Холодный дом.
XXXI. Больная и сиделка.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Холодный дом. XXXI. Больная и сиделка. (старая орфография)

XXXI. Больная и сиделка.

Меня как-то раз опять не было дома несколько дней. По возвращении, вечером, я отправилась наверх к себе в комнату, чтобы посмотреть, как Чарли успевает в чистописании. Письмо казалось мудреным занятием для Чарли, которая, повидимому, не наделена была от природы достаточными силами, чтобы совладать с пером. В её руке всякое перо казалось упрямым, скрипело, сгибалось, останавливалось, брызгало, прыгало и валилось на бок, точно вьючный лошак. Странно было видеть, какие дряхлые буквы выводит молодая рука Чарли. Буквы такия сгорбленные, сморщенные, колеблющияся, а рука её полная, пухлая. Зато Чарли была необыкновенно способна ко всем прочим делам и обладала такими проворными пальчиками, какие мне едва ли случалось видеть.

-- Хорошо, Чарли, - сказала я, смотря на написанные образцы буквы О, которое имело то четыреугольную форму, то форму треугольника, груши и расходилось концами своими в разные стороны: - хорошо, мы начинаем успевать. Если мы станем выводить О покруглее, то решительно отличимся, Чарли.

Тут я написала О, потом Чарли тоже написала О; но перо не послышалось её, брызнуло и сделало вместо буквы большое черное пятно.

-- Ничего, Чарли. Со временем мы выучимся.

Чарли положила перо, докончив страницу; разогнула усталые пальчики, помахала рукою, посмотрела на страницу с важностью, самодовольствием, но и с некоторым сомнением, потом встала со стула и с. ласковым видом подошла ко мне.

-- Благодарю вас, мисс. Позвольте вас спросить, мисс, знаете ли вы одну бедную особу, по имени Дженни?

-- Жену кирпичника, Чарли? Знаю.

-- Она приходила сюда и говорила мне, в то время, как я пошла прогуляться, что вы знаете ее, мисс. Она спросила меня, не я ли маленькая служанка молодой леди... она приняла вас за молодую леди, мисс... и я отвечала, мисс, что точно так.

-- Я думала, что она уже уехала из нашего околотка, Чарли.

-- Она и уезжала, мисс, но потом воротилась туда же, где жила и прежде... она и Лиза. Вы знаете ведь другую бедную особу, которую зовут Лизой, мисс?

-- Кажется, что знаю, Чарли, хотя об имени её в первый раз слышу.

-- Она именно так и говорила, - отвечала Чарли, - Оне обе воротились, мисс, и долго бродили взад и вперед, мисс.

-- Бродили взад и вперед, Чарли, зачем же это?

-- Да, мисс.

Если бы Чарли выучилась выводить в своей тетрадке такия же круглые буквы, как круглы были в эту минуту глаза её, смотревшие на меня, то она прекрасно бы писала.

Чарли с улыбкою, исполненною величайшого удовольствия и некоторой гордости: - и по виду приняла меня за вашу служанку!

-- В самом деле, Чарли, это правда?

-- Да, мисс, - отнечала Чарли: - совершенная правда,

И Чарли, засмеявшись в порыве самой простодушной радости, снова округлила глаза свои и смотрела так серьезно, как следовало смотреть моей субретке. Я бы никогда не устала смотреть на Чарли, как она, с полным сознанием собственного достоинства, стояла передо мною с своим юным личиком, своею легкою фигурою, манерами, обнаруживавшими твердость характера и детскою восторженностью, которая проявлялась от времени до времени самым забавным образом.

-- Где же ты ее видела, Чарли? - спросила я.

Наружность моей маленькой субретки приняла несколько печальный вид, когда она отвечала: "У аптеки, мисс". На Чарли было еще её черное манто. Я спросила, не больна ли жена кирпичника, но Чарли отвечала, что нет. Тут была какая-то другая причина. Какой-то мальчик из её хижины уходил будто бы к Сент-Альбансу и потом отправился сам не зная куда,

-- Бедный мальчик! - сказала Чарли. - Нет ни отца, ни матери, нет никого. Такой же, видно, каким был бы и Том, мисс, если бы Эмма и я умерли после кончины батюшки, - сказала Чарли, и её круглые глаза наполнились слезами.

-- И она ходила для него за лекарством, Чарли?

-- Точно так, мисс, - отвечала Чарли: - она говорила, что он прежде делывал то же самое для нея.

Личико моей маленькой служанки было так печально, и её ручки были так крепко сложены на груди, пока она стояла передо мною и смотрела на меня, что мне не трудно было угадать её мысли.

-- Хорошо, Чарли, - сказала я: - кажется, что мы с тобой не можем лучше поступить, как идти к Дженни и узнать, в чем дело.

