Рецепты доктора Мериголда.
VII. Принять и ожидать последствий.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рецепты доктора Мериголда. VII. Принять и ожидать последствий. (старая орфография)

VII.
ПРИНЯТЬ И ОЖИДАТЬ ПОСЛЕДСТВИЙ.

Едва ли можно видеть где нибудь деревеньку прекраснее деревеньки Кумнер, расположеной на склоне горы, с которой представляется один из прелестнейших видов в Англии, с довольно обширным выгоном, - воздух которого известен своею прозрачностию и благорастворением. Главная дорога из Дринга, большей частью замкнутая заборами местных землевладельцев, приближаясь к выгону, становится все шире и шире и потом, отделясь от Тенельмской дороги, подымается по направлению к северо-западу до появления Кумнера. Каждый шаг этой дороги все идет в гору, но подъем так постепенен, что вы едва замечаете его и только тогда убеждаетесь в этом, когда, обернувшись назад, увидите великолепную панораму, раскинутую вокруг вас и под вами.

Деревня состоит преимущественно из одной коротенькой улицы, образовавшейся из разбросанных домиков, между которыми вы замечаете маленькую почтовую контору, полицейское управление, деревенский трактир (Герб Дунстана), хозяин которого в тоже время содержит мелочную лавочку, находящуюся напротив, и наконец два или три домика, которые отдаются под квартиры. При входе в улицу ваш взор встречает старенькую церковь, отстоящую в нескольких десятках шагов от дома священника. Эта деревенька поражает вас своею первобытностью и патриархальностью; пастор живет здесь буквально окруженный своею паствой, так что едва выйдет из своих ворот, как он уже посреди её.

Кумнерский выгон с трех сторон окаймлен жилищами разной величины и вида, от маленькой мясной лавки, стоящей в собственном садике, под тению собственных яблонь, до красивого белого дома, где живет младший священник, и домов с большими претензиями, тех особ, которые или на самом деле были господа, или считали себя господами. С востока он ограничивается невысокой каменной стеной, обнесенной вокруг владений мистера Малькомсона, с скромным домиком Симона Ида, управляющого именьем Малькомсона, до половины закрытый ползучими растениями, осенние оттенки которых могли бы посоперничать с самыми блестящими образцами американской листвы, наконец высокою кирпичною стеною (с калиткою по средине), которая совсем закрывает усадьбу мистера Джиббса. На южной стороне, по закраине обширного имения Соутангер, принадлежащого сэру Освальду Дунстану, тянется большая дорога в Тепельм.

Пешеход-турист, на пути своем из Дринга, не может оставить без внимания сельской лазейки через забор, против кузницы, не может не присесть у этой лазейки, чтобы отдохнуть и полюбоваться великолепным ландшафтом леса и воды, разстилающимся у самых его ног, ландшафтом, в котором два старинные кедра составляют главную принадлежность первого плана. Через эту лазейку редко кто переходит, потому что тропинка от нея ведет единственно на форму, называемую Плашетс; но ею часто пользуются для отдыха... Не один артист списывал отсюда пейзажи, не один влюбленный нашептывал нежные слова своей любезной; на истертой нижней её ступеньке много бедняков-пешеходов или пешеходок, доставляли отдохновение усталым ногам своим.

Эта лазейка была когда-то любимым местом свидания двух молодых любовников, здешних жителей, разсчитывавших в скором времени соединиться узами брака. Джордж Ид, единственный сын управляющого мистера Малькомсона, был здоровый, красивый парень, лет двадцати шести; он служил этому джентльмену под руководством своего отца и получал довольно порядочное жалованье. Честный, степенный, любивший самообразование, способный, если и не совсем расторопный, Джордж представлял собою прекрасный образец честного английского фермера. В нем были впрочем некоторые особенности характера, из-за которых его далеко не так любили, как его отца. Он был скромен, имел сильные чувства, но не умел их выражать, легко обижался, но за то споро и прощал обиды; как-то особенно был склонен к самообвинению и угрызениям совести. Отец его, прямой, чистосердечный человек, лет сорока пяти, собственными своими трудами вышедший из положения обыкновенного работника и сделавшийся доверенным лицом мистера Малькомсона, пользовался особенным уважением как этого джентльмена, так и жителей всего околодка. Мать Джорджа, слабого здоровья, но с энергической душой, была одною из превосходнейших женщин.

Эта чета, подобно многим другим из их сословия, соединилась узами брака чрезвычайно рано, и вследствие того, им приходилось бороться с множеством затруднений. Похоронив одного за другим трех слабых малюток на маленьком Кумнерском кладбище, где и сами надеялись быть похороненными, они всю свою родительскую любовь сосредоточили на единственном сыне, оставшемся в живых. В особенности его любила мать; её восхищение своим Джорджем доходило до обожания. Некоторые слабости её пола не были чужды и ей; когда она узнала о пламени, зажженном в сердце сына нежными голубыми глазками Сузаны Арчер, то её чувства к этой краснощекой девушке не совсем согласовались с чувствами христианской любви к ближнему. Правда, Арчеры были люди, которые держали себя высоко, занимая большую ферму в имении сэра Освальда Дунстана; к тому же было известно, что они смотрели на привязанность Сузаны, как на решительное для нея и для себя унижение. Эта привязанность возникла, как не редко случается, в хмельниках. Девушке уже несколько времени нездоровилось, и проницательный старый врач уверил её отца, что никакое тоническое средство не было бы так действительно, как собирание хмеля в солнечную сентябрьскую погоду. Надо знать однако, что по соседству находилось очень мало мест, где бы можно было дозволить такой красавице, как Сузана, исполнить докторское предписание; но так как её родители знали и уважали Идов, то ее и отправили на хмельники мистера Малькомсона. Предписанное средство произвело желаемое действие. Все прежния болезненные припадки изчезли, но вместо того заболело её сердце.

Джордж Ид был не дурен собой, и до того времени не обращал внимания на женщин. Любовь, пробудившаяся в его душе к нежной голубоокой девушке, имела всемогущий характер; это была любовь, которую способны чувствовать только твердые и сосредоточенные натуры, какова была натура Джорджа, и притом чувствовать однажды во всю жизнь. Эта любовь все превозмогала. Сюзан была тихого нрава, простосердечна и сговорчива, и хотя сознавала свою красоту, но это сознание ее не избаловало. Она отдала все свое сердце горячо преданному человеку, которого считала поставленным гораздо выше себя, если не в наружной обстановке, то в нравственной силе. Они не обменялись кольцами в тот теплый благоуханный вечер, когда поклялись друг другу в верности, но за то Джордж снял с её шляпки венок из хмеля, которым Сюзан шутя обвила ее, и глядя в хорошенькое личико, с выражением любви в своих больших карих глазах, прошептал: - "я буду беречь этот венок во всю свою жизнь, и велю похоронить его со мной".

