Часовые куранты.
Четвертая четверть.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Часовые куранты. Четвертая четверть. (старая орфография)

Четвертая четверть.

Еще некоторое воспоминание о фантастических образах, в которых являлись, колокола; смутное впечатление, произведенное громким трезвоном; какое-то внутреннее чувство, сопровождаемое головокружением и напоминавшее сонм призраков, пока это воспоминание не потерялось в смутности их безчисленного множества; наконец, внезапно и неизвестно, как усвоенное сознание, что в истекший промежуток прошло много лет, - и Тоби, сопровождаемый духом ребенка, внимательно приглядывался к двум сидевшим вместе смертным.

Общество было толстое и жирное, со свежими и розовыми щеками, счастливое и веселое. Общество состояло лишь из двух человек, но красных за десятерых, сидевших перед ярким пламенем камина и разделенных лишь маленьким низеньким столом, только-что опростанным от небольшой закуски, потому что иначе пришлось бы предполагать, что в этой комнате благоухание горячого чая и пирожков сохраняется гораздо дольше, чем где бы то ни было. Но так как чашки и блюдца, совершенно чистые, стояли на своем обыкновенном месте в угловом шкапчике, а вилка для жаркого висела на своем гвозде, растопырив свои четыре пальца, как-будто желая снять мерку на пару перчаток, то и не представлялось других видимых следов только-что окончившейся закуски, как мурлыкание домовой кошки, облизывавшей себе перед огнем мордочку, и как довольство на блестящих (чтоб не сказать жирных) лицах хозяев.

Эта счастливая чета - очевидно, муж и жена - поделили место у огня поровну; они уселись очень уютно, опустив взор на кусочки горящого угля, падавшие сквозь решетку, и то дремали, кивая головами, то просыпались, когда большой кусок угля отделялся от остальной массы, как-бы грозя увлечь за собою весь костер.

Однако, нечего было опасаться, что огонь скоро загаснет, потому что яркий свет его озарял не только маленькое зало, стекла двери и закрывавшия их наполовину занавески, но и видневшуюся за дверью маленькую лавочку, - лавочку, наполненную, набитую товарами, как желудок прожорливой акулы. Сыр, масло, мыло, соленые овощи, спички, сало, квас, волчки, конфеты, канареечная травка, ветчина, метлы, точила, соль, уксус, вакса, селедки, бумага, абажуры, грибы с едким соусом, тесемки, булки, воланы, яйца и грифеля, - все годилось для желудка этой жадной маленькой лавочки. Было там еще многое, чего я не сумею и назвать. Мотки бичевок, пучки луку, пачки свечей, корзинки салату, щетки и проч. висели с потолка, как редкие плоды, между тем как ящики, коробки и корзины различных форм, распространявшие разные ароматные запахи, свидетельствовали за правдивость вывески над наружною дверью, извещавшей публику, что хозяин этой маленькой лавочки - патентованный торговец кофеем, чаем, перцем и табаком, как нюхательным, так и курительным.

Взглянув на предметы, видневшиеся при пламени камина и при менее веселом свете двух ламп, дымившихся и почти задыхавшихся в самой лавочке, а затем на одно из двух лиц, - сидевших перед огнем, в прилегавшей к лавке комнате, Тоби без труда узнал в толстой старухе мистрис Шиккенсталькер, проявлявшей склонность раздобреть уже в то время, когда он знал ее хозяйкою простой мелочной лавочки, с небольшим неуплаченным счетцем, значившимся в записной книжке при имени Тоби.

Черты лица другого человека были менее знакомы Тоби. Этот широкий подбородок, со складками, в которых можно было спрятать палец, эти изумленные глаза, которые, казалось, совещались с самими собою, углубляться ли им еще более в мягкую массу лица; этот нос, горевавший о нарушении его отправлений пороком, известным под названием сопения; эта жирная и короткая шея, эта задыхающаяся грудь и другия достоинства подобного же рода, хотя и очень способные глубоко врезаться в памяти, не напоминали, однако, Тоби ни одной особы, которая была бы ему когда-либо знакома. Тем не менее в нем возникало какое-то смутное воспоминание. Наконец, в личности, вдвойне связанной с мелочной торговлей мистрис Шиккенсталькер и с её замужним бытом, Тоби признал прежнего швейцара сэри Джозефа Баули, того счастливого апоплектика, которому уже несколько лет надлежало быть в мыслях Тоби неразрывно связанным с образом мистрис Шиккенсталькер, потому что именно Тоби доставил этому человеку место в отеле, в котором ему, Тоби, пришлось сознаться в долге этой даме и тем навлечь на свою несчастную голову столь тяжкие упреки.

После перемен, которых он был свидетелем, Тоби не мог сильно интересоваться представившеюся ему теперь; но связь мыслей бывает иногда очень сильна, и Тоби невольно заглянул сквозь стеклянную дверь на место, где обыкновенно записывался мелом отпуск в долг покупщикам. Имени Тоби там не было, там были другия имена, но совершенно неизвестные ему; кроме того, список казался несравненно короче, чем бывал прежде, из чего Тоби заключил, что прежний швейцар стоял за дела на чистоган и что со своего вступления в торговлю он деятельно преследовал запаздывавших должников мистрис Шиккенсталъкер.