Поспешность, с которою Чарли принесла мне мою шляпку и вуаль и, одев меня совсем, закуталась в теплую шаль, в которой похожа была на маленькую старушку, достаточно показывала её готовность. Таким образом Чарли и я, не сказав уже друг другу более ни слова, вышли из дому.

Тогда была холодная, ненастная ночь, и деревья сильно качались от ветра. Дождь падал крупными, тяжелыми каплями в продолжение предыдущого дня и даже с небольшими промежутками шел несколько дней. Впрочем, в то время, как мы отправились странствовать, дождя не было. Небо несколько прояснилось, хотя все еще было покрыто облаками и только немногия звезды блистали на нем. На севере и на северо-западе, где солнце закатилось назад тому часа три, виднелся бледный, исчезающий отсвет, отрадный для глаза, но вместе и наводящий страх. По поверхности этого бледневшого горизонта тянулись и колыхались длинные полосы густого мрака, подобно поверхности моря, внезапно остывшого в ту минуту, когда оно только что взволновалось. По направлению к Лондону красноватый цвет носился над сумрачным пространством, и эта противоположность двух отсветов, вереницы таинственных мыслей, которые рождались при виде багрового зарева, отражавшагося на отдаленные городския строения и на лица многих тысяч обитателей столицы, была особенно поразительна.

В эту ночь мне решительно не приходило в голову - я уверена в том - не приходило в голову, что должно было скоро со мною случиться. Но впоследствии времени я постоянно вспоминала, что когда мы остановились у садовой калитки посмотреть на небо, и когда мы продолжали затем дорогу, то я мгновенно испытала какое-то неопределенное впечатление, как будто я становилась чем-то отличным от того, что я была прежде. Я знаю, что это произошло именно в то время и в том месте. Я всегда соединяла это чувство даже в позднейшую пору моей жизни с этим местом и временем и со всем даже посторонним, что напоминало об этом месте и времени, начиная с отдаленного гула голосов городских жителей до лая собаки и стука колес, катящихся вниз по грязной горе.

Это было в субботу ночью, и большая часть людей той деревни, в вторую мы шли теперь, непременно где-нибудь нили. Мы нашли деревню более спокойною, чем мне прежде случалось видеть ее, хотя столь же жалкою на вид. Печи топились, и удушливый дым несся к нам навстречу каким-то бледно-голубым облаком.

Мы подошли к хижине, в которой виднелась тусклая свеча, стоявшая против разбитого и кое-как залепленного окна. Мы стукнули в дверь и вошли. Мать маленького ребенка, который умер, сидела на стуле по одну сторону небольшого очага; с противоположной стороны какой-то оборванный мальчик, прислонясь к камину, валялся на полу. Он держал под мышкою, в виде небольшого свертка, обрывок какой-то меховой шапки и в то время, как он старался отогреться, он вздрагивал всякий раз, когда вздрагивала ветхая дверь или окончена. Помещение казалось еще теснее прежнего и отличалось каким-то нездоровым, странным запахом.

Я сначала не подняла своего вуаля, заговорив с женщиною при входе нашем в комнату. Мальчик тотчас-же вскочил и стал смотреть на меня с выражением заметного удивления и ужаса. Движение его было так быстро и вместе с тем так было очевидно, что я была причиною его замешательства, что я остановилась и не пошла далее.

-- Я не хочу больше идти на кладбище, - бормотал мальчик: - я не хочу туда идти, говорю я вам!

Я подняла свой вуаль и начала говорить с женщиной. Она сказала мне тихим голосом:

-- Не обращайте на него внимания, ма'м. Он скоро придет в свой разум, - и обратясь к нему произнесла: - Джо, Джо, скажи хорошенько, в чем дело?

-- Я знаю, зачем она пришла! - кричал мальчик.

-- Эта леди. Она пришла, чтобы взять меня и идти с нею на кладбище. Я не могу слышать о нем.

Он снова задрожал и прислонился к стене с такою силою, что, казалось, вся избушка закачалась.

-- Он только и дело, что толковал об этом целый день, ма'м, - сказала Дженни кротко. - Чего ты испугался! Это миледи, Джо, наша леди.

-- Ой ли? - возразил мальчик с сомнением и проводя рукою по моему платью, в то время, как пылающие глаза его были подняты вверх. - Мне кажется, что это другая. На ней есть и шляпка, есть на ней и барское платье, но мне кажется, что это другая.

Маленькая Чарли с свойственною ей опытностью, когда дело коснется человека больного или сумасшедшого, сняла с себя шляпку и шаль, тихо подошла к мальчику со стулом и посадила его на этот стул, как старушка нянька сажает своего питомца. Юное личико Чарли одно только не согласовалось с обязанностью няни, но зато тем живее вызывало мальчика на откровенность.

-- Я говорю вот что! - произнес мальчик, - Скажите хоть вы мне. Не правда ли, что та леди другая леди?

Чарли покачала головкой и в то же время систематически обертывала мальчика в его лохмотья, стараясь его согреть, сколько было возможно.