Но в дело молодых людей вмешался некто Джофифи Джиббс, владетель усадьбы "Плэйс" на кумнерском выгоне. Он постоянно оказывал и продолжал оказывать особенное внимание хорошенькой Сюзан. Этот человек, занимавшийся прежде торговлей, случайно как-то прочитал в газетах объявление, что если обратится к известному адвокату в Лондоне, то услышит от него нечто весьма выгодное для себя. Джиббс исполнил это, и следствием свидания было приобретение порядочного состояния, оставленного ему по духовному завещанию дальним родственником, которого он даже никогда и не видел. Такое неожиданное обстоятельство совершенно изменило все его виды в будущем и самый образ жизни, но не изменило характера, - в этом отношении он оставался положительным снобсом. Впрочем по всем другим внешним признакам, Джиббс был джентльмен, живущий своими доходами и таким образом в общественном смысле далеко превосходил Арчеров, которые были только фермеры-арендаторы. Отсюда - желание Арчеров, чтобы Сюзан как можно благосклоннее смотрела на его искательство. Некоторые впрочем были такого мнения, что Джиббс не имел серьезного намерения жениться на этой девушке; да и сама Сюзан всегда одобряла это мнение, прибавляя, что будь он вдесятеро богаче и в сто раз влюбленнее того, каким он прикидывался, она скорее умрет, нежели выйдет замуж за такое тяжелое, сердитое, страшное чудовище.

Правда, он был страшен не столько по наружности, сколько от совершенного отсутствия пропорциональности в формах и от зловещого выражения лица, которое далеко оставляло за собой всякую уродливость. Его ноги были коротки, как были длинны его руки и туловище, между тем как голова была бы очень прилична для модели головы Геркулеса; все это придавало ему какой-то тяжелый, гнетущий к низу вид и делало его до крайности неграциозным. Густые, мохнатые брови повисли над его маленькими и злобными глазами; его нос походил на птичий клюв, - рот имел огромные размеры и в добавок отличался толстыми губами, обличавшими расположение к чувственности. Он носил массивные сомнительного достоиства цепочки, аляповатые запонки, воротнички и галстухи, и охотничьи визитки изумительных цветов. Этот человек чрезвычайно любил пугать скромных женщин; часто проезжал он на дюйм от коляски какой нибудь лэди, пускался во весь карьер верхом мимо какой нибудь боязливой девушки, ехавшей тоже верхом, и потом смеялся над её попытками сдержать свою испуганную лошадь; но, как и все забияки, он был трус в душе.

Между этим человеком и Джорджем Ид существовала непреодолимая ненависть. Джордж пренебрегал и в тоже время ненавидел Джиббса. Джиббс в равной мере и завидовал и ненавидел более счастливого фермера, который был любим там, где Джиббс встречал одну холодность.

Сердце Сюзан в самом деле исключительно принадлежало Джорджу, и только тогда, когда её здоровье снова стало разстроиваться, её отец, под влиянием страха, согласился на их брак. Мистер Малькомсон, узнав об этом, немедленно увеличил жалованье молодого человека и обещал исправить для него один из своих собственных коттэджей, не далеко от дома Симона Ида.

Когда известие о предстоящей свадьбе дошло до слуха Джиббса, его ревность не знала пределов. Он бросился на ферму Плашетс, и запершись с мистером Арчером, сделал блестящее предложение посмертного обезпечения Сюзан, если она согласится отказать своему жениху и выйти за него. Но ему удалось только привести в отчаяние девушку и разшевелить алчность в её родителе. Последний, правда, охотно бы уступил его желаниям, но он уже дал торжественное обещание Джорджу, и Сюзан не дозволила бы нарушить его. Но только что Джиббс удалился, как старик начал громко оплакивать то, что он называл её самопожертвованием; в это самое время вошел старший брат Сюзан и вместе с отцом стал упрекать ее за уклонение от такой выгодной будущности. Сюзан была слабое создание, легко поддававшееся чужим убеждениям. Жестокия слова отца и брата поразили ее до глубины сердца; она вышла на встречу своему возлюбленному с унылым духом и красными распухшими глазами. Джордж, изумленный её видом, с негодованием выслушал её взволнованную исповедь.

-- Иметь карету, вот оно что! воскликнул Джордж с улыбкой пренебрежения. - Неужели же твой отец одноконную коляску ценит выше такой любви, как моя? И еще если бы был человек! - а то ведь это Джиббс! Да я бы не доверил ему своей собаки.

-- Отец смотрит на это совсем иначе, говорила девушка сквозь слезы. - Он говорит, что из него выйдет весьма хороший муж, лишь только мы обвенчаемся, что я буду тогда лэди, буду прекрасно одеваться и иметь прислугу! Всему этому отец придает большое значение!

-- Оно и видно; но не соглашайся с ним, Сюзан, моя милая! Не в богатстве и дорогой одежде состоит людское счастие - нет, его нужно искать в более лучших и прочных вещах! Вот взгляни сюда, моя милая... Он вдруг остановился и посмотрел ей в лицо, с сильным душевным волнением. - Я люблю тебя так искренно, что, если бы только мог подумать... мог подумать, что для тебя было бы лучше выйти замуж за этого человека... если бы я мог помыслить, что ты будешь счастливее с ним, нежели со мной, я... я бы уступил тебя, Сюзан! Да... и навсегда бы удалился от тебя! Поверь, я сделал бы это!

Джордж замолчал, и подняв свою руку с жестом придававшим какую-то торжественность его словам, еще раз повторил: - Да, я бы сделал это! Но я знаю, ты не была бы счастлива за Джофри Джиббсом. Напротив, ты была бы несчастлива, - и быть может, тебе бы пришлось переносить тяжкия обиды. Этот человек не способен доставить счастие какой бы то ни было женщине, - я в этом также уверен, как и в том, что стою вот на этом месте. У него дурное сердце - он жестокий человек. А я! - что я побещаю, то и исполню. - Постой, не торопись! Я стану трудиться для тебя, буду работать для тебя, буду... постоянно и искренно любить тебя!

Говоря это, он притянул ее к себе, и Сюзан, успокоенная его словами, с любовью прильнула к нему. Они шли таким образом несколько времени молча.

