Золотое пенсне

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Золотое пенсне (старая орфография)

А. Конан-Дойль.

В 1894 году Шерлок Гольмс работал с особенным усердием. Все его подвиги я, по обыкновению, записывал, и на полках моей библиотеки стоят три объемистых тетради, описывающия деятельность Гольмса в этом году. Выбор при таком богатстве материала очень труден. Извольте разбираться в этой массе и извлечь из нея наиболее типичные дела, - такия дела, при разследовании которых талант Гольмса развернулся в своем полном блеске.

В этом именно году Гольмсу пришлось разследовать возмутительное дело о красной пиявке. Тогда же он распутал тайну ужасной смерти банкира Кросби. Кроме этого, в том же периоде мы разследовали нашумевшую трагедию в Аддльтоне.

Дело о наследстве Смита и Мортимера относится к той же эпохе. Одновременно с этим Гольмс выследил и арестовал французского убийцу Гюре. За это он получил собственноручное благодарственное письмо от президента французской республики и орден Почетного Легиона.

Оставим, однако, эти любопытные истории и остановимся на деле другого рода. Я говорю об истории, имевшей место в Иокслей Ольд-Плэс. Гольмс с необычайным мастерством выяснил все обстоятельства, которые сопровождали смерть молодого Виллогби Смита.

Стоял ноябрь. Была бурная, дождливая ночь. Гольмс и я просидели весь вечер в молчании. Бэкеровская улица была погружена в мрак и холод. По окнам хлестал дождь.

- Да, Ватсон, - произнес Гольмс, откидываясь на спинку кресла, - хорошо, что нам не приходится путешествовать в такую погоду. Эге! это что такое?

Среди завывании ветра мы ясно разслышали, как к дверям нашего дома подъехал и остановился кэб. Из экипажа вышел человек.

- Чего ему нужно? - произнес он вопросительно.

- Чего ему нужно? Нас, по всей вероятности; а что нам нужно, бедный Ватсон? Нам нужны пальто, шарф, калоши и все прочее, что полагается в такую погоду. Погодите-ка, кажется, кэб уезжает! Есть еще маленькая надежда на то, что нас с вами оставят в покое. Этот господин удержал бы кэб, если бы разсчитывал на нас. Идите вниз, товарищ, и отоприте дверь. Прислуга уже спит.

В свете лампы, висевшей в передней, я без труда узнал нашего ночного посетителя. Это была. Стэнли Гопкинс, молодой полицейский инспектор, на которого Гольмс возлагал большие надежды.

- Он дома? - спросил взволнованно Гопкинс.

Гопкинс поднялся по лестнице. Его непромокаемое пальто даже блестело, до такой степени оно было мокро. Я стал помогать ему раздеваться, а Гольмс тем временем растапливал камин.

- Садитесь, Гопкиис, и грейтесь! - произнес Гольмс, - а доктор тем временем пропишет вам лекарство, ингредиентами которого являются лимон, горячая вода и еще кое-что, очень полезное в такую погоду. Вот вам сигара, Гопкинс; у вас, повидимому, важное дело. Без дела никто в такую погоду по Лондону не ездить.

- Вы правы, мистер Гольмс, у меня сегодня было много хлопот. Вы читали в нынешних газетах об иокслейском деле?

- Сегодня я не читал газет, Гонкинс.

- Ну, и ничего не потеряли. В газетах были маленькия заметки об этом деле и в них ничего, кроме вранья не было. Я все время работал сегодня. Ведь эта история случилась в Кенте, в семи милях от Чатама и в трех - от ближайшей станции железной дороги. Меня вызвали телеграммой в три часа пятнадцать минут в Иокслей-Ольд-Плэс; я прибыл в пять, произвел следствие, в Чаринг-Кросс вернулся с последним поездом и оттуда прямо к вам.

- Из этого я заключаю, что вы не уяснили себе дела?

- Совершенно верно, мистер Гольмс, в этом деле я ровно ничего не понимаю. Такого запутанного дела у меня никогда еще не было, хотя вначале оно мне казалось простым до идиотизма. Главное в том, что мотив в преступлении совершенно отсутствует. Это-то меня и мучает - не могу я отыскать мотива, и шабаш. Убит человек - факт налицо, но зачем его убили? Этого понять невозможно. Зачем понадобилось его убивать?

Гольмс закурил сигару и откинулся назад.

- Я вас слушаю, - сказал он.

- Факты у меня все собраны, - продолжал Стэнли Гопкинс, - но что означают эти факты этого я совершенно не понимаю. История этого дела такова. Несколько лет тому назад деревенский дом, называемый Иокслей-Ольд-Плэс, был нанят немолодым господином, которого зовут профессором Корам. Профессор - человек больной. Большую часть дня он проводить в кровати, а ходит, всегда опираясь на палку. Из дома он не выходит, иногда только садовник катает его по двору на кресле. Соседи, посещавшие профессора, отзываются о нем очень хорошо и говорят, что он человек очень умный.

У профессора есть немолодая домоправительница, мистрисс Маркер, и прислуга - Сусанна Тарльтон. Обе служат у него давно, с тех пор, как он поселился в Иокслей-Ольд-Плэс. Эти женщины имеют хорошую репутацию.

Профессор работает над каким-то ученым исследованием, и года, тому назад ему пришлось нанять секретаря. Первые два секретаря у него подолгу не служили, зато третий, мистер Виллогби Смит, прожил у него долгое время. Это был очень молодой человек, только что окончивший университет. Профессор был им очень доволен. Работа Смита состояла в том, что по утрам он писал под диктовку профессора. Вечером же он делал выборки из разных сочинений, и вообще, производил черную работу. Виллогби Смит учился сперва в Эпингемской школе, а затем в Кембридже. И тут и там он пользовался хорошей репутацией. Он был известен как хороший, трудолюбивый молодой человек с прекрасным поведением.