-- О! - пробормотал мальчик. - Я полагаю, что это не она.

-- Посмотрю, не успею ли я навести его на путь истинный, - сказала я. - Как ты себя чувствуешь?

-- Я сначала замерзал, - отвечал мальчик хриплым голосом, поводя вокруг себя блуждающими глазами: - потом горел, потом опять замерзал и это повторялось по нескольку раз каждый час. Меня клонит ко сну, я готов помешаться, я умираю от жажды, в теле моем каждая кость ноет, мучительно ноет.

-- Когда он пришел сюда? - спросила я женщину.

-- Сегодня утром, ма'м, я нашла его на одном из перекрестков в конце города. Я знавала его еще прежде в Лондоне. Не так ли, Джо?

Если мальчик обращал на что-нибудь свое внимание или поворачивал глаза, то это продолжалось одно мгновение. Он скоро снова начал качать головою, тяжело потряхивать ею и говорить как будто в каком-то томительном сне.

-- Когда он пришел из Лондона? - спросила я.

-- Я пришел из Лондона вчера, - отвечал мальчик на этот раз сам за себя, и сильная краска выступила при этом у него на лице. - Я отправлюсь теперь куда попало.

-- Куда он идет? - спросила я.

-- Куда попало, - повторил мальчик более кротким голосом. - Я шел вперед, долго шел вперед, много подвинулся с тех пор, как мне дали суверен. Мистрисс Снагзби, она всегда подсматривает, попрекает меня... Что я ей сделал? Все они подсматривают, попрекают. Всякий из них только и знает, что это, лишь только я покажусь на дворе, до той самой минуты, как лягу. А теперь я уже собрался кой-куда. Вот я куда иду. Она сказала мне в улице Одинокого Тома: ступай туда, вниз, и как она сама из Столбенза, то я и выбрал столбензскую дорогу. Это такая же приличная дорога, как и всякая другая.

Оканчивая каждую фразу, он обращался к Чарли.

-- Что нам с ним делать? - сказала я, отведя женщину в сторону. - Он не может пуститься в дорогу в таком положении, если бы у него даже и было какое-нибудь определенное намерение и если бы он знал, куда он идет.

-- Я не знаю, ма'м, немного больше знаю, чем мертвый, - отвечала бедная женщина, смотря на мальчика с состраданием. - Еще, может быть, мертвые люди лучше нашего все знают, только не хотят говорить. Я ухаживала здесь к ним целый день из жалости, давала ему хлеба и кой-каких снадобий, а Лиза между тем разспрашивала, не примет ли кто его к себе (вот здесь моя малютка в кровати, дитя её, но я зову ее своей); я не могу держать его долго, потому что если муж мой воротится и найдет его здесь, он, пожалуй, выгонит и даже прибьет его. Чу! Вот Лиза идет назад.

им, вынула его из кроватки и стала убаюкивать его - я этого не заметила. Все это она делала с приемами опытной и нежной матери, как будто она снова жила в антресолях мистрисс Бляйндер с Томом и Эммой. Услужливая подруга хозяйки побывала и там, и сям, переговорила много чувствительных фраз, затрогивала сострадание и снисходительность всякого встречного; но, кажется, воротилась с тем же, с чем и пошла.

Сначала говорили ей, что слишком рано еще приютить такого мальчика на общественный счет, а потом сказали, что слишком поздно. Одна из местных властей посылала ее к другой власти, та отправляла ее к первой, и так далее в том же порядке. Обе власти казались весьма опытными и искусными, когда приходилось избегать своей обязанности, а не исполнять ее.

-- Теперь, - сказала пришедшая женщина, тяжело дыша, потому что она бежала, и обнаруживая сильный страх: - теперь, Дженни, твой хозяин на дороге к дому и мой недалеко отстал от него. Господь да помогает бедному мальчику! Мы уже ничего не можем сделать для него.

Оне собрали несколько полупенсов и сунули их в руку мальчику, и таким образом, в каком-то забвении всего окружающого, частью с признаками благодарности на лице, частью с видом равнодушия и безчувственности, он выбрался из дому.

-- Дай-ка мне ребенка-то, миленькая, - говорит мать, обращаясь к Чарли: - большое спасибо тебе за твои ласки. Дженни, любезная моя подруга, доброй ночи! Молодая леди, если хозяин мой не очень раскричится на меня, то я завтра пораспрошу и посмотрю, нельзя ли как пристроить мальчика.

Она неспешно вышла вон, пока мы пели для ребенка и старались его убаюкать, и стала с безпокойством смотреть на дорогу, но которой должен был придти её пьяный мужь.

Я боялась оставаться тут долее; притом, если бы я стала говорить с которою-либо из женщин, то только привела бы ихь в большее замешательство. Но я сказала в то же время Чарли, что мы не должны оставить мальчика, которому угрожает смерть. Чарли, которая знала гораздо лучше меня, что нужно делать, и которой проворство равнялось быстроте её воображения, пустилась вперед меня, и мы скоро догнали Джо близ кирпичного сарая.

