Холодный дом.
Часть вторая.
Глава XXXVI. Конец рассказа Эсфири.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. Часть вторая. Глава XXXVI. Конец рассказа Эсфири. (старая орфография)

ГЛАВА XXXVI.
Конец рассказа Эсфири.

Вот уже семь счастливых лет, как я стала хозяйкой Холодного дома. Еще несколько слов - и я навсегда прощусь с моим неизвестным другом, для которого пишу свой рассказ. У меня останутся о нем хорошия воспоминания; как-то будет он вспоминать обо мне?

Мою милочку сдали на мои руки, и втечение нескольких недель я не отходила от нея ни на минуту. Дитя, на которое возлагалось столько надежд, явилось на свет прежде, чем успели обложить дерном могилу отца. Это был мальчик, и мы - я, мой муж и опекун - дали ему имя его отца.

Помощь, которой так горячо ждала моя милочка, пришла; пришла не для отца, а для бедной молодой матери - так судила Божественная мудрость. Но кому-бы ни было послано это дитя, его могущество было поразительно. Когда я увидела, как сильны эти маленькия слабые ручки, как целительно действует их прикосновение на мою милочку, как надежда постепенно оживает в её измученном сердце, я сознала с новой силой неисчерпаемую благость Небесного Творца.

И мать, и сын были здоровы. С какою радостью я увидела, что моя милочка стала понемножку выходить в мой садик и гулять там с ребенком на руках! Я была тогда уже замужем. Я была счастливейшею из смертных.

Около этого времени к нам приехал опекун и спросил Аду, когда она вернется домой.

-- И здесь, и там ты у себя дома, моя дорогая, сказал он ей, - по за старым домом право первенства. Как только ты и твой мальчик будете в силах предпринять поездку, приезжайте и вступайте во владение вашим домом.

Ада назвала его "своим дорогим кузеном Джоном", но он сказал: "Нет, зови меня опекуном. Отныне я опекун - твой и мальчика. Я люблю это имя, оно напоминает мне хорошее время". И она назвала его опекуном и с этого дня всегда так зовет. Дети тоже зовут его опекуном. Я говорю "дети"; у меня две маленькия дочки.

Трудно поверить, что Чарли (все такая-же пучеглазая к безграмотная) замужем за мельником - нашим соседом, а между тем это факт, и даже в эту минуту, когда я пишу за своим столом и ясное летнее утро ласково заглядывает ко мне в окно, я вижу, как начинает вертеться колесо их мельницы. Надеюсь, что мельник не избалует Чарли; он очень ее любит, а она гордится, что сделала такую хорошую партию, потому-что он очень зажиточный и считался лучшим женихом в округе. Кстати о Чарли; право, иногда мне кажется, что все эти семь лет время простояло неподвижно, как стояло мельничное колесо полчаса тому назад, потому-что маленькая Эмма, сестра Чарли, вылитая Чарли в её годы. Что касается Тома, брата Чарли, то, право, я уж боюсь и говорить, сколько он прошел из арифметики в своей школе; чуть-ли что не начал десятичные дроби. Он живет у мельника в учениках; чудесный мальчик, страшно застенчивый, вечно влюбляется и ужасно стыдится своей слабости.

Кадди Джеллиби провела у нас последние каникулы, счастливая и веселая, как птичка: целые дни танцовала с детьми и в доме, и вне дома, с таким наслаждением, как будто никогда в жизни не давала уроков танцев. Кадди теперь уже не нанимает, а держит свой собственный маленький экипаж, и живет не в Ньюмен-Стрите, а на целых две мили западнее. Она очень много трудится, потому-что её муж, которого она обожает, охромел и не может ей помогать, но она вполне довольна своей судьбой и не знает усталости. Мистер Джеллиби проводит все свои вечера в её новом доме, как всегда, в углу, прислонясь головой к стене. Я слыхала, что мистрис Джеллиби заявляла всем и каждому, как она была потрясена замужеством и унизительными занятиями дочери; но я надеюсь, что она благополучно пережила свое горе. У нея вышли также большие неприятности со стороны Барриобула-Га: африканская миссия потерпела полную неудачу вследствие того, что Барриобульский король проявил решительное стремление продавать за ром всех миссионеров, которые не умерли от тамошняго климата; по теперь она занялась вопросом о праве женщин заседать в парламенте, и Кадли уверяет, что эта миссия требует еще больше переписки, чем прежняя. Чуть было не забыла сказать о бедной маленькой дочке Кадди: она теперь не такой заморыш, как была, но она глухонемая. Я думаю, на всем свете не найти другой такой нежной матери, как Кадди; невозможно перечесть, какое множество занятий для глухонемых изучила она в свои редкие часы досуга, чтобы облегчить несчастье своего ребенка.