И что же! даже в глубокой горести Тоби при виде увядшей юности своей любимой дочери и при воспоминании об обманутых, основанных на ней надеждах, он - поверите-ли? - все же с некоторым сожалением увидел себя исключенным из числа должников мистрис Шиккенсталькер.

-- Какова погода сегодня вечером, Анюта? спросил прежний швейцар сэра Джозефа Баули, потягиваясь перед огнем и поглаживая свои ноги, насколько позволяли ему его короткия руки, - спросил голосом, который говорил: "Если погода дурна, я останусь дома; если хороша, мне неохота выходить".

-- Ветрено и сильно порошит, отвечала жена: и холодно и темно.

-- Как кстати у нас сегодня были пирожки, заметил супруг голосом человека, который вспоминает о какой-нибудь вещи с успокоенною совестью. Сегодня как-раз вечер для пирожков, блинков и ватрушек.

Прежний швейцар стал перечислять различные роды печений, как-бы припоминая про себя свои добрыые дела, затем он принялся снова потирать свои жирные ноги и, скрестив колена одно на другом, чтобы выставить против огня еще ненагревшияся части, разразился громким смехом, как будто бы кто-нибудь пощекотал его.

-- Вы в очень веселом настроении, Тегби, мой друг, заметила его жена.

Фирмою служила фамилия Тегби, вместо прежней, Шиккенсталькер.

-- Нет, не особенно. Я только немного расходился. Пирожки явились так кстати!

При этих словах он снова залился смехом; от этого лицо его до того налилось кровью, что для отвлечения её он начал производить своими толстыми ногами самые странные упражнения в воздухе, пока его не образумил и не заставил вести себя приличнее удар кулака в спину, нанесенный его коренастою супругой, которая не удовольствовалась этим предварением, а принялась изрядно тузить толстяка.

-- Боже милосероный! испуганно вскричала мистрис Тегби. Что с ним, бедным?

Мистер Тегби, утирая глаза, ответил едва внятно, что он немножко расходился.

-- Друг мой, сказала ему жена: не начинай снова брыкаться, если не хочешь уморить меня со страху.

усиливавшийся, предвещали ему поражение в этой борьбе.

-- Итак, сегодня ветрено, порошит, и холодно, и темно, не правда-ли, моя милая? вновь спросил супруг, устремив глаза на огонь и после краткого взрыва впадая в свое прежнее веселое настроение.

-- Очень гадкая погода, право, отвечала его жена, качая головой.

-- Да, да, продолжал мистер Тегби. В этом годы походят на людей: одни умирают страдая, другие спокойно и тихо; нынешнему году остается жить лишь несколько дней, и он буйно отстаивает свою жизнь, за что я его готов уважать. А, вошел покупатель, милая!

Внимательная к стуку дверей, мистрис Тегби уже встала.

-- Что вам угодно? сказала хозяйка, выйдя в лавку. Ах, извините, сударь; я не думала, что это вы.

Лицо, к которому мистрис Тегби обратилась с извинением, был господин, одетый в черное, который, засучив рукава, сдвинув шляпу на ухо и заложив руки в карманы, войдя, уселся верхом на пивном боченке и ответил кивком.

-- Наверху дело плохо, мистрис Тегби, сказал он: наш парень не выживет.

-- Вы не о заднем-ли чердаке говорите? спросил Тегби, входя в лавочку с намерением вмешаться в разговор.

-- Жилец задняго чердака, мистер Тегби, быстро съезжает с лестницы и скоро очутится ниже подвала.

После этого, смотря поочереди на Тегби и его жену, гость забарабанил пальцами по боченку, желая узнать, на какой высоте стоит пиво; найдя пустое место, он продолжал наигрывать какой-то мотив.

-- Жилец задняго чердака отходит, мистер Тегби, прибавил он. В эту минуту Тегби, казался погруженным в глубокое горе.

-- В таком случае, сказал он, обращаясь к своей жене, ему следует - вы понимаете - убраться раньше, чем он отойдет.

-- Не думаю, чтоб его можно было перенести, заметил человек в черном, покачивая головой. Я не взял бы на себя ответственности сказать, что это возможно. Лучше оставить его, где он лежит: он не может прожить долго.

-- Ни о чем другом мы не спорили с женою, воскликнул Тегби, гневно ударив по конторке кулаком. И послушайте, не прав-ли я. Он умрет здесь, умрет в нашем доме!

-- Да где-же, по вашему, умирать ему, Тегби? вскричала его жена.

-- В больнице, ответил он. Для чего-же и существуют больницы?

-- Конечно, не для этого, весьма энергично возразила мистрис Тегби. Вовсе не для этого. Не для этого и я вышла за вас замуж. И не думайте о том, Тегби; я не хочу этого, не потерплю. Я лучше готова развестись с вами и никогда не видеть вас. Когда над этою дверью стояло мое вдовье имя, которое много лет мог читать всякий, когда этот дом был известен всему кварталу под фирмою Шиккенсталькер и пользовался прекрасною славой, когда мое вдовье имя стояло над этою дверью, Тегби, я знала этого человека: то был красивый и честный парень, охочий и работящий; и ее я знала за самое милое и доброе существо; я знала и отца (бедный старик; он упал сверху колокольни в припадке лунатизма и убился), знала его за человека самого простого, работящого, невинного и незлобливого, как новорожденный ребенок. Прежде, чем я выгоню его из своего дома, пусть все ангелы выгонят меня из царствия небесного! Это постигло бы меня справедливо.