Я думаю, что он начал свое странствование с каким-нибудь узелком или свертком, и что потом это у него было украдено или потеряно им самим. Он все продолжал нести обрывок меховой шапки под мышкой, свернув ее в трубку, хотя сам шел с открытой головою по дождю, который шел постоянно. Джо остановился, когда мы его окликнули, и опять как будто испугался, когда я подошла к нему. Он стоял, устремив на меня блестящие глаза свои, и дрожал всем телом.

Я сказала ему, чтобы он пошел с нами, и что мы постараемся приготовить ему ночлег.

-- Мне не нужно ночлега, - отвечал он. - Я могу лечь промеж горячих кирпичей.

-- Да разве ты не знаешь, что там люди умирают? - возразила Чарли.

-- Они умирают везде, где угодно, - сказал мальчик. - Они умирают в своих квартирах; она знает где; я ей показывал; они умирают и в толпе, на глазах у народа. Вообще им, кажется, проще умереть, чем прожить долго.

Потом он с усилием прошептал, обращаясь к Чарли:

"Неужели это не та самая? Разве их есть не одна?"

Чарли взглянула на меня с некоторым испугом. Я тоже почувствовала боязнь, когда мальчик стал смотреть на меня таким образом.

Он повернулся и пошел вперед, когда я сделала ему утвердительный знак головою. Видя, что я произвожу на него сильное влияние, я направила путь свой прямо к дому. Он был недалеко; нужно было только подняться на вершину небольшого холма. Однако я сомневаюсь, чтобы мы могли дойти без посторонней помощи, потому что ноги мальчика ступали неверно и дрожали. Впрочем, он не жаловался и, кажется, вообще чрезвычайно мало думал о самом себе.

Оставив его на минуту в зале, где он приютился в углу у окна, обнаруживая совершенное равнодушие, очень непонятное, впрочем, в подобную минуту - равнодушие к комфорту и блеску, которые его окружали, я вошла в гостиную, чтобы переговорить с моим опекуном. Там я нашла мистера Скимполя, который приехал в наемной карете совершенно неожиданно, как это часто случалось ему делать, не взяв с собой никакого платья и заимствуя все необходимое у других.

Они тотчас вышли со мною, чтобы посмотреть на мальчика. Слуги тоже собрались в зале; а он между тем стоял у окна возле Чарли и дрожал всем телом подобно какому-нибудь раненому животному.

-- Это печальное обстоятельство, - сказал мой опекун, сделав ему два-три вопроса, погладив его рукою и посмотрев ему в глаза. - Что ты скажешь, Леонард?

-- Вы бы лучше сделали, если бы удалили его, - сказал мистер Скимполь.

-- Что ты хочешь этим сказать? - спросил мой опекун с строгим видом.

мне, когда я еще занимался медицинскою практикою. Надо вам сказать, что он очень ненадежен. С ним довольно опасный припадок лихорадки.

Мистер Скимполь снова вышел из залы в гостиную, сказал это как будто вскользь и потом сел на табурет перед фортепьяно, возле которого мы стояли.

-- Вы бы лучше сделали, если бы удалили его, - сказал мистер Скимполь, весело глядя на нас. - Пожалуй, я с вами согласен; но зато ведь я дитя, и я не имею претензий быть чем-либо другим. Если вы опять пошлете его идти на все четыре, стороны, то вы только поставите его в то же самое положение, в котором он уже был. Он не будет выпровожен хуже, чем был выпровожен. Вы можете даже чем-нибудь осчастливить его. Дайте ему шесть пенсов, или пять шиллингов, или пять фунтов - вы ведь счетчицы, а я вовсе нет... и развяжитесь с ним совсем.

-- Что же он будет делать тогда? - опросил мой опекун.

-- Готов прозакладывать свою жизнь, - сказал мистер Скимполь, пожимая плечами, с своею добродушною улыбкою: - что я не имею и малейшого понятия о том, что мальчик будет делать в таком случае. Но я не сомневаюсь также, что он хоть что-нибудь да будет делать.

-- Не ужасна ли только эта мысль, - сказал мой опекун, которому я наскоро объяснила, как безполезны были усилия двух женщин: - не ужасна ли эта мысль, - продолжал он, ходя взад и вперед и перебирая себе волосы: - что будь это несчастное создание каким-нибудь пойманным преступником, и ему отворились бы двери любого госпиталя, и о нем стали бы заботиться, как о каком угодно больном мальчике в государстве.

-- Мой милый Джорндис, - заметил мистер Скимполь: - вы извините неосновательность вопроса, который вам сделает человек, совершенно неопытный в практических делах: почему бы и ему не быть пойманным и посаженным под стражу?

Опекун мой остановился и взглянул на него с каким-то странным выражением веселости и гнева на лице.

