Холодный дом.
Часть первая.
Глава I. В Верховном суде.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть первая. Глава I. В Верховном суде. (старая орфография)

Чарльз Диккенс.

Холодный дом.

Перевод под редакцией М. А. Шишмаревой.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ К ЖУРНАЛУ
"Живописное обозрение".

Типография Спб. акц. общ. "Слово". Ул. Жуковского, 21.
1904.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
В Верховном суде.

Лондон. Осенния судебные сессии недавно открылись, и лорд-канцлер вновь заседает в Линкольн-Иннской палате. Отвратительная ноябрьская погода. На улицах так грязно, как-будто воды потопа только что сошли с земной поверхности, и появление на Гольборнском холме какого-нибудь гигантского ящера мегалозавра, футов сорок длиной, нисколько не удивило бы. Моросить. Дым из труб стелется низко по земле, примешивая черную копоть к падающим снежным хлопьям, точно одевая их в траур по солнцу.

Собаки, выпачканные грязью, совсем неузнаваемы; лошади забрызганы ею по самые уши. Пешеходы в сквернейшем настроении духа, толкаются, задевают друг друга зонтиками, скользят и падают на перекрестках, где скопились и наростають, как сложные проценты, целые слои грязи, нанесенной ногами всех, прошедших здесь с начала дня (если только он действительно начинался сегодня).

Туман повсюду: и вверх по реке над зелеными островами и лугами, и при устье, где он окутывает ряды коралей и напитывается зловонием нечистот, извергаемых в реку громадным и грязным городом. Туман над Эссекскими болотами и над Кентскими высотами: туман застилает глаза и забирается в горло старого гринвичского инвалида, покашливающого у очага своей богадельни, заползает в трубку, которую курить после обеда сердитый шкипер в своей каюгб, щиплет за пальцы маленького юнгу, дрожащого на палубе.

Мосты окутаны густой пеленой тумана, и если пешеходу, проходящему по мосту, случится заглянуть через перила, ему кажется, что он висит в воздушном шаре над густыми облаками.

Там и сям мерцают газовые рожки, заменяя солнце в этот мрачный ноябрьский день. Многия лавки осветились двумя часами раньше обыкновенного, но газ светить тускло, как будто недовольный, что его зажгли раньше времени.

Сырой день кажется еще сырее, туман еще плотнее, грязные улицы еще грязнее у крепкого свинцового навеса Темпльбара, - достойного оплота крепкоголовой корпорации. Близ Темпльбара, в Линкольн-Иннской палате, в самом центре тумана, заседает лорд великий-канцлер.

Как ни густ сегодня туман, как ни глубока грязь - они не могут сравниться с тем мраком и грязью, в которых блуждает и барахтается Верховный суд, величайший из всех нераскаянных грешников перед лицом неба и земли.

Если уж лорду-канцлеру необходимо здесь заседать, он должен заседать именно в такой день, с туманным ореолом вокруг головы, облеченный в красную мантию, под сенью красных драпировок. Пока толстый атторней с внушительными бакенбардами тоненьким голосом читает ему нескончаемый доклад, взгляд его устремлен на подвешанную к потолку лампу, свет которой теряется в тумане.

В такой именно день десятки членов Суда должны быть заняты одним из десяти тысяч пунктов бесконечного процесса, стараясь уличить друг друга в промахах и недосмотрах; в такой именно день должны они вязнуть по уши в юридических изворотах, придав своим физиономиям вид полнейшого безстрастия, как подобает опытным актерам.

В такой именно день прикосновенные к процессу стряпчие (двум-трем из них процесс перешел по наследству от их отцов, сколотивших на нем капиталец) должны заседать в этой загородке, похожей на колодезь, (только не тот, откуда вышла истина), между красным столом архивариуса и шелковыми мантиями адвокатов, имея перед собою груды протоколов, встречных исков, приговоров, заявлений, показаний, отношений, рапортов и прочей чепухи, нелепой, но дорого оплачиваемой.

Да наполнится мраком этот зал с мерцающими свечами! Да сгустится и никогда не разсеется застилающий его туман! Да не пропустят в него дневного света потускневшия стекла, чтобы, заглянув сюда сквозь стеклянные двери, робкий новичек остерегся входить, проникшись ужасом перед этим страшным местом и замогильными звуками, доносящимися из глубины святилища, где, под балдахином, точно чудовищные привидения, заседают парики во главе с лордом-канцлером, созерцающим тусклую лампу.