И вот этот-то молодой человек был найден сегодня утром мертвым в кабинете профессора, при чем все указывает на то, что здесь имело место убийство...

Так рассказывал Гопкинс, а дождь между тем продолжал хлестать в окна. Мы с Гольмсом придвинулись поближе к камину. Молодой инспектор продолжал:

- Обыщите всю Англию и вы не найдете ни одного дома, который бы жил более замкнутой и свободной от внешних влияний жизнью, чем Иокслей-Ольд-Плэс. Иногда обитатели этого дома не выходили за садовую калитку по целым неделям. Профессор был погружен в свою работу, и внешний мир для него не существовал. Молодой Смит тоже не заводил знакомств с соседями и жил так же замкнуто, как и его патрон. Женщины также никогда не отлучались из дома. Садовник Мортимер - старый солдат, тоже человек с хорошей репутацией. Этот Мортимер не живет, впрочем, в самом доме; для него отведен небольшой коттедж в три комнаты, находящийся в противоположном конце сада.

Вот вам и все обитатели Иокслей-Ольд-Плэс. Калитка сада находится в нескольких стах ярдах от большой дороги, соединяющей Лондон с Чатамом. Запирается она на задвижку и в сад войти легко.

Наиболее важные показания дала Сусанна Тарльтон, которые я вам и сообщу. Дело было утром, между одиннадцатью и двенадцатью часами; профессор Корам находился еще в постели: когда плохая погода, профессор встает не раньше полудня. Сусанна в это время вешала занавеси в одной из спален верхняго этажа. Домоправительница была также чем-то занята в задней части дома. Виллогби Смить сидел у себя в спальне, где он и работал. Сусанна, однако, слышала, как он вышел из спальни и прошел по коридору в кабинет, приходившийся как раз под комнатой, в которой она вешала занавески. Смита Сусанна не видала, но узнала его по шагам. Он ходил быстро и твердо.

Как затворилась дверь кабинета, Сусанна не слыхала, но через минуту или больше раздался ужасный крик. Это был дикий, хриплый стон. Сусанна не могла разобрать, кто это кричит - мужчина или женщина. Затем упало что-то тяжелое, весь старый дом задрожал, и все смолкло. Прислуга сперва окаменела от страха, а затем опомнилась и бросилась вниз по лестнице. Дверь кабинета была затворена. Сусанна отворила ее. На полу лежал Виллогби Смит. Сперва Сусанна думала, что молодой человек просто упал. Она стала его поднимал, по увидела, что у него из шеи течет кровь. На шее виднелась маленькая, но глубокая рана ножом, который пробил артерию. Орудие преступления лежало тут же на полу. Это был маленький старинный ножик с ручкой из слоновой кости. Ножик этот лежал всегда на письменном столе профессора.

Сперва казалось, что Виллогби Смит уже умер, но когда Сусанна вылила ему на голову холодной воды из графина, он открыл на минуту глаза.

- Профессор, это была она! - прошептал он.

Между тем к месту происшествия прибыла домоправительница, но она пришла слишком поздно и слов умирающого не слыхала. Оставив Сусанну около него, она поспешила в спальню профессора. Он сидел на постели и страшно волновался. Он слышал крик и понял, что произошло что-то ужасное. Мистрисс Маркер готова, поклясться, что профессор был в этот момент только в нижнем белье. Одеваться сам профессор не мог, а одевавшему его Мортимеру было приказано прийти в 12 часов. Профессор заявил, что слышал заглушенный крик, но что более ничего не знает. Он не может даже понять, что означали слова умирающого: "профессор, это была она". Профессор думает, что молодой человек произнес эти слова в бреду.

По словам профессора, у Виллогби Смита врагов не было, и причина преступления для него совершенно не понятна. Прежде всего, он послал садовника Мортимера в местную полицию. Немного времени прошло, прежде чем главный констебль дал мне знать по телефону о происшедшем. До моего прихода никто ни к чему не прикасался. Все осталось, как было в момент преступления, было также строго воспрещено ходить по саду и двору. Мне представился блестящий случай применить ваши теории к практике, мистер Гольмс; все, что нужно, было налицо

- Все, кроме самого мистера Шерлока Гольмса, - ответил, саркастически улыбаясь, Гольмс. - Ну, ну, однако, рассказывайте. Что вам удалось сделать?

- Прежде всего, я должен просить вас, мистер Гольмс, взглянуть на. этот план дома. План этот не точный и не полный, но он даст вам нужное представление о месте драмы. Вам станет понятно направление моего следствия.

И инспектор развернул лист бумаги, на котором был набросан воспроизведенный мною здесь план. Гольмс разложил у себя на коленях эту бумагу и стал внимательно со разсматривать. Я приблизился также.

- План этот не точен. В нем указаны только наиболее важные пункты. Остальное вы можете увидеть сами. Прежде всего, надо выяснить, как убийца вошел в дом. По моему мнению, он вошел в дом задней дверью через сад, - этой дорогой он мог легче всего проникнуть в кабинет. Если бы он пошел иным путем, он бы запутался. Убежать он мог опять таки только этой дорогой, так как другие два выхода были загорожены. По одному из них бежала в кабинет Сусанна, а другой выход ведет прямо наверх, в спальню профессора. Я поэтому сосредоточил все свое внимание на садовой дорожке, которая была влажна от дождя и должна была сохранить следы.

Исследование это показало мне, что нам приходится иметь дело с осторожным и опытным преступником. На дорожке никаких следов мною не найдено. Видно, однако, что кто-то прошел по траве около дорожки. Поступил, таким образом, преступник умышленно, чтобы не оставить никаких следов. Каких-нибудь определенных отпечатков я так и не нашел. Видно только, что трава была смята; что это следы убийцы - несомненно, так как ни садовник, ни прислуга утром по саду не ходили, а дождь начался с ночи.

- Одну минуту, прервал Гольмс, - а куда ведет садовая дорожка?