-- Наш молодой друг не лишен, как кажется, некоторой нежности организма, - продолжал мистер Скимполь, не смущаясь и с совершенным хладнокровием. - По моему, было бы благоразумнее и в некоторой степени похвальнее с его стороны, если бы он высказал хотя худо направленную энергию, которая бы заставила посадить его в тюрьму. Тогда дело получило бы печать предприимчивости и, следовательно, почти поэтический характер.

-- Я уверен, - возразил мой опекун, продолжая ходить в раздумьи по комнате: - я уверен, что в целом свете не найдется еще ребенка, подобного тебе.

-- В самом деле? - сказал мистер Скимполь. - Очень может быть, что вы и правы! Но, признаюсь вам, я решительно не вижу причины, почему бы нашему молодому другу, в его положении, не постараться усвоить себе тот поэтический характер, который, кажется, сам навязывается ему. Он, без сомнения, рожден с известным аппетитом; вероятно, что, когда он в более удовлетворительном состоянии здоровья, у него даже прекрасный аппетит. Все это очень хорошо. В обыкновенный свой обеденный час, который, вероятно, приходится около полудня, наш молодой друг говорит, обращаясь к обществу: "Я голоден, не будете ли вы столько добры, чтобы вынуть вашу ложку и накормить меня?" Общество, которое приняло на себя главные распоряжения по снабжению человечества ложками и которое уверяет, что у него есть ложка и для нашего молодого друга, сверх чаяния, не показывает, не дает этой ложки. Тогда наш молодой друг говорит: "В таком случае вы должны извинить меня, если я сам возьму эту ложку". Вот что казалось бы мне подвигом худо направленной энергии, в которой есть известная частица благоразумия и известная частица поэзии. Таким образом я не знаю теперь, почему бы мне принять менее участия в нашем молодом друге при подобном поведении с его стороны, нежели когда он является простым лишь бродягою, которым всякий сумеет быть.

-- Между тем, - решилась я заметить: - ему становится все хуже и хуже.

-- Между тем, - сказал мистер Скимполь с свойственною ему кротостью и спокойствием: - между тем, как замечает мисс Соммерсон, по внушению своего практического благоразумия, ему становится все хуже и хуже. Потому я тем более советую вам развязаться с ним, пока с ним не сделалось еще хуже.

Добродушное выражение, с которым он произнес эти слова, я думаю, никогда не изгладятся из моей памяти.

-- Как же быть, моя маленькая женщина, - заметил опекун мой, обращаясь ко мне: - конечно, я могу так сделать, чтобы его поместили в какое-нибудь надежное место, могу настоять на этом, хотя очень неприятно, что при его положении должно прибегать к подобным мерам. Но теперь уже очень поздно, ночь ненастная, а мальчик и без того чрезвычайно утомился. В сарае над конюшнями есть, кажется, кровать, лучше бы уложить его там до утра, когда можно будет приодеть и отпустить его. Мы так и сделаем.

-- О! - сказал мистер Скимполь, держа руки на клавишах фортепьяно, пока мы выходили из комнаты: - вы намерены отправиться теперь к нашему молодому другу?

-- Да, - сказал мой опекун.

-- Как я завидую вашей комплекции, Джорндис! - воскликнул мистер Скимполь с шуточною восторженностью. - Вас не останавливают никакия затруднения, точно так же, как и мисс Соммерсон. Вы во всякое время готовы что-нибудь делать и идти куда бы то ни было. Вот что значит воля! У меня вообще нет воли, и я не желаю, впрочем, иметь ее, или просто на просто не могу иметь воли.

-- Ты, я думаю, ничего не можешь присоветовать в пользу мальчика? - спросил мой опекун, обернувшись вполовину и смотря себе через плечо с полунедовольным выражением, только с полунедовольным выражением, потому что он всегда разумел мистера Скимподя человеком, которому нельзя вменять в вину его слова и поступки.

-- Мой милый Джорндис, я заметил у него в кармане баночку успокоительного и прохлаждающого лекарства, и лучше ничего нельзя для него придумать, как заставить его принять это лекарство. Вы можете также приказать людям, чтобы постель его спрыснули немного уксусом, воздух в комнате сделали в меру холодным и самого больного одели потеплее. Впрочем, очень невежливо с моей стороны давать какие бы то ни было наставления. Мисс Соммерсон так знает все подробности дела, она до такой степени способна в самым мельчайшим распоряжениям, что нечего ее учить в подобном случае.