Когда она произносила эти слова, её старое лицо, некогда, до наступившей перемены, полное, свежее и украшенное прелестными ямочками, казалось, помолодело лет на двадцать. А когда, утерев глаза, она тряхнула головой и носовым платком по направлению к Тегби, с выражением твердой решимости, противостоять которой было, очевидно, неблагоразумно, Тоби не мог воздержаться от восклицания: "Да благословит ее Бог! да благословит ее Бог!"

Затем он с трепещущим сердцем стал слушать; он знал лишь одно: что говорили о Маргарите.

тем, что или по разсеянности, или из предосторожности, переложил все деньги из выручки в свой карман.

Господин, сидевший верхом на бочке с пивом - повидимому врач, по должности лечивший бедных своего квартала, - был, очевидно, слишком хорошо знаком с ничтожными ссорами супругов, чтобы дозволить себе хоть малейшее вмешательство в эту семейную распрю. Поэтому он продолжал сидеть, посвистывая и повертывая кран боченка настолько, что по временам выпускал несколько капель пива на пол, пока не возстановилось полное спокойствие. Тогда он поднял голову и сказал мистрис Тегби, прежней Шиккенсталькер:

-- В женщине этой даже до сих пор есть нечто сочувственное; как могла она выйти за него замуж?

-- О, сударь, сказала мистрис Тегби, садясь на стул рядом с доктором, это еще не самая печальная часть её судьбы. Видите-ли: она и Ричард знали друг друга уже издавна, с того времени, когда представляли парочку, блиставшую молодостью и красотой. Все было уже слажено, и они должны были пожениться в день нового года. Но - не знаю, с чего - Ричарду вздумалось послушать каких-то толстяков, которые уверили его, что он глупит, что он не замедлит раскаяться, что она не достаточно богата для него и что молодой человек с его силою и уменьем не должен жениться. Эти господа сумели напугать и ее: они глубоко опечалили ее, внушив ей боязнь, что Ричард ее бросит, что дети её выростут годными на виселицу, что сама она будет несчастна, и много чего подобного. Словом, влюбленные более и более расходились, теряли доверие друг к другу, и в конце концов свадьба разстроилась. Виною тому был Ричард. Она, сударь, с радостью вышла-бы за него замуж; с тех пор я часто видела, как болело её бедное сердце, когда он проходил мимо нея с гордым равнодушием. И никогда женщина не скорбела искреннее о человеке, чем Магги, когда Ричард стал вести безпорядочную жизнь.

-- Да, он испортился! сказал господин в черном, оттыкая верх боченка и пытаясь чрез отверстие осмотреть дно.

-- Я не знаю, сударь, был-ли он тогда в полном уме, мне кажется, что он немного помешался вследствие этого разрыва и что, не удержи его ложный стыд перед нарядными господами и, может быть, неуверенность относительно того, как она примет его, он преодолел-бы много затруднений и вынес-бы много испытаний, чтобы вновь получить слово и руку Магги. Я убеждена в этом. Он никогда не высказывался, и это-то и навлекло, я думаю, беду. С того времени он стал пить, лентяйничать, связался с худыми людьми и усвоил все те красивые привычки, которые должны были заменить для него утраченное внутреннее чувство. Он утратил еще красивую наружность, доброе имя, здоровье, силу, друзей, работу.

-- Он потерял не все, мистрис Тегби, потому что добыл жену, и я желал-бы знать, как это ему удалось.

-- Сейчас разскажу, сударь. Так дело тянулось годы и годы; он погрязал более и более; Магги, бедняжка, переносила столько горя, что оно подтачивало её жизнь и здоровье. Наконец Ричард опустился так низко, так низко, что никто уже не хотел ни давать ему работы, ни заботиться о нем; всюду, куда он ни являлся, перед его носом замыкали дверь. Шляясь с места на место, из дома в дом, он в сотый раз зашел к господину, который очень часто давал ему прежде работу (потому что, в сущности, Ричард был искусный рабочий); этот господин, хорошо знавший историю Ричарда, сказал ему: "Я считаю вас неисправимым; на всем свете есть разве только одна особа, способная вывести вас опять на добрый путь; не ожидайте от меня доверия, пока она не возьмется исправить вас". Так он говорил Ричарду в минуту недовольства и гнева.

-- Ага, сказал господин в черном. И что-же?

-- Ричард отъискал ее, кинулся пред ней на колени, рассказал, что произошло с ним и молил спасти его.

-- И она... Не разстрогивайтесь так, мистрис Тегби.

-- Она в тот-же вечер пришла просить у меня квартирку в этом доме. "Чем он был некогда для меня, сказала она мне, навеки погребено рядом с тем, чем я была для него. Но я обдумала его просьбу и хочу попытаться спасти его, в память любви веселой девушки (вы ее помните), которая должна была выйти замуж в первый день нового года, и в память любви её Ричарда". Затем она рассказывала, что он приходил повидать ее по просьбе Лили, что Лили доверилась ему и что она никогда этого не забудет. И они поженились. Когда они поселились здесь, я, глядя на них, пожелала в глубине души, чтобы пророчества, подобные разлучившим их в юности, не сбывались всегда так жестоко, и во всяком случае я, ни за все золото в мире, не желала-бы принадлежать к таким пророкам несчастия.

Господин в черном соскочил с пивного боченка и, потягиваясь, сказал:

-- И, верно, он колотил ее с самой женитьбы!