- На большую дорогу.

- А далеко эта дорога?

- Около ста ярдов.

- Ну, стало-быть, вы могли найти следы между калиткой и большой дорогой?

- Это пространство, к сожалению, вымощено.

- Гм!.. Ну, а на большой дороге?

- Сплошная грязь, болото.

- Гадко. Ну, а эти следы по траве? В каком направлении они идут - к дому или от дома?

- Определить это невозможно, никаких отпечатков.

- Нога большая или маленькая?

- Нельзя определить.

Гольмс сердито фыркнул.

в том, что вы ни в чем не удостоверились.

- О, нет, мистер Гольмс, я удостоверился в очень многом! Я узнал, что кто-то проник в дом извне, при чем этот кто-то принял все меры предосторожности. Затем, я изследовал корридор. Он покрыть циновкой и следов не носить. Я, таким образом, добрался до кабинета. Мебели там немного; главное украшение составляет большой письменный стол и при нем бюро. Представьте себе два ряда выдвижных ящичков, а посередине небольшой шкап. Таково это бюро. Ящики были отперты, шкаф заперт. Я спрашивал прислугу: ящики эти всегда сохранялись отпертыми, и ничего ценного в них не хранилось. Ценные бумаги были именно в запертом шкапу, но попытки на взлом я не заметил, да и профессор говорит, что все там осталось в целости. Грабежа, во всяком случае, не было.

Теперь надо сказать несколько слов о трупе молодого Смита. Тело лежало около бюро, с левой стороны. Рана находится на правой стороне щеки и нанесена сразу. Немыслимо предположить, что Смит нанес себе эту рану сам.

- А может-быть, он упал на нож? - заметил Гольмс.

- Совершенно верно. И мне эта мысль приходила в голову; но нож мы нашли в нескольких футах от трупа, и, стало-быть, это предположение ошибочно. Кроме того, надо считаться со словами, которые молодой человек произнес, умирая. Наконец, в зажатой правой руке мертвеца была найдена весьма важная вещественная улика...

Стэнли Гопкинс вынул из кармана небольшой сверток бумаги, развернули, его и вынул золотое пенснэ. Черный шелковый шнурок был оборван в двух местах и болтался во все стороны.

- У Виллогби Смита было прекрасное зрение, произнес Гопкинс, - тут и вопроса быть не может. Очевидно, он сорвал это пенснэ с лица своего убийцы.

Гольмс взял пенснэ и начал его разглядывать с величайшим интересом и вниманием. Он надевал их себе на нос и пробовал читать, затем он подошел к окну и начал глядеть через пенснэ на улицу, затем он разглядел пенснэ при ярком свете лампы и, наконец, посмеиваясь, принес к столу и написал на листе бумаги несколько строк. Лист он подал Стэнли Гопкинсу.

- Вот все, что я могу для вас сделать, - сказал он, - это вам может пригодиться.

Удивленный инспектор прочитал вслух:

"Требуется женщина с хорошими манерами, прилично одетая; у нея очень толстый нос и очень близко сидящие глаза; когда глядит, прищуривается; плечи несколько сутуловатые. Есть основание предполагать, что втечение последних нескольких месяцев эта дама была по крайней мере два раза в одном и том же оптическом магазине. В виду тою, что стекла в пэнснэ очень сильные, а оптических магазинов очень мало, то выследить эту женщину не представляет особенного труда".

Гольмс улыбался, глядя на наши удивленные лица.

- Это - дедукция, и притом очень простая, - сказал он, наконец. - Вообще же говоря, трудно придумать предмет, более удобный для умозаключений, чем очки. А это пенснэ презамечательное и дает большой материал для выводов. То, что это пенснэ принадлежит женщине, я вижу из того, что оно очень изящно, и, кроме того, я принимаю во внимание фразу умирающого Смита; преступницу я называю хорошо воспитанной и одетой, как подобает, женщиной. Делаю я это заключение на том основании, что золотая оправа пенснэ очень дорога и изящна. Лицо, имеющее такое пенснэ, не может одеваться плохо. Обратите теперь внимание на пружину этого пенсию. Она оказывается слишком широкой для вашего носа, а это доказывает, что нос этой женщины очень широк у своего основания; носы этого рода всегда бывают короткие и грубые по форме. Впрочем, в данном случае возможны исключения, и я поэтому на этом пункте особенно настаивать не буду. Иду далее. У меня лицо узкое, но и я не могу сосредоточить своих глаз в центре этих стекол или хотя бы около центра. Что отсюда следует? То, что глаза этой женщины очень близко один от другого поставлены. Заметьте, Ватсон, что стекла вогнуты, и сильно вогнуты, что указывает на большую близорукость. Близорукие же люди всегда морщатся, прищуриваются и горбятся, плечи у них почти непременно сутуловаты.

- Я согласен с вашими выводами, - сказал я, - но я не понимаю, каким образом вы дошли до заключения, что эта женщина была два раза в одном и том же оптическом магазине.

Гольмс взял в руки пенснэ.

- Обратите внимание на то, - сказал он, - что зажимы этого пенснэ покрыты тонкими кусочками пробки, что делается для того, чтобы смягчить давление металла на нос. Один из этих кусочков потерял цвет и изношен, а другой почти совсем новый. Очевидно, этот пробковый зажим был поставлен совсем недавно; что касается другого зажима, то степень его изношенности показывает, что он поставлен не более нескольких месяцев тому назад. Зажимы имеют одну и ту же форму, а из этого видно, что эта дама исправляла свое пенснэ оба раза в одном и том же магазине.

- Ей Богу, это удивительно! - воскликнул восхищенный Гопкинс. - Подумать, что все эти улики были у меня в руках, а и не имел о них и понятия. Впрочем, я собирался объехать все оптические магазины Лондона.

- Да, это нужно сделать... Ну, а что вы мне можете сказать еще?

