

-- Нет! представил Дефорж. - Нет, еслиб даже стоило только поднять этот стакан, чтоб спасти его! Но здесь я бы и покончил дело. Я говорю, остановимтесь здесь.

-- Смотрите же, Жак, сказала мадам Дефорж злобно: - смотрите также и вы, моя миленькая Мщение, смотрите оба! Слушайте! За другия преступления, как тиранов и утеснителей, я давно ужь отметила в моем списке этот род, обрекая его на погибель. Спросите мужа, так ли это.

-- Совершенно так, подтвердил Дефорж, не дожидаясь вопроса.

-- В начале великих дней, когда пала Бастилия, он находит сегодняшнюю бумагу; он приносит ее домой и среди ночи, когда лавка опустела и была заперта; мы принялись читать ее на этом самом месте, при этой самой лампе. Спросите, так ли это.

-- Совершенно так, подтвердил Дефорж.

-- В ту ночь, я говорю ему, когда мы прочли бумагу, когда лампа догорала и когда свет брезжился через ставни, что я должна объявить ему тайну. Спросите его, так ли это.

-- Совершенно так, снова подтвердил Дефорж.

-- Я передаю ему эту тайну. Вот также, как и теперь, я бью себя руками по груди и говорю ему: "Дефорж, я была воспитана между рыбаками, на берегу моря. Это крестьянское семейство, так оскорбленное обоими братьями Эвремонд, как описывает это бастилская бумага, моя семья Дефорж, сестра мальчика, раненого на смерть, была моя сестра; этот муж был муж моей сестры; этот нерожденный ребенок был их дитя; этот брат был мой брат; этот отец был мой отец; эти мертвые - мои мертвые; и на мою долю выпало требовать за них ответа!" Спросите его, так ли это.

-- Это так, подтвердил еще раз Дефорж.

-- Так прикажите ветру и огню остановиться, отвечала мадам: - а не говорите этого мне.

Оба её слушателя необыкновенно восхищались её смертельною ненавистью. - Картон мог чувствовать, видя ее, и оба чрезвычайно выхваляли ее. Дефорж, имея всех против себя, сказал-было несколько слов про сострадательную жену маркиза, но собственная жена его повторила только прежний ответ: "прикажите ветру и огню остановиться, а не говорите этого мне".

его к двери и оперлась на его руку, указывая ему дорогу. Картону пришло тогда в голову, что дело было бы доброе схватить эту руку, приподнять ее и дать под нею верный и глубокий удар.

Но он пошел своею дорогою и скоро мрак поглотил его у стены тюрьмы. В назначенный час он вышел оттуда, чтоб снова явиться к мистеру Лори, где он нашел старого джентльмена, расхаживавшого взад и вперед в безпокойном волнений. Он сказал, что он был до-сих-пор у Люси и оставил ее, только несколько минут назад, чтоб прийдти сюда на условленное свидание. Он не видал её отца с самого времени, как он оставил банк, в четыре часа. Она имела еще слабые надежды, что его заступничество спасет Шарля; но это были очень слабые надежды. Он ушел более пяти часов: где мог он быть?

Мистер Лори прождал до десяти, но доктор Манет не возвращался; ему не хотелось оставить долее Люси одну; они решили, что он вернется к ней и потом опять придет в банк в полночь, между-тем Картон останется один у огня ожидать доктора.

Он ждал и ждал; часы ударили двенадцать, но доктор Манет не возвращался. Мистер Лори вернулся и не нашел никаких известий о нем и не принес также никаких известии о нем. Где он мог быть?

Они разсуждали об этом вопросе и уже начинали строить некоторые надежды на его продолжительном отсутствии, когда они заслышали его шаги на лестнице. Через минуту он вошел в комнату. Очевидно было, что все погибло.

Ходил ли он действительно к кому-нибудь, или он проблуждал все это время по улицам - это осталось навсегда неизвестным. Он стоял теперь, устремив на них взоры; они не делали ему никаких вопросов: его лицо высказало им все.