Таков Канцлерский суд, тот самый, который в каждом графстве владеет развалинами и запущенными землями; имеет своих помешанных в каждом сумасшедшем доме, своих покойников на каждом кладбище, тысячи разоренных истцов в стоптанных башмаках и потертом платье, просящих взаймы у первого встречного, или протягивающих руку за подаянием, - тот самый, который дает сильному средства уничтожать правого, истощает деньги и терпение, убивает мужество и надежду, помрачает разсудок, разбивает сердца. Всякий честный человек из заседающих здесь законников должен бы предупреждать: "лучше вытерпите какую угодно несправедливость, но не приходите сюда"!

Кто-же может присутствовать в зале суда в этот ненастный вечер кроме канцлера, атторнеев по текущему делу, двух-трех адвокатов без практики, да вышеупомянутых стряпчих? Только архивариус, заседающий пониже судьи в мантии и парике, и должностные лица, необходимые для формальностей судопроизводства; да и те все зевают, не получая ни крошечки удовольствия от разбираемого дела "Джерндайса с Джерндайсом" - многолетняго процесса, из которого всякий интерес давно выжать.

Стенографы и газетные репортеры исчезают вместе с остальными судебными завсегдатаями всякий раз, как приходит черед этого дела; места их пусты.

Маленькая помешанная старушонка, в измятом чепце, в углу залы стоит на скамье, чтобы лучше видеть внутренность завешанного святилища; она всегда торчит в палате с начала до конца заседания, питая смутную надежду на какое-то решение в свою пользу.

Говорят, что старушонка действительно одно из многочисленных, заинтересованных в процессе лиц, но наверное никто не знает, да никто об этом и не заботится. Она носит с собой в ридикюле маленький сверток, который называет своими документами, но в свертке только клочки бумага, да высушенная лавандовая трава. Под стражею вводят бледного изможденного арестанта (это уже в шестой раз), чтобы он мог защищать себя лично. Его обвиняют в том, что, будучи единственным душеприказчиком, он запутал счеты, хотя и не доказано, имел ли он о них какое нибудь понятие. Весьма вероятно, что обвиняемый невинен; тем не менее будущность его разбита.

его впродолжение двадцати пяти лет; шропширец занимает одно из ближайших к святилищу место и не спускает глаз с лорда-канцлера, готовясь обратиться к нему с воззванием, как только встанет с места. Писцы знают просителя в лицо и ждут, что из этого выйдет, предвкушая: потеху, которая хоть ненадолго разсеет хандру, нагоняемую хмурой погодой.

Тянется дело Джерндайсов. Эта, всем надоевшая, тяжба так усложнилась с течением времени, что даже участники не знают её сути, а юристы, поговорив о ней минуть пять, приходят к полнейшему разногласию по всем пунктам.

Пока тянулся процесс, народилось безчисленное множество детей, молодежь переженилась, старики перемерли. Десятки лиц оказались участниками в этом деле, сами не зная, как и почему; целые семейства наследовали его с незапамятных времен. Маленький истец или ответчик, которому обещали игрушечную лошадку, когда тяжба будет выиграна, успел вырости, обзавестись настоящими лошадьми и прогаллопировать на тот свет. Девочки, состоявшия под опекой суда в качестве малолетних тяжущихся, сделались матерями и бабушками. Длинный ряд судей прошел, не оставив по себе и следа; длинный список лиц-участников процесса превратился в перечень покойников; осталось не более двух-трех современников тому Тому Джерндайсу, который застрелился в кофейне Канцлерской улицы, доведенный до отчаяния бесконечным процессом, а тяжбе все еще не предвиделось конца.

Дело Джерндайсов вошло в поговорку, - вот единственное добро, которое из него вышло; многим оно принесло смерть и несчастия, но за то позабавило юристов. Каждый служащий в суде имел к нему какое нибудь отношение; каждый канцлер, в бытность свою адвокатом, участвовал в нем; старые сизоносые адвокаты за бутылкой послеобеденного портвейна отпускают над ним премилые шутки в дружеском кругу; молодые клерки изощряют на нем свое судейское остроумие. Последний лорд-канцлер охарактеризовал его замечательно ловко: когда знаменитый адвокат Блоуэрс выразился однажды так: "это случится разве тогда, когда с неба посыплется дождь из картофеля", канцлер поправил его: "или тогда, когда мы покончим дело Джерндайса с Джерндайсом". Эта шутка особенно понравилась всей судейской братии.