- Да ничего, мистер Гольмс. Я думаю, что вы знаете об этом деле столько же, сколько и я, пожалуй, даже больше. Мы наводили справки не видал ли кто чужих людей на большой дороге или около вокзала. Результат получился отрицательный. Но что меня всего более повергает в недоумение, это - отсутствие мотивов в преступлении. Ну, как объясните это убийство, скажите, пожалуйста?

- Ну, в этом я вам сегодня помочь не могу; но вы, как кажется, хотели, чтобы мы ехали завтра с вами?

- Да, мистер Гольмс, я уж очень вас прошу об этом. Поезд из Чаринг-Кросса в Чатам идет в шесть часов утра. В Иокслей-Ольд-Плэс мы прибудем между восемью и девятью часами.

на диване против камина. Завтра перед отъездом я зажгу спиртовую лампочку и угощу вас кофе, Гопкинс.

К утру дождь перестал итти, но утро было холодное. Холодное зимнее солнце поднималось над болотистыми берегами Темзы; река угрюмо извивалась, стремясь к морю. Когда я вижу Темзу, мне всегда вспоминается, как мы преследовали Ионафана Малого и его андижанца.

После долгого и утомительного путешествия, мы сошли, наконец, на маленькой железнодорожной станции в нескольких милях от Чатама. Пока запрягали лошадь, мы спешно позавтракали в местной гостинице и приехали, таким образом, в Иокслей-Ольд-Плэс совершенно готовыми приступить к делу.

У садовой калитки нас встретил констебль.

- Ну, какие новости, Вильсон?

- Никаких, сэр.

- Никого в окрестностях не видали?

- Никого, сэр. На станции уверяют, что вчера с поездом никто сюда не приезжал.

- А в трактирах и гостиницах вы не справлялись?

- Справлялись, сэр, но и там ничего не знают.

- Ну, понятно, убийца мог прибыть из Чатама, да и квартировал он, наверное, там. Вот эта садовая дорожка, о которой я нам говорил, мистер Гольмс. Я вам ручаюсь, что вчера на ней не было никаких следов.

- А следы в траве по какой стороне шли?

- Вот по этой стороне, сэр. Видите ли эту узкую полоску травы между тропинкой и клумбой? Теперь я не вижу там никаких следов, но вчера они различались явственно.

Гольмс наклонился над травой.

- Да, здесь кто-то прошел, - произнес он. Очевидно, эта дама должна была итти очень осторожно. Она рисковала каждое мгновение оступиться и оставить след или на дорожке, или на клумбе.

- Да, это решительная госпожа, но всем признакам.

По лицу Гольмса что-то пробежало.

- А вернулась она, по вашему мнению, тем же путем?

- Да, другой дорогой она не могла пройти.

- По этой узенькой полоске травы?

- Конечно, мистер Гольмс.

в дом без труда. Убийство было не предумышленное. Если бы она замышляла преступление, она запаслась бы оружием, которого у нея не было. Она схватила первый предмет, попавшийся ей под руку, и именно разрезной нож с письменного стола. Шла она по этому корридору, не оставляя на циновке никаких следов. Зачем она очутилась в кабинете. Сколько времени она тут пробыла? У нас нет данных, чтобы решить этот вопрос.

- Не более нескольких минуть, сэр. Я позабыл вам сказать, что домоправительница мистрисс Маркер входила в кабинет за 15 минут до катастрофы. Там никого не было.

- Прекрасно, это уясняет дело. Итак, наша дама пошла в кабинет и стала там что-то делать... Что она делала? Она подошла к письменному столу. Зачем? Не затем, чтобы рыться в ящиках. Если бы в ящиках било что-нибудь ценное, они были бы заперты. Ей нужно было нечто, запертое в бюро. Ну, да, я вижу на бюро царапину. Зажгите-ка спичку, Ватсон. Отчего вы мне не сообщили об этом, Гопкинс?

Царапина, о которой говорил Гольмс, была на медном замке, справа от замочной скважины. Царапина шла на протяжении четырех дюймов.

- Я видел эту царапину, мистер Гольмс, но у замочных скважин вы всегда найдете царапины.

- Но эта царапина свежая, она сделана недавно. Смотрите, как она блестит. Если бы эта царапина была сделана давно, медь успела бы потускнеть. Взгляните-ка на нее через мое увеличительное стекло. И потом, глядите-ка, по обеим сторонам бороздки, похожия на темное вещество. Это - лак. Здесь ли мистрисс Маркер?

Пожилая женщина с печальным лицом вошла в комнату.

- Вчера утром вы обтирали пыль с этого бюро?

- Да, сэр.

- А эту царапину вы видели?

- Нет, сэр, не видала.

- Конечно, не видали. Если бы царапина здесь была, вы бы смахнули с нея лак. А где ключ от этого бюро?

- У господина профессора. Он носить его на часовой цепочке.

- Это обыкновенный ключ?

- Нет, сэр, здесь замок системы Чобба.

- Очень хорошо, вы можете уйти, мистрисс Маркер. Мы двигаемся понемногу вперед. Наша дама, стало-быть, вошла в комнату, подходить к бюро, открывает его или старается открыть. В то время, как она этим занята, в комнату входит молодой Виллогби Смит. Женщина торопливо вынимает ключ и делает царапину на замке. Молодой человек схватывает ее, а она, желая освободиться, хватает попавшийся ей под руку нож и ударяет его в шею. Удар оказывается роковым. Он падает, а она убегает, унося с собой то, зачем приходила, или же, может-быть, и с пустыми руками. Здесь ли служанка Сусанна? Скажите нам, Сусанна; мог ли кто-нибудь уйти через эту вот дверь прежде, чем вы вбежали в кабинет?

- Нет, сэр, это невозможно. Я бы с лестницы увидала того, кто уходил бы в эту дверь. И потом эта дверь скрипит, и ее редко когда отворяют. Я бы услыхала.