-- Я не могу найти его, сказал он: - а он мне так нужен. Где он?

Голова и шея его были обнажены; он говорил, обводя кругом безсмысленно глаза, потом снял свой сюртук и бросил его на пол.

-- Где мой верстак? Я везде искал моего верстака и не мог найти его. Что они сделали с моею работою? Время не терпит. Я должен кончить эти башмаки.

Они посмотрели друг на друга и сердца ёкнули в них.

-- Пустите меня работать, сказал он плаксивым голоском: - дайте мне мою работу.

Не получая никакого ответа, он рвал на себе волосы и топал ногою по полу, как взбалмошный ребенок.

-- Не мучьте жалкую погибшую тварь, взывал он к ним с ужасным воплем: - дайте мне мою работу! Что станется с нами, если эти башмаки не будут кончены сегодня?

Все погибло, погибло безвозвратно!

Очевидно, что не было никакой надежды разсуждать с ним или привести его в себя; и они оба, как-бы согласившись, положили руку на его плечо и уговорили его сесть перед огнем, обещая ему, что он сейчас же получит свою работу. Он опустился в кресло, устремил взоры на огонь и плакал. Как-будто все, что случилось с-тех-пор, как он оставил чердак Дефоржа, была одна фантазия, мечты. Мистер Лори видел в нем того же человека, который жил у Дефоржа.

Как ни были они оба поражены этим зрелищем нравственного разрушения, но теперь не было им времени увлекаться подобными ощущениями. Его одинокая дочь, лишенная теперь последней надежды и опоры, подымалась перед ними. Опять, как-будто согласившись, они посмотрели друг на друга с одинаким выражением на лице. Картон заговорил первый.

-- Последняя надежда пропала; она была и невелика. Да, лучше его отвести к ней. Но прежде нежели вы уйдете, слушайте меня внимательно. Не спрашивайте меня, зачем я делаю следующия распоряжения и требую от вас обещания, что они будут исполнены: я имею на то причины, и причины основательные.

-- Я не сомневаюсь в этом, отвечал мистер Лори. Говорите.

Фигура на кресле все это время однообразно качалась взад и вперед и стонала. Они говорили таким тоном, как-будто они сидели ночью у ложа больного.

Картон нагнулся, чтоб поднять с пола сюртук, почти запутавшийся в его ногах. При этом выпал небольшой бумажник, в котором доктор обыкновенно носил записки, что ему нужно было сделать в-течение дня. Картон поднял его; в нем лежала свернутая бумага.

-- Не мешало бы взглянуть на нее, сказал он. Мистер Лори наклонил голову, в знак согласия. Он развернул ее и воскликнул "благодаренье Богу! "

-- Что это такое? спросил мистер Лори с жадностью.

него. Вы видите: Сидней Картон, англичанин?

Мистер Лори держал его в руках, смотря на серьёзное лицо говорившого.

-- Спрячьте его для меня до завтра. Вы помните: завтра я с ним увижусь и лучше мне не брать его с собою в тюрьму.

-- Почему нет?

-- Я не знаю; но лучше не брать. Теперь возьмите эту бумагу, которую доктор Манет носил с собою. Это такое же свидетельство, открывающее пропуск ему, его дочери и её ребенку во всякое время за заставу и за границу? Видите?

-- Да!

-- Может-быть, он получил его вчера, как последнюю предосторожность, на случай несчастья. От которого он числа? Но это все-равно. Не останавливайтесь, чтоб еще смотреть; положите его бережно вместе с моим и вашим пропуском. Теперь слушайте. Я никогда не сомневался до последних двух часов, что он имел или что он мог достать эту бумагу. Она надежна, пока ее не отменили; но ее могут отменить; и я имею причины думать, что ее отменят.

-- Им не угрожает опасность?