-- Нет, возразила мистрис Тегби, покачивая головою и вытирая себе глаза, я не думаю, чтоб он когда-либо бил ее; некоторое время он даже вел себя лучше; но он не мог отстать от своих слишком давних и укоренившихся привычек; он опять опустился и готов был погрязть окончательно, когда его постигла эта сильная болезнь. Я думаю, что он всегда любил жену, даже уверена в этом. Я видела, как он, в припадках, которые сопровождались слезами и нервною дрожью, пытался поцеловать ей руку; я слышала, как он называл ее своею дорогою Магги и говорил ей: "Сегодня твой девятнадцатый день рождения с тех пор, как я узнал тебя". Вот уже целые недели и месяцы он не сходит с постели; хлопоча около него и ребенка, она не могла поспевать с работой и, не представив ее в срок, не могла найти новой. Впрочем, она не могла-бы и работать. Я не знаю, чем они жили!

-- А я знаю, проворчал мистер Тегби, многозначительно переводя глаза с выручки в лавке на жену и с выражением лица, придававшим ему большое сходство с боевым петухом.

Он был прерван криком, раздирающим, отчаянным, раздававшимся из верхняго этажа дома. Молодой врач кинулся к дверям.

-- Вам нечего спорить о том, сказал он обернувшись, выпроваживать-ли его или нет: я думаю, что он избавил вас от этих хлопот.

Сказав это, он быстро поднялся по лестнице, сопровождаемый мистрис Тегби, между тем как достойный супруг последней долго сопел и ворчал им вслед, тем более, что прибавленная к его собственному почтенному весу тяжесть выгруженной выручки, состоявшей очень некстати из множества медных монет, делала его еще грузнее и более обыкновенного сдавливала ему дыхание.

Тоби, в сопровождении ребенка, также понесся по лестнице с быстротою духа.

"Следи за ней! следи за ней! следи за ней!" повторяли ему колокола. "Прими этот урок от самого дорогого тебе существа!"

и опустившею к нему свою голову. Ребенок был невыразимо худ, слаб, болезнен! Кто скажет, как он был дорог ей?

-- Благодарение Богу, вскричал Тоби, сложив руки и подняв их к небу. О да, благодарение Богу: она любит своего ребенка!

Господин в черном - не более другого безчувственный и равнодушный к этого рода сценам, которых он ежедневно бывал свидетелем, и смотревший на них, как на ничтожные единицы в статистических таблицах Файлера, положил руку на переставшее биться сердце и прислушался, не дышет-ли еще несчастный. "Его страдания кончились, сказал он: это счастье!" Мистрис Тегби старалась утешить вдову, удвоив относительно её свою заботливость и нежность, между тем как мистер Тегби прибег к философским разсуждениям.

-- Полно, полно! говорил он вдове, держа руки в карманах: не следует так отчаиваться. Это не годится. Вы должны бороться. Что бы стало со мною, который говорит теперь с вами, еслиб я уступил своему горю, когда был швейцаром, когда у наших ворот весь вечер фыркали лошади штук шести двухъконных карет? Ну, нет! я не падал духом, я сохранял все свое мужество и... отворял лишь людям порядочным.

Тоби все еще слышал раздававшиеся голоса: "Следи за ней!" Он повернулся к своему спутнику и увидел его улетающим в воздух и исчезающим с кликом: "Следи за ней!"

Тогда он стал парить вокруг своей дочери, сел к её ногам, внимательно смотрел ей в лицо, стараясь отыскать следы того, чем оно было прежде, и прислушивался с намерением уловить звук её голоса, некогда столь нежного. Он парил около ребенка, бедного маленького существа, бедного, старого до времени, страшного своим важным взглядом и своею колышающеюся грудкой, из которой вырывались слабые, болезненные, подавленные жалобы. Тоби почти обожал этого ребенка; он был привязан к нему, как к единственному спасению своей дочери, как к последнему звену, прикреплявшему ее к существованию, полному страданий. Он созидал на этой столь слабой головке все свои отцовския надежды, караулил каждый брошенный на него взгляд матери, державшей его в руках, и тысячу раз восклицал: "Она любит его; благодарение Господу, она любит его!"

Он видел, как добрая соседка сидела у Магги весь вечер и возвратилась к ней, уложивши ворчливого мужа; как все кругом утихло, как соседка ободряла Магги, плакала вместе с нею, принесла ей пищи. Он увидел наступивший день, затем опять ночь, сменявшиеся дни и ночи и удаление трупа из дома. Когда Магги осталась одна со своим ребенком в этой печальной комнате, Тоби слышал и видел, как ребенок плакал и кричал, как он мучил, истомлял мать и, когда она засыпала от истощения сил, будил ее к сознанию её страданий и своими маленькими руками привязывал ее к колесу пытки. Она же не переставала быть к нему внимательной, кроткой, терпеливой. Терпеливой! о, то было не терпение, то была нежность.

В глубине сердца, в глубине души Магги оставалась его матерью, его нежной матерью, и слабое существование этого маленького ангела было так же неразрывно связано с её собственным, как когда она носила его под сердцем.