Кажется, я никогда не кончу о делах Кадди: сейчас вспомнила о Пеппи и о мистере Тервейдропе-старшем. Пеппи служит в таможне и на очень хорошем счету. Мистер Тервейдроп-старший близок к апоплексии, по прежнему прогуливает по городу свою осанку, попрежнему наслаждается жизнью и попрежнему идол всего дома. Он продолжает покровительствовать Пеппи и как-то намекнул, что намерен завещать ему свои любимые французские стенные часы, которые стоят в его уборной и которые... принадлежат не ему.

Из первых-же денег, которые нам удалось скопить, мы пристроили к нашему хорошенькому домику маленькую ворчальню специально для опекуна и открыли ее с большой помпой в первый же раз, как он к нам приехал. Я стараюсь говорить об этом шутя, потому что подхожу к концу своей истории и мое сердце полно безотчетной грусти, но когда я говорю о нем, слезы бегут из моих глаз.

"Вы добрый человек, сэр". Для Ады и для её хорошенького мальчика он самый любящий из отцов, для меня он то, чем всегда был - можно ли сказать что-нибудь большее? Он лучший друг моего мужа, любимец наших детей, предмет всеобщей глубокой любви и уважения. Я смотрю на него, как на высшее существо, но в то же время чувствую себя с ним так легко и свободно, что часто сама удивляюсь. Все мои старые прозвища остались за мной, и всякий раз, как он у нас бывает, я попрежнему сижу подле него на своем старом месте. Тетушка Дюрден, госпожа ворчунья, хозяюшка, старушка - других названий мне нет, и я отвечаю: "Да, дорогой опекун" - совершенно так, как прежде.

С того дня, как он подвел меня к крыльцу нашего дома и заставил прочесть надпись, я ни разу не слыхала о восточном ветре. Как-то раз я сказала ему: "Кажется, теперь ветер никогда не дует с востока", и он ответил: "Никогда; с того дня он навсегда покинул этот румб компаса".

Мне кажется, моя милочка стала красивее прежнего. Выражение скорби, так долго не сходившее с её невинного личика (теперь оно исчезло) придало ему какую-то особенную чистоту - что-то божественное. Я часто смотрю на нее украдкой, когда она в своем черном платье (она до сих пор ходит в черном) учит читать моего Ричарда, и - не знаю, как это выразить - какая-то тихая радость разливается в моей душе, когда я подумаю, что она вспоминает свою Эсфирь в своих молитвах.

Я сказала: "моего Ричарда". Мальчик говорит, что у него две мамы, одна - Ада, другая - я.

ему или читаю их в благодарных взглядах. Каждый вечер, ложась в постель, я знаю, что в этот день мой муж облегчил чьи-нибудь страдания или утешил кого-нибудь в трудную минуту. Я знаю, что ни один из тех, кого уже не могла спасти земная помощь, благословлял его на своем смертном одре за его доброту и терпение. Разве это не значит быть богатым?

Даже меня любят и благословляют за то, что я его жена. Даже ко мне относятся с такой лаской и вниманием, что подчас мне становится стыдно. Всем этим я обязана ему. Он моя любовь, моя гордость! Меня любят ради него, как и я - все, что-бы я ни делала, делаю ради него.

Дня два тому назад, покончив с приготовлениями к приезду моей милочки, опекуна и маленького Ричарда (мы ждем их завтра), я сидела на крыльце - на моем милом, вечно-памятном крылечке - и ждала Аллана. Он скоро пришел.

-- Что ты тут делаешь, моя хозяюшка? спросил он.

-- Такой чудесный лунный вечер, Аллан, что я соблазнилась, вышла посидеть и задумалась.

-- Какой ты любопытный! Стыдно даже признаваться о чем я думала, но пожалуй я тебе скажу. Я думала о себе, о своем лице, каким оно было давно, когда мы с тобой познакомились.

-- Что же ты о нем думала, моя трудолюбивая пчелка?

-- Я думала, что невозможно, чтобы ты любил меня больше, даже еслиб я осталась такою, как была.

-- Такою, как была? повторил он со смехом.

-- Конечно, смотрюсь; ты сам сколько раз видел.

-- Как-же ты не знаешь, что ты теперь в двадцать раз красивее, чем была?

Я этого не знала, не знаю и теперь. Но я знаю, что мои дочки прехорошенькия, что моя милочка красавица, что у меня очень красивый муж, что у моего опекуна одно из самых добрых и милых лиц и что все они прекрасно обходятся без моей красоты... даже если допустить, что...

Конец.