-- Им грозит большая опасность. Мадам Дефорж грозит им доносом: я знаю это от нея самой. В этот вечер я подслушал слова этой женщины, которые представили мне опасность их и в самых сильных красках. Я не упустил времени и с-тех-пор видел шпиона. Он подтвердил мои догадки, Он знает, что пильщик, живущий у тюремной стены, предан Дефоржам, и мадам Дефорж подучала его, как он должен сказать, будто он видел, что она - ни разу он не назвал имени Люси - делала знаки и подавала сигналы заключенникам. Легко предвидеть, что заговор тюремный будет избран здесь обыкновенным предлогом; и она и, может-быть, её ребенок и, может, её отец, потому - что обоих видели с нею на этом месте, положат свою жизнь. Не смотрите на меня с таким - ужасом; вы спасите их всех.

-- Да поможет мне само небо, Картон! Но как?

-- Я вам скажу как. Это будет зависеть от вас и, конечно, вы лучший человек на это. Новый донос, вероятно, воспоследует только послезавтра, может-быть, даже два или три дня позже, или даже неделю спустя. Вы знаете, эту уголовное преступление - оплакивать или даже сочувствовать жертве гильойтины. Нет сомнения, она и её отец будут виновны в этом преступлении; и эта женщина (нет возможности передать силы её ненависти) выждет время, чтоб еще более подкрепить свое дело и нанести надежнее удар. Вы следуете за мною?

-- Так внимательно и с такою уверенностью ко всему, что вы говорите, что на-время я даже теряю из виду и это несчастие, отвечал мистер Лори, прикасаясь к спинке кресла доктора.

-- У вас есть деньги: вы можете купить себе все средства к возможно-быстрому путешествию до берега морского. Ужь несколько дней назад, вы сделали все приготовления к отъезду вашему в Англию. Завтра рано поутру изготовьте ваших лошадей, так-что вы могли бы тронуться в два часа пополудни.

-- Будет исполнено!

-- У вас благородное сердце. Не говорил ли я, что на лучшого человека мы не могли бы положиться? Скажите ей вечером же, что вы знаете об опасности, угрожающей ей, её ребенку и отцу. Настаивайте на этом, потому-что она готова с радостью сложить свою прекрасную голову вместе с мужем. Он замялся на минуту, потом продолжал тем же тоном: - Ради её ребенка и её отца убедите ее в необходимости оставить Париж вместе с ними и с вами. Скажите ей, что это было последнее распоряжение её мужа; скажите ей, что от этого зависит более, нежели она может надеяться или предполагать. Думаете вы, что отец даже и в этом несчастном положении будет послушен ей?

-- Я убежден в этом.

-- Я думал также. Спокойно сделайте все эти приготовления здесь, на дворе; займите даже ваши места в карете. Как только я приду к вам, примите меня к себе и поезжайте.

-- Я понимаю: я должен ждать вас во всяком случае?

-- В таком случае, сказал мистер Лори, схватив его горячую, но твердую руку: - это не будет зависеть от одного старика, но рядом со мною будет молодой, горячий человек.

-- С помощью неба он будет с вами! Дайте мне торжественное обещание, что ничто не заставит вас изменить распоряжений, в которых мы теперь порукою друг перед другом.

-- Припомните же завтра эти слова. Малейшее изменение или отсрочка, пр какой бы то ни было причине - и ни одна жизнь не будет спасена, и многия жизни неизбежно будут принесены на жертву.

-- А я надеюсь исполнить мою. Теперь прощайте!

Хотя он это сказал серьёзно, хотя он даже приложил к своим губам руку старика, но они еще не разстались. Он помог ему пробудить качавшуюся фигуру перед огнем, поднять сюртук и надеть его на него, и потом уговорить выйдти, будто на поиск верстака и работы, которых он со слезами просил у них. Он шел по другую сторону её и проводил ее до самого двора дома, где оставалось выжидать тягостную ночь горькое сердце, так счастливое, когда он раскрывал перед ним свое одинокое сердце. Он взошел на двор и остановился здесь один на несколько минут, смотря на свет в окошке её комнаты и, уходя, он послал ей благословение и прости.