Но нищета давила; Магги быстро хирела от жестоких, страшных лишений. С ребенком на руках, она ходила по домам, ища работы; когда ей удавалось найти работу на пустяшную сумму, она трудилась без отдыха, держа бледного младенца на коленях, и кидая на него отуманенный слезами взгляд. День и ночь упорного труда уходили на заработок числа пенни, означенного на циферблате часов. Не случалось-ли ей когда небрежно относиться к ребенку, бросить на него злобный взгляд, ударить его в минуту преходящого помешательства? О, нет. Она не переставала любить его, и это утешало Тоби.

Магги не только не говорила никому о своем трудном положении, но еще уходила без цели на целый день из дому, чтобы не подвергнуться разспросам своей единственной подруги, так как незначительная помощь, какую оказывала ей добрая мистрис Тегби, порождала между последней и её мужем постоянно ссоры, и каждый день бедную Магги мучила мысль, что она причина бесконечных споров и ежедневных ссор в семье, которой уже обязана столь многим.

И она всеже любила своего ребенка, любила его, чем дальше тем больше. Но однажды, вечером, любовь эта проявила себя в новом образе.

Раз, вечером, Магги пела вполголоса, чтобы усыпить ребенка, и, держа его на руках, ходила но комнате, чтобы унять его крики, когда дверь тихонько отворилась и вошел мужчина.

-- В последний раз, сказал он, входя.

-- Вильям Ферн!

-- В последний раз.

Он прислушался, как человек, которого преследуют, и сказал шепотом:

-- Маргарита, мое поприще почти кончено. Я не мог перед концом не проститься с вами, не высказать вам своей благодарности.

-- Что вы сделали?.. спросила она, смотря на него со страхом. Он взглянул на нее, не отвечая.

После минуты молчания он махнул рукою, как-бы устраняя и далеко откидывая вопрос Магги, и сказал:

-- То было очень давно, Маргарита: но та ночь так-же свежа в моей памяти, как когда-либо. В то время мы не думали, продолжал он, окидывая взглядом комнату, что когда-либо встретимся так... Ваш ребенок, Маргарита? Дайте мне взять его на руки. Дайте мне подержать вашего ребенка.

Он положил свою шляпу на пол и взял ребенка; принимая его, он задрожал с головы до ног.

-- Да.

Билль коснулся рукою маленького личика и прикрыл его.

-- Видите. Маргарита, как я стал слаб: я не смею смотреть на нее. Оставьте, оставьте ее еще на минуту у меня. Я не сделаю ей зла. Уже давно это было, но... Как зовут ее?

-- Маргаритой, живо ответила мать.

-- Мне это нравится, сказал он.

Казалось, он стал дышать свободнее; после короткого промежутка времени он снял руку и взглянул на лицо ребенка, по тотчас же опять прикрыл его.

-- Маргарита! сказал он, отдавая ребенка матери. Она совершенная Лили.

-- Лили!

-- Я тоже держал на своих руках маленькое тельце, когда мать Лили умерла и оставила ее сиротою.

-- Когда мать Лили умерла и оставила ее сиротою! повторила Магги испуганно.

--Как вы резко кричите! Отчего вы так уставились в меня глазами, Маргарита?

Магги упала на стул, прижала ребенка к своей груди и облила его слезами. Минутами, она переставала обнимать девочку и останавливала на ней безпокойный взгляд, а затем опять обнимала ее с удвоенным увлечением. В минуту, когда она пристально вглядывалась в ребенка, заметно было, что к её любви начинает примешиваться чувство жестокое, ужасное. Её старому отцу стало страшно.

"Следи за ней!" произнес голос, раздавшийся, как казалось Тоби, по всему дому. "Получи этот урок от существа, самого дорогого твоему сердцу!"

-- Маргарита, сказал Ферн, наклонившись к ней и целуя ее в лоб: в последний раз благодарю вас. Доброй ночи; прощайте. Дайте мне вашу руку и скажите мне, что вы меня забудете и постараетесь убедить себя, что с этой минуты я перестал существовать.

-- Что сделали вы? вторично спросила она.

-- Сегодня будет пожар, ответил Билль, отступив на несколько шагов. Нынешней зимою, чтобы осветить темные ночи, будут пожары на западе, востоке, севере, юге. Когда вы увидите вдали небо краснеющим, знайте, что его будет освещать пожар. Когда увидите вдали небо краснеющим, не думайте обо мне, или, если подумаете, то вспомните, какой ад был зажжен в моей душе, и представьте себе, что вы видите в облаках его отражение. Доброй ночи; прощайте!

Магги звала его, но он ушел. Она сидела в тупом онемении, пока крики её ребенка не напомнили ей голод, холод, мрак. Она всю ночь проходила по комнате с ребенком на руках, стараясь успокоить его и заставит замолчать. Но временам она повторяла:

-- Совершенно, как Лили, когда мать умерла и покинула ее одну! Отчего же поступь Магги стала так резка и взор блуждал? Отчего, когда она повторяла эти слова, любовь её принимала вид столь жестокий и страшный?

-- Это одна любовь, говорил себе Тоби: ничто иное, как любовь. Она не перестанет любить ребенка. Бедная, моя, Магги!

На утро она одела своего ребенка особенно тщательно. Сколько труда терялось при таких бедных пеленках! Еще раз попыталась она добыть какие-нибудь средства к существованию. То был последний день года. Не евши, не пивши, она продолжала свои поиски до самой ночи; но попытки её были тщетны.