нас, - я бы успел в жизни; кто знает, может быть, тебе и придется ездить в собственной карете. Другим ведь это часто удается, когда они серьезно примутся за дело.

Сюзан посмотрела на него с любовию. Она уважала его за его силу, потому, что сознавала свое собственное безсилие.

-- Мне не надо кареты, пробормотала она: - мне не нужно, Джорж, ничего, кроме тебя. Ведь не я желаю этих изменений, - ты знаешь, - отец...

В это время взошла луна, прекрасная сентябрьская луна, почти полная, и осветила любовников, возвращавшихся к дому Сюзан чрез Соутангерский лес, - как был торжествен и очарователен этот лес в настоящия минуты! Прежде, чем они дошли до ворот Плашетской формы, миленькое личико Сюзан снова прояснилось и улыбалось; они решили между собою, что в избежание повторения домогательств со стороны Джиббса и неприятных сцен с отцом, Сюзан должна отправиться к своей тетке, Мисс Джэн Арчер, в Ормистон, на две недели из остававшихся трех до их свадьбы.

Сюзан последовала этому совету, а Джордж воспользовался её отсутствием, чтобы съездить на аукционную продажу в противоположной части округа, где надеялся купить несколько необходимой мебели для их нового жилища. Ему разрешено было продлить свое отсутствие у одного приятеля до возвращения Сюзан. В этот промежуток времени ему было приятнее находиться вне родительского дома потому собственно, что чем более сближался срок свадьбы, тем, по видимому, меньше нравилась эта свадьба его матери; она утверждала, что нельзя ожидать ничего доброго от брака с девушкой, которая привыкла, чтобы за ней ухаживали и льстили, - что из нея не выйдет хорошей хозяйки для простого, работящого человека. Эти замечания, тем более горькия для любовника, что не совсем были лишены основания, служили поводом к неоднократным спорам между Джорджем и матерью, спорам, которые далеко не клонились к уменьшению полусознательного нерасположения, какое эта добрая женщина питала к своей будущей невестке.

По возвращении домой из двухнедельного отпуска, Джордж, вместо ожидаемого письма от невесты, возвещавшого о её прибытии в Плашетс, нашел другое письмо, которое было адресовано на его имя незнакомою рукою и содержало в себе следующия слова:

"Джордж Ид, вас хотят обмануть. Присматривайте за Дж. Дж.

Поставленный в недоумение таким таинственным извещением, Джордж, еще к большей досаде своей, узнал, что Джиббс уехал из Кумпера на другой же день после его собственного отъезда, и еще не возвращался. Это обстоятельство крайне его изумило, тем более, что Сюзан, не дальше недели тому назад, прислала ему письмо до того переполненное нежными выражениями, что он ни под каким видом не позволял себе сомневаться в истине её слов. Но на следующее же утро его мать подала письмо от фермера, Арчера, со вложением другого, от его сестры, которым она извещала, что её племянница два дня тому назад тайно оставила её дом, чтобы обвенчаться с мистером Джиббсом. Сначала думали, что Сюзан отправилась, как бывало и прежде, провести день с кузиной, но так как к ночи она не возвратилась, то и заключили, что она решилась ночевать там. Следующее утро, вместо её самой, принесло извещение о её свадьбе.

Прочитав это письмо, Джордж сначала сознавал только одно чувство: совершенное неверие. - Тут в чем выбудь должна быть ошибка, - повторял он, - этого не могло случиться. В то время как отец со слезами на честных глазах увещевал его мужаться под таким ударом, а негодующая мать благодарила судьбу, что счастливо отделалась от девушки, которая могла вести себя подобным образом, Джордж сидел молча, как истукан. Такая измена казалась его прямой и простодушной натуре несбыточной.

Через полчаса известие подтвердилось и уже более не могло подлежать сомнению. Джемс Вилькинс, слуга мистера Джиббса, оскалив зубы и важничая, вошел с письмом к Джорджу. Оно было от Сюзан и подписано её новым именем.

"Я знаю, писала Сюзан: что в ваших глазах мой поступок не извинителен, что вы будете ненавидеть и презирать меня столько же, сколько любили и уважали. - Я знаю, что поступила против вас очень, очень дурно, и не смею просить у вас прощения. Я уверена, что вы даже не в состоянии простить меня. Но все же прошу вас воздержаться от мщения. Оно не может возвратить прошедшого. О! Джордж! если вы когда нибудь любили меня, то выслушайте меня, о чем я буду умолять вас. Ненавидьте и презирайте меня! - другого я ничего не могу ожидать; - но не вымещайте моего поступка на другом каком нибудь лице. Позабудьте обо мне; это будет самое лучшее для нас обоих. Еще было бы лучше, если бы мы никогда не встречались".

За тем следовало еще многое в том же тоне. Сюзан называла себя слабою, обвиняла себя, выражала страх за последствия, признавалась, что она совершенно недостойна Джорджа.

Джордж посмотрел на роковое письмо, которое держал в мускулистых руках своих, приготовихшихся уже усердно и постоянно трудиться для Сюзан. Потом вдруг, не говоря ни слова, подал его отцу и вышел из комнаты. Отец и мать слышали, как он поднялся наверх по узенькой лестнице, заперся в своем маленьком чердаке, и за тем все смолкло.

Спустя несколько времени к нему пошла его мать. Хотя относительно себя она была чрезвычайно довольна подобной развязкой, но это чувство было совершенно заглушено нежным, материнским сожалением к тем страданиям, которые предстояли её сыну. Джордж сидел у маленького окна, с засохшею веткою хмеля на коленях. Мать Джорджа подошла к нему и приложила свою щеку к его щеке.

-- Потерпи, сын мой, сказала она с непритворным чувством. - Мужайся, мужайся, мой друг, и в свое время тебе пошлется утешение, - знаю, трудно перенести это, - очень трудно и горько, но ради родителей, которые так горячо любят тебя, постарайся перенести это.

Джордж взглянул на нее холодными сухими глазами. - Постараюсь, сказал он, твердым голосом. - Разве вы не видите, что я уже стараюсь?

Его взгляд ничего не выражал, о, как желала мать, чтобы из глаз его полились слезы и облегчили раздиравшееся сердце!

-- Она была недостойна тебя, сын мой, я тебе всегда говорила.

Но Джордж суровым движением руки остановил ее.

Я совершенно спокоен - спокоен. Ни отец, ни вы, не заметите во мне ни какой перемены, если только воздержитесь от напоминаний об ней. Она мое сердце превратила в камень, - вот и все. Не великая важность!