Нерешенный вопрос: на скольких людей этот процесс наложил свою руку, скольких погубил и испортил в конец. Начиная с председателя, окруженного грудами запыленных документов с фигурирующими в них под разными соусами Джерндайсом с Джерндайсом, и кончая простым клерком, исписавшим десятки тысяч листов с этим вечным заголовком, - ни одна душа не сделалась лучше, благодаря этому процессу. Из хитростей, надувательств, хищений и лганья во всех видах ничего хорошого вырости не может.

Служащие в конторах стряпчих мальчики, которым приказано уверять приходящих истцов, что мистер Чизль или Мизль занят по горло до самого вечера, приучаются к уверткам и обману; сам стряпчий хотя и сколотил кругленький капиталец на этом процессе, но лишился доверия даже родной матери и заслужил презрение собственных детей. Разные Чизли и Мизли привыкли давать обещания на ветер, вроде того, что они почтут своим долгом вникнуть в дельце какого-нибудь бедняка Дризля и посмотрят, что можно для него сделать - вот как только освободятся от дела Джерндайсов.

Проклятый процесс щедрой рукой разсыпал семена мошенничества и плутней; даже те, кто следил за ними издали, нечувствительно привыкли предоставлять злу полную свободу идти своим путем и научились думать, что в мире все дурно и лучше быть не может.

Итак, в самом центре тумана и грязи заседает лорд-канцлер в Верховном суде.

-- Мистер Тенгль! взывает он, утомленный неистощимым красноречием ученого мужа.

-- Милорд! отзывается Тенгль; Тенгль прославился тем, что больше всякого другого знает о деле Джерндайса с Джерндайсом. Утверждают, что, по выходе из школы, он не читал ничего, кроме этого дела.

-- Скоро вы дадите заключение?

-- Милорд! Некоторые пункты не выяснены, но моя обязанность повиноваться вашей милости, следует уклончивый ответ мистера Тенгля.

-- Я думаю, мы должны выслушать адвокатов, заявляет канцлер с легкой улыбкой.

Восемнадцать ученых собратов мистера Тенгля, каждый с кратким конспектом в тысячу восемьсоть листов, вскакивают точно восемнадцать фортепьянных молоточков, отвешивают восемнадцать поклонов и опускаются на свои места.

-- Мы выслушаем вас в среду через две недели, заключает лорд-канцлер.

Итак, разсматриваемый вопрос разрешится на днях, но этот вопрос в сравнении со всем делом то-же, что маленькая почка на высоком лесном великане.

Канцлер и адвокаты приподымаются; арестанта торопливо толкают в спину; истец из Шропшира восклицает:

-- Милорд! и мгновенно умолкает, призываемый к порядку грозными взглядами судебных приставов.

-- Прошу прощенья, молодого человека... выскакивает вистср Тенгль.

-- Относительно молодой девицы, отчеканивая слова, продолжает лорд-канцлер, - и молодого человека, - двух молодых людей, - (Тенгль стушевывается) - которых я пригласил сюда сегодня, и которые ждут меня в моем кабинете, я должен заметить, что повидаюсь с ними и удостоверюсь, можно-ли будет поместить их у их дяди.

-- Прошу прощенья. Он умер... еще раз выскакивает мистер Тенгль.

-- У их, - сквозь очки канцлер смотрит в бумагу, лежащую на пюпитре, - у их дедушки.

В этот момент маленький адвокат с громовым голосом, вынырнувший из туманной бездны, обращается к лорду-канцлеру:

-- Соблаговолите выслушать меня, милорд. Это мой доверитель. Он дальний родственник. Я в настоящую минуту не подготовлен объяснить суду степень родства, но он приходится двоюродным или троюродным братом.

Звуки этого замогильного голоса еще раздаются под сводами здания, а маленький адвокат уже нырнул в бездну тумана, где его не сыщет самый зоркий глаз.

попытку: - Милорд! - взывает он, по канцлер, зная его, проворно исчезает; за ним и все остальные.

Синие мешки набиваются тяжелыми связками бумаг и уносятся клерками. Сумасшедшая старушка уходить со своими документами. Пустая зала запирается.

Еслиб можно было собрать и запереть в ней все совершенные здесь несправедливости, все причиненное горе, и все это поджечь! Как хорошо было бы для всех, особенно для лиц, запутанных в тяжбу Джерндайса с Джерндайсом!