не соблаговолил допустить пред себя этих несчастных, разспросить их и послать одного в такое-то место, велеть другому придти на будущей неделе, заставить третьяго из этих несчастных, подобно мячу, лететь туда и сюда, кидаться из рук в руки, из дома в дом, пока бедняга, истощенный нуждою и ходьбой, не погибнет, если еще последнее усилие не приведет его к краже. В последнем случае он становится лицом привилегированным, которого требования не терпят отсрочки. Но и в попытке получить общественную милостыню Магги испытала неудачу. Любя своего ребенка, она пожелала сохранить его у своего сердца, никогда не разлучаться с ним, этой причины было достаточно для отказа.

Была ночь, мрачная, холодная, пронзительная, когда Магги, сжимая своего несчастного ребенка в руках, чтобы хоть немного согреть его, достигла дверей так называемого своего "дома". Она была так слаба, голова её была так тяжела, что Магги не заметила стоявшого на пороге человека, пока не приблизилась к нему, чтобы войти. Только тут она узнала хозяина дома, который, пользуясь своей толщиной, поместился так, что совершенно закрывал вход.

-- А, сказал он глухим голосом, вернулись!

Магги взглянула на ребенка и кивнула головой.

-- Что-ж, вы думаете, что еще не довольно времени прожили здесь, не платя за квартиру? Может быть, по вашему, вы еще не довольно долго оказываете этой лавке честь вашего забора? спросил мистер Тегби.

Магги лишь немым взглядом попросила пощады.

-- Предположим, что вы попытаетесь пристроиться таким же образом в другом месте, где бы то ни было, продолжал он. Предположим, что вы найдете себе другую квартиру. Ну, вы не надеетесь это устроить?

Магги тихо отвечала, что очень поздно... завтра.

-- Теперь я вижу, чего вы хотите, сказал Тегби: и угадываю ваши намерения. Вы знаете, что касательно вас в доме существует два мнения, и вы находите удовольствие заставлять их бороться. Я не хочу ссоры; во избежание всякого спора я говорю мягко. Но если вы не выедете, то я заговорю иначе, и достаточно громко. Но вы все же не войдете; это я порешил.

Откинув рукою свои волоса, она быстро взглянула на небо и затем направила взор в растилавшуюся пред нею мглу.

-- У нас последний день года; я не хочу, в году вам или кому бы то ни было, сказал Тегби - в миниатюре настоящий друг и отец - переносить в новый год повод к хлопотам, ссорам и раздору. Я удивляюсь, как вам самим не стыдно переносить в новый год это наследство. Если у вас нет другого дела в этом мире, как вечно плакать и постоянно вносить разлад в чужую семью, то вам следовало бы убраться. Подите прочь.

"Следи за ней до отчаяния!"

Старик вновь услышал голоса. Подняв голову, он увидел призраки, парившие в воздухе и указывавшие пальцами дорогу, по которой Магги удалилась в темноте.

-- Она любит свое дитя! вскричал в отчаянии отец, как-бы моля Небо о заступничестве. Дорогие колокола! ведь она все же любит его! неправда-ли?

"Следуй за ней!" И призраки скользнули, как облака, касаясь дороги, по которой она пошла.

Старик пошел за ними, чтобы следовать за дочерью, держался вблизи её, приглядывался к её лицу. Он прочел в нем то же жестокое и страшное выражение, в соединении с любовью, светившеюся в глазах. Он услышал, как она повторила: "Совершенно, как Лили! Чтобы пойти её дорогой!" Она ускорила шаги.

-- Неужели же ничто не отрезвит ее? Ни вещь, ни звук, ни запах не возбудят нежных воспоминаний в пылающей голове? Ни один милый образ прошлого не загородит ей дорогу?

-- Я был её отцем! Я был её отцем! воскликнул старик, простирая свои дрожащия руки к парившим над ним туманным призракам. Сжальтесь над нею и надо мною! Куда она идет? Приведите ее назад! Я был её отцем!

Но призраки лишь указывали пальцами на нее, поспешно удалявшуюся, и говорили:

"До отчаяния! Прими этот урок от существа, наиболее тебе дорогого!"

Сотни голосов, подобно эху, повторяли эти слова, наполняя ими воздух. Тоби казалось, что от вдыхает их всякий раз, как открывает рот. А Магги шла все быстрее, с тем же пламенем в очах, с теми же словами на устах: "Совсем, как Лили!.. Чтобы кончить подобно ей".

-- О, приведите ее назад! вскричал старец, вырывая себе белые волосы. Магги! дорогое дитя мое! Приведите ее! Великий Боже! Приведите ее!

Она тепло закутала тельце ребенка в свой истертый платок; дрожащими руками она ласкала нежные члены девочки, удобнее положила её голову и расправила ветхия пеленки. Она сжимала ее в своих худых руках, решившись не разставаться с нею. и своими сухими губами нежно поцеловала слабое существо в лоб, выражая свое внутренне мучение и долгую, предсмертную агонию своей любви.

Крепко прижимая ребенка, складками своего платья, к своему больному сердцу и положив ручонку дитяти вокруг своей шеи, она оперла личико спящого ангела на свое плечо, поближе к своей шее, и побежала к реке.

К реке, которая катила свои быстрые и черные волны, под холодною и зимнею ночью, подобною последним мрачным мыслям толпы несчастных, раньше Магги искавших в реке спасения от жестокой судьбы. Разсеянные по берегу красноватые огни изливали бледный сверь подобно факелам, освещающим дорогу к могиле. Ни одно жилище живого существа не кидало тени на непроницаемый и печальный мрак воды.