Джордж положил руку на свою широкую грудь и тяжело вздохнул. - Не дальше как сегодня утром у меня тут было сердце из плоти, сказал он; теперь оно сделалось холодным и тяжелым как камень. Но это ничего не значит.

-- О, не говори таким образом, сын мой, сын мой! воскликнула мать, заливаясь слезами и обнимая Джорджа: - твои слова убивают меня.

Джордж тихо отвел её руки и, поцаловав в щеку, проводил к двери. - Я должен теперь идти на работу, сказал он; - и спустившись с лестницы, вышел из коттэджа твердою поступью.

С этого часа никто не слыхал, чтобы Джордж когда нибудь упомянул имя Сюзан Джиббс, он не распрашивал о подробностях её пребывания в Ормистоне; никогда не говорил о них ни с её, ни с своими родственниками. Первых он избегал; перед вторыми был молчалив и скрытен. Сюзан как будто для него никогда не существовала.

И с этого же часа он совершенно изменился. С прежнею деятельностию он занимался и исполнял свою обязанность со всегдашнею точностию, хотя и угрюмо, как обязанность необходимую и неприятную. Никто никогда не видел улыбки на его лице; никто никогда не слышал от него шутки. Серьезный и покорный судьбе, он шел своим безотрадным путем, ни от кого не требуя сочувствия и никому его не предлагая, избегая всякого сообщества, кроме своих родителей; это был убитый горем человек.

Между тем появилось объявление, что мистер Джиббс отдает свою усадьбу "Плэйс" в наем; чужие люди наняли ее, и около трех лет не было никакого слуха ни о нем, ни о жене. Но вот пришло известие, что их надобно ждать в непродолжительном времени, что конечно привело ожидания жителей маленькой деревеньки в какое-то брожение. Джиббсы наконец приехали и некоторые слухи, доходившие от времени до времени до деревушки, оказались не совсем лишенными основания и правды.

Из этих слухов составлялись сведения такого рода, что Джиббс будто бы поступал позорнейшим образом с своей хорошенькой женой, и что брак, с его стороны по любви, оказался самым несчастным. Отец и братья Сюзан сделали новоприбывшим несколько визитов, но относительно их соблюдали глубокую скромность; из этого сложилось общее мнение, что старый фермер в такой же степени сожалел теперь о браке своей дочери, в какой прежде желал его. Никто не удивлялся, увидев ее. Это была тень того, чем привыкли ее видеть; все еще миловидная, но убитая, загнанная, бледная: цвет юности завял; энергия души изчезла. На хорошеньких губках не видно было улыбки, кроме тех случаев, когда она играла с своим малюткой, белокурым мальчиком, представлявшим собою портрет своей матери. Но даже в своих разговорах с этим ребенком она подвергалась строгим ограничениям; её тиран не редко с бранью удалял ребенка от нея и запрещал ей следовать за ним в детскую.

Не смотря, что Иды были такими близкими соседями, прошло довольно времени по возвращении Джиббсов прежде, нежели Джордж встретился с предметом своей прежней любви. Он никогда не ходил в Кумнерскую церковь (да и ни в какую другую), а Сюзан никогда не оставляла своего дома, разве только для того, чтобы прокатиться с мужем, или прогуляться к отцу чрез Соутангерский лес. Джордж мог бы увидеть ее проезжавшей мимо окон отцовского дома, на рысистой лошади, которая так и казалось, что вот сию минуту понесет, он однако никогда не смотрел на нее, и не отвечал на замечания матери как на счет самой Сюзан, так и её прекрасной коляски. Но будучи неусыпным стражем над собой, он не мог, однако же, закрыть чужия уста, как не мог закрыть вместе с тем и собственных своих ушей. Что бы он ни делал, Джиббсы и их действия все еще его преследовали. Работники его господина болтали о зверском обхождении мужа; у разнощика булок не было конца рассказам о ругательствах, какие ему приводилось слышать, и даже об ударах, которых он был свидетелем, когда Джиббс был, против обыкновения, взволнован грогом. Многие утверждали, что бедная запуганная жена объявляла, что еслибы ее не страшили последствия от припадков бешенства мужа, она давно бы отправилась к мирному судье с жалобой. Джордж не мог заткнуть ушей своих, чтобы не слышать всех этих толков; - поговаривали также, что глаза его в этих случаях выражали что-то весьма недоброе.

В одно воскресенье в час по полудни Иды сидели за своим скромным обедом, когда послышался стук экипажа, мчавшагося мимо их окон. Мистрисс Ид подхватила свою трость и, не смотря на храмоту, доплелась до окна.

-- Я так и думала вскричала она: - это Джиббсы несутся в Тенельмс; и опять он пьян. Посмотрите, как он гонит лошадь! Да и малютка с ними! Он, кажется, не успокоится, пока не сломит шеи этому ребенку, или его матери. Симмонс утверждает...

Мистрисс Ид, почувствовав дыхание сына на своей щеке, замолчала. Джордж в самом деле подошел к окну и, нагнувшись над матерью, угрюмо посмотрел на сидевших в коляске, которая неслась под гору по направлению к Тенельмской дороге.

-- Чтоб ему сломить свою собственную шею! проворчал Джордж сквозь зубы.

-- О Джордж! Джордж! не говори подобных вещей, сказала мистрис Ид, с бледным встревоженным лицом. - Это не по христиански. Мы все нуждаемся в покаянии, и жизнь наша в Его руках.

-- Если бы ты посещал церковь мой друг, вместо того, чтобы удаляться от нея, что, как я с сожалением замечаю, ты делаешь, сказал отец строгим тоном: в твоем сердце были бы лучшия чувства. Они не пойдут тебе в прок, - попомни мое слово.

Джордж уже сел на свое место, по при словах отца снова встал. - В церковь! вскричал он громовым и грубым голосом: - я собрался туда однажды, и меня не пустили. Теперь я никогда не пойду! Неужели вы думаете, - продолжал он, и губы его тряслись от сильного волнения: - неужели вы думаете, потому что я тих и аккуратно исполняю свои обязанности неужели вы думаете, что я забыл это? Забыл! - И он с ужасною силой ударил по столу кулаком. - Я вам скажу, что я тогда только позабуду, когда меня положат в гроб! Перестаньте, перестаньте, сказал он, когда мать хотела прервать его: - ваши намерения прекрасны, я знаю; - но женщины не знают того, когда им следует говорить и когда молчать. Лучше было бы не напоминать мне ни об этом разбойнике, ни о церкви: с этими словами он вышел из комнаты и из дому.