- Значит, эту дверь мы со счета скинем, - сказал Гольмс: - наша лэди, очевидно, ушла тою же дорогой, которой пришла. А вот этот корридор, если не ошибаюсь, ведет в спальню профессора. Наружу этим корридором выйти нельзя?

- Нет, нельзя, сэр.

- Вот и прекрасно, мы пойдем по этому корридору и познакомимся с профессором... Эге, Гопкинс, глядите-ка, это важно, это очень важно. Корридор профессора тоже выстлан циновкой.

- Ну, и что же из этого, сэр?

мною и познакомьте меня с профессором.

Пройдя по коридору, приблизительно равному по длине тому, который вел в сад, мы очутились у небольшой лесенки, наверху которой виднелась дверь. Постучав в эту дверь, Гопкинс ввел нас в спальню профессора.

Это была очень большая комната. Стены её были уставлены до самого потолка книгами. Томы, которые не могли найти себе места на полках, лежали кучами в углах комнаты или же возвышались правильно сложенными стопками. Кровать стояла на самой середине комнаты. Хозяин дома сидел на ней, прислонившись спиной к подушкам. Я редко видал такия оригинальные физиономии. На нас глядело худое лицо с орлиным носом. Из глубоких орбит, скрытых густыми, нависшими бровями, глядели пронзительные черные глаза. Волосы и борода у профессора, были белые, как снег, но борода вокруг рта была покрыта желтыми пятнами. Среди массы белых волос торчала зажженая папироса. Вся комната была пропитана запахом табака. Старик протянул Гольмсу руку, и я заметил на руке те же желтые пятна, что и в бороде, от никотина.

- Вы курите, мистер Гольмс? - заговорил профессор на прекрасном английском языке с едва заметным иностранным акцентом, - прошу вас, возьмите папиросу. И вы, сэр, возьмите, и вы... Я вам особенно рекомендую эти папиросы, оне - особенные, я их выписываю из Александрии, от Ионадеса. Он присылает мне по тысяче. Со стыдом признаюсь, что я выкуриваю эту тысячу в две недели. Это дурно, сэр, очень дурно, но что же делать, надо же и нам, старикам, чем-нибудь развлекаться. Табак и ученый труд - вот и все, что мне осталось от жизни.

Гольмс закурил папиросу и начал быстро осматриваться.

- Впрочем, я ошибся, теперь у меня остался только табак, - продолжал профессор: - увы, каким ужасным образом прерваны мои научные работы! Кто мог предвидеть эту страшную катастрофу? Такой милый и порядочный молодой человек! Я его учил в течение нескольких месяцев, и из него вышел неоцененный помощник. Что вы думаете об этом деле, мистер Гольмс?

- Я еще не уяснил себе этого дела.

- Я буду очень вами признателен, если вы прольете свет на эту темную и загадочную историю. Ведь я буквоед и инвалид. Остаться без сотрудника для меня равносильно смерти. Вы можете себе представить, я даже способность мыслить, после этого случая, потерял. Вы другое дело - вы человек действия, деловой человек. Разбираться в делах подобного рода вы привыкли. Вас никто не проведет, и я ужасно рад, что вы приняли участие в нашем горе.

Пока профессор говорил, Гольмс шагал взад и вперед по спальне. При этом я заметил, что он курил с невероятной быстротой. Было очевидно, что он сошелся во вкусах с профессором, и что александрийския папиросы ему очень нравились.

- Да, сэр, это - ужасный удар! - снова заговорил старик, - вы видите эту груду бумаг на боковом столе? Это - мое главное сочинение. Я делаю анализ документов, найденных в коптских монастырях Сирии и Египта. Работа эта очень серьезная. Она изменит, радикально изменит взгляды человечества на религию; но кончу ли я ее? Теперь, когда мой помощник так неожиданно умер, я сильно в этом сомневаюсь. Здоровье мое быстро слабеет. Боже мой, мистер Гольмс, вы, кажется, еще скорее, чем я, курите.

Гольмс улыбнулся.

- Я знаток в табаке, ответил он, беря из коробки папиросу, - безпокоит долгими вопросами я вас, профессор Корам, не буду. Ведь в момент совершения преступления вы были в кровати и ничего, стало-быть, не видали. Я вам хотел задать только один вопрос. Скажите, что могли означать, по вашему мнению, слова Смита: "Профессор, это была она!"

Профессор покачал головой.

- Сусанна, крестьянская девушка. - ответил он, а вы, конечно, знаете, до какой степени тупы, непроходимо тупы эти крестьяне. Я думаю, что молодой человек бредил и говорил что нибудь безсвязное. Сусанне же показалось, что он произнес эту фразу, которая тоже, впрочем, не имеет смысла.

- Так. Ну, а как вы объясните эту трагедию?

- Может быть, это был несчастный случай, а может быть - это я, джентльмены, говорю так, между нами, - мы имеем дело с самоубийством. У молодых людей бывают тайные скорби. Может быть, какая-нибудь любовная история, о которой мы не знаем, повела к этому прискорбному концу. Это вероятнее всего. В убийство я не верю.

- А что же тогда делать с этим пенснэ?

- Ну, я же вам говорю, что я не специалист. Я человек науки и мечтатель. Объяснять преступления - не мое дело. Но все-таки объяснить пенснэ можно. Может быть, это пенснэ - память возлюбленной. Иногда у влюбленных бывают разные странности. Возьмите, пожалуйста, еще папиросу, мистер Гольмс, оне вам нравятся, а мне это очень приятно... Ну, да, так вот я и говорю: иногда молодые люди, влюбленные друг в друга, обмениваются носовыми платками, веерами, перчатками. Отчего же не предположить, что он получил от своей возлюбленной на память пенснэ? Мистер Гопкинс говорить, что нашел какие-то следы в траве, но я думаю, что тут произошла ошибка. Что касается ножа, то он мог отлететь прочь в то время, как несчастный упал на пол. Я представляю себе это дело именно так. Может быть, я и по-детски разсуждаю, но, право же, мне кажется, что Виллогби Смит окончил жизнь самоубийством.