К реке! Отчаяние так же неудержимо влекло Магги к этим вратам вечности, как сама река несет свои воды в обширное лоно моря. Поровнявшись с Магги, бежавшей но направлению к мрачной бездне, Тоби коснулся дочери; но несчастная была поглощена внутренним волнением в роде помешательства, была побуждаема дикою, страстною любовью и отчаянием, которого не могла-бы ни обуздать, ни сдержать никакая человеческая сила, и как дух скользнула мимо старика.

Он последовал за дочерью. Она остановилась на минуту на берегу, прежде чем выполнить свой страшный замысел. Он же, упав на колени, испустил жалобный крик, мольбу к носившимся над ними духам колоколов.

-- Я принял урок, вскричал Тоби, от существа, наиболее мне дорогого! О, спасите ее, спасите ее!

Ему удалось ухватить пальцами складки её платья; он схватил ее! В ту минуту, когда последния слова слетели с его уст, он сознал возобновившееся в нем чувство осязания и. понял, что он удерживает дочь.

Призраки опустились и вперили в него пристальный взгляд.

-- Я принял урок! вскричал добрый старик. О, сжальтесь теперь надо мною, если я, увлекаемый моей любовью к ней, молодой и доброй, оклеветал природу в лоне матерей, впадших в отчаяние! Простите мне мою гордость, мою злобу и мое невежество и спасите ее!

Он почувствовал, что его рука слабеет и что Магги у него вырвется. Призраки молчали

-- Сжальтесь над нею! вскричал он; только несчастное заблуждение её любви самой сильной, самой глубокой, какую мы можем только знать, мы, другия, падшия существа. Подумайте, каково было её страдание, если такия семена приносят подобные плоды! Небо хотело сделать ее доброю; но нет на земле матери, которую бы её любовь к ребенку не могла привести к такой крайности, после столь мучительной жизни. О, сжальтесь над моею дочерью, которая даже в эту минуту уступает лишь глубокому состраданию к судьбе своего ребенка и, чтобы спасти его, губит и свое тело, и душу.

Она была в его объятиях; он прижимал ее к своему сердцу с силою гиганта.

-- Я вижу среди вас дух колоколов, вскричал старик, различив между ними дух ребенка и как бы вдохновенный сверхъестественной силой их взглядов. Я знаю, что наша судьба в руках времени. Я знаю, что когда-нибудь время, подобно океану, сметет, как лист, всех утеснителей и оскорбителей наших. Я вижу это время и прилив начинается. Я знаю, что мы должны надеяться, верить и не сомневаться ни в себе, ни в других. Я узнал это от существа, наиболее мне дорогого. Я вновь сжимаю ее в своих объятиях. О, духи сострадательные и добрые, я принимаю даваемый мне урок и прижимаю и вас к своему сердцу! О, духи сострадательные и добрые, как я вам благодарен!

Он мог бы сказать и более, но колокола, колокола, с которыми он сдружился так давно, колокола, его друзья, столь дорогие, столь неизменные, столь верные, начали веселый трезвон в ознаменование нового года, да так бойко и весело, счастливо, что Тоби вскочил на ноги и стряхнул овладевшее им очарование!

-- Говорите, что хотите, батюшка, сказала Магги, но на будущее время, прежде чем есть рубцы, спросите доктора, не повредят-ли они вам, потому что вы спали очень неспокойно! Боже мой, бедный отец!

Она занята была шитьем, сидя за маленьким столом, близ огня, и прикрепляла ленты к своему венчальному платью. Она была до того полна тихим, спокойным счастьем, до того свежа, молода, прекрасна и проникнута надеждами, что Тоби испустил такой громкий крик, как если-бы увидел ангела явившимся в его жилище. Он кинулся обнять ее.

Но его ноги запутались в упавшей перед очагом газете, и третий человек воспользовался, этим замешательством, чтобы стать между ними.

-- Ну нет, раздался голос этого третьяго, и голос откровенный и веселый: нет, ни даже вы, ни даже вы. Первый поцелуй Магги в новый год, принадлежит мне: он мой! Я целый час стоял на дворе и ждал, когда колокола велят мне потребовать этот поцелуй. Магги, моя дорогая, с новым годом! И да последует за ним целая жизнь счастливых годов, моя добрая женка!

И Ричард душил ее поцелуями.

подобного. Он садился на свой стул и, плача, хлопал себя по коленам. Он вновь садился и опять хлопал себя по коленам, уже смеясь. И опять садился, и хлопал себя по коленам, и смеясь, и плача в одно время. Он вскакивал со стула, чтобы обнять Магги; он вскакивал со стула, чтобы обнять Ричарда; он вскакивал, чтобы обнять их обоих вместе. Он подбегал к Магги, сжимал её свежее личико между своими ладонями и целовал его; то отступал от нея задом, чтобы не терять ее из виду, то кидался к ней бегом, как китайския тени волшебных фонарей. И опять, и опять он садился на этот стул и вскакивал с него: до такой степени он, буквально, помешался с радости.

-- Итак, завтра твоя свадьба, птичка моя! воскликнул Тоби: настоящая, счастливая свадьба.

-- Сегодня! поправил его Ричард, схватив его за руку, сегодня: ведь колокола звонят на новый год. Послушайте-ка!