Мистрисс Ид очень грустила при таких проявлениях злопамятства и безбожия в характере сына. Ей казалось, что Джордж быстро шел к погибели, и она решилась послать к ректору мистеру Муррею, прося его зайти к ней как можно скорее, когда нибудь утром, потому что она была очень неспокойна духом. Но мистер Муррей в это время был болен, и прошло почти две недели, прежде нежели он был в состоянии ответить на её приглашение. Между тем случились другия события.

этих случаях происходили страшные сцены; но чем более Сюзан плакала и умоляла, тем Джиббс более упорствовал. Однажды, чтобы напугать ее еще более, он посадил малютку одного на козлы экипажа с бичом в руке, а сам стал у дверей, небрежно держа возжи и посмеиваясь над женой, которая в невыносимом страхе умоляла его сесть в экипаж, или дозволить ей самой сесть. Вдруг раздался ружейный выстрел в соседнем поле; лошадь испугалась, вырвала возжи из рук полупьяного Джиббса и понесла; бич выпал из рук ребенка на спину лошади, испугав ее еще больше; мальчик, свалившийся на дно экипажа, лежал почти без памяти от сотрясения.

В это время Джордж находился в близком разстоянии. Он бросился на несущуюся лошадь и прицепился к ней, как неумолимая смерть, не смотря, что она тащила и волокла его в своем неудержимом стремлении. Наконец запутавшись в длинных возжах, лошадь упала и ошеломленная падением лежала без движения; Джордж был отброшен на несколько шагов, но отделался благополучно, получив несколько незначительных ушибов. Ребенок, лежавший на дне экипажа, испугался и плакал, но был невредим. Менее, чем в пять минут, на место происшествия собралась половина деревни; все распрашивали, в чем дело, - поздравляли с счастливым исходом несчастного случая и выставляли на вид мужество Джорджа, между тем, как Сюзан с спасенным ребенком, прильнувшим к её груди, покрывала руки Джорджа горячими слезами и поцелуями.

-- Да благославит вас Бог! Да благославит он вас тысячу раз! восклицала она с истерическим воплем. - Вы спасли жизнь моего драгоценного дитяти! Еслиб не вы, он был бы убит! Могу ли я когда нибудь...

В этот момент грубая рука оттолкнула ее в сторону. - Что ты тут затеяла? раздался неистовый голос Джиббса, с страшным проклятием. - Оставь этого господина, иначе я... Ты строишь дуру из себя; он искалечил мою лошадь, так что ее придется застрелить!

Бедняжка Сюзан опустилась на землю и разразилась горькими рыданиями; между зрителями поднялся ропот: - Стыдно, стыдно! заговорили все в один голос.

Джордж Ид холодно отвернулся от Сюзан, когда она снова было бросилась к нему, И старался освободить свою руку; но теперь, встретившись лицом к лицу с Джиббсом, он сказал:

-- Доброе дело сделает тот, кто застрелит этого зверя; но еще было бы лучше застрелить тебя самого, как бешеную собаку.

Все слышали эти слова. Все затрепетали, увидев взгляд Джорджа, когда он произнес их. В этом взгляде, по видимому, сосредоточивалась вся злоба, все бешенство и ненависть, сдерживаемые в течение последних трех лет.

Спустя два дня после этого происшествия, мистер Муррей зашел поздравит бедную мистрис Ид с счастливым сохранением жизни её сына и нашел ее в болезненном страдальческом положении. Она не смыкала глаз после этого происшествия. Выражение лица Джорджа и его слова в том виде, как они были переданы ей, преследовали ее. Добрый священник небольшое мог доставить ей утешение. Он сам уже несколько раз старался вразумить её сына и смягчить его сердце, но попытки остались безуспешны. Джордж на все доводы отвечал с каким-то грубым почтением, что пока он будет исполнять свои обязанности как следует и никому не станет причинять обиды, он вправе сам быть судьею в делах, касающихся его самого; но при этом дал себе слово никогда более не видеть внутренности церкви.

веруйте. Во всем этом скрывается блого, которого мы теперь не в состоянии видеть.

-- Странно было бы, если бы я не была благодарна за его спасение, отвечала мистрисс Ид. - Могло ли быть что нибудь хуже, если бы смерть похитила нашего любимого сына без покаяния, с той мстительностью и нерасположением простить обиды ближнему, с какими вы теперь его видите. Но вот что я скажу вам, сэр...

Её горячий разговор был прервал стуком в дверь. Сын мистера Бича, соседа-мясника, заглянул в комнату. Увидев священника, он только поклонился и с недоумением посмотрел сначала на одну, потом на другого.

разстроены.

-- Я... я действительно немного разстроен, отвечал молодой человек, отирая лоб: - я сейчас только видел его, и это меня чрезвычайно встревожило.

-- Его! Кого же это?!

-- Да его! Разве вы ничего не слышали, сэр? Джиббса нашли мертвого в Соутангерском лесу... убитого вчера вечером, говорят...

Наступила минута молчания и ужаса.

-- Я сам видел, как труп его принесли в гостинницу Дунстана.

Лицо мистрисс Ид покрылось мертвенной бледностью, так что священник поторопился кликнуть Джемиму, единственную в доме служанку. Но Джемима, как сумасшедшая, услышав об ужасном происшествии, была уже на пол-пути между домом своего хозяина и домом Джиббсов, прислушиваясь к народной молве; все удивлялись, выводили свои заключения и с выпученными глазами смотрели на дверь в высокой стене, через порог которой хозяину дома уже больше не суждено было переступать, кроме только последняго раза, да и то ногами вперед.

В скором времени гостиная Идов наполнилась народом. Туда собралась большая часть обитателей деревни, - но зачем? может быть, никто не в состоянии был объяснить. Симон Ид пришел в числе первых, и всеми силами старался успокоить и укрепить бедную женщину, которая не успела еще составить себе верной идеи о случившемся. Среди этой суматохи, среди разспросов, описаний положения тела убитого, его вывернутых карманов, жестокого удара, нанесенного сзади, числа часов, протекших со времени совершения злодейства, - среди всего этого были услышаны шаги за стенами дома, и вслед затем между разговаривавшими показался Джордж.

Не было надобности спрашивать, все ли ему было известно. Лицо Джорджа, бледное, как самая смерть, угрюмое, покрытое обильным потом, ясно показывало, что он знал об ужасном происшествии. Но его первые слова, тихия и спокойные, произнесенные полусознательно, остались надолго в памяти присутствующих.