Гольмса, повидимому, поразило такое объяснение дела. Он продолжал ходить взад и вперед, истребляя папиросу за папиросой.

- Скажите мне, пожалуйста, профессор Корам, произнес он, наконец, - что такое хранится у нас в шкапике в бюро?

- Ничего такого, на что могли бы польститься воры: семейные бумаги, письма моей бедной жены, университетские почетные дипломы. Да вот вам ключ, поглядите сами.

- Благодарю вас, это едва ли нужно, ответил он, - я предпочитаю погулять но саду и обдумать это дело, как следует. Тут есть много данных, говорящих в пользу вашей теории. Весьма вероятно, что это просто самоубийство. Прошу нас извинить, профессор, что мы вас побезпокоили. Мне не придется вас пока безпокоить, но после завтрака, если позволите, я к вам загляну. В два часа - не позже - я доложу вам о результатах моего разследования.

По саду мы с Гольмсом гуляли в молчании. Он был поразительно разсеян.

- Ну что же, вы нашли ключ к тайне? - спросил я.

- Это зависит от папирос, которые я выкурил, ответил Гольмс, - может быть, я и ошибаюсь, но мою ошибку обнаружат папиросы.

- Дорогой Гольмс, что такое вы говорите?!

- Ладно, увидите потом, что я говорю правду. А если я и ошибаюсь, то вреда от этого никому не будет. Не забудьте, что у нас оптические магазины в запасе имеются, но дело в том, что я пробую решить дело более коротким путем. А, вот и наша добрая мистрисс Маркер! Я намерен доставить себе наслаждение и побеседовать с нею минуть пять. Может-быть, она мне скажет что-нибудь назидательное.

Мне и прежде приходилось сообщать, что Гольмс обладал способностью, когда это ему было нужно, втираться в милость у женщин. Не прошло и трех минут, как он уже беседовал с мистрисс Маркер в самом задушевном тоне, точно они были лет десять друг с другом знакомы.

- Совершенно верно, мистер Гольмс, совершенно верно изволите говорить, - говорила мистриссь Маркер, - курить он ужасно много, и днем курить, и ночью курить, все время курит. Я утром сегодня пришла к нему и прямо в ужас пришла. Прямо точно туман какой-то в комнате стоить. Этот бедный молодой мистер Смит тоже курил, но только не так, как господин профессор. А насчет здоровья господина профессора я ничего вам сказать не могу, мистер Гольмс. Пользу ли ему куренье делает или вред - этого я не понимаю.

- Ну, табак убивает аппетит, - заметил Гольмс.

- Ничего я про это не знаю, сэр.

- Ну, как не знаете? Небось, ваш профессор мало кушает?

- Это как случится - вот что я вам скажу, мистер Гольмс.

- Я готов держать пари, что он сегодня первого завтрака не ел, да и второго, пожалуй, есть не станет. Очень уж много он папирос выкурил.

- Ну, тут сэр, вы маленько ошиблись. Он страсть как много кушал сегодня за первым завтраком. Я прямо никогда и не видывала, чтобы господин профессор столько кушал. Все, что подали, скушал, а ко второму завтраку заказал целое блюдо отбивных котлет. Я прямо даже удивилась. Как это я увидала вчера бедного мистера Смита на полу и в крови, я прямо к пище прикоснуться не могу, а господин профессор хоть бы что. У него даже аппетиту с этого прибавилось.

Все утро мы пробродили с Гольмсом по саду. Стэнли Гопкинс ушел в деревню проверить дошедший до него характерный слух. Слух этот гласил, что ребятишки из деревни видели вчера утром на Чатемской дороге неизвестную в околодке женщину.

Что касается моего друга, то всякая энергия, повидимому, оставила его. Никогда он не вел дела так вяло и лениво, как в этот раз. Он даже не встрепенулся и тогда, когда вернувшийся Гопкинс сообщил ему, что слух верен, и что дети видели вчера на Чатамской дороге женщину, наружность которой совпадала до мельчайших подробностей с описанием, которое сделал Гольмс на основании пенснэ. Женщина эта, по словам детей, была в очках или в пенснэ.

Гольмс несколько оживился только тогда, когда Сусанна, прислуживая нам за столом, сообщила, что мистер Смит гулял вчера утром и вернулся домой только за полчаса до смерти. Я не мог понять важности этою события, но Гольмсу оно было, очевидно, на руку, так как, услышав слова Сусанны, он торжествующе улыбнулся.

Зачем Гольмс встал и, взглянув на часы, произнес:

- Ну, джентльмены, уже два часа; пойдем наверх и потолкуем с нашим другом профессором.

Старик только что окончил свой завтрак. Пустое блюдо красноречиво свидетельствовало о том, что домоправительница была права, говоря, что у её хозяина хороший аппетит. Старика уже успели одеть, и он сидел в кресле у камина. Во рту дымилась вечная папироска.

И он пододвинул моему другу большое блюдо с папиросами. Гольмс прикоснулся к блюду, и оно вместе с папиросами полетело на пол. Около двух минут мы ползали по полу и собирали папиросы, раскатившияся по всей комнате. Когда мы поднялись, глаза у Гольмса сверкали, а на щеках появился румянец. Я знал, что такое выражение бывает у него только в моменты победы.

- Да, - сказал он, отвечая на вопрос профессора, - эту тайну я открыл.

Стэнли Гопкинс вытаращил глаза от изумления. На худощавом лице старого профессора мелькнуло что-то похожее на улыбку.

- Неужели? где же вы открыли эту тайну? В саду?

- Нет, здесь.

- Здесь? Когда же?

- Сейчас только.