Мы воротились в залу и объяснили Джо, что мы намерены с ним сделать. Чарли повторила ему наши слова; но он принимал их по прежнему с каким-то ленивым равнодушием, с усилием заставляя себя смотреть на то, что происходило вокруг него, как будто попечения наши касались не его, а кого-нибудь другого. Слуги наши приняли полное участие в страдальце, старались всеми мерами помочь ему, так-что комната была очень скоро приготовлена. Через двор, который был сыр, перенесли его тепло закутанным. Чарли управляла всеми распоряжениями, ходила взад и вперед из сарая в долг, стараясь доставить ему желаемый комфорт. Мой опекун тоже сходил посмотреть на мальчика перед тем, как его уложили в постель, и отдал мне обо всем отчет по возвращении в Ворчальную, где он собирался писать письмо касательно участи мальчика; письмо это посланный должен был отнести на другой день рано утром. По словам моего опекуна, мальчик чувствовал себя лучше и готов был заснуть. Он сказал мне, чтоб дверь в его комнату заперли снаружи на случай, если он будет в безпамятстве; но вместе с тем устроили все так, что при малейшем шуме, который бы он произвел, его можно было услышать.

было разслушать издали, с большим чувством и выражением. Когда мы пришли к нему в гостиную, он сказал, что намерен спеть нам маленькую балладу, которая пришла ему в голову "по поводу нашего молодого друга", и он запел следующие стихи о крестьянском мальчике:

Вытолкнут на белый снег, чтоб скитаться весь свой век,

Не иметь родного крова, в жизни ласкового слова

От отца не услыхать.

Мистер Скммполь пел с большим искусством и в заключение сказал нам, что эта пьеса всегда производила на него сильное впечатление.

Он был очень весел во все продолжение вечера; "он решительно распевал", говоря его собственными словами, видя, какие "даровитые и дельные люди его окружают". Налив себе рюмку бишоффу, он провозгласил тост "за здоровье нашего молодого друга!", потом с веселым видом стал делать предположения, нельзя ли ему попасть современем в лорд-мэры Лондона. Тогда он не преминул бы основать Джорндисовский Институт, Соммерсоновскую Богадельню и маленькую корпорацию странников к Сент-Альбансу. Он нисколько не сомневается, говорил он, что это прекрасный и достойный мальчик в своем роде, но что путь, избранный им, не приходится под стать пути, избранному Леонардом Скимполем; то, чем сделался Леопард Скимполь, он сам достиг этого к своему невыразимому удивлению, когда он впервые дал себе в том отчет. Он принял себя в свое знакомство со всеми своими ощущениини и считал делом здравой философии разрабатывать данный материал, какого бы качества он ни был. Мы, по его мнению, поступили бы точно также.

Последнее донесение, сделанное нам Чарли, состояло в том, что мальчик успокоился. Из окна моей комнаты можно было видеть свет фонаря, который оставили у него зажженным, и я легла в постель с приятным убеждением, что мальчик не лишен на нынешнюю ночь крова.

Утром, на разсвете, на дворе было сильное движение, раздавались громкие разговоры, которые и разбудили меня. Пока я одевалась, я выглянула из окна и спросила одного из людей, который показался мне особенно сострадательным накануне, не случилось ли какого-нибудь несчастия в доме. Фонарь все еще горел в слуховом окне сарая.

-- Да, все о мальчике толкуем, мисс, - отвечал он.

-- А разве ему хуже? - спросила я.

-- Совсем пропал, мисс.

-- Умер!

-- Что вы, мисс, нет! Ушел самым мудреным образом.

В какое время ночи он ушел и каким способом, это казалось навсегда неразрешимым. Так как дверь была в том же положении, как и накануне, и так как фонарь по прежнему светился на окне, то оставалось предположить, что больной вылез чрез подъемную дверь в полу, которая соединяла комнату его с пустым амбаром, бывшим внизу. Но видно что он опять запер эту дверь, если действительно он чрез нее пролез, потому что даже нельзя было заметить, что кто-либо поднимал ее. Догадкам не было конца. Наконец, мы решили, что, вероятно, когда с больным сделалось ночью безпамятство, то, преследуя какой-нибудь воображаемый предмет или подчиняясь какому-нибудь безотчетному страху, он тем или другим способом выскочил в этом, более чем безнадежном, положении. Все мы разделяли это грустное убеждение, кроме мистера Скимполя, который повторял, с свойственною ему легкостью выражения, что вероятно нашему молодому другу пришло в голову, что он не очень приятный гость, подвергаясь сильным припадкам лихорадки, и что он без сомнения, по чувству врожденной вежливости, избавил хозяев своих от затруднительного положении в которое поставил их своим присутствием.

Всевозможные разыскания были сделаны и все норки и уголки обшарены. Кирпичные печи также осмотрены. Люди обошли все хижины, разспрашивали в особенности двух женщин, которые накануне приютили мальчика: но оне решительно ничего не знали о нем, и удивление, выраженное ими при этом, было совершенно естественно. Погода все это время была слишком дождлива, а предыдущая ночь в особенности слишком сыра, чтобы можно было надеяться на отыскание следов по земле. Заборы, ямы, стены, колодцы, стоги сена, хлебные скирды были осмотрены людьми на значительное разстояние, в надежде отыскать где-нибудь мальчика, лишившагося чувств или даже умершого; но ничто не указывало ни малейших признаков того, чтобы он находился тут по близости. С того самого времени, как он был оставлен на чердаке, он решительно исчез.