-- Жаль, что вместо Джиббса не нашли мертвым меня.

Различные обстоятельства возникали одно за другим, соединялись вместе и окружали Джорджа какою-то сетью подозрений. Симон Ид держал себя, как следовало мужчине, с гордою уверенностью в невинности сына, с уверенностью, сильно подействовавшею даже на тех, кто не разделял его убеждений, и с благоговейною надеждою, что Провидение докажет эту невинность. Но бедная, слабая мать, потрясенная болезнью, почти лишившаяся ума при воспоминании слов и взглядов Джорджа, только рыдала и произносила несвязные молитвы.

Джордж нисколько не противился аресту. Твердо, но без особенной энергии, он заявил свою невинность, и после того соблюдал глубокое молчание. Черты лица его судорожно подергивались, когда, при прощании, он пожал руку отца и посмотрел на бледное лицо матери, которая при виде полицейских упала в обморок; Джордж последовал за стражей твердым шагом и с покойным, хотя и угрюмым выражением в лице.

тропинки, ведущей от лазейки, о которой так часто упоминалось, сквозь лес в Плашетс, и, повидимому, было оттащено туда нарочно. Доказательства жестокой борьбы были заметны на самой тропинке и около нея; тут были видны следы крови, вытекшей из раны в задней части головы покойного, которого вероятно ударили сзади каким нибудь тяжелым, хотя и нетупым оружием. По медицинскому показанию, он был мертв уже около одиннадцати или двенадцати часов. Карманы его были выворочены, часы и кошелек обобраны, равно как и кольцо, служившее печатью.

Два служителя Джиббса, Джемс и Бриджет Вильямс, показали, что господин их вышел из дому вечером того дня, когда совершено убийство, в двадцать минут девятого, в необыкновенно трезвом состоянии; что сверил свои часы с стенными часами, висевшими на кухне, и сказал, что сначала, пойдет в гостинницу, а потом в Плашетс. Невозвращение его в ту же ночь не произвело никакого безпокойства, потому что он имел обыкновение часто оставаться до утра, и всегда держал при себе запасный ключ.

С другой стороны, Симон Ид, жена его и служанка показали, что Джордж возвратился домой в ночь убийствам девять часов, что он ушел тотчас после чая, и что по возвращении в нем не было замечено ничего необыкновенного; что он поужинал и потом оставался с родителями до того времени, когда все семейство отправилось на покой; что на следующее утро он сошел сверху при Джемиме, которая сама встала в это утро несколько ранее обыкновенного.

На кисти левой руки Джорджа был найден недавний порез, который произошел по его объяснению от того, что складной нож его соскользнул в то время, когда он разрезал кусок хлеба с сыром; этим же самым обстоятельством объяснял он некоторые знаки крови внутри рукавов его пальто и на брюках. Единственным предметом, принадлежавшим покойному и найденным при Джордже, был маленький кусок карандаша с заглавными буквами (X. G. и тремя зарубками; кузнец Джоб Бретль утверждал, что в день убийства Джиббс подавал ему этот самый карандаш, прося его очинить; что он (Бретль) тогда же заметил и буквы и зарубки, и что готов присягнуть, что карандаш на подсудимом был тот самый, который он очинил. Джордж показал, что нашел этот карандаш на выгоне, и что вовсе не думал о том, кому он принадлежал.

На очной ставке открылось, что в утро убийства между мистером и мистрисс Джиббс происходила такая отчаянная ссора, какой еще не бывало; после того слышали, как мистрисс Джиббс говорила, что не может долее выносить такой жизни и непременно обратится за помощью к тому, который в ней не откажет. Что вскоре после того она отправила записку к Джорджу Иду с сыном соседняго селянина и что вечером сама вышла из дома, спустя несколько минут после ухода мужа; потом через четверть часа возвратилась в спальню, из которой не выходила, до следующого утра, когда пришло известие о найденном трупе мужа.

Джордж показывал, что в тот вечер, когда совершилось убийство, он ходил в Соутангорский лес около двадцати минут девятого; но отказался пояснить, зачем именно ходил туда, сказав только, что пробыл в лесу никак не более четверти часа. Он показал также, что с лазейки через забор видел вдали Джиббса с собакой, идущого прямо к забору. Месяц светил ярко и Джордж ясно разглядел его; чтобы избежать встречи с ним, он пошел по Дрингской дороге и дошел почти до шоссейной заставы; оттуда вернулся и пришел домой в девять часов, не встретив по дороге ни души.

Вот (вкратце) пункты, служившие в защиту подсудимого:

1) Показание трех заслуживающих полного доверия лиц, что Джордж возвратился домой в девять часов, сел ужинать без всяких признаков смущения или волнения.

2) Недостаточность времени для совершения подобного злодейства и удачного скрытия вещей, отобранных с убитого,

Обвинительными пунктами против него было:

1) Порез на кисти руки и кровяные знаки на одежде.

2) Найденный при нем карандаш.

3) Отсутствие показания: где именно находился он в течение тридцати минут, прошедших от времени ухода Джиббса из гостинницы Дунстана (куда он пошел прямо из дому) до его (Джорджа) возвращения в дом отца.

По свидетельству содержателя гостинницы оказалось, что Джиббс вышел от него с намерением идти прямо в Плашетс, около половины девятого; а чтобы пройти среднею скоростию от гостинницы до места, где было найдено тело Джиббса, требовалось не более четырех или пяти минут, так что на совершение убийства (если бы оно было совершено действительно Джорджем), нужно было бы употребить от двадцати трех до двадцати четырех минут, и тогда Джорджу пришлось бы бежать домой со всевозможною скоростию; если же употребить на это от девятнадцати до двадцати минут, то он мог бы воротиться домой средним шагом.

Перед мировым судьей подсудимый держал себя угрюмо и даже грубо, но не обнаружил ни малейшого волнения. Он был приговорен к уголовному суду на предстоящия заседания.

Между тем мнения относительно Джорджа в Кумпере чрезвычайно разделялись. Он никогда не пользовался популярностью, и его чрезвычайная сдержанность в течение последних трех лет отчуждила от него многих, которые в тяжелый для него период расположены были ему сочувствовать. И хотя он всегда стоял высоко в общественном мнении, но в последнее время составилось убеждение, что это был человек с необузданными страстями и с страшной наклонностью к мщению. Короче сказать, много было таких людей, которые хотя и знали его очень хорошо, но расположены были верить, что Джордж, доведенный до неистовства страданиями женщины, которую он когда-то так страстно любил, непрерывными размышлениями о своих собственных обидах, решился отомстить и за себя и за нее, убив своего врага; он мог, как некоторые полагали, легко уйти из отцовского дома в глухую полночь, подстеречь и убить Джиббса, когда тот возвращался из Плашетса, и спрятать или истребить снятые с убитого вещи, с целию отклонить от себя подозрения и сбить следователей с надлежащого следа.