- Вы, конечно, шутите, мистер Шерлок Гольмс. Извините меня, но, право, это дело слишком серьезно для того, чтобы шутить.

- Профессор Корам, я выковал все звенья моей логической цепи. Цепь эта крепка и неразрывна. Я не могу, правда, сказать, какую роль вы лично играли в этом деле, но это не беда; вы мне скажете это сами, через несколько минуть. Пока же что, я воспроизведу перед вами всю историю, как она происходила. Слушайте, вчера утром в ваш кабинет вошла неизвестная мне дама. Пришла она с намерением овладеть документами, которые хранились у вас в бюро. Открыла она бюро своим ключом. Я видел ваш ключ. На нем нет следов от царапин, которые мною замечены на замке бюро. Отсюда я заключаю, что она не была вашей сообщницей и пришла к вам в дом с целью вас ограбить.

Профессор выпустил густой клуб дыма и произнес:

- Это очень интересно и поучительно. Что же вы имеете сообщить еще? Раз уж вы так хорошо проследили эту даму, то, значит, можете нам сказать и то, что случилось с нею потом?

- Постараюсь сделать это. Во-первых, эта дама была застигнута на месте преступления вашим секретарем, которого она и убила ножом; я уверен в том, что преступление это было совершено без умысла. Просто несчастный случай: она пришла сюда без оружия, а убийцы приходят всегда вооруженные. Испугавшись своего поступка, она бросилась вонь из кабинета, но она очутилась в совершенно безпомощном положении. Во время борьбы со Смитом она потеряла пенсию и поэтому различала предметы очень плохо: эта дама была очень близорука. Она бросилась бежать по корридору, воображая, что это тот же самый коррлдор, которым она пришла сюда. Оба корридора устланы циновкой, и ошибиться ей было легко. Она поняла свою ошибку слишком поздно. Отступление было отрезано. Оставаться в корридоре было также нельзя. Нужно было итти вперед, и она пошла вперед. Она поднялась по лестнице, отворила дверь и очутилась в вашей комнате.

Старик сидел с разинутым ртом, дико глядя на Гольмса. На его выразительном лице отражались изумление и страх. Он сделал, однако, над собою усилия, пожал плечами и неискренно расхохотался.

- Очень тонко, очень тонко, мистер Гольмс, - сказал он, - но только в вашей великолепной теории есть один пробел. Вчера я целый день не выходил из своей спальни.

- Я знаю это, профессор Корам.

- Значит, вы хотите сказать, что я лежал на своей постели и не видал, как эта дама вошла в комнату?

Профессор начал пронзительно хохотать. Он встал с кресла, глаза его сверкали, как угли.

- Вы сумасшедший! - закричал он, - вы говорите безумные вещи! Я помог ей бежать? Ну, а где же она находится теперь?

- Она находится здесь, - сказал Гольмс, указывая на большой книжный шкап, стоявший в углу комнаты.

- Вы правы! - воскликнула она на ломаном английском языке, - вы правы, я здесь.

Женщина казалась черной от пыли. Все платье её было облеплено паутиной. Лицо её вполне соответствовало описанию Гольмса: чего он не предсказал, так это развитого, говорившого об упорстве характера, подбородка. Женщина стояла перед нами, щурясь от света и стараясь разглядеть наши лица.

В фигуре её было что-то благородное, внушающее почтение. Стэнли Гопкнис приблизился и объявил ей, что она арестована. Женщина величественным жестом отстранила от себя инспектора. Старик-профессор следил за движениями женщины с явным безпокойством.

- Да, сэр, я знаю, что лишилась прав на свободу. Стоя в шкафу, я слышала ваши разговоры и знаю, что вам известно все. Я признаю свою вину. Молодого человека убила я. Но вы, сэр, правы, говоря, что убийство не было предумышленным. Я даже не знала, чем я его ударила, я не знала, что это нож. Я просто схватила первый попавшийся предмет, я была в отчаянии и старалась высвободиться. Я вам говорю правду, господа.

И действительно, женщина страшно побледнела. Лицо её приняло пепельный оттенок. Она села на кровать, но продолжала говорить:

- У меня осталось очень мало времени, а мне нужно вам рассказать все, всю правду. Я - жена вот этого человека. Он не англичанин, а итальянец. Имени его я не назову.

- Боже тебя благослови, Анна! Боже тебя благослови! - воскликнул старик.

Она бросила на него взгляд, исполненный глубокого презрения, и продолжала:

так, переступивши порог этого проклятого дома, отяготила свою душу грехом. Однако, и буду рассказывать, а то будет поздно... Я вам уже сказала, господа, что я жена этого человека. В день нашей свадьбы ему было пятьдесят лет, а я была глупенькой двадцатилетней девочкой. Произошло это в Италии, в одном университетском городе, которого я не назову.

- Боже тебя благослови, Анна! - снова воскликнул профессор!

- Мы принадлежали к одному тайному обществу революционного характера. У нас были товарищи. Был составлен заговор на жизнь одного политического деятеля, и он был убит. Полиция арестовала многих, и вот этот господин - продался и выдал своих товарищей, в том числе и меня, свою жену. Все мы арестованы на основании его показании. Я была отправлена в ссылку, а мой супруг переселился в Англию и живет здесь под чужим именем. Предосторожность нелишняя, ибо если наше общество узнает о том, что он здесь, ему не сдобровать.

Старика, дрожащими руками закурил папиросу.

- Я в твоих руках, Анна, но ты всегда хорошо относилась ко мне, - прошептал он.

человек был полной противоположностью моего мужа, и мой муж его ненавидел. Этот человек не участвовал в заговоре. Он не признавал насилия и отговаривал нас от убийства. Он писал мне письма по этому поводу, и эти письма могли бы его спасти на суде. Кроме того, я вела дневник, и из этого дневника также явствовала полная невиновность этого близкого мне человека. Но муж мой украл и дневник и письма. Он изо всех сил старался, чтобы Энрико был осужден на смерть. Это ему, правда, не удалось, но Энрико была, приговорен к пожизненному заключению. Он еще и теперь томится, невинно осужденный, и ты знаешь об этом, негодяй! Я щажу тебя в то время, как ты не пощадил благороднейшого из людей, человека, имя которого ты недостоин произнести.