Поиски продолжались целые пять дней. Нельзя сказать, чтобы они и впоследствии прекратились, но по крайней мере внимание мое было привлечено тогда совершенно другими предметами. Когда Чарли снова занималась письмом в моей комнате вечеромь, и я сидела против её столика, я почувствовала, что стол дрожит. Взглянув на девочку, я увидала, что она трясется всем телом.

-- Чарли, - сказала я: - тебе верно холодно?

-- Должно быть так, мисс, - отвечала она. - Я сама не знаю хорошенько, что это такое. Я не могу быть совершенно спокойною. Я это же самое чувствовала и вчера и в это же самое время, мисс. Не безпокойтесь, пожалуйста, верно я больна.

Я услыхала голос Ады снаружи и поспешила тотчас к двери, которая соединяла мою комнату и нашу маленькую гостиную; я заперла эту дверь. Я едва успела это сделать, потому что Ада стучала в дверь в то самое время, как рука моя держалась еще за ключ.

Ада говорила мне, чтобы я впустила ее; но я отвечала: "Не теперь, моя милая. Подожди. Поди пока к себе. Нет ничего особенно интересного; я сейчас сама к тебе приду". Ах, много, много времени прошло до тех пор, пока моя милая подруга и я снова сделались неразлучными.

моему опекуну, объяснила ему причину, почему я считаю необходимым отделиться от всех живущих в доме, и почему в особенности я избегаю сходиться с моею милою подругою. В первое время она очень часто подходила к двери, звала меня и даже упрекала со вздохами и слезами; но я садовое окошко. После этого она приходила под окно, даже чаще, чем подходила к двери; и если я любила слушать её милый для меня голос прежде, нежели мы были разлучены обстоятельствами, то как полюбила я его, когда стояла перед окном, спрятавшись за драпри, слушая и отвечая ей, но не смея взглянуть на нее! Как полюбила я её голос впоследствии, когда настали еще более тяжкия времена!

В нашу маленькую гостиную принесли для меня кровать; а я, оставив дверь отворенною, соединила таким образом две комнаты в одну, тем более, что Ада совершенно оставила эту часть дома. В доме нашем и даже по близости дома не было, может быть, ни одного слуги, который бы не согласился с полною готовностью приходить ко мне во всякий час дня и ночи, без малейшого опасения или неудовольствия; но я признала за лучшее выбрать одну пожилую женщину, которая никогда не приходила к Аде, и которую я просила являться ко мне со всеми возможными предосторожностями. При помощи её я находила случай прогуливаться на воздухе с моим опекуном, когда мы были уверены, что не встретим Аду. Даже и в этом положении я видела отовсюду самое искреннее внимание во всех случаях.

Таким образом бедная Чарли разнемогалась, более и более подчинялась недугу и была очень близка к смерти; в этом состоянии она проводила дни и ночи на пролет без всякого сна. Она была так терпелива, так далеко от малейшей жалобы, отличалась такою привлекательною твердостью духа, что часто, сидя возле моей маленькой субретки и держа её голову на руках моих - в этом положении, и исключительно в этом, она чувствовала себя покойною и изредка забывалась - я молча молила нашего Небесного Отца не допустить меня оставить втуне урок, даваемый мне моею младшею сестрою.

Мне было очень грустно думать, что привлекательное личико Чарли должно сильно измениться и быть обезображенным, если бы даже она и выздоровела - она была еще совершенное дитя по своим пухлым щечкам с ямками - но эта мысль по большей части оставляла меня при виде сильной опасности, в которой находилась больная. Когда она была уже очень ненадежна и когда её разстроенное воображение напоминало ей страдание её престарелого отца и горькую участь его маленьких детей, она все-таки находила единственное успокоение, отдыхая на руках моих и менее жаловалась на мучительный бред, который почти не покидал её. В подобные минуты мне постоянно приходило в голову, как скажу я двум оставшимся малюткам, что юная сестра их, которая умела, по движению своего нежного сердца, служить им матерью в годину испытания, что эта малютка умерла!

Чарли рассказывала мне, как она для утешения отца своего читала ему книги, по крайнему разумению, читала про юношу, единственного сына бедной вдовы, которого увезли из дому для погребения, читала про дочь вельможи, чудесным образом исцеленную на смертном одре. И Чарли говаривала мне, что когда отец её умер, она часто молилась на коленях и, в припадке сильного прилива горести, просила у Бога, чтобы и её покойный родитель точно также был изведен из гроба и возвращен несчастным детям, и что если ей самой не суждено оправиться и следует также умереть, то может быть и Тому придет в голову возносить за нее те же самые молитвы к престолу Всевышняго.