Суд над ним долгое время будет памятен в этих местах, как по произведенному им в околодке сильному возбуждению, так и по живому участию, выраженному по этому случаю во всем государстве. Для его защиты были приглашены лучшие адвокаты; мистер Малькомсон, ни на волос не веривший в возможность его виновности, не жалел ни труда, ни расходов, лишь бы помочь его делу. Джордж был совершенно спокоен на скамье подсудимого, хотя и представлял собою одинокий предмет, на который обращены были все взоры. Перемена, происшедшая в его наружности, возбуждала даже в самом равнодушном зрителе сострадание и, по всей вероятности, склоняла присяжных в его пользу более, чем красноречие его адвоката. Страдания его должно быть были велики; в течение последних немногих недель он состарелся на вид несколькими годами. Волоса его поредели; одежда висела на его исхудалом теле, как на вешалке; некогда, румяный, сильный мужчина, он стоял теперь пред судом - бледный и хилый. Изменилось даже выражение его лица: оно уже более не было сурово.

общих выражений радости, ни поздравлений. Молча, с потупленными глазами, как обреченный на смерть, Джордж Ид с одним только отцом возвратился домой, где бедная мать молила Небо о его помиловании.

Многие полагали, что Джордж, в случае оправдания, непременно оставит Кумнер и поищет счастия где нибудь в другом месте. Но не таков был этот человек; он никогда не обращал внимания на мнения своих товарищей, не обратил его и в настоящем случае. В первое воскресенье, к общему удивлению, он явился в церкви и занял место в стороне от прочих прихожан, как будто не желая их стеснять. С этого времени посещение церкви сделалось постоянным. Но это не была еще единственная перемена, замеченная в поведении Джорджа. Его угрюмость исчезла, он сделался покорным, терпеливым, изъявлявшим теплую признательность к тем, кто обходился с ним даже с обыкновенной учтивостью, как будто бы он чувствовал себя недостойным их внимания; сделался до бесконечности предан своим родителям, трудился целый день, а иногда проводил и ночи над занимательной книгой. Он никогда не намекал на прошедшее, но никогда и не забывал его: он сделался задумчив - задумчивее прежнего, но уже не был ни жолчен, ни мстителен. Вот какое преобразование совершилось в Джордже Иде. Соседи, увидав его вдали, долго следили за ним взорами и потом шепотом спрашивали друг друга: неужели он мог убить Джиббса?

Джордж и Сюзан никогда не встречались. Сюзан долго пролежала к постеле в доме своего отца, куда переехала вскоре после этого трагического случая. Старый фермер, гонясь за богатством Джиббса, справедливо был наказан, узнав, что Джиббс завещал жене только пятьдесят фунтов в год, и при том с условием, что она лишится этого вспомоществования в случае выхода в замужество.

-----

Прошло около года после всех этих событий. В одну светлую лунную ночь, когда мистер Муррей сидел один в своем кабинете, к нему вошел слуга и доложил, что какой-то неизвестный человек, называющий себя Дюком Вильямсом желает объясниться с ним. Было уже десять часов; а священник всегда ложился рано.

-- Попроси его зайти завтра поутру, сказал он: - теперь уже поздно говорить о делах.

-- Да что он - нищий?

-- Он ничего не просит, сэр; но только вид его страшен, ужасно страшен.

-- Впусти его.

Незнакомец вошел; действительно он представлял собою предмет вполне достойный ужаса. Бледный, с впалыми глазами, исхудалый как труп, с разрывающим грудь кашлем, от которого он задыхался; это был человек в последнем градусе чахотки. Он посмотрел на мистера Муррея с страшным, грустным выражением; в свою очередь и мистер Муррей взглянул на него довольно выразительно:

Незнакомец бросил взгляд на слугу.

-- Роберт, уйди отсюда.

Роберт вышел, но остался у дверей подслушивать.

-- Вы выбрали странное время обратиться ко мне. Имеете вы что нибудь сказать?

Незнакомец повернулся к окну, которого занавесы не были спущены, и пристально посмотрел на полную октябрскую луну, озарявшую ярким своим светом старую церковь, скромные могильные памятники и всю сельскую сцену.

-- Что же вам угодно? еще раз повторил мистер Муррей.

Но незнакомец вперил глаза свои в небо.

-- Да... сказал он, вздрагивая: - он точно также светил... также точно светил... в ночь убийства. Да, так. Он светил ему прямо в лицо... в лицо Джиббса... Когда он там лежал... он светил в его открытые глаза. Я никак не мог их закрыть, - что я ни делал; они все на меня смотрели. С тех пор и до нынешняго вечера, я не видел такого месяца. Я приношу вам повинную. Я всегда чувствовал, что это надо сделать, и чем скорее, тем лучше. Лучше кончить сразу.

-- Да, - я. Я был теперь там; мне хотелось взглянуть на то место, - я чувствовал, что мне должно еще раз посмотреть на него, и я видел его глаза также ясно, как вижу вас, - открытые, а месяц так и светит в них. О, какое ужасное зрелище!

-- Вы, кажется, очень разстроены, нездоровы. Может быть...

-- Вы не верите мне. Как бы мне хотелось не верить самому себе. Но посмотрите.

Дрожавшею изсохшею рукою он вынул из кармана часы, именное кольцо и кошелек, принадлежавшие Джиббсу, и положил их на стол. Мистер Муррей узнал их.