- Ты была всегда благородной женщиной, Анна, - сказал старик, закуривая новую папиросу.

Женщина хотела встать, но застонала и села снова.

- Мне пора кончить, - сказала она. - Отбыв наказание, я поставила себе целью отыскать дневник и письма для того, чтобы реабилитировать бедного Энрико. О том, что мой муж уехал в Англию, я знала. После поисков, продолжавшихся несколько месяцев, я открыла его местопребывание. О том, что мой дневник цел, я уже знала. Еще сидя в тюрьме, я получила от мужа письмо, в котором он меня упрекал за измену, при чем цитировал буквально мой дневник.

Но я знала, что этот мстительный старик никогда не вернет мне дневника по доброй воле. И вот я решилась похитить то, на что я имела полное нравственное право. Я наняла агента, и он проник в дом моего мужа в качестве личного секретаря. Это был твой второй секретарь, Сергио, тот самый, который служил у тебя так недолго. Агенту удалось открыть, что нужные документы хранятся в бюро. Он снял отпечаток с замка и снабдил меня планом дома, сообщив при этом, что до полудня кабинет бывает почти всегда пустой, так как секретарь в это время занимается с мужем наверху. Я долго колебалась, но, наконец, набралась храбрости и отправилась добывать документ. Мне это удалось, но какой ценой?

Корама. Я не знала, конечно, что он состоит у моего мужа секретарем.

- Ну так оно и есть! - воскликнул Гольмс: - вернувшись с прогулки, секретарь сообщил об этой встрече профессору. Он и умирая, сказал: "это была она". "Она", т.-е. женщина, о которой он только что говорил с своим хозяином.

- Не перебивайте меня, - повелительным тоном произнесла женщина: - когда молодой человек упал, я бросилась вон из комнаты, ошиблась дверью и очутилась в спальне моего мужа. Он стал было мне угрожать, а я ему тогда объяснила, что выдам его товарищам. Поступила я так не потому, чтобы боялась ответственности, а потому, что мне была нужна свобода. Я должна была освободить невинного Энрико. Сергио испугался. Он понял, что наши интересы совпадают, и только по этой причине он и принял мою сторону. Он спрятал меня в этот вот шкап. Кормить меня он мог, не возбуждая подозрений прислуги, в виду того, что он обедает всегда один, в своей спальне. Мы уговорились так: как только полиция уедет, я покину дом ночью для того, чтобы никогда более не возвращаться. Но вы как-то проникли в нашу тайну...

Женщина вынула из кармана небольшой пакет.

- Выслушайте мои последния слова, - торжественно произнесла она. - Этот пакет должен спасти Энрико. Я доверяю это дело вашей чести и вашей любви к справедливости. Возьмите и передайте пакет в итальянское посольство. А теперь я исполнила свой долг и....

И, бросившись к женщине, он вырвал из её рук маленький пузырек.

- Слишком поздно! - прошептала, женщина, падая. - Слишком поздно, я выпила яд, стоя в шкапу. Голова кружится! - Я умираю! Помните, милостивый государь, о пакете...

* * *

Мы ехали назад в Лондон.

- Дело это простое, но в некоторых отношениях поучительное! говорил Гольмс. - Вся история вертелась около пенснэ. Едва ли бы нам удалось открыть тайну, если бы умирающий случайно не сорвал с лица убийцы это пенснэ. Стекла на этом пенснэ очень сильные, и уже одно это указывало мне, что их собственник, без помощи пенснэ, должен очутиться в положении совершенно безпомощного слепца. Вы вот хотели меня уверить, что она прошла, ни разу не оступившись, по узенькой полоске травы, а я сказал тогда, как вы помните, что преступница выкинула очень мудреный фокус. Я ужо тогда был убежден, что это для нея было невозможно, разве что у нея были еще запасные очки, но это редкий случаи. Этим-то путем я и был наведен на гипотезу, что преступница, скрывается в доме. В этом меня убеждало и сходство корридоров. Она могла запутаться и, вместо выхода, попасть в спальню профессора. Я был поэтому настороже с самого начала; я внимательно осматривал спальню профессора, разыскивая места, где бы мог спрятаться человек. Ковер покрывает всю комнату и крепко прибить гвоздями. Из этого явствовало, что трапа искать нечего. Женщина могла скрываться за книгами. В старых библиотеках, как вам известно, бывают такие уголки. Самое главное, что мне удалось заметить, было следующее. Я заметил, что на полу были навалены кучи книг, а рядом с ними полка стояла пустая. Я решил, что надо обратить внимание на этот пункт. Проследить преступницу было легко. Ковер в спальне темный, и наблюдение не трудно. Я выкурил огромной количество прекрасных папирос профессора и насыпал пеплу повсюду около подозрительного шкапа. Этот прием прост, но действителен. Уйдя из спальни профессора, я поймал мистрисс Маркер и узнал от ней, что профессор стал есть больше, чем прежде. Я разспрашивал старуху при вас, Ватсон, но вы, кажется, не понимали цели моих разспросов. Ну, я и понял, что он кого-то там в своей спальне кормит. Когда мы вошли снова в спальню, после завтрака, я нарочно опрокинул блюдо с папиросами. Стоя на коленях, я разсматривал пол и увидал, что мой пепел раздавлен, и что в наше отсутствие, кто-то выходил из шкапа... Однако, Гопкинс, мы прибыли уже на Чаринг-Кросс; поздравляю вас с успешным окончанием дела. Вы, конечно, идете в Скотланд-Ярд, а нам, Ватсон, надо побывать в итальянском посольстве.