Но, при всех различных переходах болезни, Чарли ни разу не теряла тех привлекательных качеств, о которых я упоминала. И многия, многия из этих качеств, как я более и более, и более убеждалась, должно было отнести к её надежде на бдительность Ангела хранителя и к твердой вере в Бога, которую всегда сохранял её несчастный родитель.

Однако, Чарли не умерла. Медленно и шатко перешла она опасный кризис, оставаясь долго между жизнью и смертью, и, наконец начала поправляться. Надежда, которой, впрочем, я и в начале не оставляла совершенно, что Чарли опять придет в прежнее положение, скоро начала получать большую и большую поддержку. С удовольствием замечала я, что она по прежнему становилась ребенком, и что к ней возвращалась её живость и веселость.

Незабвенно было для меня то утро, когда я могла передать все это Аде, стоявшей в саду; никогда не забуду я и того вечера, когда Чарли и я пили, наконец, чай по прежнему вместе в соседней комнате. Но в тот же самый вечер я почувствовала сильный озноб. К счастию для нас обеих, только по совершенном выздоровлении Чарли, когда она могла уже спокойно засыпать, я начала убеждаться, что болезнь её перешла ко мне. Я была еще, впрочем, в состоянии скрыть то, что я почувствовала за чаем, но в скором времени я увидала, что мне придется идти по следам Чарли.

Рано утром я могла еще приветствовать любимицу мою, стоявшую в саду, и говорить с нею долго по обыкновению. Но во мне оставалось какое-то странное впечатление, как будто я ходила ночью по комнатам; я чувствовала что-то в роде безпамятства, хотя и сохраняла сознание о том, где я была. Мысли мои мешались и много овладевало непонятное чувство, как будто я полнею и разростаюсь до чудовищных размеров. Вечером мне сделалось так дурно, что я решилась предупредить Чарли; с этою целью я спросила:

-- О да, совершенно! - сказала Чарли.

-- Довольно оправилась для того, чтобы тебе можно было открыть секрет, Чарли?

-- Совершенно можно, мисс! - вскричала Чарли.

Но расцветшее личико Чарли совершенно потеряло свое оживленное выражение, когда она прочитала мою тайну у меня на лице; она встала с кресла, упала ко мне на грудь и сказала.

-- Теперь, Чарли, - сказала я, дав ей несколько успокоиться, - если я сделаюсь больна, моя главная надежда, говоря по-человечески, будет на тебя. И если ты не будешь так же спокойна и тверда, как была ты во время своей собственной болезни, то надежда эта никогда не оправдается, Чарли.

-- Если вы мне позволите только, мисс, немножко плакать, когда мне будет слишком тяжело, - сказала Чарли: - о! моя милая, безценная! - если вы мне позволите плакать хоть изредка, моя милая мисс (с какою нежностью и самоотвержением произносила она эти слова, обнимая меня в то же время, я не могу вспомнить без слез), тогда я буду вполне довольна!

Я позволила Чарли плакать, когда ей вздумается, и мы были обе очень успокоены одна насчет другой.

-- Теперь вы можете на меня положиться, мисс, сколько вам будет угодно, - сказала Чарли спокойно. - Я буду исполнять все, что вы мне прикажете.

За это бедный ребенок благодарил меня от всего сердца.

ее, Чарли, и не впускай сюда никого.

Чарли обещала все исполнить, и я тотчас же прилегла, потому что чувствовала уже большую тягость. Ночью я виделась с доктором и просила у него одной милости, чтобы он не говорил пока никому в доме о моей болезни. У меня осталось очень смутное воспоминание об этой ночи, расплывавшейся в день, об этом дне, превращавшемся для меня в ночь; но на следующее утро я могла еще подойти к окну и говорить с любимицей души моей.

На другое утро я услыхала её милый голос - Боже, как он отраден для меня даже по воспоминанию - услыхала из саду. Я попросила Чарли, не без труда, потому что я могла говорить только с усилием, идти и сказать, что я сплю. Я услыхала затем ответ Ады, произнесенный шопотом: "Ради самого Бога, не безпокой её, Чарли".

-- Огорчена, мисс, - отвечала Чарли, заглянув снова в окно: - она все посматривает сюда.

Я представила себе в эту минуту её очаровательные голубые глаза, всегда полные искренней привязанности, когда она смотрела на меня.

Я подозвала Чарли к себе и передала ей последнее приказание.

-- Послушай, Чарли, когда она узнает, что я больна, она будет стараться придти в эту комнату; не впускай ее, Чарли, если ты меня истинно любишь, не впускай ни за что в свете! Чарли, если только ты ее впустишь, хотя бы для того, чтобы раз взглянуть на меня, как я здесь лежу, я тотчас же умру, Чарли.

-- Я верю этому, моя милая Чарли. Теперь поди сюда, посиди со мною и дотронься до меня своею ручкою. Я не могу видеть тебя, Чарли, я ослепла.