Мистер Муррей подал ему стакан воды с вином. Продолжая смотреть на луну своими впалыми глазами, и с безпрестанно повторявшеюся дрожью, неизвестный с разстановкой произнес следующее признание:

Он и Джиббс когда-то вместе занимались весьма нечистыми денежными спекуляциями, которые кончились его разорением. Находясь в крайней нужде, он согласился, за значительное вознаграждение, помочь Джиббсу овладеть невестой Джорджа... Когда Сюзан и Джордж разстались на две недели до предполагаемой свадьбы, оба сообщника поехали вслед за ней в Ормистон и, приютись в глухой части города, следили за всеми её движениями. Узнав, что Сюзан должна провести день у кузины, они подговорили одну женщину, такую же гадкую, как и сами, встретить Сюзан на дороге и сообщить ей, что будто бы с Джорджем Идом случилось несчастие на железной дороге, что он опасно ранен, и что может быть ему остается жить несколько часов. Пораженная таким известием, бедная девушка поспешила за женщиной, и без малейшого подозрения вошла в уединенный дом на самом краю города, и очутилась в присутствии Джиббса и Вильямса, которые в ту же минуту, замкнув дверь, объявили ей, что употребили эту хитрость собственно с тою целью, чтобы Джиббс имел возможность овладеть ею. Он сказал Сюзан, что она теперь находилась в таком месте, где на крики её никто не обратит внимания, даже если бы они и были услышаны, откуда ей невозможно будет вырваться, и что ее не оставят в покое ни днем, ни ночью, ни они сами, ни их сообщники, пока она не согласится сделаться женою Джиббса. Джиббс прибавил с страшным проклятием, что если брак её с Джорджем состоится, то он застрелит его на пути из-под венца.

Обезумевшая от ужаса и удивления, безсильная, безпомощная девушка сопротивлялась даже более, чем можно было ожидать. Но наконец убедясь в своем безвыходном положении, - страшась за жизнь свою (потому что Джиббс стоял перед ней с заряженным пистолетом и с самыми страшными угрозами), Сюзан согласилась написать под его диктовку письмо к тетке и жениху, объявив в них о своем браке, хотя это обстоятельство состоялось почти тремя неделями позже того, как Сюзан, изнуренная и доведенная до безумия, дала свое согласие и была обвенчана надлежащим порядком. Вильямс уверял, что и тогда бы она не согласилась, если бы не страх за безопасность своего жениха. Жизнь Джорджа, по видимому, была для Сюзан дороже её собственного счастия, и Джиббс поклялся, что эта жизнь может быть выкуплена только ценой её союза с ним; и Сюзан принесла себя в жертву для спасения человека, которого нежно любила. Тогда-то Вильямс и потребовал себе вознаграждения. Но его низкий сообщник принадлежал к числу людей, которые не умеют исполнять обещаний, сопряженных с уплатою денег. Первые три уплаты были сделаны в срок, но от уплаты остальной суммы Джиббс уклонялся, так что Вильямс, опасаясь немедленного ареста за долги, прибыл в Кумнер и, скрываясь в глубоких оврагах соутангерского леса, выбрал случай, и однажды вечером остановил Джиббса, когда последний ехал домой из Тенэльмза один. Этот почтенный муж, хотя, по обыкновению, полупьяный, тотчас узнал Вильямса, назвал его дерзким пищим и готов был задавить его своего лошадью. Взбешенный таким поступком, Вильямс написал Джиббсу письмо, в котором говорил, что если он не принесет в назначенную им ночь в соутангерский лес все до последняго шиллинга условной суммы, то он (Вильямс) на следующее же утро обещал явиться к ближайшему мирному судье и открыть ему весь заговор о похищении Сюзан и её браке.

Встревоженный этой угрозой, Джиббс явился в назначенное место, но без денег; сделалось ясным, что он, как и прежде, вовсе не намеревался уплатить их. Вильямс, доведенный повторяющимися неудачами до отчаяния и даже бешенства, решился овладеть деньгами и ценными вещами, какие Джиббс имел при себе: Джиббс крепко противился этому; возникла борьба, во время которой он неоднократно старался поразить противника своим карманным ножем. Наконец Вильямс ожесточился и, употребив всю свою силу, сбил Джиббса с ног; при падении Джиббс ударился затылком с страшною силою о дерево и полученный им удар был смертельным. Пораженный этим обстоятельством и предвидя его последствия, Вильямс поспешил оттащить с тропинки труп, опорожнил карманы мертвого Джиббса и удалился со сцены. На церковной башне пробило десять часов, когда он вышел из соутангерского леса; без отдыха шел он всю ночь, только раз остановился в каком-то старом сарае и достиг Лондона незамеченным.. Но почти вслед затем его арестовали за долги и он оставался в тюрьме до настоящого времени, когда его освободили собственно потому, что считали умиравшим от чахотки. Действительно он умирал, прибавил неизвестный с отчаянием. После роковой ночи глаза его жертвы, обращенные к нему, всюду его преследовали, не давали ему ни минуты покоя, так что самая жизнь сделалась ему в тягость.

доказывала невинность человека, так долго подозреваемого в этом преступлении. На следующий день по всей деревне разнеслось известие о признании Вильямса и распространилось как пламя.

Джордж перепес свое торжество точно также, как перенес и несправедливое подозрение. Характер этого человека странным образом очистился в горниле такого несчастия. Страшная участь его врага, постигшая его небесная кара пробудили в Джордже странное сострадание, а с тем вместе и самообвинение. Джордж хотя и был безвинен в смерти Джиббса, но обвинял себя в частых и упорных желаниях эту смерти; он отдал бы все, если бы простили ему в этом, как и сам он надеялся получить прощение. Вот откуда берут начало его первые самообвинительные слова в доме отца, когда он услышал об убийстве.

Не мешает упомянуть здесь, что содержание письма, которое он получил от Сюзан в утро ужасного дня, заключалось в просьбе сходить к её отцу в тот же вечер и упросить его принять немедленные меры к разводу её с мужем, ибо она страшилась за жизнь свою и что при окружавшем ее строгом присмотре она сама ничем не могла помочь себе. А так как письма на её имя перехватывали, то она умоляла Джорджа в этот же вечер встретиться с ней в Соутангерском лесу и передать ей о результатах его переговоров (которые впрочем вовсе не состоялись, потому что фермера не было дома). Узнав однако, что Джиббс хотел отправиться в Плашетс по выходе из гостинницы, Сюзан поспешно бросилась предупредить Джорджа об этом обстоятельстве и тем самым воспрепятствовать встрече двух врагов.

Сюзан вполне подтвердила показание Вильямса касательно вынужденного брака. Этот несчастный пережил свое признание не много больше недели; раскаяваясь в своем преступлении, он умер в тюрьме.

Джордж и Сюзан сошлись еще раз. При этом свидании он снял с груди маленький шелковый мешечек, в котором находилась ветка хмеля, до того изсохшая, что при его прикосновении она почти разсыпалась. Он приподнял ее и передал Сюзан.

еще миловидною, играющую с ребенком, у которого такие славные карие глаза; она совершенно счастлива; в известные часы вы можете застать и Джорджа, возвратившагося к обеду, или к чаю, здорового, красивого, с светлым веселым взглядом на честном английском лице, с которого кажется никогда бы и глаз не сводил.