То была правда: они звонили на новый год. Слава их сильным легким! Как они звонили! То были большие колокола, благородные, звучные, мощные, литые из редкого металла неким славным мастером. И не думайте, чтоб они когда-либа звонили так до этого случая.

-- Однако сегодня, ангел мой, сказал Тоби, у вас с Ричардом, кажется, была маленькая ссора.

-- Да, неладное дело, батюшка, отвечала Магги. Ну не права ли я, Ричард, гадкий упрямец. Он готов был высказать толстому альдермену свой взгляд, так же мало стесняясь, как...

-- Поцеловать Магги, сказал Ричард. И он исполнил это, право.

-- Нет, ни разу более, возразила Магги. Но я не дала ему сделать это: к чему бы оно повело?

-- Я думала о годах, что мы прожили вместе, батюшка. Вот и все. Я представляла себе, что вы можете пожалеть обо мне, когда останетесь одни.

Тоби хотел было опять сесть на свой стул, когда вбежал полуодетый ребенок, разбуженный происходившим шумом.

-- Как, вот она! вскричал добряк Тоби, поднимая ее на руки. Вот маленькая Лили! Ха-ха-ха! Вот мы и здесь, вот и здесь! Да и дядя Билль! вскричал Тоби, перестав на время прыгать, чтобы сердечно поздороваться с Биллем. А, дядя Билл, еслиб вы знали, какое вы мне видение принесли сегодня ночью! О, дядя Билль, еслиб вы знали, как я благодарен вам, друг мой, за то, что вы поселились в моем бедном жилище!

Прежде, чем Билль Ферн успел ответить хоть слово в комнату ворвалась труппа музыкантов, в сопровождении толпы соседей, наперерыв кричавших: "С новым, счастливым годом, Магги, и со счастливой свадьбой! Желаем много лет здравствовать!" Раздавались и многия другия пожелания. Выступил турецкий барабан, личный друг Тоби, и обратился к нему с речью:

пожелал бы и ей всякого благополучия, или кто знал бы вас обоих и не пожелал бы вам обоим всех благ, какие только может принести новый год. Вот почему мы и пришли поиграть вам для танцев.

Эта речь была встречена всеобщими восклицаниями. Сказать мимоходом, турецкий барабан был пьян или, по крайней мере, на-веселе; но что за дело!

-- Какое счастье, право, сказал Тоби, быть в такой чести! Какие вы добрые, милые соседи! И все это по поводу моей дорогой дочки! Она и стоит этого!

Через секунду общество было готово начать танцы, с Маргаритой и Ричардом во главе. Турецкий барабан сильно колотил по своей двойной ослиной коже, когда внезапно за дверями раздались какие-то необыкновенные звуки. В комнату влетела хорошая, толстая госпожа, лет пятидесяти, но еще очень видная и милая, в сопровождении господина, несшого глиняный горшок ужасающих размеров, и музыканта с цимбалами и колокольчиками, - разумеется, не большими колоколами Тоби, а маленькой коллекцией колокольчиков, повешанной на малых стропилах в виде китайской шапки.

-- Мистрис Шиккенсталькер! вскричал восхищенный Тоби. И он опять сел и стал бить ладонями по коленам.

к постели. Оттого-то я и пришла. И так как мы накануне нового года и в то же время накануне вашей свадьбы, моя дорогая, то я и изготовила немного пуншу и принесла его.

Пунш мистрис Шиккенсталькер делал честь её таланту. С кувшина поднималось облако пара, как с огнедышащей горы при извержении, и принесшему этот кувшин не легко было нести его.

-- Мистрис Тегби, сказал Тоби, в восторге увиваясь около нея, - мисс Шиккенсталькер, хотел я сказать! Да благословит вас Бог за вашу доброту. Да пошлет он вам счастливый год и много счастливых лет. Мистрис Тегби - мисс Шиккенсталькер, хотел я сказать - позвольте вам представить Виллиама Ферна и маленькую Лили!

-- Не та ли это маленькая Лили, спросила она, которой мать умерла в Дорсетшире?

Тоби в щеку и прижала Лили к своей полной груди.

-- Билль Ферн! обратился к нему Тоби, снимая рукавицу со своей правой руки: это и есть тот друг, которого вы надеялись найти?

-- Да, ответил Билль, положив обе свои руки на плечи старика, и друг, надеюсь, такой же преданный, если это возможно, как тот, которого я нашел в вас.

-- О! воскликнул Тоби. Музыку, пожалуйста, музыку!

Одновременно раздались и музыка, и трезвон колоколов, и пока еще колокола звонили в башне со всего размаху, Тоби, оттеснив Магги и Ричарда во второй ряд, стал с мисс Шиккенсталькер в первую пару и открыл бал таким па, которое и было до того времени, и с тех пор остается неизвестным в танцах: своею обычною побежкой.

лишь в настоящую минуту? Если это так, то вы, друг-читатель, бывший ему столь дорогим среди всех его грез, постарайтесь не забывать той серьезной действительности, в которой зародились все эти мечты, и в своей области (а нет области не слишком пространной, не слишком тесной для такой цели) постарайтесь приложить потребные лекарства улучшения и смягчения. Да станет таким образом новый год счастливым годом и для вас, и для всех, которым вы можете дать счастье. Да будет каждый год счастливее своего предшествующого, и да выпадет на долю последняго из наших братьев, последней нашей сестры законная доля того счастья, которое Творец человеческого рода предназначал одинаково для всех.